Текст книги "Сладкая боль"

Автор книги: Ребекка Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

7

В ресторане вечером нас только трое – я на кухне, Блейк моет посуду, а наша лучшая официантка, Джо, работает в зале. Из всех, кто работает в «Корсо», Джо и Блейк – мои фавориты. Блейк невероятный здоровяк, добродушный гигант. Самое приятное в нем – непоколебимое спокойствие. Безмятежность – полезная штука в жаркой людной кухне. Тарелки могут громоздиться горами, но Блейк спокойно работает, неизменно улыбаясь и оставаясь вежливым.

Джо тоже добродушна, но если Блейк большой и невозмутимый, то она маленькая, изящная, быстрая. У нее темные волосы и яркие глаза. Когда клиентов много, я готов поклясться, что она наполняет весь ресторан своей энергией. А еще у Джо сверхъестественная способность знать, что происходит за каждым столиком.

Мы работаем втроем, дела идут прекрасно, последние посетители уходят, и к десяти уже прибрано.

Устроившись за стойкой, мы с Блейком пьем пиво, Джо – красное вино.

– Хорошие сегодня чаевые? – спрашиваю я.

Она улыбается.

– Двадцать пять баксов.

– Значит, ты нам ставишь выпивку в «Стейне», – говорит Блейк.

– Договорились, – охотно соглашается Джо. – Тим, ты с нами?

– Нет, – отвечаю я. – Пойду домой. Сил совсем нет. Я рано встал, чтобы покататься.

– Неплохо, – замечает Блейк. – Эй, ты все еще в Колларой у своей бывшей? Вечером туда фиг доберешься.

– Я недавно съехал, – говорю я. – Теперь живу неподалеку, в Фэрлайт. Минут десять – пятнадцать ходу отсюда.

– Правда? – он свистит. – В Фэрлайт? Отличное место. Я там подрабатывал маляром. Там есть один красивый старый дом из песчаника. Знаешь, про какой я? Такой, огромный, с шикарным садом. Хозяйка хотела, чтоб я выкрасил столовую в красный цвет, точно помню. Мы боялись, что будет слишком темно, но получилось неплохо.

– Именно там я и живу.

– Ты не шутишь? На Лодердейл-авеню?

Я киваю.

– Дом называется «Фэрвью».

– Точно, он самый. – Блейк качает головой и поглядывает на Джо. – Старик, я его обожаю. В детстве все время ходил мимо. Мне казалось, что это настоящий замок. Я обещал себе, что когда-нибудь накоплю денег и тогда… – Он смеется и смотрит на свою запачканную одежду. – Но, похоже, в обозримом будущем не светит. Лучше скажи, как тебя угораздило там поселиться?

– Я просто снимаю комнату. У девушки по имени Анна, – отвечаю я.

– Анна? Это дочка хозяйки. – Блейк задумывается и припоминает: – Дом большой, а их было всего трое. Анна приносила нам питье. Такая общительная, веселая. – Он ухмыляется.

– Да нет же, – отвечаю я. – Анна страшно застенчивая. Может быть, ты ее с кем-то путаешь? Она блондинка. Худая… – Я не упоминаю, что Анну трудно назвать общительной и уж тем более веселой.

– Точно, блондинка… но застенчивая? Ну нет, – говорит Блейк. – Анну застенчивой не назовешь. Она такая обаяшка, рядом с ней я прямо чувствовал себя особенным. Короче, она из тех, кого все любят.

Вернувшись домой, я замечаю свет в гостиной и слышу какие-то звуки. Анна, в пижаме, лежит, свернувшись клубочком, на кушетке. Она садится, когда я вхожу в комнату, и отрывисто здоровается, прежде чем вновь повернуться к телевизору. Я предлагаю ей пиво, которое принес из ресторана, но она качает головой, даже не глядя на меня. Я открываю банку, сажусь на кушетку напротив и смотрю фильм, пока не начинается реклама.

– Чем вы тут занимались? – спрашиваю я, не задумываясь. Вряд ли у нее, запертой в четырех стенах, много развлечений.

– Ничем особенным, – отвечает она без малейшей иронии.

Я решаю проверить версию Блейка.

– Вы не поверите, но один мой приятель, Блейк, который работает со мной в ресторане, раньше подрабатывал маляром. Представляете, он клянется, что красил здесь столовую несколько лет назад. Утверждает, что знал вас и вашу маму. Вы его случайно не помните? Такой высокий здоровый парень.

– Н-нет, – говорит Анна.

– Вы уверены? Блейк уверяет, что не ошибся. Он сказал, что выкрасил столовую в красный цвет, что вы ему очень понравились, что вы приносили рабочим питье… – Я пытаюсь усмехнуться, но у Анны вид равнодушный и даже скучающий. – Точно не помните?

– Нет, – она отвечает ровно и без всякого интереса, так что мой энтузиазм кажется глупым и неуместным. Анна отворачивается к телевизору, и мы молча смотрим рекламу.

Я досиживаю до конца фильма и допиваю пиво. Мы вежливо и безразлично беседуем во время рекламы, и тень разговора, который так и не состоялся, маячит в комнате, как нежеланный гость.

8

Разумеется, Анна помнит Блейка и других рабочих. Но она не намерена говорить о прошлом.

Такие разговоры внушают ей желание закричать.

А если она начнет кричать, то вряд ли сумеет остановиться.

9

Я просыпаюсь от внезапного испуга. Сердце колотится, как будто приснился кошмар. Я задернул шторы, когда пришел, и теперь почти ничего не вижу. Вглядываюсь в темноту, широко раскрыв глаза, и моргаю. Целую минуту я лежу и сосредоточенно дышу, ожидая, когда сердце перестанет бешено стучать. Успокоившись, я перекатываюсь на бок и поправляю подушку.

И тут я ее вижу.

Чью-то тень.

За мной наблюдают.

В моей комнате кто-то есть.

– Блин!

Я сбрасываю одеяло и от спешки вываливаюсь с кровати на пол, запутавшись ногами в простыне. Когда я поднимаюсь, загадочный незнакомец, кто бы он ни был, исчезает. Я подхожу к двери и включаю свет. Руки дрожат.

Хотя я понимаю, что это маловероятно, даже глупо, я открываю стоящий возле двери шкаф и заглядываю внутрь. Там ничего, кроме одежды.

Я бегом спускаюсь по лестнице, включая по пути свет.

– Эй! Тут кто-нибудь есть?

Мой голос эхом отражается от стен, неестественно громко звучит в безмолвной ночи, и гулкая тишина пугает еще сильней. Дом внезапно кажется слишком большим, слишком пустым, слишком мрачным. Я чувствую себя одиноким и беззащитным, одним на целом свете. Добравшись до прихожей, я проверяю входную дверь. Она заперта. Заглядываю в гостиную и столовую, потом в бальную залу. Никого. Никаких знаков постороннего присутствия. Вообще ничего.

Внезапно мне приходит в голову, что нужно побеспокоиться и об Анне. Может быть, незваный гость пошел в другую сторону – к ее комнате. Не исключено, что она в опасности. Я бегу наверх и барабаню в дверь.

– Анна, вы в порядке?

Не дождавшись ответа, врываюсь и ищу выключатель. Анна сидит и протирает глаза.

– Тим, что вы делаете? Что за шум? – раздраженно спрашивает она. – Что случилось?

– Я кого-то видел.

– В смысле?

– В моей комнате, – настойчиво говорю я. – Кто-то стоял на пороге и наблюдал за мной.

Она отбрасывает одеяло и встает.

– Вы уверены? О Господи. Вы… вы посмотрели внизу?

– Дверь заперта.

– Обе двери?

– Не знаю. Блин. Я проверил только одну.

Мы идем вниз. Анна опасливо кутается в халат.

– Вы видели человека? – уточняет она. – И что он делал?

– Не знаю, – отвечаю я. – Было слишком темно, я не разглядел. Там просто кто-то стоял.

Задняя дверь заперта, на кухне тихо и спокойно. Ничего не пропало и не сдвинуто с места.

– Другие комнаты внизу я уже осмотрел, – говорю я. – Там никого. Это очень странно. В смысле, разве можно проникнуть в дом, не разбив окно, например?

– Вы правы, так не бывает, – отвечает Анна.

Она больше не кажется испуганной, только усталой и слегка раздраженной. Но она избегает моего взгляда, и я гадаю: это ее нормальное состояние или она что-то скрывает?

А вдруг именно Анна за мной наблюдала? Если так, то зачем? Может быть, она не просто смотрела, а пришла поговорить, спросить о чем-нибудь? Или просто хотела убедиться, что я дома. Наверное, я напугал девушку, когда закричал. Но почему бы просто не сказать прямо? Зачем лгать?

Другой вариант – что в дом пробрался посторонний человек – гораздо неприятнее. Но какой смысл? Если преступник вломился в дом, почему он ничего не взял?

Я не делюсь мыслями с Анной. Ясно, что говорить она не хочет: девушка держит голову опущенной и крепко обхватывает себя руками. Мы гасим свет и возвращаемся наверх. Дойдя до спальни, я желаю спокойной ночи, и в ответ Анна издает какой-то неопределенный звук.

Сердце у меня еще колотится, я чувствую горьковатый привкус адреналина. Мысленно я до сих пор вижу человека, стоящего в дверях, и знаю, что это был не сон. Воспоминание слишком отчетливое, ясное, оно не меркнет в отличие от сна. Я пытаюсь внушить себе, что мне померещилось от усталости и от выпитого пива. Но я не в силах изгнать зловещее ощущение, что в Анне Лондон и ее пустом старом доме есть нечто очень странное.

Я ложусь в постель, но следующие несколько часов ворочаюсь и вздрагиваю при каждом внезапном шорохе. Я слишком испуган, чтобы спать. Наконец, в начале пятого, удается вздремнуть, но через три часа раздается звонок мобильника.

– Блин. – Я сажусь и ищу телефон, намереваясь его выключить, но замечаю, что пришло сообщение от Лиллы.

«Вставай, соня, я возле дома. Открой дверь. У меня всего 20 минут».

Шагая по лестнице, я размышляю над тем, что произошло ночью. Темная фигура в дверях… Теперь случившееся кажется таким далеким. Недавние яркие воспоминания стали размытыми и смутными при ярком, привычном свете дня.

Я открываю дверь и вижу, что на крыльце стоит Лилла, как всегда в черном, уперев руки в бока. На ней мини-юбка, обнажающая безупречные ноги. Короткие волосы растрепаны, губы ярко накрашены. Она встряхивает головой и быстро входит в дом.

– Даже не верится, – говорит она, протискиваясь мимо меня в коридор. – Я решила, что ошиблась адресом, и чуть не постучалась в соседний дом, но вовремя увидела, как оттуда выходит какая-то старушка.

Лилла замирает и изумленно оглядывается.

– Черт возьми, Тим. Ты живешь в таком месте и даже не рассказал! Неужели это не сон?

Ее напористость и уверенность в том, что я обязан делиться с ней всеми событиями своей жизни, иногда меня забавляют. Но только не ранним утром.

– А ты как думаешь? – отвечаю я.

Она подходит ближе, привстает на цыпочки и чмокает меня в щеку.

– Тебе надо побриться.

Лилла идет по коридору, касаясь рукой стены, и качает головой.

– Пожалуйста, потише, – прошу я. – Ты топаешь как слон. Анна еще спит.

– Ох, прости. – Она виновато улыбается и снимает туфли. Неся их в руке, Лилла подходит к столовой, отворяет дверь и заглядывает. – Ни-ичего себе. Какой красивый цвет.

Она оценивает и гостиную.

– Что ты вообще тут делаешь? Время семь утра. Я хочу спать.

– Я решила посмотреть, как ты устроился. На работу все равно еще рано, – говорит Лилла, направляясь к кладовке, которую Анна называет барахолкой. – Ого, – произносит она, заходя внутрь. – Какая шикарная старая мебель. Отличные вещи. И, наверное, дорогие. Почему они тут свалены? Господи, как неразумно. Видимо, кое у кого денег куры не клюют.

Я встаю в дверях.

– Выйди оттуда.

– Зачем? – спрашивает она. – Я ничего не сломаю.

Я вздыхаю, приваливаюсь к косяку и наблюдаю, как Лилла проводит пальцами по старому деревянному комоду, открывает дверцы, разглядывает посуду. Она приподнимает крышку какого-то ящика, вытаскивает уйму старых бумаг и фотографий, рассматривает по одной…

– Это кто?

– Понятия не имею, – отвечаю я, подходя ближе. – Положи обратно.

Лилла протягивает мне фотографию. Мужчина, женщина и маленькая светловолосая девочка в саду. За их спинами – явно Фэрвью. Я узнаю крыльцо, кладку, окна. Девочка, стоя между взрослыми, улыбается прямо в объектив, два передних зуба у нее заметно выдаются вперед. Мужчина, седой, неопределенной наружности, тоже улыбается. Бесстрастна только женщина – светловолосая, как и девочка, безжизненно красивая. Вздернув подбородок, она смотрит куда-то в сторону.

Видимо, это Анна с родителями.

Лилла достает следующую фотографию. На ней компания людей вокруг стола с тортом. Прямо за ним – девушка, которая, судя по всему, только что задула свечки. Она улыбается фотографу, склонив голову набок, прядь волос попала в рот.

– Посмотри, какая красотка, – говорит Лилла.

Она права, девушка очень красива. Самое странное, она похожа на Анну, хотя в ней ни на грош неуклюжей, нервозной застенчивости. Более того, лукавая улыбка больше напоминает Лиллу. Но это Анна, и никто иной. Я переворачиваю фотографию.

На обороте написано:

«День рождения, 17».

– Твоя соседка? – спрашивает Лилла, толкая меня локтем. – А ты раньше не говорил, какая она хорошенькая.

«Потому что она совсем не такая, – думаю я. – По крайней мере сейчас».

– Пойдем отсюда. Нехорошо рыться в чужих вещах.

Я убираю фотографии, вытаскиваю Лиллу из кладовки и веду к бальной зале.

– Зайди, – предлагаю я, указывая в сторону закрытой двери. – Посмотри, что там.

Она открывает дверь и испуганно отступает, а потом оборачивается, ухмыляется, вбегает в залу, кружится и взвизгивает.

– Лилла, замолкни!

Она захлопывает рот ладонью.

– Прости. Прости. Но, Тим, это же, блин, просто чудо! Какой дом… даже не верится.

Она хмурится.

– Почему ты молчал?

И не ждет ответа.

– Ты ведь понимаешь, что просто обязан устроить вечеринку? Невозможно жить в таком доме и не устроить вечеринку! Это преступление!

Лилла смотрит на часы.

– Черт. Мне пора.

Она натягивает туфли, подбегает и целует меня. Я провожаю ее до двери и смотрю, как Лилла идет по садовой дорожке, садится в старый драндулет и отъезжает. Она всегда такая – быстрая, взбалмошная, разрушительная, как сильный холодный ветер, который сбивает с толку и дезориентирует, но в то же время бодрит и позволяет почувствовать себя живым. Хотел бы я думать о Лилле только как о друге. Я мечтаю, чтобы ее сестринские поцелуи не напоминали о том, как мы целовались раньше, и не вселяли горестное ощущение потери. Она знает, какой эффект производит, и наслаждается своим могуществом. Лилла не целовала бы меня так страстно, не стояла бы так близко, не одевалась так соблазнительно, если бы ей не нравились мои страдания. Я хорошо знаю, что она обожает создавать беспорядок и быть центром внимания. Теперь я иногда задумываюсь: может быть, Лилла нарочно причиняет мне боль?

На улице уже жарко. Я решаю извлечь из ситуации максимум и пойти поплавать.

В бассейне малолюдно. Я сажусь на бортик, болтаю ногами в воде и наслаждаюсь солнцем, которое греет спину. Какой-то старик меряет дорожку медленным брассом, одна женщина неторопливо плывет на боку, другая – бодрым фристайлом. Она быстрая, гибкая и движется в воде на удивление ловко. В конце дорожки она аккуратно переворачивается и без передышки плывет обратно. Мне всегда хочется пуститься наперегонки с хорошим пловцом, поэтому, когда она приближается, я спрыгиваю в воду и плыву параллельным курсом, стараясь не отставать.

Первые три гребка я держусь впереди, но потом приходится сбавить темп, и до конца дорожки я тащусь в хвосте.

– Отличный стиль, – говорю я, вылезая из бассейна. Женщина сушится на солнце, запрокинув голову и подставив лицо горячим лучам. Ей лет пятьдесят, но тело у нее сильное и поджарое. Настоящее тело пловца. Она улыбается, не открывая глаза и не оборачиваясь.

– У вас тоже.

Возвращаясь домой, я думаю об Анне и вновь чувствую жалость. Я не смог бы жить без адреналина, который получаю в воде, да и вообще вне дома. Я бы умер, если бы сидел взаперти. Но Анна явно не всегда была такой, и я вновь задаюсь вопросом: как и почему она превратилась из энергичной девушки с фотографии – счастливой красотки, которую застал Блейк, – в несчастное существо, с которым я живу в одном доме?

10

Следующие несколько дней мы с Анной почти не видимся. Один раз мы разминулись в коридоре, когда я шел на работу. Она поздоровалась, но не остановилась. В другой раз, вечером, я обнаружил ее в гостиной перед телевизором, когда вернулся из ресторана, но прошел прямо к себе. Она холодна и бесстрастна; если о чем-то и заговаривает, то о самых прозаических вещах – о неисправной духовке, об окне, которое заело и не открывается. Однажды Анна вручает мне список покупок, и я узнаю тот же отчетливый почерк с наклоном влево, что и на записке, найденной в кладовке. В списке нет свежих фруктов, вообще ничего особо полезного, сплошь консервы и полуфабрикаты. Анна питается как старуха.

– Это все? – спрашиваю я. – Никакой зелени? А мясо?

– Нет, – холодно отвечает Анна. – Больше ничего. Только то, что я написала.

Ее недружелюбие меня не смущает. Дом достаточно большой, чтобы не путаться друг у друга под ногами.

Поэтому я удивляюсь, когда утром в воскресенье захожу на кухню и вижу, как Анна режет яблоки, что-то напевая. На ней обычная одежда, но волосы распущены и падают на плечи и на лоб. Она оживленнее, чем обычно.

– Привет, – говорю я.

Девушка испуганно вздрагивает и поднимает голову.

– Готовишь?

– Пытаюсь. Правда, получается плохо. На ленч придут Маркус и Фиона. – Она смущенно улыбается. – Если ты не занят, можешь присоединиться.

Я удивлен и слегка заинтригован.

– Ладно. Если ты не против. Все равно у меня никаких планов. Спасибо.

Я смотрю, как она режет яблоки, и тут вспоминаю, что в доме явно нехватка приличных продуктов.

– Анна, хочешь, я схожу в магазин и что-нибудь куплю? – предлагаю я. – В кладовке почти ничего нет. Что ты готовишь?

Она указывает на яблоко.

– Яблочный пирог на сладкое. Не знаю, получится ли, но надеюсь. А на первое будет суп. – Анна кладет нож, идет в кладовку и извлекает жестянку с супом из говядины и овощей.

Мое удивление, должно быть, хорошо заметно, потому что она хмурится, протягивает мне жестянку и объясняет:

– Это настоящий деликатес, а не какое-нибудь залежалое старье. Посмотри, тут даже есть травы.

Я притворяюсь, что читаю состав. Все-таки консервированный суп есть консервированный суп. Я улыбаюсь и качаю головой.

Анна выхватывает жестянку и решительно ставит на стол. Она складывает руки на груди и внимательно смотрит на меня. Щеки у нее раскраснелись, как у набегавшегося ребенка. Она смеется, и внезапно я вижу перед собой другого человека. Девушку с фотографии. И Блейк, кажется, не ошибся, назвав Анну красоткой.

– И что? – спрашивает она. – Что теперь делать? Больше ничего нет.

– Я затем сюда и переехал, правда? – напоминаю я. – Чтобы помогать тебе в таких ситуациях. Сейчас схожу в магазин и что-нибудь куплю.

– Но я ничего не умею. – Анна, кажется, смущена. – Понятия не имею, что приготовить и с чего начать.

Она снова принимается резать яблоко.

– Я нашла этот рецепт в маминой кулинарной книге, но, наверное, ничего не получится.

– Тогда дай мне. Я-то умею готовить. На ленч будет окунь. Дело верное. Пять минут, а вкус потрясающий. И выглядит внушительно. Я научу тебя готовить окуня, и тогда в твоем кухонном репертуаре появится хоть что-нибудь, кроме консервированных супов.

– Правда?

– И печь вкусный яблочный пирог я тоже умею. Я куплю имбиря, чтоб было вкуснее. А еще нужны сливки.

Я иду по коридору к двери, когда Анна кричит вдогонку:

– Подожди!

Она подбегает и сует стодолларовую бумажку.

– Вот, возьми. Не можешь же ты сам за все платить. И возьми заодно что-нибудь выпить. Пиво, например. Ну и вино, наверное. Что хочешь.

На улице жарко, на обратном пути рюкзак оттягивает плечи. Я обливаюсь потом и жалею, что не захватил бутылку с водой. Когда я наконец захожу в дом, то радуюсь потемкам. Пускай темно, зато прохладно.

Я набиваю холодильник пивом и продуктами, мою руки и принимаюсь за работу. Готовлю тесто для пирога, добавляю к яблокам имбирь, ставлю в духовку, начинаю резать салат. Анна предлагает помощь, и я прошу сделать маринад и смазать им рыбу.

Закончив, мы оба расходимся по комнатам, чтобы переодеться. Я принимаю душ, надеваю чистую футболку и лучшие шорты. Вернувшись на кухню, я проверяю пирог, и тут заходит Анна. На ней красная футболка и джинсы. Ничего особо сексуального, но я впервые обращаю внимание на ее тело, которое до сих пор девушка целиком скрывала. Наверное, я чересчур откровенно глазею, потому что Анна сначала медлит, а потом устраивается по другую сторону стола и нервно стискивает руки. Я чувствую себя очень глупо.

– Пиво, – предлагаю я и принимаюсь доставать бокалы и открывать бутылки, надеясь, что на моих щеках нет предательского румянца.

Мы выходим с пивом в маленький внутренний дворик. Анна садится, поднимает бокал и выпивает половину одним глотком.

– Тебе нормально здесь, снаружи? – спрашиваю я, садясь напротив.

Она не сразу отвечает.

– Да, обычно все хорошо, если я неподалеку от дома. А иногда я не могу… – Анна замолкает и вздыхает.

Ее вид нормальным не назовешь. Она явно на грани. Я пытаюсь завязать разговор, но попытки ни к чему не ведут, и в конце концов я неловко замолкаю. Анна допивает пиво, в то время как мой бокал еще почти полон. Я иду на кухню за новой бутылкой, радуясь тому, что появилось хоть какое-то дело.

Она быстро выпивает и следующий бокал, опорожняя его несколькими торопливыми глотками, как будто это лекарство, и я задумываюсь, не прибегает ли она к спиртному, чтобы успокоить нервы. Анна приканчивает вторую порцию, прежде чем я расправляюсь с первой.

– Кажется, я хочу еще. – Она встает. – А ты?

– Не вопрос. – Отвечаю я, осушая бокал. – Почему бы и нет.

Она доливает бокалы доверху и относит пустую бутылку на кухню. Вернувшись, Анна заметно расслабляется. Она откидывается на спинку кресла, вместо того чтобы пристроиться на краешке, и беспокойные руки движутся чуть менее хаотично. Она медленно потягивает третью порцию. Я вновь пытаюсь придумать тему для разговора и жалею, что с Анной так тяжело говорить, но от необходимости беседовать меня отвлекает стайка какаду, которая шумно рассаживается на деревьях у нас над головой. Некоторое время мы наблюдаем за птицами, и разговаривать необязательно.

Наконец в дверь звонят, и Анна вскакивает. Она проводит рукой по волосам, оправляет футболку и прихорашивается.

– Вот и они, – говорит она, хотя и так ясно.

Как и в день нашего знакомства, Маркус и Фиона одеты по-деловому. На Маркусе темные брюки и рубашка с воротничком, на Фионе юбка и жакет. На мой взгляд, они чересчур расфрантились для дружеского воскресного ленча. Мы доливаем себе пива и возвращаемся во двор. Вскоре становится ясно, что выпитое Анной пиво возымело эффект. Щеки у девушки розовые, глаза слегка остекленели и горят, а самое удивительное, она болтает.

Она рассказывает, чем занимаются Маркус и Фиона. Они оба юристы. Фиона изучала право, получила высшие баллы в университете, затем попала в престижную юридическую фирму. Фиона молчит и натянуто улыбается, выслушивая похвалы. Она пытается сменить тему, но Анна не обращает на подругу внимания и продолжает болтать. Маркус тоже окончил юридический факультет, и наконец у них с Фионой набралось достаточно опыта, чтобы открыть совместную фирму.

– «Харроу и Харроу», вот как она называется. – Анна просто сияет. – Если тебе нужен юридический совет, непременно обращайся. Все клиенты ими довольны.

Перемена так огромна, что я приказываю себе не пялиться. Второй раз за день передо мной проблесками предстает девушка, которую описал Блейк. Анна с фотографии – красивая, добрая, разговорчивая.

– А вы уже знаете, что Тим – шеф-повар? – спрашивает она, поворачиваясь к Маркусу и Фионе. – Можете его поблагодарить. Иначе вам пришлось бы есть консервированный суп.

– Шеф-повар? Наверное, тяжелая работа, – говорит Фиона, с любопытством глядя на меня.

– Порой бывает жарко и трудно, – признаю я, – но я младший повар, а вовсе не шеф.

– Какая разница? – спрашивает Маркус. Такое ощущение, что он пытается быть вежливым, возможно, ради Анны, хотя ему самому не особо интересно.

– Несколько лет специального обучения. А главное – зарплата. В общем, ничего особо интересного рассказать не могу. На кухне бардак, грязно и жарко. Не сомневаюсь, у вас работа намного интереснее.

– Юриспруденция – интересная вещь, – соглашается Фиона. – Иногда трудная, зато точно не скучная.

– Ну, как правило, – добавляет Маркус.

– Каково вообще работать вместе? По-моему, вашу фирму не назовешь ординарной, – говорю я. – Ей-богу, не так уж много братьев и сестер сумеют ужиться, каждый день сталкиваясь локтями.

– Да, необычно, – подтверждает Маркус. – Но мы справляемся.

– А у вас есть сестра или брат? – спрашивает Фиона.

– Нет, я единственный ребенок.

Она смотрит на Маркуса и слегка округляет глаза, словно спрашивая: «Да разве он поймет?»

Ее готовность занять оборонительную позицию кажется слегка странной – но они вообще, на мой взгляд, странные, и всех троих, считая Анну, объединяет какая-то необычная атмосфера. Они уж точно не походят на большинство людей, которых я знаю и с которыми предпочел бы общаться. Мой отец назвал бы Фиону и Маркуса «оригиналами», но отнюдь не в уничижительном смысле. Он так выражается всякий раз, когда что-то его озадачивает. Я потягиваю пиво и улыбаюсь.

– Как вы познакомились с Анной? – спрашиваю я.

– О, мы давным-давно знакомы, – отвечает Анна. – К Маркусу и Фионе обращались мои родители, а потом и я, когда они погибли. Мы близкие друзья, правда? – Она сжимает руку Маркуса и поворачивается к Фионе.

– Правда, – отвечает Маркус.

– Мы многое выдержали вместе, – подтверждает Фиона и откашливается, словно смущенная этим маленьким разоблачением.

– И вместе жили, – подхватывает Анна. – Здесь, в Фэрвью.

– А я и не знал, что вы здесь жили. – Я смотрю на Фиону, удивленный и искренне заинтересованный. – Когда это было?

– Мы переехали две недели назад, – отвечает Фиона.

– Правда? А почему? Почему переехали?

Мгновенно – я сам не знаю, отчего – настроение становится из дружеского мрачным. Воцаряется продолжительное неловкое молчание, в котором есть что-то непроницаемое и печальное. Анна съеживается, как будто ей хочется провалиться сквозь землю.

– Ну, кое-что поменялось, – отвечает Фиона. – В общем, ничего особенного. Как оно обычно бывает.

Анна кивает и разглядывает собственные руки.

– Давайте не будем вдаваться в подробности, – продолжает Фиона с неожиданной резкостью. – Такой приятный день. Зачем его портить?

Когда ленч готов, Анна настаивает, чтобы мы перешли с тарелками в столовую. На столе уже постелена скатерть, разложены изящные приборы и салфетки, расставлены бокалы, в центре стоят цветы. Анна хихикает, рассаживая нас, и я замечаю, что у девушки слегка заплетается язык, а слова как будто цепляются друг за друга.

Когда мы переносим еду и рассаживаемся, она снова встает, бежит на кухню и возвращается с бутылкой вина.

– Я за рулем. – Фиона накрывает свой бокал ладонью.

– Один глоточек! – настаивает Анна. – Ты еще успеешь протрезветь.

Фиона и Маркус переглядываются.

– Мы не планировали сидеть весь вечер, извини, – говорит Маркус. – У нас еще кое-какие дела.

– Но сегодня воскресенье, – возражает Анна. – Нельзя же работать по воскресеньям!

– Я очень сожалею, – отвечает Фиона, – но обязательства перед клиентами нужно выполнять.

Я с трудом удерживаюсь от смеха при этих напыщенных словах и думаю, что, возможно, Фиона шутит, но, увидев удрученное лицо Анны, молча беру нож и вилку.

Рыба получилась мягкой и ароматной, и я быстро уничтожаю свою порцию. Подняв глаза, я замечаю, что Анна почти не притронулась к еде. Она сидит неподвижно и смотрит перед собой. По ее лицу текут слезы.

– Что с тобой? – спрашиваю я.

– Мне плохо, – говорит она, поднимая руки и исполненным отчаяния жестом роняя их на стол. – Плохо. Почему все так?

Маркус осторожно откладывает нож и вилку.

– Перестань, – просит он. – Не плачь.

– Не могу! – восклицает Анна и начинает плакать, вздрагивая от рыданий. – Я скучаю по Бенджамену! Так скучаю, что хочу умереть!

– Да, я тоже по нему скучаю, – отзывается Маркус.

– Я помою посуду, – говорит Фиона, вставая. – А потом, Маркус, мы поедем. Сомневаюсь, что здесь от нас будет какая-то польза.

Она начинает убирать со стола, с шумом складывая столовые приборы.

Я поднимаюсь, забираю бокалы и поспешно иду на кухню.

В следующее мгновение там появляется Фиона, и вдвоем мы заполняем посудомоечную машину. Я наполняю раковину водой и отскребаю сковородки, а Фиона находит полотенце и вытирает их. Мы работаем молча, и я гадаю, что случилось. Кто такой Бенджамен, и почему Анна так грустит? Что произошло? Я полагаю, что, живя в одном доме с Анной, имею право знать, но аура, исходящая от Фионы – напряженные плечи, поджатые губы, ускользающий взгляд, – намекает, что мои вопросы останутся без ответа.

Закончив уборку, мы возвращаемся в столовую. Фиона настаивает, что пора уезжать, и мы вчетвером шагаем к двери. Анна стоит на пороге и смотрит вслед друзьям. Прежде чем Маркус и Фиона успевают сесть в машину, она срывается с места и бежит по дорожке.

– Пожалуйста, Маркус, – умоляет Анна, схватив его за руку и вынудив остановиться. – Пожалуйста, останься.

Она кривится и снова начинает плакать.

– Анна, успокойся, – говорит Фиона. – Нам правда пора.

Но Анна лишь отчаяннее цепляется за Маркуса, который стоит, опустив руки по швам, неподвижный и как будто растерянный. Он ничего не говорит, не шевелится, не пытается успокоить девушку. Наконец Анна оседает наземь и затихает.

Фиона помогает ей подняться и ведет обратно в дом.

– Перестань, – говорит она, когда они проходят мимо меня. – Сейчас я тебя отведу в комнату и уложу.

Я возвращаюсь на кухню, ставлю чайник, достаю чашки, молоко, сахар. Маркус заходит следом. Ожидая, когда чайник закипит, я стою спиной к нему.

Вскоре к нам присоединяется Фиона.

– Все в порядке, Анна заснула, – не обращая внимания на кофе, который я ей налил, она вытаскивает ключи от машины. – Я оставлю свой телефон, Тим. Если вдруг вы забеспокоитесь и решите, что без нас не обойтись.

– Я хотел кое-куда сходить вечером, – говорю я. Никаких конкретных планов у меня нет, но я ведь не обязан торчать в доме. – То есть я же не могу…

– Разумеется, – перебивает Фиона. – Делайте что угодно, с Анной ничего не случится. Она приняла снотворное и скорее всего проснется только утром. Но не могли бы вы немножко приглядывать за ней следующие два-три дня? Просто на всякий случай.

– Кстати говоря, как она вам кажется? – спрашивает Маркус. – В общем и целом. Вы заметили что-нибудь странное? Что-нибудь, о чем нам следует знать?

Я ненадолго задумываюсь, боясь вторгнуться в личное пространство Анны, а затем решаю, что секретничать просто глупо. Маркус и Фиона – старые друзья семьи и, несомненно, беспокоятся. Было бы крайне безответственно что-то скрывать.

– Я слышал, как она плакала ночью.

– Плакала, – повторяет Маркус, кивая. – Неудивительно.

Фиона улыбается и пытается меня ободрить, но выглядит это весьма натянуто.

– Все в порядке. Правда. Теперь вы, наверное, будете волноваться и думать, во что такое ввязались. Но, ей-богу, лично я уверена, что беспокоиться не о чем. Просто сейчас Анна слегка расстроена.

– Вы больше ничего не хотите рассказать? – спрашивает Маркус. – Вы, кажется, сомневаетесь, Тим. Можете поделиться, если вас что-нибудь тревожит. Мы приехали, чтобы помочь. Мы не…