Текст книги "Красивое зло"

Автор книги: Ребекка Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

36

Когда это случается, я распаковываю коробки в нашей новой кухне. Я поднимаюсь и чувствую, что по ногам течет какая-то жидкость. Я не понимаю, что происходит, удивляюсь, потом бегу в ванную и снимаю штаны. Кровь.

Я аккуратно вытираю ее туалетной бумагой и иду к Мику. Он расставляет по полкам наши книги и напевает какую-то мелодию. Увидев меня, он улыбается.

– У меня кровь.

– Что? – Он подскакивает. – Черт возьми! Что это значит? Это плохо?

– Не знаю. Думаю, да.

– Надо срочно в больницу.

Я подкладываю старое полотенце, Мик берет ключи, и мы направляемся к машине.

В приемном покое огромная очередь, и медсестра говорит, что ждать нам придется долго.

– Но она может потерять ребенка, – восклицает Мик. – Ей надо к доктору прямо сейчас.

– Мне очень жаль, но у нас такая система. И боюсь, что на таком раннем сроке мы все равно ничего не сможем поделать. – Она любезно улыбается. – Но скорее всего, ничего страшного тут нет. Очень многие женщины в течение всей беременности мучаются кровотечениями, а потом рожают совершенно здоровых малышей. Садитесь и постарайтесь не волноваться.

Мы идем к стульям. Двух свободных рядом нет, но какая-то женщина бросает на нас понимающий взгляд и пересаживается, чтобы мы могли сидеть вместе. Мик благодарит ее, а она смотрит на меня и сочувственно улыбается. Я не хочу, чтобы мне сочувствовали незнакомые люди. В помещении полным-полно народу, и все слышали нашу беседу с медсестрой.

Я сажусь и закрываю глаза, положив голову на плечо Мика.

Через сорок минут медсестра называет мое имя. Она просит Мика подождать, но я начинаю плакать, и она позволяет ему пойти со мной. Медсестра подводит меня к кушетке и просит сесть.

– У вас было много крови?

– Не знаю. Показалось, что много.

Она что-то быстро пишет на листе бумаги.

– А сейчас кровь все еще идет?

– Не знаю. Вроде бы нет. Я ничего не чувствую.

– Ну и отлично. Раз вы ничего не чувствуете, скорее всего, все в порядке.

Она записывает что-то еще, потом измеряет мне давление и температуру.

– Ну вот, все в порядке. Доктор сейчас придет. Ложитесь и отдыхайте.

Она накрывает меня одеялом, задвигает занавеску и уходит.

Мик сидит рядом и держит меня за руку.

– Нельзя было позволять тебе распаковывать вещи, – говорит он. Вид у него очень несчастный.

– Нет, дело не в этом! Я даже не поднимала ничего тяжелого. И потом, беременные женщины не инвалиды. – Я пожимаю его руку. – Не переживай, ничего страшного не случилось. Пока все в порядке.

– Прости. Конечно, все в порядке. Я очень хочу, чтобы все было в порядке.

– Я тоже. – Я кусаю губы, чтобы не заплакать.

Занавеска отодвигается, входит высокая, худая женщина. У нее рыжие волосы, она чем-то похожа на Филиппу. Я сразу чувствую расположение к ней. Она включает какой-то агрегат, стоящий около кушетки.

– Это ультразвук. – Она легонько гладит меня по ноге. – Ну что, давайте посмотрим вашего ребеночка?

Мне страшно, но я все-таки смотрю на экран. На нем какие-то серые пятна, в которых я ничего не понимаю.

– Ага! – Докторша смотрит на экран и улыбается. – Сердцебиение отличное. И размер нормальный для такого срока.

Я вижу, как пульсирует сердце моего ребенка, и начинаю то ли плакать, то ли смеяться.

Мик крепко сжимает мою руку.

– Ничего себе!

– Я думаю, кровотечение не повторится, – говорит докторша.

Она просит Мика немедленно привезти меня в больницу, если такое случится еще раз.

– Постарайтесь не волноваться, не думаю, что тут что-то серьезное, – улыбается она. – Просто в течение нескольких дней понаблюдайте.

Следующие три дня я провожу в кровати. Мик приносит мне из библиотеки целую кучу книг про беременность, и я внимательно изучаю их. Погода на улице холодная и ветреная, и поэтому в постели я чувствую себя очень уютно. Мик репетирует и приносит мне обеды и завтраки в постель. Когда мне надоедает читать, мы смотрим по телевизору мыльные оперы или болтаем. Кровотечения больше нет.

На четвертый день я просыпаюсь полная энергии. Мик еще спит, я встаю, наливаю себе чай и выхожу в общий садик.

Еще очень рано, но солнце светит тепло и ярко, небо высокое и ярко-синее. Такого неба я никогда не видела ни в Греции, ни в Индонезии, ни в Европе, куда мы частенько ездили до смерти Рейчел. Внезапно меня наполняет такое чувство удачи, радости и благодарности, что я начинаю беспричинно улыбаться. Солнце греет, чай вкусный и горячий, и мне очень хорошо.

Раньше я старалась отгонять от себя такое чувство наслаждения. Мне казалось, что это несправедливо по отношению к Рейчел – ведь она-то больше никогда не будет наслаждаться такими радостями. Но сейчас я вспоминаю мамины слова о том, что должна жить своей жизнью, и думаю, что Рейчел точно хотела бы, чтобы я была счастливой. Она никогда, никогда не стала бы мне завидовать. Я понимаю, что люди, убившие Рейчел, точно так же убивали и мою жизнь.

– Рейчел, я счастлива! – громко говорю я. – Ты слышишь? Я счастлива!

Хорошая погода продлилась недолго, уже в середине дня сгустились тучи, небо потемнело. На следующий день я сижу дома, Мик репетирует со своим оркестром. Он приходит домой только к шести, когда я уже начинаю беспокоиться.

Я бегу к двери, едва заслышав поворот ключа в замке, и крепко обнимаю любимого.

Он смеется, но не обнимает меня. Руки он держит спрятанными за спиной.

– Сюрприз! – говорит он и протягивает мне большой белый конверт.

Внутри – целая куча сотенных бумажек. Я с любопытством смотрю на Мика.

– Откуда это?

– Я продал мотоцикл!

– Мик! – Я обнимаю его. – Ты расстроен?

– Ты с ума сошла? – Он целует меня. – Твой отец меня просто запугал. Все, больше никаких мотоциклов. Я вовсе не хочу умирать. Ну ладно, теперь мы богаты, давай закажем обед?

– Нет, давай выйдем куда-нибудь. Больше не могу сидеть дома.

– Ты думаешь, уже можно? Может, не стоит?

– Нет, все будет хорошо. – Я быстро стягиваю одежду и убегаю в душ. – Доктор ведь сказала, что я должна оставаться дома только несколько дней. Она не говорила, что мне надо все оставшиеся шесть месяцев пролежать в кровати. Я с ума сойду, если буду просто сидеть дома.

– Ну, хорошо. – Мик вздыхает. – Но ты уверена, что все будет в порядке? Я мог бы заказать что-нибудь на дом.

– Со мной все будет прекрасно. Мы пойдем очень медленно. – Я смеюсь. – Как старик со старушкой.

До ресторана совсем недалеко, и мы идем по дорожке вдоль пляжа. Дождя нет, но все небо затянуто грозовыми облаками, волны кидаются на берег. Мы идем медленно, взявшись за руки. Как хорошо выбраться из душной квартиры и посмотреть на прекрасный вид.

Мы заказываем еду. Мик рассказывает про свой оркестр, про музыку. Мы представляем себе будущие турне по всему миру – деньги, известность, толпы фанатов. Я смеюсь и говорю, что буду отгонять от него девчонок-поклонниц.

– Я стану настоящей ведьмой, ревнивой, жирной домохозяйкой. С шестью детьми.

– Да уж, – поддразнивает он, – хотел бы я на это взглянуть.

Сначала мы хотим взять такси, но потом решаем пройтись пешком. На улице так хорошо. И небольшой дождик нам не помешает.

37

Я слышу позади какие-то шаги – каблучки цокают об асфальт – но не обращаю на них внимания. Шаги становятся ближе и громче, я сторонюсь, чтобы уступить дорогу спешащей женщине. Но она подбоченивается и останавливается рядом со мной. Элис!

Она наклоняет голову набок и улыбается.

– Кэтрин, – говорит она.

По голосу понятно, что она пьяна.

– А я ведь знала, что найду вас тут. Знала, что рано или поздно встречу тебя и Мика.

Она хватает меня за руку и тянет вперед. Я вырываю руку.

– Какая красивая ночь, правда? – Она продолжает идти за мной. – Я так рада, что встретила тебя, ой, не только тебя, вас обоих. Нам есть о чем поговорить, да?

Мы стараемся ускорить шаг.

– Да остановитесь же! Или вы не хотите поговорить со мной?

Мик сжимает мою руку, и мы продолжаем идти.

– Ну что ж, хорошо. Вы не хотите говорить. Я могу это понять. Но я-то хочу! Ах, Кэтрин, сколько всего ты не знаешь про ту ночь. – Она злобно смеется. – Ты же понимаешь, про какую ночь я говорю? Ну да, про ту самую!

Мы останавливаемся.

Элис хохочет за нашими спинами.

– А-а, любопытно стало? Навсегда от этого не убежишь, Кэйти! Будь мужественной, выслушай правду, а?

Я поворачиваюсь.

– О чем ты говоришь? Что тебе надо?

– Нравится жить такой совершенной жизнью, Кэтрин? Такая чудная, идеальная семья, да? А про других ты когда-нибудь думала? О том, что другие могут страдать?

– Идеальная семья? – недоверчиво переспрашиваю я. – Ты шутишь, Элис? Ты же знаешь, моя младшая сестра убита. Какая тут идеальная семья, какая счастливая жизнь?

– Но ведь твои родители любят тебя? – глумливым тоном продолжает она. – Я же сама видела. Ты у них просто принцесса, они готовы поклоняться воздуху, которым ты дышишь. Поэтому ты и выросла такой самодовольной, поэтому тебя и не интересуют проблемы других.

– Меня не интересует проблемы других? Ты с ума сошла, Элис? Ты говоришь какими-то загадками.

– Да! Тебя совершенно не интересуют такие же, как и ты.

– Такие же, как и я? – Я смотрю на нее в изумлении. – Какие такие, Элис? О чем ты говоришь?

– О себе и о своем брате! Вот о ком. О себе и о своем младшем брате, черт побери!

Я в недоумении качаю головой.

– О чем ты…

– Для таких, как ты, все на свете легко и просто. Твой родители любят тебя. И весь мир тебя тоже любит. Ты никому ничего не должна доказывать. И когда твою сестру убили, все, естественно, были на твоей стороне, все твердо знали, что ты не виновата, что это не твоя вина.

– Но это на самом деле не моя вина. – Хотя меня душит гнев и больше всего на свете мне хочется закричать и заплакать, мой голос звучит почти спокойно. – Как ты вообще смеешь об этом говорить? Да и в любом случае, ничего нового ты не скажешь. Чего только не говорили после убийства Рейчел. Это было ужасно. Я же тебе все рассказывала!

– Ужасно? Ах, какая патетика. Только что-то я не думаю, что это было так ужасно, как ты об этом говоришь. Тебя же не посадили в тюрьму? Не обвинили в убийстве?

Мик тащит меня за руку и просит скорее уйти, но я слишком рассержена, чтобы вот так все бросить. Я отталкиваю его руку.

– Конечно, нет! – И несмотря на все сомнения и тяжелые мысли, я вдруг наполняюсь настоящей яростью – против Элис, прессы, самих убийц, и гнев прорывается: – Я же ничего не сделала!

– Ой! Правда? – Элис улыбается, ее голос звучит наигранно-участливо. – Ну да, кажется, что ты не виновата, что ты ничего не сделала. Но ведь мыто с тобой знаем правду, а?

– Нет, Элис. Я не понимаю, о чем ты. – Я знаю, что разговор этот бессмыслен, но мне хочется защищаться, бороться. – Ты не права. То, что ты говоришь, отвратительно. Я испугалась. И побежала за помощью. Я была напугана! И у меня не было никакого выбора!

– О нет, Кэтрин. У тебя не раз в ту ночь был выбор! И всякий раз ты выбирала не то, что нужно.

– Нет. – Я качаю головой, пытаясь сдержать слезы. – Ты не права.

Элис наклоняется ко мне, ее тон пугающе спокоен:

– Ты не имела права убегать, Кэтрин.

– У меня не было выбора!

– Был. – Элис выпрямляется и прижимает руку к груди. – Это их ты оставила без выбора, когда убежала. Ты просто заставила их сделать то, что они вовсе не хотели делать.

– Почему ты так говоришь? – Я начинаю плакать, хватаю ее за руку и сжимаю изо всех сил. – Почему? Почему ты говоришь, что у меня был выбор? Они напали на нас! Это у них был выбор! А у меня и у моей сестры не было! Мы были просто жертвами, ты слышишь? Почему ты защищаешь этих животных?

– Животных? – Элис качает головой. – Так вот ты как про них, Кэтрин? И это хорошо? Это справедливо?

– Они животные! – Я почти выплевываю эти слова. – Они убили мою сестру, и надеюсь, будут вечно гореть в аду!

– Мой брат не животное! – Ее лицо искажается так, что в эту минуту она почти уродлива. – Он не животное!

– Твой брат? – Я в недоумении качаю головой. – О чем ты?

Лицо Элис снова меняется, и она кричит:

– Никто его не любил! Никто! Ни наша настоящая мать, ни те сволочи, которые разделили нас. Никто! Неужели ты думаешь, что это прошло для него даром? Представь себе, что твоя мать тебя не любит!

– Элис! – Я хватаю ее за руки. Я хочу, чтобы она хоть немного успокоилась и перестала нести этот безумный бред, ей совершенно точно надо к врачу. – Я не понимаю, о чем ты говоришь! Что за бессмыслица?!

Она отшатывается и смотрит на меня с настоящей ненавистью.

– Ты посадила моего младшего брата в тюрьму, – чеканит она. – Ты его туда отправила.

– Боже мой…

– Ты, ты посадила его в тюрьму, – повторяет она, старательно выговаривая каждое слово, и холодно улыбается. Эта улыбка ранит меня в самое сердце. – Чего ты не понимаешь? Шон. Мой младший брат. Ты посадила его в тюрьму.

– Я не знаю твоего брата! Откуда…

– Шон, – перебивает она. – Шон Энрайт.

– Но он…

– Да. Это он.

И тут я все понимаю. Она дружила со мной. Ее брат. Моя сестра.

Шон. Тот полный парень на заднем сиденье автомобиля. Он был таким дерганым и испуганным.

Он изнасиловал мою сестру! Безжалостно, жестоко! Он сделал свой выбор.

Я стою и ошеломленно смотрю на Элис. Не понимаю, чего я хочу – попросить у нее прощения или ударить ее. Она улыбается торжествующе, злорадно, и я готова избить ее, но тут Мик тянет меня назад.

– Кэтрин! Пойдем! – Он обнимает меня и уговаривает идти домой. Начался дождь, вода заливает мое лицо и волосы. – Ты же промокнешь, пойдем!

Элис идет за нами.

– Отличная идея, Мик. Тут и правда что-то мокро.

Мик останавливается и поворачивается к Элис. В его голосе слышна ярость:

– Убирайся. И не смей больше подходить к нам. Или я немедленно вызываю полицию. Я серьезно. Пошла прочь!

– Полицию? Ой-ой, что же они со мной сделают? С моим младшим братом они ничего хорошего не сделали. – Она поворачивает голову. – Это таких, как вы, они любят. Привилегированный средний класс. Успешные задницы! Они всегда на вашей стороне, да?

Она продолжает говорить про полицию, но в ее голосе другие интонации.

– Хотя хватит нам уже сражаться. Может, пойдем поплаваем? Узнаем, так сказать, друг друга поглубже.

И она вдруг бросается вниз, к пляжу. Там она сбрасывает туфли и жакет, одним быстрым движением снимает платье.

– Иди сюда, Кэтрин, – кричит она, волосы закрывают ее лицо. – Не будь трусихой, покажи, на что ты способна! Ну, давай же!

Она бежит в воду, ныряет и исчезает.

Мик испуганно смотрит на меня.

– Черт возьми, – восклицает он и бежит к пляжу. Я бегу за ним.

Я мечусь по пляжу и выкрикиваю ее имя.

– Элис! Где ты, Элис?

Мы с Миком бегаем по кромке воды.

– Черт возьми, она же может утонуть, – кричит он.

И тут мы слышим крик.

– Помогите! – Крик настолько тихий, что его почти неслышно. Дует сильный ветер, бушуют волны. Но крик слышится снова.

– Помогите!

– Элис! По-моему, я ее вижу.

Я знаю, что нужно делать. На этот раз я не струшу. Я не убегу, я не повторю ту же самую ошибку. Я стаскиваю туфли и бегу к воде.

– Кэтрин! – кричит Мик. – Что, черт возьми, ты собираешься делать?

– Она же утонет! – кричу я.

Он оттаскивает меня от воды и толкает так, что я падаю на песок.

– Подожди тут, – кричит он. – Жди, понятно?

Он стаскивает футболку и ботинки и бежит к воде.

– Нет, – кричу я, но он уже в волнах.

Я встаю и иду за ним, но уже темно, волны высокие, и я не вижу его. Я медленно двигаюсь вдоль берега, выкрикивая его имя, но все равно не понимаю, где он. Захожу глубже, вода уже достигла моих бедер, поток начинает тащить меня, я чувствую, что тут глубоко, вода все выше, она заливает мне лицо, попадает в нос, глаза, я продолжаю кричать, но понимаю, что в этом уже нет никакого смысла. Я никогда не найду его.

Кто-то тянет меня за волосы, кругом огни и голоса. Я жадно хватаю ртом воздух.

Ночь я провожу в больнице. Грудь, горло и глаза болят. Врачи обещают, что все будет хорошо. Но когда я произношу имя Мика, они почему-то отворачиваются.

– Вы вели себя очень храбро, – повторяют они. – Все будет хорошо.

Нет, никогда и ничего не будет хорошо.

Я кладу руку на его щеку.

Кожа мертвых не похожа на кожу живых. Она вообще не похожа ни на что человеческое. Она холодная, твердая и безжизненная. Он ушел, то, что на кровати, – только тело, и мне совсем не хочется целовать его фиолетовые губы и ледяные щеки. Мне нечего делать в этой холодной больничной комнате.

38

Мама с папой и родители Мика собирают вещи. Я осталась в квартире родителей, в кровати под теплым одеялом. Я все равно не смогла бы упаковывать нашу совместную жизнь, наше будущее, наши мечты, и никто не ждал, что я буду принимать участие в сборах. Они заканчивают все очень быстро, буквально за день. Когда родители возвращаются, мама приходит и садится на мою кровать.

– Мы забрали барабаны Мика и его записи. Родители Мика подумали, что ты захочешь оставить их на память.

Я не могу даже думать о том, что барабаны Мика больше не зазвучат, что я больше не услышу его музыку, но все равно киваю в знак благодарности.

Мама кладет руку на мое бедро и гладит меня.

– Мы, конечно, сказали родителям Мика о том, что ты ждешь ребенка.

– О, – только и могу я выговорить, стараясь выказать некоторый интерес, но на самом деле мне хочется лишь, чтобы она ушла и оставила меня в покое. Дайте мне побыть одной. Мне странно, что теперь все только и думают про этого ребенка.

– Естественно, сначала они растерялись. Но мне показалось, что потом они очень обрадовались. Это же ребенок Мика. Хоть какое-то утешение, – говорит мама, и я надеюсь, что сейчас она уйдет, но она остается, продолжая гладить меня. Я понимаю, что она хочет сказать что-то еще. Я поворачиваюсь к ней и пытаюсь улыбнуться.

– Они просили передать тебе спасибо за то, что ты пыталась ему помочь, – произносит мама. – Ведь ты рисковала жизнью.

Я отворачиваюсь.

– Ты сделала все, что могла.

Но этого оказалось недостаточно, горько думаю я.

Впервые я встречаю их на похоронах Мика. Филиппа похожа на отца, Мик был похож на мать. Она протягивает ко мне руки и обнимает. Я обнимаю ее.

Следующие шесть месяцев я живу как робот. Я все делаю правильно, я хорошо ем. Выполняю гимнастические упражнения, гуляю по окрестностям, но на самом деле меня совершенно не интересует мой будущий ребенок. Родители Мика и Филиппа навещают меня, и когда я с ними, я чувствую какую-то связь с Миком. Остальное время существую как зомби.

Роды начинаются вовремя. В самом начале я даже рада физической боли – переносить ее намного легче, чем боль душевную. Но схватки продолжаются двое суток, боль столь огромная и невыносимая, что под конец я умоляю Бога прекратить ее, рыдаю и зову акушерок, но они только кивают мне в ответ и велят приседать и ходить. Наконец огромным усилием я выталкиваю младенца, и вот она здесь. Сара. Дочь Мика. Моя девочка, моя дочь.

Не знаю, было ли это следствием прекращения боли или просто гормональным всплеском, но я чувствую прилив любви и благодарности. Я благодарна моей девочке, маме и Филиппе, ведь она появилась на свет благодаря им, акушеркам, всему миру. Я поднимаю свою дочь, прижимаю ее к груди и тихонько шепчу торжественное обещание Мику всегда беречь и защищать ее.

39

Робби неуверенно улыбается. Я отвечаю, и его улыбка становится более открытой. Он подходит и берет меня за руки.

– Боже мой, Кэтрин, это и в самом деле ты. Не могу поверить. Это на самом деле ты!

Теперь, когда он рядом, я замечаю, как он повзрослел. Еще бы, ведь прошло уже пять лет. Он стал мужественнее и серьезнее.

– Мама, мама, кто это? – Сара прижимается к моей ноге и с любопытством смотрит на Робби. Он приседает на корточки так, чтобы его лицо было на одном уровне с ее.

– Привет! Меня зовут Робби. Я старый друг твоей мамы.

Сара наклоняет головку набок и пристально рассматривает Робби.

– Но ты вовсе не старый. Ты совсем не такой, как мои бабушка и дедушка.

Робби смеется, а Сара снова поворачивается к горке, хватает свои санки и тащит наверх.

Мы с Робби смотрим ей вслед.

– Она красивая, – говорит он.

– Да. Она очень похожа на своего отца.

– И на тебя.

Столько хочется ему рассказать, но сейчас мне не выдавить из себя ни слова. Мы так и стоим молча, пока он не берет меня за руку.

– Мне надо возвращаться. – Он оглядывается на людей, стоящих позади нас. – Они ждут.

– Конечно, иди, – говорю я, стараясь не смотреть ему в глаза. – Иди.

– Я очень рад нашей встрече, – признается он. – Это так неожиданно.

– Неожиданно. – Теперь, когда я знаю, что он сейчас уйдет, я осмеливаюсь посмотреть ему в глаза. – Я тоже рада.

Он еще раз пожимает мне руку и отворачивается. Я собираюсь идти за Сарой на горку, но тут Робби окликает меня по имени. Я оборачиваюсь.

– Да?

– Ты занята сегодня? Вечером? Может быть, пойдем поужинаем?

Мы уславливаемся поужинать у меня в номере, чтобы не нарушать режим Сары.

Робби приходит в половине седьмого с кучей всяких вкусностей. Сара уже поужинала, искупалась и лежит на диване в пижаме. Я включила ей мультики.

Робби садится рядом с ней и что-то спрашивает про мультики, пока я открываю вино. Мы садимся за стол друг напротив друга.

Сначала мы чувствуем себя немного скованно. Говорим о погоде, о работе и о всякой ерунде, которая не интересует ни его, ни меня. Так длится до тех пор, пока Робби не произносит имя Элис.

– Ты скучал по ней? В тот год, когда уехал в Европу? – спрашиваю я.

– Да. – Он кивает. – Еще как. Даже хотел вернуться домой. Мне казалось, что я не имел права бросать ее, несмотря на все, что она вытворяла. Но потом она погибла, и все потеряло смысл. Я даже на похоронах не был. Просто не смог себя заставить.

– Я тоже не была на похоронах. – Я сжимаю руки под столом. – Теперь мне даже немного стыдно. Я так ненавидела ее, и пойти на похороны мне казалось просто лицемерием. Я радовалась, что она умерла. Я ненавидела ее.

– Кэтрин, – произносит Робби, и я смотрю на него. Он качает головой и нежно улыбается. – Конечно, ты ее ненавидела, и это совершенно естественно. Мик погиб по ее вине, это все знали. Ты ждала ребенка, ты была так счастлива, а она все разрушила. Конечно, ты ее ненавидела.

– Но ты хотел приехать на похороны? – спрашиваю я.

– Не знаю. Отец позвонил мне и сказал, что она утонула. Он прочитал об этом в газетах и позвонил твоей матери. Она ему все и рассказала – про Мика, про брата Элис, и вся эта история показалась мне такой отвратительной, что я не смог поехать. Я стал по-другому смотреть на наши отношения с Элис, на те три месяца, когда мы втроем так дружили. Ведь с ее стороны это все было просто игрой. Я возненавидел ее. Нет, я не мог прийти на похороны.

– И я думала о том же самом. Что у нас были за отношения? Неужели она только притворялась моей подругой, а на самом деле ненавидела меня? Неужели она только и ждала, когда сможет отомстить мне? – Я пожимаю плечами и горько улыбаюсь. – Я выбрала неправильную школу. Из всех школ в Сиднее я выбрала именно Драммонд, где училась Элис.

– Но как она узнала, кто ты?

– Наверное, по фотографии. Ее родители нашли в квартире кучу всяких материалов после ее смерти. Газеты, расшифровки из суда. В газетных статьях были фотографии, мои и Рейчел. И когда она увидела меня в Драммонде, то поняла, что ее мечта сбылась. Теперь она могла отомстить.

– Господи боже, как это все страшно.

– Да уж.

– Прости, – говорит он. – Прости меня. Я очень жалею, что не вернулся тогда. Мне надо было вернуться и помочь тебе.

– Нет. – Я качаю головой. – Ты бы ничего не смог поделать.

Робби опускает глаза. Он молчит, и я боюсь, что обидела его.

– Робби! – зову я. – С тобой все в порядке?

– Да. Мне просто жаль, что я потратил столько сил и времени на Элис. Это то же самое, что влюбиться в скалу.

Я смеюсь.

– Действительно, лучше уж было влюбиться в скалу. По крайней мере, не ждал бы взаимности и не был бы разочарован.

– Точно. – И хотя Робби улыбается, его глаза блестят от слез. – Да и мой отец… ты знаешь, я не разговаривал с ним около года. Глупо, ведь он ни в чем не виноват. Она его обманула, как и нас с тобой. Я злился на него даже тогда, когда узнал, что Элис погибла, теперь сам не понимаю, почему.

Я оборачиваюсь. Сара спит на диване, сунув в рот большой палец.

– Я тоже о многом жалею. Но не обо всем. Ведь не будь Элис, я не встретила бы Мика. Тогда не было бы Сары. Разве я могу жалеть об этом?

– Но ведь Мик погиб из-за нее. Хотя, если бы не она, у тебя на самом деле не было бы Сары. Парадоксально, правда? Господи, какое вокруг нее безумие.

– Ты все еще сердишься на нее? – спрашиваю я. – Ты ее ненавидишь?

– Немного, – говорит он и горько улыбается. – Но только тогда, когда думаю о ней. А ты? Ненавидишь?

Я задумываюсь. Нет, я больше не испытываю чувства гнева или ненависти. Эти чувства так долго жгли меня, что сейчас я изумлена, больше не испытывая их.

– Нет, думаю, что нет. Я жалею ее.

Робби удивляется:

– Правда?

– Знаю, это звучит неискренне. Но так ли уж она виновата? Ее просто не научили любить. Ее не любила собственная мать, поэтому она и выросла такой бездушной. Бессердечной, холодной.

Робби кивает, но, кажется, я его не убедила.

– Я вижу это по Саре, – продолжаю я. – Она ведет себя так же, как я. Она копирует меня. Если я добра, то и она ведет себя ласково, если я кого-то люблю, то и она подражает мне. А представь себе, если ребенок не испытывает такого внимания? Это просто ломает его.

– Может быть. – Робби пожимает плечами. – Может, это что-то и объясняет. Но все равно это ее не оправдывает. По крайней мере, в моих глазах. Другие люди растут в куда более худших условиях, но остаются порядочными людьми.

Некоторое время мы оба молчим.

– Благодаря ей я встретила тебя, – говорю я наконец. – И ты мне дорог. Я не понимала этого, наверное, до сегодняшнего вечера.

– И ты мне дорога, – признается он. – Только я-то знал, что ты мне дорога. С того самого дня, как уехал.

– Но почему ты не писал?

Робби пожимает плечами.

– Сначала просто не хотел. Мне казалось, что это слишком тяжело – потерять и тебя, и Элис. А потом, когда Элис погибла, я был так потрясен. И не думал, что ты захочешь общаться со мной. Я написал тебе кучу электронных писем, но не отправил.

– Жаль, что ты не отправил, – улыбаюсь я.

– И мне жаль.

Мы улыбаемся и беремся за руки.

Робби готовит ужин, мы засиживаемся допоздна, и я предлагаю ему остаться у нас. Он спит рядом со мной в большой кровати. Между нами ничего нет, мы просто держимся за руки. Посреди ночи к нам прибегает Сара, она смеется и забирается между нами.

Я вижу, как Робби в полусне поправляет подушку Сары и заботливо натягивает на нее одеяло.

Утром Робби готовит завтрак – яичницу-болтунью и тосты, и мы вместе завтракаем.

– Ты будешь моим новым папой? – спрашивает Сара, ее рот набит яичницей.

– Сара! – восклицаю я. – Не будь дурочкой!

Но Робби не возражает Саре, он просто улыбается. Я рада, что он не смотрит на меня, потому что мое лицо пылает.

Я провожаю его к машине. Сара цепляется за его ноги и просит остаться.

– Не могу, – смеется он. – Мне надо учить людей правильно кататься на лыжах.

– Когда ты вернешься? – спрашивает она. – Я отпущу тебя, если ты скажешь, когда вернешься!

Он вопросительно смотрит на меня, но я уже сделала выбор – в тот день, когда погиб Мик. Тогда я решила, что больше никто и ничто не сможет разбить мне сердце.

Я наклоняюсь к Саре и прячу лицо в ее волосах. Не хочу встречаться с Робби взглядом.

– Робби очень занят, милая, – говорю я. – У него нет времени приходить сюда.

– Тетя, тетя! – кричит Сара и бросается вниз, чтобы встретить Филиппу. Та обнимает ее.

– А вот и я! – объявляет она.

Филиппа поведет Сару в зоопарк, а я в это время заполню университетские заявления. В следующем году Сара пойдет в школу, и у меня наконец будет время продолжить учебу.

Мы собираем вещи Сары.

– Я верну ее завтра примерно в три. Мы позавтракаем в «Макдоналдсе», – говорит Филиппа.

– В «Макдоналдсе»? – Сара подпрыгивает. – Мама, можно?

– Отличная идея, – соглашаюсь я.

Мы усаживаем Сару в машину Филиппы и пристегиваем ее. Когда я прощаюсь и закрываю дверцу, Филиппа подает мне клочок бумаги.

– Это телефон Робби, – говорит она. – Он просил тебя позвонить.

– Ой! – Я не беру бумажку и засовываю руки в карманы куртки. – Ты его видела?

– Он позвонил мне и хочет увидеться с тобой. Он на самом деле хочет увидеться, Кэтрин.

– Нет. – Я качаю головой. – Не хочу. И не могу.

– Но почему?

– Я… я не хочу.

– Не хочешь? Или боишься?

– Не знаю. – Я пожимаю плечами. – Боюсь, наверное.

– Но чего? – недоумевает Филиппа. – Что он тоже умрет?

– Нет, конечно, нет. – Я хочу, чтобы она поскорее ушла и оставила меня одну. – Наверное… не знаю. Не знаю!

Филиппа берет меня за руку.

– Ты когда-нибудь думала о том, какой пример подаешь Саре?

– Что ты имеешь в виду?

– Ты всегда так осторожна, ты боишься рисковать.

– Боюсь? – Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на Сару сквозь автомобильное стекло. Она разговаривает со своей куклой и сооружает ей прическу. – Хочешь сказать, она думает, что я трусиха?

– Пока нет, но она ведь станет старше. – Филиппа сжимает мою руку. – Ты не будешь счастлива, если не станешь смелее.

Это слово потрясает меня. Смелость. Я беру бумажку из рук Филиппы и кладу в карман. Потом я посылаю Саре воздушный поцелуй и машу рукой.

Я буду смелой.

Робби отвечает немедленно, но я не могу выговорить ни слова. Я боюсь.

– Кэтрин! Это ты?

Я собираюсь с духом.

– Ты можешь прийти, Робби? – говорю я. – Сегодня.

– Да, – моментально отвечает он. – Я скоро приду. Как только смогу!

В его голосе слышится настоящая радость, и я понимаю, как я его люблю, какой он добрый и хороший, и я, без всякого сомнения, делаю правильный выбор.