Текст книги "Немного о себе"
Автор книги: Редьярд Джозеф Киплинг
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 37 страниц)
Немного о себе для моих друзей – знакомых и незнакомых
«Все проиграть и вновь начать сначала…»
И если ты способен все, что стало
Тебе привычным, выложить на стол,
Все проиграть и вновь начать сначала,
Не пожалев того, что приобрел,
И если можешь сердце, нервы, жилы
Так завести, чтобы вперед нестись,
Когда с годами изменяют силы
И только воля говорит: «Держись!» [1]1
Перевод С. Маршака.
[Закрыть]
«Все проиграть и вновь начать сначала…» Слова, которые служат наказом, заветом не одному поколению англичан, и не только англичан, принадлежат Джозефу Редьярду Киплингу (1865–1936). «Заповедь», впервые напечатанная в 1910 году, учит мужеству, чести, стойкости, упорству, но в те годы «злоба дня» заглушала призыв к жизнелюбию и мужеству, ибо многие современники Редьярда Киплинга помнили, что это стихотворение написано «идеологом империализма». «На деле оно означало, что нужно служить безропотной задницей, когда тебя пинками гонят в пекло» – так воспринимали его Ричард Олдингтон и кое-кто из его сверстников. Но вина ли Поэта, что время диктует свое прочтение его строк? Да, Киплинг с гордостью называл себя Гражданином первой державы мира. В какую бы страну он ни попадал, какие бы люди ни встречались ему в его кругосветном странничестве, он твердо помнил, что он – посол великой культуры, что «бремя белого человека» возложила на него сама История.
Киплинг стал общенациональной гордостью, чья слава, как писали в ту пору английские газеты, далеко опередила славу Байрона, был символом поэзии Альбиона и могущества Британской империи. Он облекал в талантливые, страстные строки все будничные и героические факты побед Империи. Он стал не просто летописцем битв и подвигов «белого человека», но вдохновителем тех, кто был послан «за тридевять морей к покоренным угрюмым племенам». Сколько подобных примеров знало человечество! Великие державы сходили с арены, а их поэты оставались в скрижалях истории навечно.
«В середине 90-х годов прошлого века (XIX – Л.Н.) этот небольшого роста человек в очках, с усами и массивным подбородком, энергично жестикулирующий, с мальчишеским энтузиазмом что-то выкрикивающий и призывающий действовать силой, лирически упивающийся цветами, красками и ароматами Империи, совершивший удивительное открытие в литературе, населивший свои произведения различными механизмами, всевозможными отбросами, нижними чинами, выбравший жаргон в качестве поэтического языка, сделался почти общенациональным символом. Он поразительно подчинил нас себе, он вбил нам в головы звенящие и неотступные строки, заставил многих – и меня самого в их числе, хотя и безуспешно, – подражать себе, он дал особую окраску нашему повседневному языку…» – писал о Киплинге его младший собрат по литературе Герберт Уэллс. Что пугало его современников? То, что «идея негласного сговора между законом и беззаконным насилием – в конечном счете убийственная идея современного империализма», – по мнению Уэллса, находила молчаливое одобрение Киплинга. Не станем спорить с замечательным фантастом, способным верить в самые иллюзорные построения и не замечать очевидное. Каждый имеет право на заблуждение… Но на алтаре массовых заблуждений и увлечений часто оказывалась судьба не одного человека, а целых народов. Миссионеры и полководцы – феномен столь же типологический для прогресса, сколь и губительный. Римская империя, Крестовые походы, Трансвааль, Ост-Индия, Первая мировая война, Вторая… Увы, этот список бесконечен. Просвещенные соотечественники Киплинга в какой-то момент отвернулись от «железного Редьярда», потому что он называл вещи своими именами, говорил, что «белый человек» обязан помогать «угрюмому туземцу» – во благо туземцу и Империи. За это он был, по словам современников, «неумолимо низвергнут». В Вестминстерское аббатство проводить писателя в последний путь не пришел почти никго из видных деятелей английской культуры.
Прошло шестьдесят семь лет со дня смерти Киплинга. Англия дав-ным-давно отступила, отказалась от своих великодержавных притязаний. Один из ее верных защитников и лучших поэтов по-прежнему с нами. Только теперь мы берем на себя труд и смелость узнать его ближе. Кто же он? Гражданин первой державы мира или Гражданин мира?
В книгу «Немного о себе» включены две самые значительные мемуарные вещи лауреата Нобелевской премии – его автобиография «Немного о себе для моих друзей – знакомых и незнакомых» (1936) и книга очерков «От моря до моря» (1899).
Индия, Бирма, Сингапур, Китай, Гонконг, Япония, Соединенные Штаты – вот страны, в которых Киплинг, в ту пору отличный журналист, автор популярнейших поэтических и прозаических сборников, побывал. Он покинул Лахор, где работал в местной «Гражданско-военной газете», не от стремления избавиться, как байроновский герой, от сплина. Он ехал с конкретным намерением – увидеть своими глазами восточные страны, Японию, а затем и Америку, чтобы понять уклад, мироощущение, культуру этих народов, а главное – степень их жизнеспособности. Ведь Киплинг был человек дела, он должен был найти будущих со-ратников, тех, с кем предстояло его Родине обустраивать мир в новом столетии. Как наивно звучит фраза Киплинга: «И все же первое, что я узнал, – деньги в Америке – это все!» Но сто лет тому назад надо было быть достаточно зорким, чтобы увидеть, на каких «дрожжах» поднимается великое будущее Нового Света!
С безмерным тактом и почтением он пишет о японских обычаях, о завидной трудоспособности и одаренности японцев. Особого внимания достойны замечания Киплинга по поводу миссионерской активности европейцев и американцев в Японии. «Миссионер-американец обучает молоденькую японку носить челку, заплетать волосы в конский хвост и перевязывать его лентой, окрашенной синей или красной анилиновой краской. Немец продает японцам хромолитографии и этикетки для пивных бутылок…» Другой вопрос, что подобная прозорливость писателя объясняется все тем же желанием подсказать японцам, что их будущее, избавление от долгов и зависимости от американцев и европейцев – в финансовом и прочем сотрудничестве с Англией.
Свою автобиографию Киплинг начинает словами: «Верните мне первые шесть лет детства и можете взять себе все остальные». Он был счастлив лишь в детстве, на узкой улочке Бомбея в районе старого вокзала, где он родился в 1865 году. Его отец Джон Локвуд Киплинг, художник, руководил школой прикладного искусства. Еще один парадокс: англичанин, чужеземец, учит «туземцев» ремеслу их прадедов. За семь лет до рождения Редьярда Индия стала официально частью Британской империи, и там был провозглашен первый английский вице-король. Колонизацию Индии начали португальцы, которые в числе первых осваивали и Западную Индию (так называлась тогда Америка). За ними последовали голландцы. Англичане, став могучей морской державой, двинулись по следам европейских соперников. В самом начале семнадцатого века королева Елизавета санкционировала основание Ост-Индской торговой компании. А в конце того же века английский король Карл II получил Бомбей в приданое за женой, португальской принцессой. Свое вторжение в Индию Англия объясняет тем, что она стремилась навести там порядок, прекратить междоусобные раздоры; на самом деле, конечно же, индийские товары – чай, пряности, шелка, драгоценные камни – и экспансионистские установки были подлинным стимулом этой «миротворческой» политики.
Киплинг очень любил Индию, после учебы в Англии он вернулся туда, правда, на этот раз в Пенджаб, и стал сотрудничать в местной газете. Восточные сдержанность, мудрость, умение за внешними событиями увидеть сущее, извечное, гармоничность и целеустремленность оказали решающее влияние на его характер и мироощущение. Он не боялся испытаний – поэтому легко брался за самые трудные проекты, он понимал быстротечность нашей бренной жизни – поэтому с легкостью переезжал с места на место, не был падок на лесть и спокойно относился как к славе, так и к хуле.
Но он был белым человеком и был сыном Западной культуры.И был убежден, что прогресс, социальная и экономическая предприимчивость, упехи цивилизации – это достижения Запада. Правда, всегда помнил, что в конечном счете все решает Сильная личность. Еще один знак времени – идеал сверхчеловека, ницшеанского героя в начале прошлого века увлекал не одного Киплинга.
Первый сборник рассказов «Простые рассказы с гор» увидел свет в 1888 году. Пятьдесят лет Киплинг отдал литературному труду. Он много рисовал. Много путешествовал. Умел ценить талант другого. Самыми большими авторитетами для него из числа живых классиков были Роберт Стивенсон, Брет Гарт, Марк Твен и Лев Толстой. В начале XX века он возглавил английский юбилейный Толстовский комитет. Он не сумел побывать у Стивенсона на островах Самоа, не застал в Калифорнии Брета Гарта, но зато совершил литературное паломничество – к Марку Твену.
«Он был абсолютно молод! – записал Киплинг. – Седина – всего лишь случайность самого обыденного свойства… Счастлив тот, кто не испытал разочарования, оказавшись лицом к лицу с обожаемым писателем. Такое достойно запоминания».
Мы очень надеемся, что, оказавшись на страницах этой книги «лицом к лицу» с Киплингом, вы не испытаете разочарования. Смело отравляйтесь в путешествие в глубь его души и в страны, озаренные его словом.
Это было и минуло, не вернуть опять тех дней,
И не ходят омнибусы мимо Банка в Мандалей!
В мрачном Лондоне узнал я поговорку моряков:
Кто услышал зов с Востока, вечно помнит этот зов,
Помнит пряный дух цветов,
Шелест пальмовых листов.
Помнит пальмы, помнит солнце,
Перезвоны колокольцев,
На дороге в Мандалей [3]3
Перевод В. Полонской.
[Закрыть]…
Алла Николаевская
Глава 1. Нежный возраст (1865–1878)
Верните мне первые шесть лет детства и можете взять себе все остальные.
На семидесятом году при воспоминании о прошлом мне кажется, все карты в моей трудовой жизни сдавались таким образом, что сразу же приходилось ими ходить. Поэтому, приписывая все счастливые случайности Аллаху, Вершителю Событий, я начинаю.
Первое мое впечатление – раннее утро, свет, яркость, золотистые и красные плоды на уровне моего плеча. Должно быть, это память о хождениях на бомбейский фруктовый рынок [4]4
Бомбейский фруктовый рынок – Бомбей, крупный город и порт на западе Индии на побережье Аравийского моря
[Закрыть]с айей [5]5
Туземная няня ( англо-инд.). '
[Закрыть], а потом и с сестренкой в детской коляске, о возвращениях с покупками, высоко наваленными на коляску спереди и сзади. Наша айя была португалкой-католичкой, имевшей обыкновение молиться – а я стоял рядом с ней – у придорожного креста. Мита, мой носильщик-индус, иногда заходил в маленькие индуистские храмы, где я, не достигший еще привилегированного общественного положения [6]6
Не достигший еще привилегированного общественного положения – в индуизме посвящение в высшие касты (инициации) происходит обычно у мальчиков в восемь лет.
[Закрыть], держался за его руку, разглядывая в полутьме дружелюбных богов.
Вечерами мы гуляли у моря в тени пальмовых рощ, называвшихся как будто бы Махим-Вудс. Стоило задуть ветру, с пальм падали громадные орехи, и мы – со мной айя и сестренка в коляске – спешили к открытому пространству. Я всегда остро воспринимал зловещую темноту тропических вечеров, так как любил голоса ночного ветра в листве пальм и бананов и пение древесниц [7]7
Древесницы ( квакши) – бесхвостые земноводные, достигающие в длину 13—14 см
[Закрыть].
На жемчужной воде стояли приплывшие издалека арабские дау [8]8
Дау (араб.) – одномачтовое арабское каботажное судно, совершающее рейсы между портами
[Закрыть], красочно разодетые парсы [9]9
Парсы – религиозная община, представители которой переселились в Индию, в основном в район Бомбея, в VII—XII веках из Персии после завоевания арабами и исповедовали зороастризм, учение, основанное древнеперсидским философом Зороастром (Заратустрой), жившим по преданию в VII– VI веках до н. э., автором древнейших частей священной книги «Авеста».
[Закрыть]выходили поклоняться заходящему солнцу. Я ничего не знал об их религии, и мне было невдомек, что неподалеку от нашего домика на Бомбейской эспланаде стояли Башни молчания, где покойники парсов доставались стервятникам, сидящим на краях башен: завидя внизу погребальную процессию, птицы приходили в движение и расправляли крылья. Я не понимал расстройства матери, когда она нашла в нашем саду «детскую ручку» и запретила мне задавать вопросы об этой находке. Хотел взглянуть на эту ручку. Но айя объяснила мне, в чем дело.
В послеполуденную жару, когда мы укладывались спать, она или Мита рассказывали нам сказки, пели индийские колыбельные песни, а, одев нас после сна, отправляли в столовую, наказав «говорить по-английски с папой и мамой». И мы с запинками «говорили по-английски», переводя обороты местного наречия, на котором думали и мечтали. Мать пела, сидя за черным пианино, замечательные песни и регулярно уходила на Большие Обеды. Однажды она очень быстро вернулась и сказала мне, еще не спавшему, что «важный лорд-сахиб [10]10
Сахиб (инд.) – господин, почтительное обозначение европейца, а также почтительное обращение.
[Закрыть]» убит, и Большого Обеда не будет. Речь шла о лорде Мейо [11]11
Мейо Ричард (1822—1872) – британский государственный деятель, вице-король Индии; был убит заключенным во время инспекционной поездки в поселение заключенных
[Закрыть], погибшем от руки туземца. Мита потом объяснил мне, что лорда «пырнули ножом». Сам того не сознавая, Мита избавил меня от ночных кошмаров и ужаса перед темнотой. Айя с присущей слугам странной смесью глубокой привязанности и наивной хитрости сказала мне, что набитая голова леопарда на стене в детской следит, чтобы я засыпал. Но Мита отозвался о ней презрительно – «голова животного», и я перестал обращать на нее внимание как на фетиш [12]12
Фетиш – неодушевленный предмет, которому приписывают магическую силу и слепо поклоняются.
[Закрыть], хороший или плохой, так как это было всего-навсего какое-то точно не определенное «животное».
В отдалении на зеленом просторе, окружавшем наш дом, находилось чудесное место, заполненное запахами красок и масел, комьями глины, с которыми я играл. То была студия отцовской Школы искусств, и мистер «Терри Сахиб», его помощник, к которому моя сестренка очень привязалась, был нашим большим другом. Однажды по пути туда я проходил в одиночку мимо громадной, глубиной в фут, ложбины, там на меня напало крылатое чудовище одинаковой со мной величины, я убежал и расплакался. Отец нарисовал для меня картину этой трагедии и внизу написал стишок:
Маленький мальчик, живущий в Бомбее,
Мчался от курицы ветра быстрее.
Услыхав: «Ты чудак»,
Он ответил: «Пусть так,
Но терпеть не могу кур в Бомбее».
Меня это утешило. С тех пор я хорошо относился к курам.
Затем эти дни яркого света и темноты ушли в прошлое, было плаванье на судне, вид на море с обеих сторон заслонял громадный полукруг. (Видимо, то был старый колесный пароход «Рипон» компании «Пенинсьюлер энд Ориентл» [13]13
«Пенинсьюлар энд Ориентал» (сокр. «II. энд О.») – крупная судоходная компания, осуществляющая рейсы в Индию, Австралию и на Дальний Восток.
[Закрыть].) Были поезд, шедший через пустыню (Суэцкий канал еще не открылся), остановка посреди нее и маленькая, закутанная в шаль девочка, сидевшая напротив меня, лицо ее я помню до сих пор. Потом были темная земля, еще более темная холодная комната, в одной ее стене белая женщина разводила огонь, и я громко плакал от ужаса, поскольку никогда не видел каминов.
Затем новый маленький дом, пахнущий скукой и пустотой, расставание с отцом и матерью, сказавшими, что я должен быстро научиться читать и писать, чтобы они могли присылать мне письма и книги.
Я прожил в этом доме чуть ли не шесть лет. Он принадлежал женщине, содержавшей приют для детей, родители которых находились в Индии. Муж ее, капитан военного флота, в сражении при Наварине [14]14
Сражение при Наварино – имеется в виду морское сражение на Средиземном море в октябре 1827 года около бухты Наварино, когда корабли Великобритании, Франции и России, поддержавших борьбу греков за освобождение от Оттоманской империи, разгромили турецкий и египетский флоты, и в 1830 году Греция была признана независимым королевством
[Закрыть]был мичманом, впоследствии во время охоты на китов запутался в тросе гарпуна, и его волокло по палубе, пока ему чудом не удалось высвободиться. Но от троса на лодыжке у него остался шрам на всю жизнь – сухой, черный, на который я глядел с ужасом и любопытством.
Дом стоял на самой окраине Саутси, неподалеку от Портсмута [15]15
Портсмут – город в Англии в графстве Гемпшир на побережье пролива Ла-Манш, известный морской курорт
[Закрыть], почти не изменившегося со времен Трафальгардского сражения [16]16
Трафальгардское сражение – сражение в 1805 году у мыса Трафальгар около города Кадис (Испания), в ходе которого английский флот под командованием адмирала Нельсона (1758—1805) нанес сокрушительное поражение флоту Франции и Испании, но сам адмирал был смертельно ранен
[Закрыть], – Портсмута, описанного в книге сэра Уолтера Безанта [17]17
Безант Уолтер (1836—1901) – английский писатель, критик, общественный деятель и филантроп
[Закрыть]«Возле беседки Селии». В гавани лежали громадные штабели леса для военного флота, который только начинал эксперименты с броненосцами, такими, как «Несгибаемый». Маленькие учебные бриги [18]18
Бриг (сокр. от ит. brigantina) – морское парусное двухмачтовое судно с прямыми парусами
[Закрыть]курсировали напротив замка, а портсмутский причал был таким, как всегда. Дальше лежали унылый остров Хейлинг, форт Лампе и уединенная деревушка Милтон. Я ходил с капитаном в длительные прогулки, однажды он повел меня взглянуть на судно «Искатель» (или «Открытие»), вернувшееся из арктической экспедиции, палубы его были завалены старыми санями, хламом, запасной руль распилили на сувениры. Матрос дал мне кусок руля, но я потерял его. Потом старый капитан умер, и я очень огорчился, потому что он был в том доме единственным, кто иногда обращался ко мне с добрым словом.
Женщина управляла домом со всем пылом протестантизма в том виде, в каком восприняла его. Я никогда раньше не слышал об аде, поэтому она знакомила меня со всеми его ужасами – меня и несчастных маленьких слуг, которых голодный паек толкал на кражу еды. Однажды я видел, как женщина била девочку-служанку, а та схватила кочергу и грозила дать ей сдачи. Сам я регулярно получал побои. У женщины был единственный сын лет двенадцати-тринадцати, такой же ханжа. Я был для него сущей находкой, потому что, когда его мать наконец оставляла к вечеру меня в покое, он (мы спали в одной комнате) в свою очередь принимался за меня.
Если семи, – восьмилетнему ребенку устраивать допрос с пристрастием о том, как он провел день (особенно когда ему хочется спать), он будет к большому удовольствию допрашивающих противоречить себе. Если каждое противоречие считать ложью и напоминать о нем за завтраком, небо покажется с овчинку. Я хлебнул немало грубого обращения, но это было расчетливой пыткой, неукоснительной и утонченной. Однако пытка заставила меня относиться со вниманием к выдумкам, которые вскоре я начал сочинять: а это, полагаю, является, основой литературной работы.
Но мое невежество было моим спасением. Меня заставляли читать, не объясняя, зачем это нужно, под постоянным страхом наказания. И в один до сих пор памятный день до меня дошло, что «чтение» это не «Кошка ловит мышку», а единственный способ получать радость. Поэтому я читал все, что попадалось под руку. Едва стало известно, что я нахожу в этом удовольствие, к моим наказаниям прибавился запрет на чтение. Тогда я стал читать украдкой и более усердно.
Книг в том доме было немного, но отец с матерью, узнав, что я умею читать, присылали мне бесценные издания. У меня до сих пор сохранилось одно – переплетенный номер «Журнала тетушки Джуди» [19]19
«Журнал тетушки Джуди» – популярный детский журнал, который с 1866 года издавала в Лондоне детская писательница Маргарет Гэтти (1809– 1873).
[Закрыть]начала семидесятых годов, где опубликовано произведение миссис Ивинг «От шести до шестнадцати». Даже передать не могу, скольким я ему обязан. Знал я его, как знаю и до сих пор, почти наизусть. Это история подлинных людей и подлинных событий. Гораздо более интересная, чем «Рассказы за чаепитием» Нэчбулл-Хьюджессона, чем даже «Старый шикарри» с иллюстрациями, на которых изображены нападающие кабаны и злобные тигры. В другой раз от них пришел старый журнал со стихами Вордсворта «Хелвеллин к ясным небесам вознес /Веселье гордой Девы» [20]20
Перевод А. Сергееева.
[Закрыть]. Смысла их я не понял, но слова трогали и радовали. Как и отрывки из поэм А. Теннисона.
Гость дал мне еще маленькую красную книжку строго нравоучительного характера, озаглавленную «Надежда Катцикопфов», – о скверном мальчишке, ставшем добродетельным; но там было стихотворение, начинавшееся «Прощайте, награды и феи» и заканчивающееся предписанием «молиться за «башку» Уильяма Черна из Стаффордшира». Впоследствии оно принесло плоды.
Как-то мне попался рассказ об охотнике из Южной Африки, который оказался в обществе львов-франкмасонов и заключил с ними союз против нечестивых бабуинов. Думаю, он тоже лежал под спудом, пока не начала зарождаться «Книга джунглей».
Приходят на ум и две книжки стихов о жизни детей, заглавия которых я тщетно пытался вспомнить. В одной – синей и толстой – описывались «девять белых волков», идущих «по всему миру», которые взволновали меня до глубины души, и какие-то дикари, «считавшие, что слава Англии не может обратиться в прах».
Другая книга – коричневая и толстая – изобиловала замечательными сказками со странным стихотворным размером. Девочка превращалась в водяную крысу, «как и следовало ожидать»; домовой исцелял старика от подагры с помощью холодного капустного листа, притом в этот сюжет каким-то образом были включены «сорок злых гоблинов»; какой-то «любимый» выходил из дома с метлой и пытался смести звезды с неба. Видимо, это была замечательная книга для того возраста, но потом я больше уже не мог найти ее, как и песню, которую няня пела на закате во время отлива на Литглхэмптонской отмели, когда мне еще не было шести. Однако ощущение чуда, восторга, ужаса и красных лучей заходящего солнца живо до сих пор.
Среди слуг в Доме отчаяния был один из Камнора [21]21
Камнор (Холл) – разрушенное феодальное поместье близ Оксфорда, место действия романа Вальтера Скотта «Кенилворт». (1821)
[Закрыть], название это ассоциировалось у меня с печалью, мраком и вороном, который «хлопал крыльями». Много лет спустя я вспомнил эти строки: «И трижды хлопнул крыльями ворон над башнями замка Камнор». Но где и когда я слышал их, не имею понятия, – видимо, мозг удерживает все, что затрагивает наше сознание, только нам это невдомек.
Когда отец прислал мне «Робинзона Крузо» с иллюстрациями, я стал в одиночестве устраивать торговлю с дикарями (все связанное с кораблекрушением не особенно интересовало меня) в полуподвальной комнате, где отбывал одиночные заключения. В моем распоряжении были скорлупа кокосового ореха на красном шнурке, жестяной сундучок и доска, которой я отгораживался от всего мира. Внутри ограды все было совершенно настоящим, но смешивалось с запахом старых шкафов. Если доска падала, волшебство рушилось, и все приходилось начинать заново. Впоследствии я узнал от детей, много игравших в одиночестве, что это правило «начни сначала игру в чудеса» довольно распространено. Ведь волшебство заключено в окружении или в ограде, за которыми находишь убежище.
Помню, однажды меня повезли в город Оксфорд на улицу Святой Колодец, где показали статую старика, бывшего ректором колледжа Ориэл [22]22
Колледж Ориэл – один из старейших колледжей Оксфордского университета, основанный в 1326 году
[Закрыть] Берн [23]23
Берн-Джонс, Эдуард Коули (1833—1898) – английский художник, дизайнер, писатель, член Прерафаэлитского Братства – группы художников и писателей, провозгласивших своим идеалом эстетику раннего Возрождения (до Рафаэля)
[Закрыть]; я ничего не понял и решил, что это какой-то идол. И несколько раз мы ездили в гости к одному старому джентльмену, жившему в сельской местности неподалеку от Хевента. Здесь все было замечательным, непохожим на мой мир, у джентльмена была добрая старая сестра, я играл на теплых, душистых лугах и ел всевозможные вкусные вещи.
После одной из поездок женщина и ее сын учинили мне допрос с пристрастием – говорил ли я старому джентльмену, что он нравится мне гораздо больше них. Видимо, то была часть какой-то гнусной интриги – старый джентльмен доводился родственником этой жалкой парочке, но понять этого я не мог. Интересовал меня только дружелюбный пони на выгуле. Мои слабые попытки оправдаться не были приняты, и вновь за удовольствие, которое, как они убедились, я получал там, мне пришлось расплачиваться наказанием и унижением. Чередование это было очень четким. Могу только восхищаться их дьявольской неуемной изобретательностью. Exempli gratia [24]24
Например (лат.).
Боюсь данайцев, даже и дары приносящих (лат.).
[Закрыть]. Однажды, выходя из церкви, я улыбнулся. Мой мучитель поинтересовался, чему я улыбаюсь. Я сказал – не знаю, это было чистой правдой. Он ответил, что я должен знать. Люди не смеются ни с того ни с сего. Бог весть, какое объяснение я выдумал; и оно, разумеется, было представлено женщине как «ложь». В результате я до вечера сидел в одиночестве наверху, зубрил молитву. Таким образом я выучил большинство молитв и значительную часть Библии. Сын женщины через три или четыре года поступил на службу в банк, вечером обычно возвращался слишком усталым и не мучил меня, разве что у него случались неприятности. Я научился определять по звуку его шагов, чего мне ждать.
Однако ежегодно по месяцу я находился в раю, который, искренне верю, спас меня. Каждый декабрь я жил у тети Джорджи, сестры матери, супруги сэра Эдварда Берн-Джонса, в усадьбе «Грейндж», Норт-энд-роуд. Сперва меня приходилось сопровождать, но впоследствии я ходил туда самостоятельно и, подойдя к дому, тянулся к ажурной проволочной сонетке звонка на чудесных воротах, за которыми обретал полное блаженство. Когда у меня появился собственный дом и «Грейндж» утратил прежнее значение, я попросил и получил эту сонетку для своих ворот в надежде, что другие дети тоже будут счастливы, дергая за нее.
В «Грейндже» я получал столько любви и внимания, сколько могут пожелать самые жадные, а я был не особенно жаден. Там были чудесные запахи краски и скипидара, доносившиеся из большой мастерской на втором этаже, где работал мой дядя; было общество моих двоюродных брата и сестры, наклонно растущее тутовое дерево, на которое мы взбирались для совещаний и заговоров. Был конь-качалка в детской, стол, который, водруженный двумя ножками на стулья, представлял собой великолепную горку для катанья. Были красочные картины, завершенные и полузавершенные; а в комнатах стулья и шкафы, каких мир еще не видывал, так как Уильям Моррис (наш «дядя Топси») [25]25
Моррис, Уильям (1834—1896) – английский художник, писатель, теоретик искусства, деятель английского рабочего движения
[Закрыть]только начинал делать эти вещи. Были постоянные приходы и уходы детей и взрослых, хотевших поиграть с нами, – за исключением пожилого человека по фамилии Браунинг [26]26
Браунинг, Роберт (1812—1889) – английский поэт романтического направления
[Закрыть], не проявлявшего должного интереса к боям, бушевавшим при его появлении. Но гораздо лучше всех была наша любимая тетя, читавшая нам вслух «Пирата» [27]27
«Пират» – исторический роман ( 1822) английского романиста и поэта Вальтера Скотта (1771—1832)
[Закрыть]и «Тысячу одну ночь» по вечерам, когда мы лежали на больших диванах, жевали ириски и обращались друг к другу «О, сын», или «Дочь моего дяди», или «О, правоверный».
Дядя, обладавший «золотым голосом», иногда участвовал в наших вечерних играх, хотя большей частью рисовал, не обращая внимания на наше буйство. Он никогда не сидел сложа руки. Мы установили в коридоре зачехленное кресло для «Норны с трясущейся головой» [28]28
Норна – в скандинавской мифологии одна из трех богинь судьбы, соответствующих в греческих мифах Мойрам, а в римских – Паркам.
[Закрыть]и обращались к ней с вопросами, в конце концов дядя залез под чехол и стал замогильным голосом давать ответы, вызывавшие у нас содрогание и восторг. Однажды среди дня он спустился с тюбиком коричневой краски «мумия» [29]29
Краска «мумия» – природный светло-коричневый (иногда красный) пигмент, ассоциирующийся по цвету с мумией – трупом, высохшим при бальзамировании без гниения
[Закрыть]в руке и сказал, что, как ему удалось выяснить, она сделана из мертвых фараонов, поэтому нам надлежит устроить ей подобающее погребение. Мы вышли и устроили похороны – надеюсь, в соответствии с древнеегипетскими ритуалами. И я по сей день помню место, где зарыт этот тюбик.
Перед сном мы спешили в коридоры, где вдоль стен были расставлены незавершенные карикатуры. Дядя нередко первым делом раскрашивал им глаза, оставляя все прочее в угольных линиях – это очень впечатляющее зрелище. Оттуда мы неслись на свою лестничную площадку, где, перегнувшись через перила, слушали самый прекрасный звук на свете – дружный басовитый смех мужчин за ужином.
То была смесь радостей и волнения, достигавших вершины, когда нам разрешали поиграть на органе в мастерской для любимой тети, пока дядя работал или «дядя Топси» ходил, с головой погруженный в хлопоты с картинными рамами, витражным стеклом или со всеобщими разоблачениями. Тогда становилось трудно держать под сделанной мелом чертой свинцовый шарик на шнурке, и, если орган издавал визгливые звуки, любимая тетя огорчалась. Но никогда, никогда не сердилась.
Как правило, Моррис сосредотачивался на чем-то и ничего больше не замечал. Но помню одно поразительное исключение. Моя двоюродная сестра Маргарет и я (тогда мне было восемь лет) ели в детской ржаной хлеб со свиными шкварками, пищу богов, и услышали, как «дядя Топси» зовет в коридоре, как обычно, «Неда» или «Джорджи». Это находилось за пределами нашего мира. И поэтому мы особенно удивились, когда, не найдя искомых лиц, он вошел и сказал, что расскажет нам сказку. Мы уселись под столом, из которого устраивали горку для катанья, а дядя с серьезным, как всегда, видом взобрался на нашего большого коня-качалку. И, медленно раскачиваясь взад-вперед на бедном скрипящем животном, рассказал нам исполненную очаровательных ужасов историю о человеке, осужденном видеть дурные сны. В одном из них коровий хвост свисал, раскачиваясь, с груды вяленой рыбы. Ушел дядя так же внезапно, как и появился. Много лет спустя, уже познав муки творчества, я сообразил, что мы, должно быть, слушали Сагу о Ньяле [30]30
Сага о Ньяле – скандинавское эпическое произведение, рассказывающее о несчастьях, которые принесла своей злобностью Халгерд, жена Гунна-ра, и которые закончились сожжением адвоката Ньяля и большинства членов его семьи.
[Закрыть], которая тогда интересовала его. За отсутствием взрослых, движимый неодолимым желанием рассказать эту историю и разъяснить ее, он пришел с нею к нам.
Но в определенный день – я старался отгонять эту мысль – рай для меня заканчивался, я возвращался в Дом отчаяния и два-три дня плакал, просыпаясь по утрам. Это влекло за собой дополнительные наказания^ допросы.
Впоследствии любимая тетя часто спрашивала меня, почему я никогда никому не пожаловался на то, как обращаются со мной. Дети жалуются немногим больше животных, то, что выпадает на их долю, они принимают как извечно установленное. К тому же те, с которыми обращаются дурно, знают, что их ждет, если они выдадут тайны дома-тюрьмы раньше, чем покинут его.
Отдавая справедливость той женщине, могу сказать, что ел я у нее досыта. (Помню, как ей подарили красные «фрукты», именуемые «томатами», как после долгих размышлений она сварила их с сахаром и они получились отвратительными. Мясными консервами в то время были австралийская говядина с комковатым жиром и жилистая баранина, которую трудно прожевать). Моя жизнь была хорошей подготовкой к будущему, она требовала постоянной осторожности; привычки к наблюдательности; внимания к настроениям и характерам; умения подмечать несоответствия между словами и делами; известной сдержанности; мгновенной подозрительности к неожиданным благодеяниям. Фра Липпо Липпи [31]31
«Фра Липпо Липпи» – драматическая поэма Р. Браунинга из сборника «Мужчины и женщины» (1840—1850), посвященная флорентийскому художнику, жившему в XV веке.
[Закрыть]в своем еще более тяжелом детстве открыл:
Душа и разум его обретают проницательность,
Он познает облики вещей И учится видеть в них суть.
Так было и со мной.
Мои горести через несколько лет закончились. Глаза у меня испортились, я с трудом разбирал буквы. Поэтому читал дольше, при скверном освещении. Из-за этого успеваемость в ужасной маленькой школе, куда отдали меня, страдала, ежемесячные табели успеваемости гласили об этом. Утрата «времени для чтения» была худшим из «домашних» наказаний за плохие отметки. Один табель оказался настолько плохим, что я выбросил его и сказал, что табеля не выдали. Но этот мир суров к неопытному лжецу. Мой обман оказался быстро разоблачен – сын женщины тратил время после рабочего дня в банке на помощь в этом аутодафе [32]32
Аутодафе (исп. и порт, «акт веры») – публичное оглашение приговора инквизиции в Испании и Португалии, а также само приведение приговора в исполнение (чаще всего сожжение на костре), существовавшее с XIII до начала XIX века
[Закрыть]– меня основательно избили и отправили в школу по улицам Саутси, прикрепив к спине надпись «Лгунишка». В конечном счете эти и многие подобные гнусности навсегда лишили меня способности ненавидеть. Должно быть, любая заполняющая жизнь страсть близка к собственной противоположности. «Неужто кто-то, познав Бриллиант, свяжется со стеклом?»
За этим последовал нервный срыв, мне виделись тени и предметы там где, их не было, и это беспокоило меня больше, чем женщина. Любимая тетя, должно быть, как-то узнала об этом, некто явился проверить мое зрение и сказал, что я наполовину слеп. Это тоже сочли «выламыванием» и отделили меня от сестры – очередная кара – как нравственно прокаженного. Потом – не помню, чтобы меня об этом предупреждали, – мать вернулась из Индии. Впоследствии она рассказывала, что, когда впервые зашла ко мне в комнату поцеловать меня перед сном, я вскинул руку, чтобы отразить удар, который я постоянно ожидал.
Мать тут же забрала меня из Дома отчаяния, и я несколько месяцев жил вольной жизнью в фермерском домике на краю деревни Эп-пинг Форест, где не поощряли моих воспоминаний о страшном прошлом. Если не считать очков, тогда еще непривычных, я был совершенно счастлив с матерью и местным обществом, состоявшим для меня из цыгана по имени Савиль, который рассказывал о продаже лошадей простакам; жены фермера; ее племянницы Патти, не обращавшей внимания на наши набеги в сыроварню; почтальона и работавших на ферме мальчишек. Фермер не одобрял того, что я приучал одну из его коров доиться на лугу. Мать положила предел моим приходам на обед и ужин в окровавленных башмаках после участия в забое свиньи или дурно пахнущим после обследования привлекательных навозных куч. Других ограничений не помню.
