Текст книги "Сладкая боль"

Автор книги: Ребекка Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

21

Когда умер отец, Фиона и Маркус первыми пришли на помощь. Фиона организовала похороны и поминки – позвонила, кому нужно, отвезла Анну на необходимые встречи, заказала цветы и еду. Маркус уладил то, что касалось завещания и финансов, и удостоверился, что девушка может немедленно вступить в права наследства.

После похорон они приезжали по нескольку раз в неделю. Иногда Маркус наносил визит один, по пути домой с работы. Он привозил пиво или кофе, рассказывал про свои дела, расспрашивал, убеждался, что Анна в порядке. С Фионой они пили чай, сидели на кухне и разговаривали. По выходным все трое ходили в Мэнли смотреть кино.

Прежние друзья тоже появлялись, но внезапно их развлечения перестали интересовать Анну. Она не хотела ходить в ночные клубы и на дискотеки, слушать выступления второсортных групп и напиваться. Девушка начала придумывать предлоги и поводы никуда не ходить и не приглашать к себе.

По выходным Фиона и Маркус приезжали вместе. Они готовили, а потом часами играли с ней в настольные игры или смотрели кино. Друзья оставались допоздна, а зачастую и ночевали – каждому доставалось по комнате. В такие вечера Анна ложилась спать, чувствуя себя счастливой и надежно защищенной. Лежа в постели, она прислушивалась к плеску воды, скрипу половиц, шуму сливного бачка – Фиона и Маркус готовились ко сну. Анна меньше страдала от одиночества и радовалась, что они рядом. Особенно приятно было просыпаться и сознавать, что в доме кто-то есть, а с кухни доносится запах кофе и тостов.

Что вполне логично, дружба крепла. Несмотря на внешние различия, общего у них хватало. Как и Анна, Маркус и Фиона рано остались одни на целом свете. Ни родителей, ни родственников.

Анна ценила теплое отношение, она чувствовала, что ее понимают, берегут, защищают, но девушку подзуживало любопытство – она хотела знать про друзей больше.

Однажды вечером в субботу, когда они играли в крестословицу, она попыталась расспросить:

– Вы, ребята, все про меня знаете, а я про вас почти ничего. Расскажите что-нибудь про свое детство!

Впрочем, то, что знала Анна, не относилось к числу приятного. Мать Маркуса и Фионы, наркоманка и воровка, бросила детей, когда они были совсем маленькими. Отца они никогда не видели и понятия не имели, кто он такой. Их вырастила старуха бабушка.

Маркус посмотрел на Фиону, кашлянул и сказал:

– Наверное, в другой раз.

– Ну пожалуйста, – попросила Анна. – Что тут такого? Вы мне можете рассказать что угодно.

Фиона напряглась, в глазах у нее мелькнул ужас. Она так порывисто встала, что чуть не опрокинула стул. Анна заметила, как у подруги дрожали руки. Фиона произнесла наигранно бодрым голосом:

– Вы посмотрите, который час! Нам пора. Спасибо за ужин, Анна.

Анна так и не убедила ее остаться и ничего не смогла сделать, чтобы Фиона успокоилась.

Она провела несколько мучительных дней. Фиона не отвечала ни на звонки, ни на эсэмэски. В понедельник Анна поехала к ним, но никто не открыл дверь. Девушка решила, что дружбе, которую она ценила превыше всего на свете, настал конец. Но в среду вечером Маркус приехал с бутылкой виски. Они сели за кухонный стол и в молчании выпили по рюмке, прежде чем он наконец заговорил:

– Я знаю, люди смотрят на нас с Фионой и удивляются. Они гадают, отчего мы так близки. Братья и сестры в нашем возрасте, как правило, не живут и не работают вместе, как мы. Нам в детстве не повезло. Я ведь тебе уже рассказывал.

– Да, кое-что, – ответила Анна.

– Ты знаешь, что мы росли с бабушкой. Мама в один прекрасный день просто отвезла нас к ней погостить и больше не вернулась. Фионе было четыре года, мне два. Бабушка с самого начала объявила, что мы ей не нужны. Для ребенка нет ничего хуже, чем быть ненужным. Мы не сомневались, что бабушка однажды велит нам убираться, и жили в страхе… – Маркус говорил механически, несвязными фразами, и Анне казалось, что он с трудом выдавливает каждое слово. Разговор, несомненно, был мучителен, но необходим, и она подавила желание успокоить его и оставить все невысказанным.

– Мы постоянно нервничали, – продолжал он. – Мы боялись, что однажды вернемся домой из школы и обнаружим, что бабушка уехала. Или поменяла замки, чтобы мы не могли войти. Она играла на наших страхах, с радостью портила нам настроение. Она вечно жаловалась, что денег не хватает, что мы сидим у нее на шее и слишком дорого обходимся, что мы злые и думаем только о себе… – Маркус горько засмеялся. – Наши одноклассники жаловались, что им подарили мало игрушек на Рождество, а мы до конца каникул старались не попадаться бабушке на глаза, чтобы не выслушивать, какой трудный выдался год, сколько она на нас потратила и какие мы неблагодарные. Мы привыкли никогда ничего не ждать и не просить. Мы научились помалкивать и держать свои чувства при себе.

Анна знала, как трудно Маркусу рассказывать. Он был гордым и замкнутым, и девушке льстило, что он доверял ей и говорил откровенно. Но она понимала, что выказать ужас или чрезмерную жалость – значит отпугнуть его. Тогда он замкнется и ничего больше не скажет. Маркус ненавидел лишние эмоции и терпеть не мог, когда его жалели. Анна старалась проявлять интерес и сочувствие, но только не любопытство или страх.

– Фиона мечтала, что однажды мама приедет за нами. Что на самом деле она копит деньги на дом, в котором мы будем жить. Я напоминал ей, что мама первая нас бросила. Когда Фионе напоминали, как все было на самом деле, она злилась и плакала, буквально до истерики, а потом приходила в ярость и говорила, что отравит бабушку. – Маркус улыбнулся и покачал головой. – Мы и правда развлекались этими фантазиями – представляли, что бабушка умерла и мы остались одни в доме. Не нужно ходить в школу, а на ужин можно есть шоколадное печенье. Как ни грустно, единственным нашим развлечением было придумывать страшные истории про бабушку. Честно говоря, она и правда походила на старую ведьму.

– Да уж, – Анна подавила дрожь.

– Знаешь, сейчас, когда я обо всем этом думаю, то понимаю, отчего она нас шпыняла. Оказаться в шестьдесят три года с двумя маленькими детьми на руках – небольшая радость. Я, в общем, уже забыл о своих обидах. Жизнь не стоит на месте. Я почти не вспоминаю о бабушке.

– А Фиона? – спросила Анна. – Она тоже?

– Нет. Она по-прежнему обижается, ты сама видела в субботу вечером. Прошлое не дает Фионе покоя, она даже не может об этом говорить. И не будет. Впрочем, неудивительно. Понимаешь, мне было гораздо легче. Я не особенно переживал, что у меня нет красивой одежды и новых игрушек. Мальчишки, в общем, не обращали внимания, что я носил дырявые ботинки, а по выходным ходил в школьных шортах. А девочки это замечали. Они вообще более жестоки. И по сравнению с Фионой у меня было еще одно преимущество. Старшая сестра. Она обо мне заботилась, и рядом с ней я чувствовал себя в безопасности. Но сама Фиона осталась без старших. Она страдала и дома, и в школе. Она так и не научилась никому доверять.

– Как грустно, – сказала Анна.

– Да, – согласился Маркус. – Я просто хотел тебе объяснить, чтобы ты поняла, почему так получилось в субботу. Сейчас Фионе стыдно, и она очень сожалеет.

Он вскинул руку, когда Анна начала возражать.

– Я думаю, будет гораздо лучше, если ты не станешь ей ничего говорить. Не подливай масла в огонь. Она скоро оправится. Давай просто забудем.

– Ну конечно, – согласилась Анна.

– Наверное, ты иногда удивляешься, что мы с Фионой проводим столько времени вместе?

– Нет, – Анна покачала головой. – Я даже не задумывалась.

Действительно, она слишком наслаждалась обществом друзей, чтобы задавать вопросы.

– Понимаешь, у нас с Фионой общее прошлое, до которого больше никому нет дела. Я до сих пор – единственный, кто по-настоящему понимает Фиону. Единственный, на кого она может положиться.

Маркус нахмурился.

– Не знаю, как бы мы жили друг без друга.

«На меня тоже можно положиться, – хотела сказать Анна. – На меня тоже!»

Но она промолчала. У нее было еще много времени, чтобы это доказать.

22

Ночью я сплю плохо. В кои-то веки ложусь до полуночи, но от каждого шума, треска и стона в доме вскакиваю в постели, с колотящимся сердцем. Я слишком взвинчен, чтобы заснуть, каждая клеточка настороже и готова среагировать. Я слышу в коридоре слабый повторяющийся стук, выпрыгиваю из-под одеяла и включаю свет, оборонительно сжав кулаки, – и обнаруживаю, что это жалюзи в ванной ударяются о подоконник от сквозняка. Примерно в два часа я сдаюсь, спускаюсь в гостиную и смотрю с середины какой-то иностранный детектив. От необходимости разбирать субтитры ломит глаза, и я задремываю, но в ужасе просыпаюсь, когда на экране кто-то стреляет.

Я возвращаюсь наверх и беспокойно ворочаюсь еще два-три часа, но засыпаю по-настоящему, лишь когда показывается солнце и уже не нужно бояться темноты. Я неохотно поднимаюсь без двадцати семь, когда срабатывает будильник.

Только ради Лиллы я готов пожертвовать сном и отправиться в город с утра пораньше. Абсолютно бессмысленное времяпрепровождение.

Я быстро, не присаживаясь, пью кофе на кухне и смотрю на небо, по которому движутся облака, складываясь в различные фигуры и образы. Я вспоминаю, как впервые мальчишкой летал на самолете и страшно разочаровался оттого, что облака таяли, когда самолет пролетал сквозь них. Вблизи они оказались ненастоящими.

На улице уже жарко и влажно – ощущение, что на меня набросили мокрое одеяло. Я прихожу на пристань на пять минут раньше и жду Лиллу, которая, что характерно, на пять минут опаздывает.

Я сотни раз ездил на пароме из Мэнли, но никогда еще – в утренний час пик. Удивительно, сколько людей стремится на паром, толкаясь и сбиваясь в плотную кучу. Мрачные лица, скучные деловые костюмы. Общая атмосфера угрюмой покорности напоминает мне, отчего я никогда не стремился к такому образу жизни.

– Такое ощущение, что мы телепортировались в Лондон, – говорю я Лилле, пока мы медленно движемся в толпе.

– Ты ведь никогда не бывал в Лондоне, придурок, – отвечает она. – Люди просто едут на работу, Тим. Это нормально. Рано или поздно человек должен повзрослеть и заняться настоящим делом.

– Подумаешь, – я жму плечами. Я не в настроении спорить о выборе профессии. Лилле хорошо говорить. Она-то всегда знала, что хочет заниматься искусством. В университете она изучала живопись. Пускай Лилла и не получила диплом, но все-таки нашла работу в антикварном салоне. Пока что она всего лишь секретарша, но Лилла очень амбициозна, и я верю ей, когда она заявляет, что непременно пробьется наверх. Она принадлежит к числу редких счастливчиков, которые твердо знают, чего хотят. Всем бы такую уверенность.

Мы заходим на паром, и она тащит меня вперед, на нос. Там менее людно – наверное, чересчур ветрено для офисного планктона. Мы стоим на самом лучшем месте, держась за поручни.

– Надеюсь, в проливе волны, – говорит Лилла. – Обожаю, когда паром кренится набок и люди пугаются.

Но море спокойно, и паром идет медленно и гладко. Я чувствую солнечное тепло на лице и на руках. От него слегка пощипывает кожу. День будет жаркий.

– Ты не рад? – Лилла улыбается.

– Мы просто едем на пароме, – говорю я, качая головой. Но на самом деле я рад. Мне всегда нравились ленивое движение парома и полчаса блаженного безделья, когда нужно только любоваться видами, маленькими лодочками и встречными паромами, которые возвращаются в Мэнли. Лилла машет каждой проплывающей мимо лодке, вскинув вверх обе руки, с огромной счастливой улыбкой на лице. Для человека, который любит притворяться хладнокровным и сдержанным, она слишком хорошо умеет вести себя как глупенькая девочка.

– Как дела дома? – спрашивает она.

– Ничего. Не считая всяких странностей.

– Странностей?

Лилла, как и следовало ожидать, заинтересована, глаза у нее расширяются. Она тащит меня к сиденью и требует:

– Рассказывай!

Я кое о чем умалчиваю – отчасти из смутного желания защитить Анну, отчасти оттого, что Лилла и так всегда получает желаемое. Но я рассказываю достаточно, чтобы объяснить свое беспокойство и смущение.

Я не говорю, что у Анны агорафобия, что у нее погибли родители. Не открываю того немногого, что известно о Бенджамене. Я рассказываю лишь часть истории – про человека, который наблюдал за мной ночью, про разгром на кухне, про поздний стук в дверь.

– Так ты думаешь, это была Анна? Она смотрела на тебя, пока ты спал? – Лилла драматически передергивает плечами. – Жуть какая. Ты испугался?

– Нет, – твердо отвечаю я. – Хотя… да. Немножко. Очень стремно было проснуться и увидеть тень на пороге.

– Представляю себе. Блин, Тим, я бы умерла от страха, – говорит Лилла. – А ты не можешь спросить напрямую?

– Ну, я попытался выяснить про бардак на кухне. Косвенным образом. Она сказала, что не виновата.

– И ты поверил?

– Если честно, нет.

– Думаешь, она правда не в себе?

– Не знаю, – отвечаю я. – Но Анне нелегко живется. Похоже, у нее много проблем.

– В каком смысле нелегко?

Я качаю головой.

– Понятия не имею. Но, честно говоря, не особо волнуюсь. По-моему, она совсем безобидная.

Лилла цинично смотрит на меня, хватает за плечо и горячо шепчет:

– А вдруг ты ошибаешься? Вдруг она опасна?

– Нет, я так не думаю. Похоже, у Анны сильная депрессия, но вряд ли она опасна.

Я рассказываю, что однажды ночью обнаружил Анну плачущей и у нее было странное оцепенелое выражение лица, как будто она не понимала, что происходит.

– О Господи, – говорит Лилла. – Попробуй ее образумить. Нельзя же так жить.

– Может быть, поговорю. Потом.

– Не «может быть», Тим, а обязательно.

Некоторое время мы молчим. Наконец Лилла прислоняется ко мне и вздрагивает.

– Я так и знала, что в этом доме есть что-то странное. Я так и знала, – повторяет она. – Наверное, там живут привидения.

– Дом как дом. Кирпичи и цемент. Никаких привидений там нет.

– И все-таки не хотела бы я там жить. Даже за деньги, – она поворачивается и смотрит на меня круглыми глазами. – А что, если однажды ночью Анна совсем спятит, порубит тебя на куски и сложит в холодильник?

Я закатываю глаза.

– Я не шучу, – продолжает Лилла. – Не исключено, что ты в опасности. Зачем она за тобой наблюдала? На твоем месте я бы на ночь клала рядом с собой нож, просто на всякий случай. Не хотелось бы однажды услышать, что с тобой случилась беда.

Почему-то я обижаюсь. Как будто я предаю Анну. Лилла, похоже, наслаждается ситуацией. Хорошо, что я не рассказал ей историю целиком – проблемы Анны стали бы для моей бывшей подружки пикантной сплетней.

– Ей-богу, ничего смешного, – с досадой говорю я.

– А по-моему, смешно. Но и жутко, – отзывается Лилла.

Я не отвечаю, и она обвивает рукой мои плечи. Досада исчезает, как масло на горячей сковороде.

– Ну и ладно. Ты сам в курсе, что бесплатный сыр только в мышеловке. Если не срастется, всегда можешь вернуться и пожить у меня.

– Не сомневаюсь, Патрик будет в восторге.

– Хм. Забей.

– У вас все нормально? – спрашиваю я, что есть силы стараясь скрыть надежду в голосе.

– Не знаю. Иногда да. И тогда мне кажется, что мы очень счастливы вместе. Но иногда он бывает таким придурком, и я задумываюсь, не попробовать ли еще разок. Уехать, найти новое жилье… – Лилла рассматривает собственные руки. – Порой я даже думаю, не снять ли квартиру пополам с тобой. По-моему, из нас получились бы неплохие соседи.

Я молчу. Не могу сказать ни слова из-за кома в горле.

23

Я знал Лиллу со старшей школы, но сблизились мы, только когда мне стукнуло двадцать. Мы вращались приблизительно в одной и той же компании, и ее часто приглашали на вечеринки, куда ходил и я. Мы здоровались, иногда болтали, и я всегда думал, что она красива, но не в моем вкусе – слишком напористая, слишком раздражительная и, честно говоря, слишком властная.

Однажды рано утром после очередной тусовки часть компании, и в том числе мы с Лиллой, отправилась на Наррабеен-Бич. Пляж выглядел как на картинке: вода невероятного оттенка, как на картине Бретта Уайтли, белый песок, желтое солнце. Когда мы миновали дюны и увидели океан, то дружно ахнули от восторга, такой он был красивый. Не говоря ни слова, мы бросились к воде, разделись до белья и побежали купаться.

Мы с Лиллой валяли дурака. Она брызгалась, я отвечал тем же. Когда я выплыл на глубину, она подобралась сзади и окунула меня с головой. Мы добрых полчаса не выходили из воды, а потом легли рядом на песке, переводя дух. Я еще не вполне протрезвел после ночной гулянки, поэтому показалось таким простым и естественным улечься лицом к ней, положить руку на обнаженный смуглый живот, поцеловать…

Мы удрали от остальных и пошли в ближайшее кафе, где съели пополам огромную порцию яичницы с беконом и сосисками. Затем мы вернулись на пляж, купались и загорали, пока я не обгорел докрасна, а кожа Лиллы не обрела еще более темный оттенок.

Лилла много говорила. Она сказала, что всегда хотела заниматься чем-нибудь творческим. Делилась секретами о подругах и бывших парнях. Призналась, что выросла без отца, что ненавидела убогую квартирку, в которой провела детство, и недолюбливала мать за недостаток амбиций.

– Я хочу лучшей жизни и мечтаю о большем, – объяснила Лилла. – Ни за что не намерена гнить в каком-нибудь вонючем домишке в Наррабеене.

Потом она принялась расспрашивать обо мне. Поинтересовалась, чем я намерен заниматься в дальнейшем, и удивилась, когда я ответил, что понятия не имею. Когда речь зашла о друзьях и родителях, я сказал, что мой отец открыл ресторан, воплотив давнюю мечту. Я объяснил, что пока не поставил перед собой жизненной цели. Что меня больше привлекает радость, нежели успех.

– Но нужно же к чему-то стремиться, – возразила Лилла, положив руку мне на грудь. – Самые интересные люди всегда честолюбивы.

Вместо ответа я склонился к ней и поцеловал в соленые губы.

Никогда еще не встречал девушку, которая так много говорила и задавала столько личных вопросов.

В то время я жил с родителями. Я знал, что мама на работе как минимум до семи, а папа примерно в три уйдет в ресторан. Иными словами, оставалось четыре часа. Без десяти три я предложил Лилле зайти в гости; тут наши взгляды встретились, и я убедился, что она поняла, чего мне на самом деле надо и о чем я прошу.

Она согласилась.

Я сделал нам обоим кофе, и мы, прихватив кружки и пакет шоколадного печенья, пошли в комнату. Кровать была узкая, но я с облегчением убедился, что она по крайней мере прибрана и выглядит опрятно. Мы сели на нее, лицом друг к другу, скрестив ноги, выпили кофе и съели все печенье.

Допив кофе, Лилла встала и поставила пустую кружку на стол. Я подумал, что она собирается уходить, и лихорадочно задумался, как бы уговорить ее остаться. Но Лилла не ушла – она стянула через голову футболку, расстегнула молнию, сбросила юбку, сняла лифчик и трусики. Я сидел, пялился как дурак и боялся двинуться, чтобы она не исчезла как видение.

Лилла легла на кровать и положила мою руку на поросший черными волосами холмик меж раздвинутых ног. Там было тепло и мягко.

Я пропал.

Когда все закончилось, она обняла меня и поцеловала в губы, в щеки, в глаза. А потом вздохнула, встала и принялась натягивать одежду. Я был смущен и до смерти напуган – вдруг я сделал что-нибудь не то, совершил какой-то непростительный сексуальный грех? Но, одевшись, Лилла наклонилась и опять меня поцеловала.

– Подожди, – попросил я. – Оставь свой телефон. Можно я тебе позвоню? Разве не…

Я сел и взял девушку за руку.

– Пожалуйста, не уходи.

– Мне пора. – Лилла высвободилась, и я получил очередной поцелуй, на сей раз очень нежный. – Давай не будем портить такой замечательный день.

Долгое время я только о ней и думал. О том, как она улыбалась, слегка приподнимая один уголок рта. О том, как волосы обрамляли ее лицо. Как она запрокидывала голову, обнажая горло, когда смеялась. Все мелочи запечатлелись в моем мозгу, и за несколько коротких часов, что мы провели вместе, я проникся незыблемой уверенностью, что Лилла идеальная женщина. Эта мысль бурлила в крови, текла по жилам, пронизывала каждую клеточку.

Лишь через полтора года Лилла рассталась с очередным бойфрендом. Лишь спустя три месяца отчаянных усилий с моей стороны она согласилась пойти со мной на свидание.

Мы встречались восемь месяцев. Восемь необыкновенных, феерических, насыщенных энергией месяцев. Я никогда не чувствовал себя таким радостным, измученным и несчастным одновременно. Мы ссорились. Смеялись как ненормальные. Трахались. Я переживал самый серьезный и одновременно самый нелепый роман в своей жизни. Однажды Лилла десять минут орала на меня за то, что я съел лишнюю мармеладку. Ее вспыльчивость и самоуверенность я находил очень сексуальными.

Лилла снимала квартиру. Официально я не съезжался с ней, продолжая жить с родителями, но ночевал у Лиллы почти каждый день на протяжении всех восьми месяцев. Она близко познакомилась с моей семьей, потому что мы ужинали у нас как минимум раз в неделю. Папе она нравилась. Он смеялся над ее шутками и поддразнивал Лиллу, если она держалась чересчур надменно. Мама была неизменно вежлива, но в присутствии гостьи помалкивала и проводила большую часть времени на кухне.

– Она тебе не нравится? – спросил я в один из редких вечеров, когда остался дома.

Мама замерла и нахмурилась.

– Дело не в этом, – сказала она. – Не могу сказать, что она мне не нравится.

– А в чем же?

– Не знаю. Наверное, Лилла меня немного пугает. Она такая напористая, ненасытная. Как будто… – мама, старательно отводя взгляд, пожала плечами, – как будто она совсем отчаялась.

– Отчаялась? – я начал злиться. Я терпеть не мог, когда мама критиковала моих друзей, но в то же время понимал, что сам виноват, поскольку первым начал разговор. И теперь я хотел выяснить, что же она имела в виду – чтобы доказать, что она ошибается.

– Я неудачно выразилась. Я имела в виду – ее как будто что-то гонит. Лилла очень амбициозна. Девушка, которая знает, чего хочет, и идет к цели.

– Ты сама вечно твердишь, что мне недостает амбиций, – заметил я. – Двойные стандарты – это нехорошо, мама. Или ты шовинистка? Для парня нормально быть амбициозным, а для девушки – нет?

– Не говори глупостей, Тим, – попросила мама и пристально посмотрела на меня. – Дело не в амбициях. Но иногда я смотрю на вас и боюсь, что она тебя живьем проглотит. Лилла безжалостна. Вот самое подходящее слово. Безжалостна.

Я до сих пор не был знаком с матерью Лиллы. Всякий раз, когда я об этом заговаривал, Лилла находила какой-нибудь предлог.

– Зачем? – спрашивала она. – Она такая скучная.

Но я упорно поднимал тему – странно встречаться с девушкой больше полугода, практически жить вместе и ничего не знать про ее родных. Наконец Лилла решилась нас познакомить.

Мы отправились в гости вечером в воскресенье. Мать Лиллы звали Хейзел, и она очень походила на дочь, не считая пятидесяти килограммов лишнего веса, сутулой спины и полного отсутствия жизненных сил. Странная это была встреча – я как будто увидел потенциальную версию самой Лиллы в будущем. Лиллы, которая прожила тяжелую печальную жизнь.

Хейзел явно обрадовалась нашему визиту. Она широко улыбнулась и засуетилась, доставая кофе и большую тарелку с кексами. В квартире было на удивление чисто и светло, кофе и кексы оказались потрясающе вкусными. Я задумался: и отчего Лилла так не хотела нас знакомить. Чего она стыдилась?

Несмотря на радушный прием и на явные усилия матери понравиться, Лилла держалась холодно и грубо. Она оттолкнула руку Хейзел, когда та попыталась погладить дочь по голове, закатывала глаза в ответ на любые слова, сидела на кушетке с недовольным видом, листала журнал, отказывалась поддерживать беседу и то и дело шумно вздыхала, словно ей не терпелось поскорее уехать.

Грубость Лиллы смутила меня, и я старался быть как можно внимательнее к Хейзел. Задавал вопросы. Внимательно слушал.

В разгар беседы, когда Хейзел в подробностях жаловалась на свои многочисленные проблемы со здоровьем, Лилла вздохнула и взяла пульт. Она включила телевизор на полную громкость, совершенно заглушив голос матери.

Хейзел как будто испугалась, но затем лишь кивнула, словно и не ожидала ничего другого. Она совершенно разучилась защищаться, словно жизнь окончательно выбила опору у нее из-под ног. Женщина встала и пошла на кухню, сказав:

– Я принесу еще кофе.

Когда Хейзел вышла, я выхватил у Лиллы пульт и сделал звук тише.

– Перестань хамить, – прошипел я. – В чем дело?

– Дело? Ни в чем, Тим, – ответила она, даже не понизив голос. – Просто я терпеть не могу людей, которые сидят сложа руки и жалеют себя. Ненавижу нытиков. Я смотрю на свою мать и понимаю, что не хочу такой жизни. Она – идеальный пример того, как не следует жить.

Она с насмешкой взглянула на меня.

– Зато вы с ней очень похожи. Наверное, поэтому вы и поладили. Я вижу, она тебе нравится. Вы оба сидите и смотрите, как жизнь проходит мимо.

– Какого хрена?

Хотя Лилла часто бывала резка и груба, она впервые осознанно нанесла мне оскорбление.

И теперь она холодно улыбнулась:

– Вы оба бесполезные, слабые люди. Предпочитаете терпеть, вместо того чтобы пробиваться.

Я встал. От злости у меня тряслись руки.

– Хватит. Я возвращаюсь к себе. Между нами все кончено. Ты просто стерва, Лилла. Высокомерная стерва.

Не глядя на нее, я зашагал к двери.

– Извинись перед мамой от моего имени и скажи, что мне вдруг стало нехорошо.

На следующий же день, пока Лилла была на работе, я забрал из ее квартиры свои вещи и оставил ключ на столе. Я чувствовал себя униженным и желал преподать Лилле урок. Напрасно она считала меня слабым и пассивным. Никто не имел права обращаться со мной как с половой тряпкой.

Но мой гнев долго не продлился, и через пару дней уже с усилием удавалось сдерживаться. Лилла звонила и присылала сообщения, и я с трудом заставлял себя не обращать на них внимания. Я целыми днями катался на доске, чтобы развлечься и не думать о Лилле. Однажды вечером она явилась в ресторан, но я велел одной из официанток передать, что я слишком занят.

Я держался почти три недели, но однажды вечером, на пляже, понял, что веду себя как идиот. Я пытался манипулировать Лиллой, хотя сам ненавидел такие игры. Сказать по правде, я скучал по ней и плевать хотел, даже если рисковал показаться слабаком. Я хотел помириться, поговорить, все уладить. На следующей же волне я вернулся на берег и бежал без остановки до ее дома.

Я постучал в дверь. Тем временем на пол с меня натекла целая лужа.

– О, – сказала Лилла. Она явно удивилась, причем не в хорошем смысле. – В чем дело, Тим?

Она не предложила мне зайти, а вместо этого сама вышла в коридор, прикрыв за собой дверь.

– Я по тебе скучал, – сказал я.

– Значит, ты хорошо притворялся, – ответила она.

– Прости. – Я попытался взять Лиллу за руку, но она отстранилась. Я заговорил быстро, в надежде что-то исправить, стереть с ее лица отстраненное, безразличное выражение:

– Прости, что не отвечал на звонки. Я вел себя как полный придурок, признаю. Давай начнем сначала. Блин… я не могу так жить, Лилла. Я тебя люблю.

В первый и единственный раз я кому-то признался в любви. И едва ли не впервые увидел, что Лилла засомневалась. Она моргнула – возможно, я себе льщу, но мне и впрямь показалось, что она сдерживает слезы. Но тут же Лилла отступила еще на шаг и скрестила руки на груди.

– Я встречаюсь с другим.

– Что? – я чуть не рассмеялся.

– В отличие от тебя, Тим, он знает, чего хочет. И меня он вполне устраивает.

Она быстро оглянулась, и тут-то я догадался, что он, вероятно, в квартире. Через полуоткрытую дверь виднелся столик в коридоре. На нем стоял кожаный портфель, на котором висел полосатый галстук. На портфеле красовалась замысловатая алая монограмма, что-то вроде герба, и я подумал, что только полный придурок будет расхаживать с такой нелепой блямбой.

Я ушел, прежде чем успел выкинуть какую-нибудь глупость.