Текст книги "Имя - Война"

Автор книги: Райдо Витич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

– Держись! Вставай, ну! – чей?

Какая разница? Надо встать, надо идти. Надо.

Могу! – сжав зубы, зажимая рану и не понимая того: Иду!

А ноги не слушаются, заносит.

Надо бежать, надо!

– Давай, ласточка, давай, хорошая! – цедит кто-то. Смутный образ фрагментами выдает себя: вот курносый нос и провал. Вот глаз зеленый, злой и отчаянный, вот губы серые, перекошенные в хрипе. Вот кадык на худой шее, пятна красных потеков на засаленном вороте гимнастерки. Вот босая, грязная, изрытая ссадинами ступня.

– Я смогу, – шепчет ей Лена и только потом понимает что ступне все равно. Это не она с ней разговаривает – ее хозяин.

Взгляд вверх – худой, курносый парень чуть старше самой Лены.

– Беги! – кривится рот.

Бегу!

А кажется, что падает. И упала. Вспышка боли в голове, как взрыв гранаты и тишина, пропасть в которой ничего и никого.

Она очнулась от тяжелого, хриплого дыхание над ухом. С трудом повернула голову и попыталась понять, кому может принадлежать профиль с потеками грязи и крови от уха, уткнувшийся носом в прошлогоднюю листву. Костлявая, с избитыми костяшками пальцев рука судорожно сжала лямку винтовки. Парень повернулся к девушке, выказывая красивые зеленые глаза, словно подведенные тушью – густыми, черными ресницами:

– Жива?

Она не знала.

– Ну, ты ненормальная, – вздохнул.

Сел, сгорбившись и, вдруг дрогнул, плечи опустились. Всхлип и грязная рука взъерошила ежик волос. Опять всхлип – парень закачался.

Плачет?

Лене стало так жаль мальчишку, что рука невольно потянулась к нему, желая дотронуться, погладить, успокаивая. Но простое движение вызвало такую боль, что девушка вскрикнула от неожиданности и сама чуть не заревела, не заорала. Но рот кривился, а крика не было – больной хрип и судорожное сжимание здоровой рукой раненную.

– Мамочки, мама…

И затихла, тяжело дыша, зажмурившись, чтобы не выпустить слезы наружу. Нельзя, неправильно. Парень плачет, значит ей нельзя. Вместе не правильно.

А почему – не объяснить да и не важно. Главное что выдумка помогает справиться с собой.

– Потерпи, потерпи, – шепчет мальчишка. Он верит, что она выдержит, верит, что потерпит – нельзя его разочаровывать. Ему это важно, ей – важно.

Лена открыла глаза, выдавила, подрагивая от боли:

– Нормально.

Зеленые глаза ей не верили, но подбадривали.

– Зовут-то как?

– Ллее… Пчела.

И как отрезала, лишив себя имени. Оно было, когда не было войны, и вернется к ней, когда война закончится. Лена могла плакать, сожалеть, бояться, она не могла убить, не могла выстрелить в живого человека, не умела ненавидеть, не смела огрызаться, ругаться, нарушать правила. Лены больше нет – есть Пчела, которая будет виться над фашистами и кусать до изнеможения. И ей ровно на законы, ей не жаль упырей, ей не страшно. И нет иных прав и правил кроме одного закона – бить фашистов пока жива, пока сердце стучит, пока хоть один из них жив.

Лена сжала зубы и приказала себе сесть. Рывок и стон. На лбу выступила испарина. Девушка согнулась, обхватив руку, и ткнулась лбом в свои колени. Дурнота подступила к горлу, в ушах зазвенело и от боли хотелось заорать в голос. Но сдержалась, перетерпела и та чуть отступила.

– Сумасшедшая, – вздохнул парень. – Всяких видел, но такую, – головой качнул и потянул с себя гимнастерку, тельник. Оголил худой торс, выказывая кровавую борозду от уха через шею до ребер. – Ты хоть понимаешь, что тебя убить могли?

– А тебя? – выдала глухо. Парень промолчал. Глянул на нее сурово и, зубами помогая рукам, начал рвать исподнее:

– Перевязать надо, легче станет. Но будет больно.

– Потерплю.

– Куда денешься? Вот ведь дура девка, куда полезла? Сидела бы дома…

– Что сам не сидишь?

– Я б сидел – кто б дал, – сплюнул в сторону.

– Дезертир? Сам в плен сдался? – прищурилась недобро. Парень глянул, как пощечину отвесил и от сердца девушки отлегло – свой, не гад.

– Сдался, как же… Я бы им сдался, тварям, не контузило бы, – прошипел, осторожно отодвигая поврежденную ткань кофты с руки девушки. И вдруг рванул ее, оголяя кожу. Лена взвыла и рухнула на траву. И замолчала бы – да не могла, крутило от боли, рык сам из горла рвался.

– Зажми зубами! – приказал парень, сунув ей в зубы палку. Начал рану перетягивать лоскутами, и челюсть девушки сама сошлась с такой силой, что палка сломалась, хрустнула под давлением.

– Тьфу! – выплюнула и прикусила собственный палец, чтобы не закричать. Боль разлилась от макушки до живота, так что дышать трудно стало, а перед глазами потемнело.

– Терпи, раз воевать взялась, – ворчал солдатик. – Придумала ты конечно отлично, ничего не скажешь. Выступила. Башку бы оторвать тем, кто тебя отвлекать послал. Я в первое мгновение подумал – мерещиться мне с голодухи. Вылезла русалка из леса, певица, блина. А ну, шмальнули б по дурной башке? Это кто умный у вас такой?

Замолчи! Замолчи!! – кричала мысленно Лена. И обессилела, сникла, будто провалилась в бездну. Боль далекой стала и шелестела как голос мальчишки:

– Не вздумай отключаться, нам идти надо. Фрицы могут собак пустить по следу – с них станется. А мне тебя не утащить, сил нет. Живот с голодухи к хребту прилип. Понятия не имею, на каком горючем такую дистанцию дал? Ты тоже не знаешь? Бывает.

– Сила… духа…

– Ага, ага. Только духу б подкрепиться. Ничего, может, где деревня недалеко, дойдем, авось пустят переночевать, накормят, – затянул узлом концы повязки – косынки на шее девушки, вытянулся на траве, в небо уставился. – Я б отработал. Я ж на все руки – и жнец, и плотник и на дуде игрец. Меня Леня зовут, – повернулся лицом к Лене.

Девушка ртом воздух глотала, мутно еще в голове от боли было и она с трудом понимала, что ей говорит солдат.

– Ты не кисни только, – по ее мутным глазам понял, что она не в себе. – Нельзя, говорю. Сама же на пулю нарвалась, сама ее звала.

Откуда я знала? – закашлялась и тут же свернулась от вновь накрывшей ее боли.

– Ладно, полежи еще… Ты откуда вообще?

– Мо…Москвы, – прошептала.

– Ничего тебя занесло! А я из Омска, из Сибири. Город на берегу Тобола стоит. Когда навигация, пароходы идут, гудят, – протянул мечтательно. – Хоть бы раз еще увидеть.

Лена не слышала – она смотрела на трухлявый пень в паре метров от нее и собиралась с силами, чтобы сесть, а потом встать. Смогу, смогу! – уверяла его.

Зубы сцепила и села, отдышалась, готовясь к последнему рывку, вставать начала. Голову тут же закружила, звон пошел в ушах, будто прямо здесь, в лесу звонница началась. Упала бы, не устояла, если б Леонид не поддержал.

– К своим надо, – просипела ему в грудь.

– Далеко. Сначала бы программу-минимум выполнить – хавчик и ночлег найти.

– Свои там, – отлипла от парня, в сторону правее посмотрела.

– Ты про тех, кто на аэродром налетел? Много вас? К фронту пробираетесь?

– Нас… сколько есть…

– Ладно, – понял, что спрашивать бесполезно. – Идем искать твоих товарищей. Вместе оно все веселей. А ты терпи. Первая рана всегда самая больная. Ничего, оклемаешся, молодая, здоровая. До свадьбы заживет.

Это показалось смешным: два доходяги, бредущие опираясь друг на друга, война, смерть и свадьба. Как одно с другим могло сойтись?

Лена то ли всхлипнула, то ли хмыкнула.

– Не ржи, всерьез я. Кость не задета, пулю вытащил – значит, все путем будет. А болит – не отваливается, перетерпится… Главное, винтовка у нас есть.

Что к чему? – невольно улыбнулась Лена.

– Нам бы… до своих.

– Как получится. Кто спорит – было бы неплохо. Я вон один от взвода остался. Политрука грохнули сразу, командир утек, а мы что делать не знаем. Тридцать полудурков с винтовками против танков. Те палят и мы палим. Потом, как жахнуло… Летёха зеленый был, испугался, понятно, вот и драпанул. Так и мы бы… а кто вместо нас? Слева отутюжили, справа сравняли – никого. У меня впервые было такое чувство, что вообще никого на земле больше нет, не осталось ни человечка. Ну и куда бежать? Вот и сидели до последнего, били фрица. А толк?… Эх, ма!…

– Молодец… так и надо…

– Ты дыши ровнее… Надо… Чего «надо»? Жахнуло из ствола я и не помню ничего. Очнулся – над головой кто-то лопочет. Голову поднял, сообразить ничего не могу. А меня за шкварник и по полю гнать. Там колонна наших, на Запад гонят… Сапоги отобрали, суки!..

Лену мутило, шаги становились все тяжелей, все больше ее к земле тянуло. Она всеми силами пыталась зацепиться сознанием за слова Лени, вникнуть в разговор и удержаться на плаву. Но поняла – не помогает, не получается, и начала другие ориентиры искать – деревья отсчитывать, примечать как ступени к цели. До этого ясеня дойти, потом до той лиственницы, до вон той ели и вооон того куста.

Так и шли: одна взглядом за встречное – поперечное цепляясь, другой болтовней себя подбадривая.

Из огня да в полымя. От немцев ушли – в болото попали. Но назад пути не было – пришлось пробираться вперед, увязая по пояс в стоялой воде, тащить на себе раненых.

Потери по мнению Николая были огромны: трое убиты, двое ранены… и Лена пропала. Он все приглядывался, прислушивался – надеялся, что она рядом где-то. Но время шло, стемнело, они выбрались на сухое место, островок среди топи, а признаков не то что присутствия девушки – души живой – не было.

Бойцы кто растянулся на траве, кто ранеными занялся.

У Лучина ранение в живот. Не жилец, но не бросать же парня? А Васечкин выживет – скалится как обычно. Горячий мужик – ногу прострелили, а он матерится и на Голушко шипит, что неумело его перевязывает. Тот тоже интересный субъект: в засаде сидел, бился, можно сказать, геройски, драпал как чемпион – но заветный мешок с остатками провизии не потерял, и лишние у фрицев прихватить не забыл. Причем мимоходом, кухню пролетая.

Саша хмыкнул, глядя, как солдат деловито делит на пайки провиант.

– Хозяйственный ты, Вася, – с уважением прогудел Камсонов, получив свою порцию хлеба и экспроприированных у немцев галет.

– Со мной не пропадешь, – гордо сообщил тот, протягивая Санину его порцию. Он кушать совсем не хотел – желудок от тревоги за Лену свело, но есть слово «надо», и мужчина взял галеты. Принялся жевать, не чувствуя вкуса.

– Жива она, товарищ лейтенант, – тихо сказал Перемыст. – Нутром чую – ушла. Бесшабашная девка, – головой качнул. – Но оно неплохо, таких Бог бережет, из всех бед выносит.

Николай хмуро посмотрел на него и уловил взгляд друга – неприятный, мрачный.

– Саня?

Тот вздохнул, отвернулся. Ответил через паузу:

– Я видел, как она упала. Но это ничего не значит.

– Точно, – подтвердил Голушко.

А у Санина челюсть свело. Галету Перемысту отдал, рванул ворот гимнастерки и в небо уставился, считая до ста. Нервы ни к черту!

– Пал Палыча жалко, – протянул уныло молчун Сидельников. – Хороший мужик был. И Гриша парень геройский. Сложили головушки.

– Не зря. Капитан ушел, фрицы по ушам получили. Хоть чуток спесь с них сбили. А то гляди ты, гоголем ходили: кудах-тах – тах, айн, цвай! – выплюнул Густолапов.

– Дальше-то что, куда, товарищ лейтенант? – спросил Летунов.

Санин говорить не мог, сжало его как пружину от горя – не то что говорить – слушать, видеть не мог. Усидел и то с трудом – рвануть обратно хотелось, искать, звать…

Дроздов глянул на него и ответил бойцу за друга:

– Дальше: выходим из болот. Находим удобное место, роем землянки, делаем засеку и воюем в тылу врага.

– Харчами бы разжиться, – глубокомысленно изрек Голушко.

– Табачком, – поддержали его солдаты.

– Вот как место для базирования отряда найдем – пойдешь в деревню за провиантом и так сказать, наладишь контакт с колхозниками.

– А что? Я смогу. Можно вообще договориться, коровенку взять…

– Ага, и доить на болоте, – хохотнул Антон.

– Скотинка – это хорошо, – протянул Густолапов. – Но боеприпасы лучше. Сегодня разжились – а завтра?

– Арсенал бы не помешал, – согласился Саша. – Но будет день и будет пища.

– Возьмем, – беззаботно отмахнулся Голушко. – Васечкина вон выставим – он зубами фашистов загрызет.

– Порву гнид!

– Во!

– Отставить ругань, – вяло приказал Дрозд. – Отбой.

Прислонился спиной к коряге сухой, глаза закрыл, обняв винтовку.

Они шли весь вечер и полночи. А потом организм просто отказал. Лена упала и не смогла подняться. Барахталась в темноте и звала то Игоря, то Надю, то Николая.

Глава 8

Леня в поисках воды пошел, но нарвался на дикую малину и застрял в кустах. Рвал ягоду и без ума в рот пихал. Девушки пригоршню набрал, но как накормить не пытался – не смог. Она не в себе была, смотрела, но явно не видела, и ничего не понимала, что ей не говори. Парень лоб ей потрогал – горячий. И заскучал, не зная, что делать. Оставить – помрет, на себе нести – не поднимет.

– Ты это, или вставай или… загнемся здесь.

"Вставай", – она поняла и честно пыталась подняться, но словно вросла в землю и никак не могла от нее оторваться. Парень пытался ей помочь, но сам еле на ногах стоял.

– Хреново дело, – понял Леонид, рухнув рядом. – Елозим, как два жука на панцирях, а толку пшик.

– Встану… сейчас… горло только болит, – просипела.

– Температура у тебя.

– Пройдет.

– Ага, – отмахнулся, оглядываясь. – Вот что, ты лежи, а я пойду, найду село или деревеньку, разживусь пищей, лекарствами, теплыми вещами да спичками или огнивом, и вернусь.

Ей было страшно, что он солжет: уйдет и больше не вернется, а она останется и умрет здесь, но стоит разве на тот свет вместе с собой парня утягивать?

– Иди, – прошептала, дрогнув. Глаза щиплет – плакать хочется от беспомощности, от непонимания, почему же все так – бездарно, бессмысленно. Ну, вот умрет – и что? Что сделала, что оставила? А как умереть можно? Почему, зачем?

– И пойду, – буркнул Фенечкин, а сам не спешит.

– Иди, – сказала уже громче, тверже. Ком в горле сглотнула, прогоняя мысли, что в кисель ее превращали – не время, не место.

И плевать вдруг стало: ну, и уйдет он. Ну и умрет она…

– Не гони, командирша тоже мне нашлась. Соплива еще указывать.

– Ворчишь, как дед старый… злости набираешь, да?

– Нет, вот пристала! Зудит и зудит! Правильно Пчелой назвалась. В точку прозвище. Мухи тоже нудят, но не кусают, а эта ведь под кожу прямо лезет, укусить норовит. Вот бабы, а?

– Тебе сколько лет… ворчун? – хмыкнула и сподобилась – села.

– Сколько ни есть, все мои, – встал. За руку девушку взял и рывком на ноги поставил. Та качнулась, постояла и пару шагов до сосны сделала, прислонилась спиной, дух переводя и заставляя тело слушаться. А ноги дрожат и чувство, что на плечи гири навесили.

– Только не садись и не ложись, – попросил Леня.

– Не буду… буду как боевая лошадь… стоя отдыхать, – хрипло и нервно хохотнула. Солдат недоуменно посмотрел на нее и фыркнул, умиляясь:

– Ой, блина, воинство: полтора придурка.

– Это ты – пол.

– Я. Ты – целый.

Лена хмыкнула и парень следом. Подумать – над чем смеяться? А смешно.

Постояли и двинулись.

К утру Никодим отошел. На островке, где они ночевали, солдаты выкопали кое-как яму, похоронили товарища, постояли над могилой. Камсонов из веток и травы звезду смастерил, примотал к палке и воткнул в изголовье: не ошибешься теперь – красноармеец здесь лежит.

– Вечная тебе память, солдат, – сказал Санин.

И пошли через болото.

К обеду кое-как на твердую землю выбрались и тут же на троицу, сидящую у костра напоролись. Сидели мужики спокойно, супец в котелке варили. Оружия нет, лица безмятежные.

– Охотники, а не солдаты…

– Кто такие? – спросил Дроздов.

– Люди, – протянул лопоухий боец.

– Встать и доложить по форме! – приказал Санин. Бойцы полукругом окружили парней и те засуетились, поспешили подняться.

– Ну, чего? Война-то закончилась!

– Точно, товарищ лейтенант, немцы Москву взяли, – сообщил рыжий.

– Да вот хрен вам! – рявкнул Васечкин.

– Ша, Федя, – бросил Перемыст, шагнул к солдату, направляя на него ствол автомата. – Ты, баклан рыжий, за базаром следи, а то покоцаю, – выплюнул.

Мужчины переглянулись, у Дроздова бровь к челке ушла, а Санин на Антона уставился, будто впервые увидел: вот так гражданский! Зек, не иначе. Впрочем, не такая уж новость, о чем-то подобном Николай догадывался:

– Разговоры отставить, – приказал и тяжело на троицу уставился. – Доложить по форме!

Те вытянулись с недовольными лицами, лениво данные выдали.

– Рядовой Харулин, двенадцатый стрелковый.

– Семечкин, рядовой, двенадцатый, – выдавил рыжий.

– Рядовой Баригун, пятнадцатый стрелковый корпус, – глядя исподлобья, объявил верзила. – Только что с того? Наша служба закончилась, мы домой идем.

– Дезертиры, – понял Летунов.

– Суки, – выплюнул Васечкин.

– Гасить их к… маме! – постановил Перемыст.

– Все сказали?! – обернулся лейтенант: ну и дисциплина! – Отставить!

Бойцы смолкли, подобрались, Летунов смущенно в землю уставился, Васечкин губы поджал, горящий взгляд с парней не спуская. Санин повернулся обратно к дезертирам:

– Тот, кто покидает свою часть без приказа командира, является…

– Так нет командиров! Капитана убили, лейтенанта убили, сержанта ранили, политрук застрелился! Э, куда нам? – возмутился Хайрулин. – Все бежали имы бежали.

– Взводами сдавались, ротами сдавались…

– Не ври, сволочь!

– А чё на смерть-то переть? Помереть всегда успеется.

– Немец волю обещал, ходи до дома говорит…

– Лично тебе сказал?

– Всем, громко объявил, потом листовки кинул. Там русским язык сказано: кто листовка покажет – домой идет, все ему списывают.

– Вы поверили и домой направились?

– А чего сидеть?!

– Откуда? – спросил Дроздов.

– Кобрин…

– Где бой был?!

– У Ружан. Танк пер, самолет летал, все бежать – мы бежать. Там немец, тут немец…

– Как через Ясельду переправлялись?

– Так мост стоит!

– И никого? – не поверил.

– Немец стоит.

– Как же тогда переправились?

– Листовка показали, руки подняли. Винтовка нет, чего в нас стрелять?

– И вас пропустили?

– Комендатура служить отправили. Бумага дали, мы подписали. Сказали прямо иди.

– Мы в лес…

– Так вы, суки, фрицам служить собрались?! – не выдержал Васечкин, рванул на парней и сшиб бы, не придержи мужчину Перемыст.

– Годи, Федя.

– Служить всегда успеется, – бросил рыжий. – Мы думаем.

Дроздов передернул затвор и дал очередь. Солдат откинуло. Миг какой-то и три трупа.

– Так их, сук, – выплюнул Федя.

– Ой, лышенько, – протянул обескураженный Голушко.

Санин к другу повернулся:

– Ты что?… Сдурел?!

– А что, прикажешь перебежчикам пряники выдать? – прищурил глаз.

Перемыст котелок с супом с огня снял:

– Правильно, лейтенант. А то там они думали, здесь тоже думают. Нах их, фраеров мутных. Пошли жрать, мужики, пока лейтенанты разбираются.

А те и не заметили, смотрели друг на друга – Саня спокойно, Николай растерянно.

– Ты знаешь, что я правильно сделал. Немного, и сам бы расстрелял. А не мы – они бы позже нас расстреливать начали, – поправил лямку автомата, руки в карманы галифе сунул. – Ну, что молчишь? Скажи: не прав. Скажи: озверел…

Николай голову склонил, покачал: нечего сказать. С одной стороны прав, а с другой…

– … а я тебе скажу, что ты без меня знаешь: таких сволочей в зачатке давить надо, пока из волчат в волков не превратились. Если наши не подойдут, таких на оккупированных территориях выше головы будет, и не мне тебе объяснять – почему.

Николай отвернулся, чтобы ни друга, ни трупы убитых не видеть.

– Лейтенант, есть пошли, – позвал Антон.

Вот с кем Санин не разобрался.

Шагнул к мужчине:

– Беглый?

Перемыст замер, поглядывая на него. Ложку облизал, Летунову отдал и медленно кивнул:

– Ну и? Шмальнешь, как твой дружок в этих?

– Вы чего, мужики? – забеспокоился Голушко.

– За что сидел?

– Гоп-стоп. Что-нибудь еще из автобиографии? Или закроем тему? Я вольный человек, лейтенант, сам дорогу себе выберу. Вас вот выбрал. Сам. Мне ваши части бравые никуда не уперлись, а немчуки тем более. Их давить надо, однозначно. Это я сразу понял. А потом вы – фарт такой выпал. Или что, в падлу с зеком суп хлебать? А фрицев крошить вместе не в падлу было? – прищурился недобро.

Николай с минуту молчал, изучая физиономию мужчины. Видно был, тот ко всему готов, настороже.

– Не напрягайся, – вздохнул Санин. – Кто ты и за что – забыли, считай в бою проступок смыл. Но чтобы жаргона не слышал!

Антон растерянно моргнул, на губы улыбка наползла:

– Ну… так точно, что ли?

– Разгильдяй, – хмыкнул Дроздов.

Бойцы поняли, что грозы не будет, и бодрее ложками заработали. Густолапов ложку облизал, в карман сунул:

– Хозяйством обзаводимся. Жизнь идет, идет хорошая.

Очередь протарахтела и стихла.

Леня и Лена у кустов затаились, прислушиваясь: тишина.

– Что это было?

– Хрен его знает, – пожал плечами парень. – Но в ту сторону не идем. Береженых Бог бережет.

– Верующий, что ли?

– В такой переплет попади, во что угодно поверишь.

– А я вот не верю…

– Ну и гордись до пенсии, – бросил и пошел вперед, руки в карманы сунув. Лена растерянно ему в спину посмотрела и поплелась следом.

К берегу вышли, залегли, местность осматривая. Слева вдалеке мост железнодорожный виднеется, а справа ничего, никого. Река широкая, но вплавь переправиться можно. Однако тут выяснилось что Густолапов и Сидельников плавать не умеют, а Камсонов честно признался, что большое расстояние не преодолеет – до середины реки его хватит, максимум.

– Что делать будем? – спросил Дрозд у Санина. Тот знал не больше друга.

– Вдоль реки пойдем…

Тут справа ветка хрустнула, бойцы насторожились. Лейтенант жестом приказал Летунову проверить, кто там бродит.

– Свои, свои! – послышалось из кустов, и к солдатам молодой, потрепанный мальчишка вышел, вихрастый, улыбчивый. – Свои, родненькие, – замер с поднятыми руками, оглядывая бойцов.

– Ой, мать моя женщина, – протянул Перемыст, растянувшись на траве и поглядывая на паренька. – Откуда же чудеса такие являются? Слышь, малой, ты хоть школу закончил?

– Ага, – закивал тот, улыбаясь широко и наивно, взгляд – дитя.

– Руки опусти. Доложи, – приказал Санин.

– Рядовой Вербенский Станислав Юрьевич, тысяча девятьсот двадцать четвертого года рождения, Великие Луки. Направлен на службу в восемьдесят шестую стрелковую дивизию, – отрапортовал.

– Оружие где?

Парнишка поднял подол гимнастерки, выказывая живот и наган, сунутый за пояс брюк. И улыбнулся еще шире, став похожим на лягушонка.

Перемыст фыркнул и хотел видно высказаться, но глянул на Санина и передумал – промолчал.

– Что здесь делаешь?

– Ховаюсь, – признался честно рядовой. – Сержант со мной, раненый. Не бросать же?

– Ни черта не понимаю, – нахмурился Дроздов. – Восемьдесят шестая здесь откуда?

– Так в плен нас взяли. Случай подвернулся, мы тюкать. А сержант раненый.

– Твой сержант?

– Ну. Севастьян Поликарпович, дюже человек хороший. Я его тут спрятал и сторожу. А тут вы. Вы нас с собой возьмите братцы… товарищи лейтенанты. Пожалуйста.

– Пошли, сержанта покажешь, – кивнул ему Николай, поднимаясь.

Парнишка вперед потрусил, лейтенант и рядовой Густолапов за ним, и Перемыст увязался, на расстоянии держась. Вскоре показался импровизированный шалаш из лапника, за пригорком у камней, в молодом ельнике. Мужчины хвою убрали и сели, увидев обросшего щетиной сержанта с перевязанной головой. Стеклянный взгляд не оставлял сомнений, но Николай все же проверил – пульс попытался на шее нащупать. Его не было.

– Мертв твой сержант, – выдал, ладонью закрывая веки погибшего.

– Как же?… – растерялся Станислав, руки развел, улыбку потеряв. – Он же дышал… Да нет же… Спит, намаялся…

– Умер он, – отрезал Николай, поднялся и закидал лапником тело.

– С нами теперь будешь, – постановил Перемыст, ладонь протянул. – Я – Антон.

– Ссстас… – а взгляд на лапник и почти безумный. – Как же можно живого?… Живой он, товарищ лейтенант.

Антон хлопнул его по щеке:

– Очнись, сосунок!

– Отставить! – рыкнул лейтенант. – Рядовой Перемыст, еще одно нарушение и я расстреляю вас по закону военного времени!

– Ага? – притих мужчина. – Ладно, лейтенант, сам с контуженным разбирайся.

– Рядовой Вербенский: шагом марш в расположение группы. Кругом!

Парень потоптался и нехотя повернулся, но не пошел, поплелся, еле ноги переставляя.

– Слышишь? – выставил палец Леонид, призывая к вниманию. – Вода журчит, волны о песок шуршат. Река.

Лена все равно было – на ногах еле держалась.

– Хорош шататься, квелая. Переправимся, там точно кто-нибудь из наших есть. Часть – не часть, но деревенька какая должна быть. А значит: жратва, тепло… баня. Переждем, откормимся. Устроимся. Я ж работящий: что помочь – всегда пожалуйста. А мужиков сейчас найди? А жить как? Жрать надо? Надо. Поди на покос, за детьми, огородом присмотри, за скотинкой. А дрова наколоть, сарай там поправить, крышу починить? Я что? Помогу – нас за это приветят, накормят, будем жить-поживать, печали не знать, – размечтался парень, штаны поддернул и ходу к берегу. – Плавать-то умеешь? Я как утюг. Воду терпеть не могу – бррр! Нет, в смысле водоемов. Я мальцом был, чуть не потонул. Жара стояла – мама! Ну я и нырнул без ума. Охладился, блина, еле выплыл.

– Что ж ты болтливый такой? – прошептала Лена, сползая ближе к берегу по пригорку. Замерла на траве, руку баюкая и в спину солдатика поглядывая. А тот не унимался – шатался по кустам, что-то выискивая и говорил, говорил:

– Лодка должна быть… Ну, бревно какое. Зацепились бы и поплыли. Нет, ты глянь, а?! Хоть туда, хоть сюда – ни хрена! Ау? Чего делать будем? – развернулся к девушке. – О, она еще и разлеглась! Ты ж не встанешь! Я тебя пол утра поднимал!

– Что разошелся?… Дай ты отдохнуть немного.

– От ты барышня кисейная! Отдохнуть ей приспичило! Больше ничего тебе не надобно: пирогов с зайчатиной, пряников медовых?

– Как ты меня замучил, – призналась. – Это надо же столько болтать без умолку?… У нас соседка есть… Тетя Клава, старушка милая… но болтлииивая. Встретишь – час потеряешь. Все обскажет: кого, чего, где, сколько, что слышала, кого видела… Я тебя "тетя Клава" буду звать.

– Резвишься, да? – скривился, глянув на нее и вдруг кинулся к девушке, припал к земле рядом, рот Лене ладонью накрыв. – Тихо.

Девушка руку его убрала:

– Аккуратней…

– Тихо, говорю! – прошипел шепотом. – Ходит кто-то, говорит, слышишь?

"Отставить!" – донеслось явственно и у Лены зрачки расширились: этот голос она бы не спутала.

– Коля…

– Какой Коля? – навис над ней Леня, глаза дикие от тревоги.

– Свои это.

И крикнуть бы, а сил нет.

– Беги на голос – это свои… Я с ними.

– Те, что ли? – нахмурился.

– Да…

– Блина! А если?…

– Свои точно! – подняться попыталась, но только ниже съехала. – Иди… тетя Клава!

Парень вздрогнул от ее яростного шепотка с хрипотцой и решился, вверх пополз, к траве пригибаясь. Потом перебежками, как заяц петляя – на голос.

Перемыст осторожно с плеча автомат снял.

"Что опять?" – спросил взглядом Николай, увидев маневр бойца. Тот головой еле заметно качнул в сторону кустов:

– Ходит кто-то, – сказал одними губами. Мужчины насторожились. Густолапов винтовку поднимать начал.

– Э?! Мужики! Стоим, боимся! Руки вверх, оружие на землю! Живо говорю! – послышался дрожащий от надсады, звонкий голос. Но самого говорящего видно не было.

– А то что? – спокойно спросил Николай, осторожно развернулся так, что Семен за спиной остался и Антон за плечом. Он безошибочно определил, откуда говорят – раскидистая ель прямо по курсу единственная могла прочно укрыть человека.

– Стрелять буду!

– Ну и стреляй, коли ума нет! – проворчал Густолапов. – Ишь чего вздумал, стращает еще!

– Ладно, не хотите оружие бросать, так поговорим!

– Рупор взять не забудь – еще не все нас слышат! – начал злиться Санин: конспиратор нашелся! Орет как белуга, а вокруг немцы!

И не увидел, скорее почувствовал как бойцы подтягиваются. Удивляться нечему – у Сани слух хороший, он и шепот услышит невдалеке, а тут ор.

Осталось время потянуть и дать Дрозду возможность скрутить «умника».

– Ты вообще кто?

– Человек! А вот вы кто?!

– Конь в пальто, – сплюнул в сторону Перемыст – и его злить говорливый начал.

– Вы тама поругайтесь еще! Кто такие спрашиваю?!

– Медведь, лось и зубр! Желуди здесь околачиваем! – ощерился Антон. – Щенок какой-то, точно.

– Идиёт, ага, – поддакнул Семен.

– Ну ты, дядя, пошуткуй!..

К-ха! Туф! – раздалось следом и Саша с Иваном из-за ели вывели за руки худющего мальчишку с голым торсом.

– На! – кинул другу Дроздов винтовку.

– Отпусти, придурок! Оружие отдайте, не вами взято! – оскалился парень.

– Ты кто? Рядовой? – смерил его недобрым взглядом Санин.

– Ну и рядовой, ну и чего?

– А кричал, как фельдмаршал! – хмыкнул Перемыст. – Я думал – детина дородный, а тут задохлик, метр с кепкой в прыжке.

– Ты поскалься! Ща в зубы дам!

– Отставить! – Николай уже язык смозолил один и тот же приказ отдавать. – Представьтесь по форме, рядовой.

– Тьфу, щеня, – тихо бросил Густолапов, теряя интерес к мальчишке.

– Представьтесь, рядовой!

– Сам сперва представься. Видел я таких лейтенантов – как град на поле с парашютами прыгали!

Санин спорить не стал, достал из кармана книжечку, развернул в нос мальчишке сунул:

– Все? – убрал обратно.

– Ну и фрукт, – покачал головой Летунов.

– Сам баклажан, – огрызнулся Леня.

– Я жду рядовой! – напомнил лейтенант.

– Ну, рядовой Фенечкин. А это вы на аэродром наскочили вчера?

Дрозд и Санин переглянулись:

– Откуда знаешь?

– А Коля ты, да?

– Лейтенант Санин для вас, рядовой Фенечкин!

– Ага, – кивнул. – Вы одни были?

– Нет, с гаубицами и сводным хором! – не выдержав, тряхнул его Летунов.

– Мать твою, природу, паря, минуту тебя знаю, а уже придушить хочется, – признался Перемыст.

– Да пошел ты! – отмахнулся тот, на Санина уставился не мигая: точно ли свой? А если Пчела ошиблась – ряженые это? Хотя вроде свои, и документы в порядке. Ну, так поди у немцев полно таких корочек, а рожу любую вклей – не проблема.

Носом шмыгнул, взглядом по лицам мужчин пробежался:

– Сами – то кто?

– Фу ж ты! – рассердился Густолапов.

– Шапито в гости приехало! – вытаращил глаза Антон и пару па выдал, руки развел. – Видал?

– Скисни, фраер, – отмахнулся Леня и… получил в зубы от Перемыста.

– Отставить! – приказал Санин. Дрозд и Галушко между забияками встали, не давая друг до друга дотянуться.

– Ладно, – сплюнул кровь на траву Фенечкин. – Я тебя потом сделаю!

– Потом не будет. Кругом марш, рядовой.

– Не понял? – вытянулось лицо у мальчишки.

– В чисто поле, паря! – махнул рукой Антон.

– Я солдат!…

– Который не подчиняется приказам!

– Ну, извиняюсь… – затоптался, и взвился. – А чего он?!

– Все! – отрезал Санин. – Лейтенант, отправьте рядового в путь – дорогу подальше от дислокации нашего отряда.

– Не имеете права! – подтянул штаны рядовой и вытянулся от возмущения. При этом его тщедушное тело стало казаться вовсе цыплячьим.

– Откармливать его замучаемся, – вздохнул Голушко.

Парень сник тут же, взгляд уже не задирался – он надеялся:

– Ребят… поесть есть что?

– Н-да, – вздохнули лейтенанты, переглянулись – вот и ругайся на таких.