Текст книги "Красная петля"

Автор книги: Реджи Нейделсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Часть третья

24

«МАРШ ЯДЕРНЫХ ЧЕМОДАНОВ НАЧИНАЕТСЯ В РЕД-ХУКЕ» – значилось в заголовке. Бомбы в чемодане. «Грязные» бомбы. Эпохальный сюжет Джека Сантьяго. «Ты читал мою статью?» – спросил он меня в баре накануне вечером.

Джек исчез. Не знаю, когда и как он вылетел, ночью ли, сегодня ли утром, но он уже в Москве или отбыл на юг России, и единственный способ убедить кого-нибудь вернуть его – установить, что он убил Сида, и объяснить зачем. Зачем? – спросят меня. Для чего? С какой стати он стукнул Сида по голове и сбросил его в воду?

Сидя в бруклинской квартире Максин, у Бей-Ридж, я перечитывал материалы Сида, выискивая доказательства того, что его убил Джек. Одну за другой раскладывал папки на кухонном столе и стульях. Корпел над каждым клочком бумаги. Некоторые листки слиплись от сырости и старости, я отделял их и клал на просушку.

Через час весь кухонный стол, рабочий стол в гостиной и пол были устланы бумагой. Инстинкт побуждал меня к действию, толкал к аэропорту, требовал разведать, на каком самолете вылетел Джек, принуждал кому-то позвонить, куда-то съездить. Я уже просматривал эти папки, но не слишком внимательно. Надо было удостовериться. И я продолжал читать. В животе урчало.

Поторопись, мысленно понукал я себя. Может, он все еще в Москве. Сонни обещал сказать кому следует. В Москве еще можно схватить его. Задержать в аэропорту. Если же он отправится на юг, это будет труднее.

Кто-то постучал в дверь, и я потянулся к пистолету. Оказалось, пришла соседка Максин, которая думала, что мы все уехали. Я сказал, что работаю, уеду позже, улыбался, делал вид, будто собираю пляжные принадлежности. Эта женщина, наверное, решила, что у меня не все дома.

Гостиная Максин была маленькой и аккуратной, с двумя окнами, выходящими на реку. Я провел здесь сотни ночей, сидя на диване под красным покрывалом, пробуя пиццу, валяя дурака. Она дала мне ключи и сказала: «Это ведь наш дом. Наше гнездышко. Общее».

Сейчас же я чувствовал себя оккупантом. На душе скребли кошки. Максин не желала видеть меня на море. Я уже не знал, желает ли она меня вообще, и мне оставалось лишь углубиться в папки с бумагами, наследие Сида.

Я взял папку, озаглавленную «Ядерные чемоданы». Эти слова были выведены от руки.

Заголовок был из одной русской газеты, которые набирают материал в «Нью-Йорк Пост», из британских таблоидов и российских новостных агентств. Она печаталась в Бруклине. Народ ценил ее за сплетни, новости и астрологический прогноз. Я встречал ее в киосках на Брайтон-Бич.

Посмотрел на дату. Вышла два месяца назад. Я перевернул страницу и увидел, что она приколота скрепкой к более свежим распечаткам статей из Интернета, автор которых – Джек. У него был свой сайт.

Я прошел в спальню девочек и включил компьютер. Я плохо разбирался в этих делах, но по крайней мере сумел добраться до сайта Джека, где прочитал еще кое-что. То же, что и в статье. «Ядерный чемодан» на одном из заброшенных доков в Ред-Хуке. Никто не пострадал. Я знал, что такое случалось в городе не единожды. Как правило, власти старались не поднимать шума, если могли.

Я курил, пробегая глазами всю эту радиоактивную дребедень, в основном – интернетовские сплетни, пересказ того, что проскочило в новостях, и дневники, из которых не удалось почерпнуть ничего нового. Заявления, опровержения, спекуляции, страшилки, вроде того, что иногда запускают по телевизору, когда нужно заполнить пробелы между новостями.

Я выключил компьютер, вернулся в гостиную и поставил «Пипл Тайм», мрачный альбом, записанный Стэном Гетцем всего за несколько месяцев до смерти, когда он едва мог играть. Но он играл, играл роскошную музыку. Это был один из тех альбомов, которые я подарил Максин. Он не пришелся ей по душе, но она слушала очень внимательно, старалась проникнуться. Если поработать над собой, вслушаться, то она поймет, так считала Максин. Янаблюдал, как она сидела на диване: подогнув под себя ноги, будто школьница, откусывая пиццу, она слушала, будто на экзамене, силясь уловить смысл. Хотелось сказать ей: просто отдайся музыке. Но дело было в другом: довольно и того, что она старалась.

Нервничая, я перечитал еще несколько газетных вырезок, что-то о ядерной контрабанде, какая-то псевдонаучная муть, правительственные доклады, статистика, гипотезы и бесчисленные статейки Джека. В основном его блеф.

Я бродил по спальне, открывал ящики, которые не должен был трогать. В верхнем ящике секретера обнаружилась кассета с лингафонным курсом русского и блокнот, запечатлевший ее упражнения в кириллице. Я почувствовал, будто нечаянно сунул руку в чужую душу, в ее душу. Она учила русский, но никогда об этом не рассказывала. Крупный неровный почерк, старания вывести русские буквы растрогали меня больше, чем что-либо в ней. Чего еще я не знаю? Мы жили вместе уже полтора года, а знакомы были гораздо дольше. Я наткнулся на снимок отца Максин, неулыбчивого мужчины в пожарной форме, отложил его. Фотографий матери не было.

Я вернулся к папкам и изучил график, посвященный бомбам. Чушь собачья.

Но я знал, что у людей на уме. Мы с Максин говорили об этом, потому что данная тема обсуждалась у нее на работе. Мы смеялись над пресловутыми ядерными чемоданами. Люди воображали себе миниатюрную серебристую ракетку с маленькой ядерной боеголовкой, запрятанную в старомодный чемодан из коричневой кожи, с лямками и ручками, чемодан из фильмов Хичкока, с яркими цветными наклейками: «Отель Ритц, Париж», или «Восточный экспресс, Стамбул», или «Гостиница Националу Москва». Открываешь чемодан, и – опля! – из него выскакивает крохотная ракетка, и игрушечный огненный шарик накрывает 34-ю улицу, или Таймс-сквер, или Уолл-стрит, и карликовый ядерный грибок вырастает над Манхэттеном, как в фильме «Терминатор-3» и поднимается ужасный вихрь, сметающий все живое. Я знал, что именно так люди и думают; я и сам так думал, пока не довелось поработать с таким делом.

Ядерные чемоданы. Радиоактивная дрянь – обогащенный уран, плутоний, бериллий, цезий – обычно поставлялась каким-нибудь горемычным бедолагой, которому не платили месяцами, и он выносил ее в кастрюле со своего ядерного комбината в России. В русской провинции люди голодали; старики мерзли без отопления; ученым не платили жалованья, не оставляя выбора. А жулики вывозили эту дрянь оттуда.

Американские порты – сплошная дыра, через них можно протащить что угодно. Обычно радиоактивное дерьмо провозили среди индонезийских предметов искусства или украинских скатертей. Эти вещества под видом запчастей или игровых автоматов могли переправить через Германию на юг – в Ирак, Иран, Сирию. Я видел один такой контейнер с цезием. Свинцовый, с облупившейся желтой краской, он был похож на дешевый термос, только очень тяжелый.

И вовсе не нужна атомная бомба, это и ребенку понятно. Достаточно раздобыть радиоактивные материалы и нехитрые приспособления – детонатор, часовой механизм от будильника – и соединить это все с обычной взрывчаткой. Разместить на борту корабля, самолета или даже в поезде метро. Вдарить по Торговому центру – и получится боеголовка похлеще любой из захороненных в Вайоминге. Всему живому крышка, говорил один мой друг.

Тысячи людей потекут по Бродвею, несчастные с осунувшимися лицами, с отслаивающейся кожей, умирающие на ходу, тысячи и тысячи, и никто в госпитале Сент-Винсент не будет знать, что делать.

Джек описывал все это с явной страстью. Не то чтобы никто больше не писал на эту тему, но Джек был просто одержим. Он живописал столь яркие сцены, что волосы становились дыбом. Там были вырезки из его статей в лонг-айлендских газетах и бруклинской желтой прессе, а также перепечатки в зарубежных газетах и журналах.

Он пахал эту ниву уже много лет, консультировался с медиками, инженерами, специалистами по оружию, даже подсчитал число будущих смертей. За сухими данными чувствовалось, что он просто болен этой темой и, куда бы он ни ехал, о чем бы ни писал, всюду выискивал возможные источники радиоактивных материалов. Писал о людях, таскавших эту дрянь со Среднего Востока через Центральную Европу; иные из них – проститутки, работавшие курьерами неосознанно, они просто перевозили контейнеры в своем багаже. Кто-то зарабатывал рак. Несколько человек умерли от облучения.

Наверное, так это и выглядело: Джек сидит за компьютером в своем доме, похожем на черствую буханку, и предрекает конец света.

Оружие массового уничтожения. Джек увлекся им чуть ли не раньше появления самого термина. Он участвовал во всех конференциях, выступал в университетах.

Несколько часов подряд я читал материалы, собранные Сидом, продирался через них, пытаясь уловить суть, опасаясь, что конца-края этому не будет. Что же такое знал Сид, ради чего Джек вынужден был убить его?

Теперь на полу квартиры Максин разлилось бумажное море. Последствия снегопада. Пурга. У меня ум за разум заходил. Заткнись, приказывал я себе, читай. Поторопись.

Я попытался представить, как Сид бережно вырезает заметки из газет, распечатывает статьи из Интернета, сшивает их, сцепляет скрепками, надписывает ярлыки. В его пристанище не было телевизора. Не люблю шума, говорил он. Сид предпочитал те новости, которые можно перечитывать.

После четвертой чашки кофе голова прояснилась, и я поймал себя на мысли, будто читаю дрянной роман. Что-то не срасталось, не сходилось, не состыковывалось, в этой мозаике не хватало кусочка неба.

Я выглянул в окно, на зеленый склон, спускавшийся к Шор-драйв и Белт-парквей. Мимо проезжали машины, несколько лодок покачивались на воде. Изящно выгнулся мост Верразано, тонкий металлический прут, тянущийся над Нэрроуз к Стейтен-Айленду. Максин любила стоять у окна, когда солнце опускалось за мост, «Гвинейский трамплин», так называл этот мост ее дядя в те времена, когда «гвинейцами» презрительно звали итальянцев, а люди были уверены, что с этого моста мафия сбрасывает свои жертвы.

Вода была спокойной, но с Восточного побережья надвигался ураган, снесший Флориду; ураганный сезон выдался самым беспокойным за последние сто лет. Я встревожился за Максин – вдруг крохотный полуостров в Джерси затопит? А она лишь посмеивалась надо мной.

«Это же Нью-Джерси, милый. Тут никогда ничего не случается».

Как бы то ни было, она не желала, чтобы я приехал.

«Не надо, Арти. Не хочу, не сейчас», – сказала она, когда я позвонил ей вчера вечером. Голос Максин был грустным, и я понимал – что-то утрачено.

Что же я искал все эти часы, запершись в квартире Максин?

Я продолжал читать. Бумажная работа никогда мне не нравилась. Я не выносил запаха старых газет еще с московского детства, когда мама пыталась привить мне любовь к библиотекам. В библиотеках сила, Артем, говорила она. Там всегда находилось что-то стоящее, и она давала мне деньги на подкуп библиотекаря, который выдавал из-под полы запрещенную литературу. Однажды я попался. Мне было тринадцать или четырнадцать, мы изучали тоскливую тему, что-то марксистско-ленинистское – трудно поверить, что были такие времена, – а я просматривал роман Филиппа Рота и попался. Пришлось отцу явиться в школу, чтобы забрать меня.

Вечерело. Я и так был на взводе, но поставил еще кофе, дождался, когда вода закипит, выключил музыку, выпил кофе и отыскал в холодильнике несколько черствых пончиков. Съел два, обсыпав рубашку сахарной пудрой.

Пройдя на кухню, я сел на табуретку прямо у окна, чтобы яркий свет не давал мне уснуть.

Передо мной на столе лежали три последние папки. Я раскрыл одну. Страницы желтой тетради были исписаны убористым красивым почерком Сида, словно он упражнялся в каллиграфии.

Таких страниц я не помнил. Я давал их Толе, а он положил обратно? Был там один желтый листок, хрупкий от времени, на нем – столбики русских слов с переводом. Я вспомнил о попытках Максин выучить русский ради меня.

Там были записи об отрочестве Сида, о его встрече с советскими моряками, о поисках одного из этих моряков, Мэлэра, с которым они подружились.

Две страницы были приклеены к обратной стороне «словарика». Сид прятал их. Видимо, вовсе не желал, чтобы кто-то нашел их.

Эти записи на русском всецело посвящались Джеку. Сид словно зашифровал их таким образом. Судя по датам, начинались они со времен первой работы Джека у Сида и велись годы. Год за годом Сид внимательно следил за всем, что делал Джек. Читал его статьи и рубрики, наблюдал его по телевидению. Оценивал выступления. По коже побежали мурашки от такого шпионского упорства.

Должно быть, они общались и по телефону, поскольку там были стенограммы разговоров и указания на пленки с записями. А также блюда из ресторанного меню. Если верить запискам Сида, Джек становился все большим фантазером, параноиком, маньяком и просто психом.

Я снова придвинул к себе папку с газетными заметками Джека: статьи про русских бандитов на Брайтон-Бич дышали мафиозной мистикой, и когда я прочитал два случайных абзаца, в глаза мне бросилось такое, что я расплескал кофе.

Одна статья была о деле, по которому я работал почти десять лет назад, моем первом деле на Брайтон-Бич, когда мне пришлось слетать домой в Москву. Оно касалось контрабанды ядерных веществ, ничего особенного, но зато первое. До него я ни с чем подобным не сталкивался.

В статье упоминались имена – мое, Толи Свердлова. На этом деле я и познакомился с Толей. Я терялся в догадках, откуда Джек пронюхал про нас. Посмотрел на дату. Как он узнал, что я работал по этому делу, почти сразу после его закрытия? Потом, может, он и сумел бы это разведать, но тогда никто не был в курсе.

Может, и его роман с Валентиной Свердловой – не случайное совпадение. Может, его настоящая цель – ее отец. А может, и на мою свадьбу он явился, чтобы подобраться ко мне поближе.

Я встал. Расшифровка русской писанины Сида была нелегкой работой, я начал потеть, и не только от усилий.

По словам Сида, Джек не только искажал хронологию своих статей, но и перевирал исходные данные, так что, если по прошествии времени кто-то решал посмотреть документы, на которых базировались репортажи Джека, все сходило за правду. Такое легко сделать на сайтах, все поправить, чтобы даже скептики были одурачены при проверке, да и кто что проверяет в наши дни? Джека не занимали факты; его занимала идея как таковая, мифология, эпос. Факты интересовали Джека не больше, чем политиканов. Его не беспокоило, правда ли по Ред-Хуку плавает бочка с радиоактивным дерьмом. Ему было важно создать легенды. Да, Джека интересовало лишь создание очередной грандиозной городской легенды: бомба в Нью-Йорке.

Я похлопал по странице, перевернул ее и прочитал еще несколько записок Сида. По его словам, Джек получал средства от правительства. Некие федеральные агентства давали ему деньги налогоплательщиков за выполнение заказов, за проталкивание определенных тем, особенно – ядерной контрабанды. По утверждению Сида, Джек брал эти деньги и под видом новостей выставлял свою радиоактивную пропаганду. Известия о контрабанде ядерных веществ, об опасности «грязной» бомбы становились грозным оружием в правительственном арсенале страха. Сид так и выразился: арсенал страха. Может, чересчур пафосно, но он верил в это. За мзду от правительства, писал он, Джек торгует страхом в розницу.

Я принялся собирать папки, приводить все в порядок, как вдруг пришла мысль: почему Сид держал это при себе? Боялся, что может ошибаться насчет Джека, своего золотого мальчика, почти сына, кого он устроил на работу, наставлял, кому помогал? Он даже посодействовал Джеку с квартирой в Ред-Хуке. Чтобы держать его на коротком поводке? Чтобы лучше его изучить?

Может, Сид чувствовал, что надо все проверить и перепроверить? Может, этот скандал в «Нью-Йорк Таймc» с Джейсоном Блэром, пареньком, который выдумывал свои сюжеты, заставил Сида присмотреться внимательнее? Однако он собирал материалы годами, дополнял их, работал над ними, переписывал, добывал доказательства.

Чем больше я читал, тем очевиднее становилось: Сид помешан на Джеке не меньше, чем на поиске правды. Они оказались связаны. Сид год за годом громоздил свои папки, теряя уверенность, где правда, а где вымысел. Неразлучная пара, вместе они или врозь, – Сид со своими папками и Джек со своими сомнительными сайтами. Я познакомился с ними в один день, на свадьбе Джека, много лет назад.

Он все знал. Внезапно я понял: Джек знал, что Сид наблюдает за ним, идет по следу, ведет записи Каким-то образом знал. Оба вели эту игру. Сид назначил Джека на роль хорошего сына, Джек исполнил ее, а потом дал Сиду знать, что понимает положение вещей.

Год за годом Джек сочинял не только статьи, но и себя самого; он придумал сам себя. Только Сид знал все его вымыслы и мистификации. Если бы Сид дал этому ход, от Джека не осталось бы ничего. Он бы растворился в собственной лжи. Сид умер; Джеку была необходима его смерть.

Мне нужно было как-то его зацепить. Джек улетел в Россию, но, может, он еще не добрался до аэропорта или хотя бы не выбрался оттуда. Во второй или третий раз я подумал: в аэропорту задержать человека можно. Сонни может связаться с кем-нибудь. Толя может подыскать кого-то из своих.

Я вскочил и уронил все папки на пол.

Бумага разлетелась, теплый ветерок подхватил один лист и вынес его в окно.

25

Солнце почти скрылось к тому времени, когда я выбрался на шоссе Рузвельта, где движение было посвободнее. Темнело все раньше, близилась осень.

Справа была река, со стороны Квинса подмигивала красная реклама пепси-колы. Над головой, когда я проезжал 59-ю улицу, прокатил пригородный трамвай, возивший людей на остров Рузвельта. За все годы, что я прожил в Нью-Йорке, ни разу там не бывал.

Город раскинулся на островах, и не только крупных, вроде Манхэттена или Стейтен-Айленда, или острова Рузвельта или Ренделла в Ист-Ривер, были и безымянные клочки пустынной земли, тысячи мест, где можно выгрузить контрабанду, людей или наркотики.

Я устал. Пытался сосредоточиться на папках, на чемоданах, которые по заявлению Джека провозили в порты – выдумка это или нет? Попутно дозванивался до авиакомпаний, в Москву. Но меня отвлекала темнеющая вода, загорающиеся огни. В руках Толи были ниточки, он мог бы выследить Джека Сантьяго в Москве, но по телефону Толя был неразговорчив, лишь дал адрес в Бронксе и отключился. Поторопись, подумал я.

Водительское окошко было опущено, влажный ветер обдувал меня, я давил на газ, лавируя между грузовиками, автобусами и легковушками, мне отовсюду сигналили: я ехал, как пьяный. Но я был не пьян, я устал, и гнал слишком лихо, обгонял слишком близко. Я включил радио и попытался взбодриться, слушая новости.

Слева от меня теперь высились вычурные строения Саттона, нависавшие над Ист-Ривер, словно утесы. Было у меня дело, связанное с одним из этих домов. Там полно богачей. Интересно, спокойно ли им живется, или они не спят ночами от страха, запершись на все замки?

Я поставил какую-то бразильскую музыку, погромче, чтобы не уснуть. Выключил ее. Я нервничал. Вставил диск со сборником Стэна Кентона, тут же нажал «стоп», снова включил радио, надеясь прочистить мозги непрерывной сводкой новостей. Ураганы. Повсеместные разрушения на юге.

Наконец я добрался до запутанной развязки, ведущей к мосту Трайборо, в Бронкс, и дальше, на бульвар Брукнера. Над головой шумела брукнерская скоростная трасса.

Улицы были пустынны, тротуары выщерблены, за железными воротами стояли одноэтажные здания, бизнес затухал, фабрики чахли, бензоколонки закрывались.

Преступности здесь стало меньше, чем прежде, когда здесь снимали «Костер тщеславия», а мои знакомые, работавшие здесь, пребывали в вечном страхе. «Форт Апач» – так они называли это место. Один мой приятель, занимавшийся здесь бизнесом в те славные дни, рассказывал, что гонял на своем джипе так, чтобы сбить каждого, кто посмеет стать на пути. Южный Бронкс? Жми на газ, вопросы потом, говорил он.

«У меня есть джип и разрешение на оружие», – рассказывал он. Он даже не был полицейским.

Теперь же здесь не найти приключений, если только не искать целенаправленно. Люди даже стали присматриваться к Южному Бронксу на предмет покупки недвижимости.

У воды теснился Хантс-Пойнт, где располагались продовольственные рынки. А двести лет назад пять или шесть богатых семейств держали здесь свои летние дачи. Я свернул в тупик и уперся в проволочную ограду, за которой виднелся старый пирс и река. С южной оконечности Бронкса просматриваются Ист-Ривер и Манхэттен.

Позади сигналил грузовик, по радио звучали отголоски какого-то матча. Я прикинул, что нахожусь недалеко от стадиона. Хорошо бы бросить все, успеть на игру, прощальный матч Мариано за «Янки», посидеть рядом с Максин, выпить кружку-другую пива. Я чертовски надеялся, что не испортил свою жизнь окончательно. Я приеду к ней завтра. Все будет хорошо. Проведу с нею День труда, последний летний праздник.

Я заключил сделку с самим собой: если выберусь до Дня труда, Максин меня простит.

Я снова свернул не туда, сдал назад, торопясь добраться до Толи Свердлова. Вверх по улице расположилась огромная торговая база, бесконечные ряды складов, где фрукты и овощи ожидали развоза по городу.

Вдали виднелся новый рыбный рынок. Рынок на Фултон-стрит убирают, рыбу станут доставлять сюда. Я же искал мясо.

Хантс-Пойнт – крупнейший в мире продовольственный портал. Все свозилось сюда и развозилось отсюда, и даже в воскресную ночь здесь кипела жизнь, и восемнадцатиколесные фуры с ревом проезжали пост охраны и громыхали по рынку.

Значок помог мне миновать пост. Я заехал на парковку. На другой стороне грузовики выстроились в ряд у огромных труб-гармошек, свисавших с перекладины. Это система очистки воздуха, но не верь глазам своим, рассказывал мне кто-то. Никто ею не пользуется, ее установили лишь затем, чтобы пустить пыль в глаза какой-то природоохранной группе. По слухам, заключались тут и другие сделки, вроде ценового сговора. Все более или менее чисто, однако дела велись за наличный расчет.

Рынок был подобен городу: здесь имелся свой банк пара закусочных, магазины. Кое-кто из поставщиков торговал с маленькими лавочками, но большинство бы ли оптовиками. Длинное строение с грузовыми терминалами по фасаду было поделено на секции – баранина, свинина, говядина. Два грузовика подъехали задом к терминалам, рабочие выгружали товар, много коробок, туши. Скоро вся торговля переместится сюда, а на Мясном рынке в центре останутся лишь рестораны, где подают кроваво-оранжевый «мохито».

Было очень шумно: рокотали моторы грузовиков где-то подвывал генератор, потрескивали кондиционеры, низко летели самолеты, направлявшиеся в Ла Гуардия. грузчики перекликались с водителями, радиоприемники передавали бейсбольный матч. Должно быть такой же шум царил когда-то в бруклинских доках.

Я поездил по округе, выискивая адрес, который дал Толя. Запутался в бесконечных рядах складов.

Поторопись. Сердце обмирало, сбивалось с ритма. Нужно покончить с этим делом до ночи. Обязательно. Надо, чтобы Джека вернули, где бы он ни находился. Покончить с этим.

Наконец я увидел человека, который махал грузовику, сдающему задом к терминалу. Я высунулся, и человек указал мне путь.

Вывеска у подъезда гласила, что этот оптовик продает лучшую в мире баранину. На вывеске значились буквы «РК» – наверное, название компании По соседству торговали курами. Вечер был теплый, влажный, и в нос ударил запах кур.

Я дошел до проходной «PK», где человек, сидевший за компьютером, позвонил по телефону и проводил меня в глубь склада.

Здание было огромным, высотой с двухэтажный дом, и почти пустым. Товар в основном развезли по городу, пополнение прибудет до рассвета. Мой проводник в стеганом комбинезоне прошел вперед и махнул рукой. В темном холодном углублении хранились немногие оставшиеся ящики с мясом.

– Там, – произнес проводник.

За столом, спиной ко мне, сидели двое мужчин, перед ними стояла бутылка водки. Один из них оказался Толей. Он услышал, как открылась дверь. Второй тоже обернулся и представился: Ронни Крушенко. Поднялся, чтобы пожать мне руку. На одном глазу была повязка, будто у пирата или человека после операции на катаракту. Он поздравил меня, и я вспомнил, что он был на моей свадьбе.

На столе стояла большая синяя банка икры и тарелка с хлебом. Сам стол был восьми футов длиной, из какого-то ценного дерева. Стены были оклеены золотыми ворсистыми обоями, на них висели обрамленные фотографии Ронни с разными знаменитостями. На полке длиной во всю стену красовалась коллекция фарфоровых овечек.

Крушенко торговал бараниной, видимо, овца для него являлась тотемом. Овец было много. Целые отары за стеклом. А также снимки Ронни с призовыми баранами и выдающимися шеф-поварами. Я обратил внимание на ковер, в который были вплетены клочки овечьей шерсти.

Крушенко был говорлив, радушен и охотно поведал мне, что начал мясником на рынке, подобно многим русским, а теперь вот владеет этим складом. Сказал, если мне что-то понадобится, любая баранина или говядина, он сведет меня с лучшими продавцами, а то и уступит оптовую партию, раз я Толин друг. Что угодно, сказал он. И добавил: в наши дни на рынке найдется все – козлятина для карибских покупателей, халальная [9]9
  Халал – то, что разрешено шариатом.


[Закрыть]ягнятина для мусульман.

– Возможен забой непосредственно перед отгрузкой, – сказал он. – Почуял запах цыплят, верно?

Он предложил водку, я покачал головой. В дверь постучали.

– Входите! Не заперто, – рявкнул Крушенко.

Вошел мужчина в комбинезоне мясника, приблизился к Крушенко, пошептал ему на ухо. Его не представили. Мужчина настороженно поглядел на меня, спросил: «Кто это?»

Крушенко велел ему расслабиться и вывел из кабинета.

– Прошу прощения, – сказал он, вернувшись. – Ребята нервничают в присутствии посторонних. Пожалуйста, извини.

– Ничего, – сказал я. – Мы ведь уже уходим.

– Погоди минутку, Артем, – попросил Толя.

– Нет, – сказал я. – Ты мне нужен.

Он понизил голос:

– Дай мне минутку. Очень прошу.

Я ждал в другом конце комнаты, когда они закончат беседу, нетерпеливо разглядывая миниатюры, изображавшие овец. Когда я обернулся, то заметил, что Крушенко извлек из ящика конверт и вручил его Толе. Похоже, там были деньги.

– Пойдем, – сказал я.

– Что за бред? – спросил я Толю, когда мы вышли на стоянку. – Мне пришлось переться в такую даль только потому, что тебе понадобилось мясо?

– Мне понадобилась наличность, – заявил он. – Я говорил с тобой по телефону, потому и не мог трепаться. Я сказал, что мне нужно уладить дельце. Так что у тебя стряслось, Артем? Я в делах, а ты меня дергаешь.

– Зачем тебе столько наличных разом?

– Надо. – Он достал сигару, прикурил и какое-то время свирепо пускал дым в пустоту, мрачно глядя на меня. – Ну что?

– Вчера ночью ты поехал за Джеком. Я видел, как ты рванул, и заволновался. Ты выглядел ужасно. Ты их не догнал?

– Да какой там, – вздохнул он. – Хреново мне было. Я разбил машину. И упустил их.

– И мне не позвонил? Где Вэл?

– В смысле?

– Джек все знал про тебя еще до того, как стал встречаться с Валентиной. Он и про меня все знал. То, что было давным-давно. Идем. – Я направился к своей машине. – Давай вернемся в город. По дороге поговорим. Где она?

– Я уже звоню, – сказал он, шагая рядом со мной, потом перешел на бег, тяжело попыхивая сигарой.

– Я кое-что нашел в папках Сида. Статьи Джека, где он приводит наши имена по тому делу с красной ртутью на Брайтон-Бич, много лет назад. Помнишь. в тот самый год мы познакомились с Джеком на его свадьбе на Кросби-стрит. Мы были там все: ты, я, Лили, Сид. Думаю, он и с Вэл встречается с прицелом на тебя. Интересуется твоим прошлым. Биографией, связями, деньгами. Ты был прав. И он до сих пор бредит ядерными чемоданами. Думает, их завозят через Бруклин. Жулики на Брайтон-Бич. Суда в Ред-Хуке. Он хочет выйти на русских через тебя Через Валентину.

Толя остановился среди улицы как вкопанный весь подобрался, по-лягушачьи втянув голову в плечи. Уставился на меня.

– Где он?

– Полагаю, отправился в Россию. Я думал, ты знаешь. Думал, ты выследил их. Где она?

– Господи…

– Что такое?

Он разом встряхнулся и побежал к своей машине. Это был новый черный «эскалейд».

– Валентина! – взревел он.

– Где она?

– Она позвонила и сказала: папа, я хочу в Москву. Мама едет, и я поеду с ней. Она соврала, Артем. Она летит с этим козлом.

Я схватил его за рукав. Он остановился, посмотрел на часы, новый шикарный «Ролекс», платиновый, с черным циферблатом, обрамленным бриллиантами. Цифры светились зеленым.

– Ты можешь ее задержать? – спросил я.

Он раскрыл мобильник и поочередно набрал три номера, вызывая аэропорт, воздушную компанию и кого-то в Москве. И всем говорил: «Перезвоните мне».

– Думаю, Джек причастен к смерти Сида.

– Господи. – Толя распахнул дверцу своей машины. – Боже правый.

Прежде чем он залез в свой джип, я предложил:

– Садись в мою. Ты не сможешь вести в таком состоянии. Садись, блин, говорю.

Он повиновался молча, пытаясь отдышаться. Я выжимал на трассе не меньше сотни миль. Едва не угробил нас обоих. Притормозил у Толиного дома на западном берегу. Он убежал.

Вернулся через несколько минут. Помахал мне с крыльца, пытаясь улыбнуться. Я подумал, что такое усилие того и гляди прикончит его.

Я вылез из машины и протянул руку.

– Нет, все нормально. Она не улетела, – сказал он. – Она с подружками в Ист-Хэмптоне. Оставила мне весточку. Не на автоответчике, а записку на кровати, с букетом цветов, коробкой конфет на подушке. Дорогой папа, я в Ист-Хэмптоне. Все хорошо. Я позвонил – и правда, все хорошо. Я слышал ее голос. Я должен увидеть ее.

– У нее все нормально. А ты нужен мне здесь.

Он выглядел измотанным.

– Я закажу вертолет. Обернусь за пару часов. Надо повидать Валентину. Удостовериться. Ладно? Она сказала, что Сантьяго вылетел в Москву. Я позвоню кое-кому, когда он приземлится в аэропорту. Да где бы он ни был. Твой друг Сонни Липперт никогда не нравился мне, но скажи ему, чтобы он тоже позвонил своим. Пусть позвонит в иммиграционную службу. Хорошо?

– Да, – заверил я. – Хочешь почитать остальные папки Сида? Материалы по Джеку и всякое прочее?

– Потом. – Он взглянул на часы. – Сейчас надо, чтобы кто-то подбросил меня к вертолетной площадке. Не могу ждать. Неужели думаешь, будто меня сейчас волнует недвижимость?

– Но тебе по-прежнему нужны папки?

Толя пожал плечами.

– Конечно. Почему нет? Как-нибудь заберу их у тебя, – ответил он, и я понимал: он благодарен за Вэл, но все еще злится, что я не дал ему то, о чем он просил. В его глазах это было не по-товарищески.

– Я могу подбросить тебя до площадки, – сказал я.

– У меня найдется водитель.