Текст книги "Имя - Война"

Автор книги: Райдо Витич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

За спиной тарахтели очереди, слышались гортанные крики.

Вырвавшиеся из плена так неслись, что можно было тут же выдавать им значки ГТО, как сдавшим нормативы. Кто куда уходил. Кто группой, кто поодиночке, стремились прочь.

Вскоре за спинами стихло, а впереди уже маячили только деревья и кустарники.

Бойцы оторвались, но темп не сбавили, бежали уже группой, слаженно. Только скатившись в бурьян оврага затихли, переводя дух и дичась начали оглядывать друг друга.

– Полвзвода, – оценил силы Дроздов. И хрюкнул, согнувшись, будто живот заболел.

– Ранен? – испугалась Лена.

– Живот от голода свело, – качнул головой. – Ерунда. По сравнению с оставшимися там, я чувствую себя прекрасно, – пошутил неудачно.

Лена сжалась, за плечи себя обняв: Буслаев и Васулмян, Надюша, соседи – пассажиры в поезде. Сколько еще погибнет? Почему кто-то вообще гибнет? Как жутко, как несправедливо! Как же? Ведь вот они были, вот только что были живы!…

Смерть будто выпустили для разгула, и та пирует на радостях, пьяная от свободы и безнаказанная. Косит людей как траву в поле. Нелепая, жуткая, быстрая. Вжик – и срезало. А человек только что шел, дышал, говорил. Как же так?

Столько лет… мать, отец, родня, друзья, солнце это, школа, мечты, стремления, споры и смех, надежды, вера… а потом «вжик» и все… Все?

Почему? Почему?!

Ей было не понять, не принять. Но кто спросил?

Солдаты начали группироваться возле лейтенантов, выжидательно поглядывая на них. Николай смотрел в серые, изможденные лица, темные, горящие злым, отчаянным огнем глаза и понимал, что от него ждут.

Взглядом определил самых крепких и решил отправить их в караул, а остальным дать передышку.

– Звание, фамилия? – спросил у молодого, худого как молодая осинка парня.

– Рядовой Камсонов, – неожиданным баском выдал тот.

– Свистеть умеешь?

– Как же нет?

– Занимаешь позицию слева. Заметишь фрицев – подашь сигнал. Один свист – немцы, два – наши.

– Понял, – встал и полез наверх оврага.

– Ты? – подбородком кивнул на мужчину обросшего щетиной.

– Младший сержант Гурьянов. Все понял, товарищ лейтенант. Иду. Только дозвольте спросить: потом что?

– Потом, что и сейчас, сержант – война. Отдохнем немного и пойдем, будем к своим пробиваться.

– Понял, – кивнул, пригладив седые короткие волосы на голове. – Только где они, наши?

– Вокруг посмотрите, сержант. Видите?

Десять угрюмых взглядов впились в лицо мужчины.

– Понял, – опять заверил тот и нехотя пошел в лес, в караул с другой стороны овражка.

– Наших-то говорят, до самой Москвы откатили, – буркнул пожилой, босой мужичок, сидящий на корточках прямо перед Саниным.

– Звание, фамилия?

– Ну-у, рядовой Жихар.

– Вы всегда всему что говорят верите?

– Так глаза имею, товарищ лейтенант. Худо, однако. Немчуры – то вона как листвы на деревьях.

– К чему клонишь?

– Гнида он, товарищ лейтенант, – сообщил раненный в плечо солдат. – Дезертировать хотел, но не успел – немцы всех под одно загребли.

– Че ты мелешь, Емеля?!

– Да видел я, как ты на лесок поглядывал! Бежать хотел!

– Ну, хотел. Живу я туточки, в аккурат за лесом, в Хмельках. Немец прет, а сердце болит – как мои-то там? Я ж не к фрицам мылился – глянуть как там жинка да дочери. Были б сыны, можа и успокоился, а у меня девки одни родятся. Пятеро, – выставил грязную оцарапанную пятерню. – Че бабы сробят одни-то? Ум куриный только кудахтать и даст. Тьфу ж ты.

Бойцы зафыркали, засмеялись. Напряжение спало, и лица чуть посветлели.

– Ну, ты Матвей, – головой качнул крепыш с повязкой на голове, растянулся на траве.

– Из одной части? – спросил Саша, приметив, что мужчины знакомы.

– Ну.

– Лошадь понукай!

– Извиняюся, товарищ лейтенант. Я, Гриша, – на крепыша указал. Тот сел:

– Рядовой Полунин.

– Вот, – кивнул мужичок. – Сема, рядовой Густолапов, – на раненого в плечо указал. – И Иван.

Сидящий чуть поодаль мужчин веснушчатый парень, подвинулся ближе:

– Я. Рядовой Летунов.

– Остальные? – спросил Санин.

– Меня и друга у брода взяли. Гоняли на смех по полю, пока Миху… – прогудел мужчина с седыми висками.

– Милиция? – оглядел потрепанную форму.

– Сержант Сидельников, Пал Палыч. ЖД, – кивнул. – Станцию с землей сравняли. Мы звонить, а связи нет. Но сообщить-то о налете надо. Рванули на другую, а там десант… Суки!

– Ясно. Ты? – посмотрел на полулежащего на траве молодого мужчину с перемотанной голенью.

– Я вообще гражданский. Антон Перемыст. У друга гостил, его как раз сегодня призвать должны были, вот мы и отмечали. А тут заваруха. Он в военкомат, я к своим, что за дела узнать. В двух километрах от Бреста живу. Или жил? – обвел взглядом мужчин, на Лену уставился. Та сжалась и только заметила, что кофта у нее порвана. Не так чтобы оголяла сильно, но все равно неуютно.

Николай покосился на нее, сообразил, что к чему и стянул с себя гимнастерку, молча сунул ей в руки. Лена с благодарностью глянула на него и поспешила натянуть. Просторной оказалась, рукава болтаются. Коля оценил, закатывать рукава начал, помогая, как лялечке.

Лена вообще заалела от стыда.

– Жена? – прищурился на нее Перемыст.

– Попутчица, – бросил Саша, переключая внимание мужчин на себя. – Ты кто? – спросил у парнишки с оттопыренными ушами и огромными голубыми глазами.

– Никодим… Пыф! Рядовой Лучин. Двенадцатый стрелковый полк.

– Рядовой Голушко, – прогудел невысокий мужчина с посеченным, обожженным лицом и перебинтованной тряпками рукой. – Танковая бригада.

– Лапалыс. Янис. Рядовой, – тяжело просипел вытянувшийся на траве парень, в красной от крови на груди гимнастерке.

Лена опомнилась, к нему двинулась:

– Ранен?

Тот вздохнул, с тоской глянув на нее.

– Я помогу, ты только потерпи, – заверила, а самой страшно даже взглянуть на рану.

– Воды бы, – почти всхлипнул тот.

– Где ж взять?

– Дык, ручей тута недалеко, – засуетился Матвей, вскочил. – Товарищ лейтенант, дозволь сбегаю.

– И куда воды наберешь? В ладони? – снизу вверх уставился на него Николай. Ему явно не нравился мужичок, слишком уж суетливый.

– Так… это…

– Домой слинять хочет, – бросил Григорий Полунин.

– Ну, что, ну что домой? Ну и домой. А чё б всем не пойти. Жрать-то надо, передых опять же ж устроить. Мальца вона пристроить. Чего?

– Приглашаешь? – усмехнулся Перемыст.

– Ну-у.

Николай и Александр смерили его подозрительными взглядами, переглянулись и дружно кивнули:

– Идем.

– Ребята, – жалобно позвала Лена, оголив рану на груди Яниса.

– Бочину прострелили, ох, язвить их! – выдал кто-то.

– Как бежал-то? – спросил, склонившийся над раненным Санин. Рядовой неуверенно пожал плечом. Дроздов скинул гимнастерку, исподнее и кинул его Лене:

– Рви. Бинтов нет, это сгодиться, – гимнастерку надел, и пока девушка с Николаем перевязывали бойца, подсчитал трофеи: два автомата, три винтовки. – Живем.

Свистнул, подзывая часовых. Николай и Антон помогли подняться раненому и потащили, взвалив на свои плечи.

– Веди, – разрешил Жихару Дроздов.

Глава 6

Хоть и «недалече» до деревни, а добрались до нее к вечеру, и до ночи сидели в засаде, пытаясь понять, стоят ли в ней немцы. В конце концов, отправили на разведку Антона и Матвея.

Только после того, как выяснилось что на удачу деревня не занята, бойцы расположились в доме Жихора, на чердаке сеновала, чтобы лишние о них не прознали и уйти легче было, если фрицы нагрянут. Дом Матвея на отшибе стоял, почти у леса, что опять же удачно для красноармейцев было.

Одно скверно – Янис. Парнишка совсем плохой стал, уход за ним нужен был постоянный. Пришлось прямиком к фельдшерице, на другой конец деревни отнести и там пристроить. У нее же простейшими медикаментами и бинтами разжились и уже сами, с помощью Лены, раны обработали. Смогли ополоснуться да покушать и вповалку заснули на сене, выставив караульных на всякий случай.

Лене же хозяйка в доме на печи постелила:

– Негоже те с мужиками таскаться, чай не подстилка ихняя, – проворчала, недобро поглядывая на грязную, взъерошенную девушку в испятнанной гимнастерке с чужого плеча. – Пошли-ка в баню, воды дам – отмоешси да одёжу сменишь. А то пугало-пугалом.

– Ты ее слухай, – закивал Матвей. – Пелагея баба строгая, но правильная. Дело говорит.

– А я не против. Очень даже «за».

И двинулась за женщиной.

Отмылась в баньке, ничуть не смущаясь холодной воды, переоделась в выданное платье, свою одежду постирала и гимнастерку Николая. А после наелась и спать легла. Разморило ее после сытого ужина вмиг.

Сутки отсыпалась беспробудно.

Утром Лена долго на печи лежала, смотрела на хлопоты в избе и понять не могла – сниться ей это или правда, откуда кто взялся, как она здесь оказалась? И вскинулась, вспомнив, слетела на пол.

– О, проснулася! Городская гляжу, поспать мастерица, – проворчала Пелагея, укладывая каравай в корзину. Отдала курносой девочке. – Неси завтрак на сеновал.

– Давайте я, – перехватила корзину Лена, устыдившись.

– Гимнастерку тады прихвати, высохла уж.

– Ага.

Девушка сунула ноги в боретки и, подхватив сложенную на лавке одёжку, ринулась из избы.

Первым кого она увидела был Николай. Он брился ножом поглядывая в осколок зеркала, и выглядел чужим, заматеревшим. Она даже не сразу узнала его, да и он видно тоже, потому что замер, хмуро разглядывая ее.

– Я это, – смутилась и корзину крепче обняла. – Хозяйка завтрак послала.

Мужчина кивнул, но взгляд не отвел. Девушка бочком юркнула внутрь сарая, дивясь его угрюмости и странному взгляду, и оказалась под перекрестком остальных взглядов. Бойцы уставились на нее, словно впервые увидели, и Лена невольно назад подалась, покраснела так, что даже уши заалели.

– Вот это краля, – протянул кто-то восхищенно. Дроздов заулыбался, щурясь на девушку:

– Принарядили тебя, прямо хоть под венец веди.

– На себя посмотри, жених нашелся! – разозлилась девушка и сунула ему в руки корзину. – Завтрак!

И уйти хотела, но Антон ее за руку перехватил:

– А что ж с нами не позавтракаешь?

Лена дернулась, стряхивая его пальцы:

– Сыта, – и к Николаю, что ей спину взглядом жег, повернулась, гимнастерку протянула. – Чистая.

Стоит тот, смотрит, и хоть бы пошевелился. Пришлось сунуть форму и уйти, вернее сбежать.

Дверь в сарай схлопала – Санин, наконец, очнулся, посмотрел непонимающе на гимнастерку, краем исподней рубахи остатки мыльной пены стер, косясь на друга. А тот ухмылялся во всю зубную наличность и будто еле остроту сдерживал.

– Вот это попутчица, – протянул Антон.

– Да уж, мне б такая попалась, э-эх! – подхватил Камсонов.

– Мал еще.

– Это в каком плане?

– В общем, – обрисовал нечто в воздухе Голушко и полез в корзину. – Хлебушко, сметанка, картошечка! Мужики!

– Васечкину и Лучину оставьте, – предупредил лейтенант. – Рядовые Полунин и Густолапов – завтракайте и товарищам на смену идите.

– Есть, товарищ лейтенант.

– Товарищ лейтенант, – разделите вы, чтобы поровну, – протянул корзину с провиантом обратно Дроздову Голушко.

Лену Пелагея за стол усадила вместе с дочерьми и мужем, щедро в миску картошки наложив:

– Отъедайся, а то тоща как тая смерть. Позжа к мужикам сходи, пущай одежу свою скидывают. Я стирку затеяла, заодно уж их обстираю.

– Я помогу, – дичливо глянув на нее, заверила девушка. Пугала ее Пелагея. Лицо приятное, а от строгости казалось жестким и отстраненным, даже презрительным. Да и сама здорова – а ну, как наддаст. Провинность-то она легко найдет.

– Ты б себе помогла, – глянула, как крапивой хлестнула. Лена сжалась и принялась картошку жевать.

– Стирка-то стиркой, только как уходить надобно будет…

– Никуда не пойдешь, сказала! – грохнула ладонью по столу. – Вояка выискался! У тя пять девок – их кто защитит?! Огород кто обиходит, скотинку? Все на мне? И дом, и сено на зиму, и скотину и за пострелками пригляд?! А вот обломишси! Настрогал – воспитывай!

Матвей недовольно на жену поглядел, но смолчал, носом только шмыгнул и давай жеваться, как хомяк набивая рот.

– Вона ужо повоевал, доходяга, нос один из рубахи торчит, – снизила тон Пелагея, но ворчать не перестала. Девочки зыркали на нее исподтишка и старательно из мисок картошку да подсолнечное масло хлебом слизывали.

Мал мала меньше. Старшей лет двенадцать, младшей лет семь. Погодки, видно. И работящие – по избе ясно. Бедненько, но уютно и чисто. Половики на полу, домотканые, занавесочки вышитые на окнах, цветы полевые в стакане на салфетке.

Смотришь на то, как ветерок колышет занавеску, треплет цветы и кажется, что нет войны, не было ничего: ни бомбежки, ни пуль, ни бега по лесу, ни смерти Нади. Сон все, дурной сон.

Хозяйка, заметив пристальный взгляд девушки в окно, обернулась. Не нашла ничего к вниманию годного и нахмурилась.

– Чего заприметила?

– Так. Ничего.

– Агу?… Сама-то чья, откуда? С какой дурости с солдатней ошиваешься?

Матвей крякнул.

Лене показалось, что она ослышалась. Уставилась на женщину непримиримо, возмущенно:

– Да как вы смеете?! Вы! – процедила горячо. – Бойцов Красной армии солдатней называть не смейте! По вас фрицы не стреляли, не утюжили самолеты, вы смерти не видели и насмерть за свою деревню не стояли! Вы в плену были, в бою?! Вы «солдатню» эту в бою видели?! Знаете, каково им пришлось?!

– Драпать! – качнулась к ней женщина и, Лене показалось – ударит сейчас. Но не шелохнулась, только еще больше упрямства в глазах появилось.

– Не драпать! Они в плен попали, и ушли, и драться будут, фашистов погонят! А вы?!… "Корова, хозяйство"! Буржуазный элемент, мещанка, единоличница! Судите на печи сидя.

– На печи ты сидела, спала, пока я корову доила, чтобы молоко тебе белоручке на завтрак было.

– А я не просила! А что спала – да, виновата! Только два дня не спать, не есть – на третий любой заснет!

– Дура ты, – неожиданно для Лены бросила спокойно женщина и за еду принялась, будто не было ничего. У девушки же аппетит пропал – отодвинула миску.

– Может и дура. Но лучше дурой против врага с нашей армией стоять, чем умной в своей избе сидеть, пережидая общее горе.

– Это ты мне «спасибо» за хлеб-соль говоришь? – посмотрела на нее Пелагея. – Хороша благодарность комсомольская.

Вышло у нее не укоризненно презрительно – надменно. Не сказала – выплюнула. И Лена заподозрила, что попала к врагу, к тому самому что несмотря на всю народную борьбу против чуждых элементов, как-то выжил и остался.

Девушка застыла, не зная, что делать. Расстрелять бы!… Но она мать, и дети рядом…

– Армия, говоришь? Ты откуда?

– Из Москвы, – сказала тихо. Взгляд на стакан молока – выпить бы, манит. Но нет – поперек ведь после оговора встанет. Ни крошки у врага больше Лена в рот не возьмет. Лучше от голода умереть, чем подачки от всяких антисоветских пропагандистов получать.

– Из столицы, – протянула. – Шибко много знашь, да, раз москвичка? А я вота по райцентрам да столицам не ездю, дома сижу и немало вижу. И слышала намедни, что война-то нами и начата.

Лена в шоке ресницами хлопнула, а слов не нашла:

– Что глядишь? Умный человек заходил, водицы испил и сказывал: наши это затеяли войну да бомбежку. Сам видел.

– Да как вы?!… Как?!… Зачем?! Вы головой-то подумайте! Вам враг наговорил, а вы верите?!

– Враг? Враг, – ложку в миску сунула. – А кто ж не враг у Советов?

– Пелагея! – попытался остановить жену мужчина. Даже ложкой по столу треснул, но глянула на него, как полбу дала, и Матвей притих, забыв, что собственно хотел.

– Вы антисоветский элемент! – в сердцах выплюнула Лена.

– Тебе лет сколь?

– Какая разница?! – еще годами упрекнет?!

Женщина вздохнула, взгляд спокойный был, даже сочувственный, почти как у сестры Нади, когда Лена до хрипа с подругами при ней обсуждала пятилетки в один год, достижения в экономике и строительство магистралей, политику партии и будущее советского народа.

– Послушай-ка меня, девочка, я баба жизнью битая и не со зла, а подобру тебе скажу – не суди сгоряча, чего не знаешь и глупости всякие из головы выкинь. В жизни все могёт быть. Жизнь она ж не комсомольское собрание, начхать ей на все постановления. Ты своей головой думать научись, а потом уж глазами на меня сверкай. Я к чему тебя спрашиваю – к тому что знаю, каково это бабе вровень с мужиками воевать. Не место тебе с ними. Их дело война, твое сторона. Обиходить там, постирать, накормить, раны перевязать – одно, а вот по лесам под пулями бегать – другое. Шмальнут и нет тебя, и вся твоя светлая да чистая душа комсомольская к Богу отойдет, ничего-то не увидев.

– Бога нет.

– Да ну? – хмыкнула. – Только ему все едино – есть он для тебя али нет. Не о том речь, ты слышишь ли меня? У меня девок пятеро, а где пять там и шестая не в укор будет. Но если ж тебе милей с солдатней тереться…

– Они не солдатня! – чуть не заплакала девушка: да что ж это такое?! Да как она смеет?!. – И я не трус! И нет ничего грязного в том, что мы все вместе! Вы сами грязная, противная, если думаете всякие гадости! По себе людей не судят!

И выскочила прочь из избы.

Николай у дверей стоял, во двор в щелку поглядывал, пока бойцы кушали. Заметил, как Лена пулей в огород пролетела и заподозрил неладное. Кивнул Саше:

– Присматривай.

А сам за девушкой сторожась двинулся.

Лена за домом в лопухах села, скрючилась, себя за плечи обняв. Слезы ее душили, а наружу никак не выходили. Всхлипывала, а глаза сухие, и оттого на душе настолько плохо, что выть хочется.

Тут Николай некстати появился, сел рядом, поглядывая на нее:

– Кто-то обидел?

Лена головой мотнула, всхлип сдерживая: еще не хватало свою слабость ему показывать. Тоже ведь девчонкой считает. Узнает, что хозяйка ей у себя остаться предложила, наверняка скажет: правильно, оставайся.

– Я не ребенок!

Мужчина бровь выгнул, взгляд теплый стал и чуть насмешливый:

– Нет? Нет…

Лена успокаиваться стала: если он ее взрослой считает, значит не так все плохо.

– Она вас «солдатней» называла и всякие гадости говорила. Она против Советской власти.

– Так сразу и против? Ты из-за этого расстроилась или из-за ее грязных намеков? А в чем грязь-то? Про первое ничего не скажу – не слышал, а судить сгоряча не привык. А второе… К чистому никакая грязь не прилипает, так и запомни. И плевать кто что там мелет, язык как известно, без костей: мели Емеля, твоя неделя.

– Она сплетни мерзкие собирает и пересказывает. А еще мужа на войну не отпускает, долг защитника для нее ничто. Сама в избе сидит и его к юбке пристегивает. Еще на меня набросилась, что мне не место с вами.

Николай посерьезнел: права тетечка, мудрая видно женщина.

– А ты что?

– Я с вами. От начала и до конца! Я не собираюсь, как некоторые, на печи сидеть!

"Девочка ты, девочка", – вздохнул. Ладонь потянулась по волосам ее погладить, но как поднялась, так и опустилась.

Затылком в сруб уперся и руки на коленях замком сложил, уставился в край неба за лопухами и полем.

– Знаешь, война это не только фронт, где все ясно и понятно: здесь ты, там враг. Война это… как бы тебе объяснить? Проверка на зрелость, причем каждого. Ты еще столько всего и всякого встретишь, что в конце концов и удивляться, и расстраиваться из-за пустяка разучишься. И тыл, дом, это не сиденье на печи, это работа, тяжелая, возможно еще тяжелее, чем с оружием управляться. Ведь армию, Лена, кормить надо, боеприпасами обеспечивать, обмундированием, техникой, а иначе много не навоюешь. И все это, пожалуй, главное, обеспечивают и будут обеспечивать вот такие как хозяйка женщины, простые и сильные. Хлеб из воздуха на стол не попадает, и человек на свет иначе, чем родившись, не появляется. А чтобы родился, нужен отец и мать. Мать больше, – покосился на нее: понимает ли?

Лена поняла, но по-своему. Взгляд нехорошим стал, с прищуром:

– Ты мне как она, пересидеть предлагаешь? Или может, обуза я вам?

Николай вздохнул:

– Знаешь, за что воюют?

– За Родину, за Сталина!

– За Родину, – кивнул. – А Родина что, по-твоему?

– Твоя страна!

– И всю страну знаешь? Про Тунгуску слышала?

Лена задумалась:

– А что там, ударная стройка?

– Нет, – улыбнулся. – Это речка в Сибири. Наша страна. Воевать за нее будешь?

– Да!

– Да. Но не в первую очередь, а в том числе. Потому что ничего ты о ней не знаешь. Не была никогда, и, в общем-то, ровно тебе на нее по одной простой причине – не сказал бы, ты о ней и не узнала.

Не понравился Лене разговор, чем-то беседу с Пелагеей напомнил. Насупилась:

– Тогда ты за что воюешь?

– За Родину. За свою мать и сестру, за друзей, за двор, в котором вырос, за детей, которых возможно не будет у меня, но они будут в принципе, есть. За их будущее. За тебя, – признался тише.

У девушки зрачки расширились. Смотрела в его глаза и понимала, что нужно отвернуться, стыдно вот так на него пялиться, а не могла.

– Есть вещи, за которые ты готов умереть, а есть вещи, на которые тебе все равно. И тут не столько воспитание, сколько стержень в человеке роль играет. Самое страшное это трусость и равнодушие, они друг другу на руку играют. Если заберутся в человека – все, кисель от него останется. Такой при любом порядке вольготно себя чувствовать будет, и выживет. Таких сейчас много вылезет.

– Давить таких надо!

– Всех слизняков не передавишь. Не стоит на них размениваться – нужно к своей цели идти и жить, как ты считаешь нужным, а не они.

– Собой пример подавать.

Мужчина плечами пожал: каждому свое.

– Людей много, и у каждого свое лицо, и своя правда. Не спеши того, кто свое, отличное от твоего мнения высказал, во враги записывать. Пелагея не враг, она помочь хочет. И права, предлагая тебе остаться. Она взрослая женщина и понимает, что тебя ждет, если ты с нами дальше пойдешь.

– Мы будем пробиваться к своим.

– Да. С боями. Перед нами не только угроза смерти стоять будет, но и плена. Голод, холод – об этом молчу, сама поняла уже. Взрослым мужчинам тяжело придется, а куда девочке? Пелагея спасает тебя, как может от смерти и грязи заслонить пытается.

– Значит, ты меня ребенком все-таки считаешь, – расстроилась. – Оставить хочешь.

– Не знаю, – признался с грустью. – Страшно тебя оставлять, но и с собой брать глупо.

У Лены улыбка сама на губы наползла: значит, она ему нравится. Нравится! – заколотилось сердце.

И губу прикусила, чтобы Николай счастливой улыбки не увидел, а в глазах бесенята озорничают, синь расплескивают яркую, бездонную и теплую.

Молчала, а в глазах все, что не высказано, сказалось.

И он молчал – к чему говорить. Все что надо на лице ее прочел, в глазах. Солнечно на душе стало, уютно, сладко. И горько.

Странный все-таки зверь человек. Вот ведь об одном думалось – до своих добраться, выжить, спать, есть хотелось. А тут ничего больше не надо, и войны будто вовсе нет. Так бы и сидел, на Лену смотрел.

Девушка голову склонила, смущаясь его взглядов и чувствуя, что сердце сейчас из груди выскочит от радости, странного поющего, окрыляющего состояния. Попыталась отвлечь Николая и себя.

– Пелагея стирать собралась… Вы там соберите, что вам надо.

Мужчина помолчал и вдруг взял ее за плечи, к себе развернул:

– Останься. Ты должна жить.

Она вскинула на него наивный, спокойный взгляд.

– Но ведь важно не где, а как.

Вот ведь сказала, как отрезала. И крыть нечем.

У Лены и грусть прошла, и обида со злостью на Пелагею растаяли. Мир вновь казался радужным, будущее светлым.

Она в дом пошла, а Николай к товарищам, о стирке объявлять. Понятно, что это проволочка, но они с Сашей решили уже, что пару дней в деревне останутся. Бойцам в себя прийти надо, раны подлечить, чуток хоть откормиться. А там марш-броски, ни на ранение, ни на отсутствие отдыха, тепла и пищи, скидок не будет.

Пока с Леной разговаривал, ребята махоркой разжились, дымили в удовольствие, самокрутку по кругу пуская.

– Откуда? – поинтересовался, жадно затягиваясь.

– Так из сельпо еще табачок, – затараторил Жихар. – Мой, значится, с того лета схоронен. Прибрала Пелагея, а он вишь и сгодился. Я это, товарищ лейтенант, поговорить с вами хотел. Молодь-то наша, что делать не знает, а горит у их. Ну и прослышали, деревня, однако, что мы здеся. Просятся с нами пробиваться, в армию, фрицев бить. Пелагея, жена-то моя, погнала их веником. Шибко она вредная бывает. Но все едино, раз пристали, уж не отстанут. Знаю их племя. А ребята добрые. Иван Ганусь, тракторист, комсомолец, парень хороший, не балабол какой. Дружки его: Павел да Петр Федосовы, близняшки, тоже не ухари какие-то, герои соцтруда, а не просто так. Они, было, уже сами подались, сложились, бердянки дедовы достали, а тут мы как на заказ. Ну и вот.

– С оружием, значит.

– А как же. По уму.

– Ладно. Передай, чтоб не болтали. Сегодня мы еще у твоей хозяйки хлеб поедим – солдатам раны подлечить надо, а завтра к ночи двинемся. Если фрицы планы не порежут. Пусть ребята наготове будут.

– Завтра, значит идем. Ага, – протянул чуть помрачнев. – Ага. Передам.

– Что еще у вас, рядовой Жихар? – напомнил мужчине о воинском долге и звании Санин.

– Да-а… Нет, ничего, товарищ лейтенант.

– А у меня есть. Карта нужна, рядовой.

– Эта какая?

– Карта местности. Может в сельсовете есть, у председателя. Спроси и достань.

– Так нет председателя. В область, говорят, двадцать первого уехал и по сю пору не возвернулся. Как канитель-то началась, мужики тоже в центр подались и нет их. А вот теперь и молодь рвется.

– Меня карта интересует.

– А радио, отец? – привстал Васечкин. – Работает или нет?

– Хм, так радио у нас сроду не работало. Деревня-то наша – бывшая заимка господ Хмелевских. Хмелькой так и кличут. Кто устанавливал, говорит – сигнал слабый, лес не дает ловить чей-то там. Обещались наладить, но пока как стояло без дела так и стоит. То зашипит да забулькает, то опять мертвое.

– Тьфу, ешкин кот, – разочарованно вздохнул Голушко.

– Карта, рядовой Жихар, – повторил Санин.

– Где взять-то? Сельсовет закрыт. У агронома были какие-то карты ге… гетезичные.

– Геодезические. Не то. Вскрой сельсовет. Документы все убрать, знамя спрятать. Карту местности – сюда.

– А?… Ладно, – встал. – Ну, пошел я.

Матвей ушел. Бойцы отсыпались на сене.

Дрозд и Санин с винтовками в обнимку за огородом сидели, местность обозревали, сменив часовых. Сашу в сон морило, то и дело носом клевал и от тычков друга просыпался. Коля и сам бы поспал в теньке после сытного обеда, но долг обязывает. Дай себе слабинку, засни, и как назло немцы явятся, устроят всей группе вечный сон. Нет уж, он лучше потерпит.

И опять Александра в бок легонько локтем ткнул:

– Не спи.

Тот зевнул, глаза потер:

– Не сплю.

И опять кемарить.

– Саня, сейчас в колодец суну, чтобы очнулся.

– Фыр-р… Эх дали б мне суток двое спокойно поспать! – зевнул опять. – Давай хоть поговорим, что ли?

– Угу, а еще покурим, анекдоты потравим и к девушке на свидание сбегаем, «караульный».

– Ну, ладно тебе.

– Ох, и разгильдяй ты, как тебя из академии не погнали?

– Как и тебя, – хмыкнул. – Ты что думаешь, наши соединения далеко? Долго топать до них будем?

– Не знаю, а предполагать можно что угодно.

– Мне кажется, со дня на день наши придут, столкнемся в дороге. Лишь бы нас за фрицев не приняли.

– Там разберемся.

– Слушай, сегодня какое число? Все дни перепутались.

– Вроде двадцать пятое…Или двадцать шестое?…

Николай приподнялся: послышалось или нет?

Нет – тарахтение.

– Немцы!

С Дроздова мигом и сон и лень спали, встрепенулся и огородом к сараю, подъем объявлять. Санин в дом:

Рядовой посреди хаты сидел, курил. Девочки в углу играли, а Пелагея и Лена ужин готовили.

– Жихар – карту! – с места в карьер, потребовал мужчина.

Матвей табачным дымом подавился, Лена картошку из рук выронила, побледнела:

– Немцы?

– Быстро! Мы уходим, рядовой!

– Вот и идите, а он остается! – постановила Пелагея. Матвей суетясь кипу карт со стола взял, передал лейтенанту. Лена в сенки кинулась.

– Ты куда, оглашенная?! Не ходи! – крикнула женщина.

– Приглядите за ней, – бросил Николай и во двор с картами, запихивая их под гимнастерку. Время тратить, чтобы отбить у жены мужа для воинской службы не было.

Пелагея что было из пищи в первый попавшийся под руку мешок запихала, за ним выскочила, мужа в дом отталкивая:

– Сиди, сказала!

Бойцы уже построились.

– Цепью, огородами к лесу! – объявил Николай.

– Ну ты-то куда, дура! – гаркнула на Лену Пелагея, сунула Густолапову мешок с провизией и попыталась девушку задержать. Но та отмахнулась и за бойцами ринулась.

– Спасибо, хозяйка, – бросил Николай, глянул на мужчину, что за спиной женщины стоял и слов достойных для него не нашел. Молча ушел.

До леса лопухами и полем пара минут быстрым темпом, а там уже залегли. Солдаты смотрели, как немцы в деревню входят, Николай карты сортировал, выискивая обычную с планом местности. Саша на Антона смотрел, а тот на Лену, щерясь.

– С нами, значит?

Та бы ответила, да почудилось в голосе мужчины что-то противное и с толку сбило – промолчала. Дрозд Перемыста за ворот пиджака к себе подтянул, на ухо шепнул что-то и у того улыбочка мигом с губ слетела, взгляд растерянным и серьезным стал.

– Дурка, – бросил, но больше глаза о девушку не мозолил.

Николай карту наконец нашел, развернул, рассматривая, и губы поджал: до ближайшего населенного пункта киселя хлебать и хлебать. И дилемма – Пинск или Барановичи? Отряд на развилке в аккурат находится – что туда, что сюда – одинаково. Эх, знать бы еще, где регулярные части стоят, в каком из означенных на карте населенных пунктов.

А по деревне уже фрицы маршировали, в дома как к себе заходили. Жителей со дворов выгоняли к сельсовету. И тихо было, ни одного вскрика, слова – только гортанная речь да стрекот моторов мотоциклов.

Странно это.

– Не рано ли мы ушли? – протянул Васечкин.

– Если бы нас нашли, было бы плохо всей деревне, а так может обойтись. К чему жителей, не оказавших сопротивление давить, – сказал рядовой Полунин.

– Так-то оно так, за укрывательство сбежавших военнопленных понятно бузу бы устроили, только чего они всех к сельсовету сгоняют?

– Новый порядок, наверное, объявят, – предположил Иван Летунов.

– Угу, и декларацию о правах зачитают, – хмыкнул Саша и на друга прищурился. – Глянем, чего они там затеяли?

Николай оглядел местность: справа можно незаметно переместиться и оказаться на пригорке, откуда небольшая площадь перед сельсоветом, как раз как на ладони. Смысла в передислокации он не видел, но с другой стороны, отчего бы не узнать, что происходит в деревне? Информация лишней не бывает.

Решено.

– По одному, вон на тот пригорок, – приказал. И перехватил Лену, что вперед солдат полезла:

– Какого ж ты?…

И смолк – взгляд у девушки тоскливый и сумрачный. Пенять бесполезно.

Подтолкнул за рядовым Лучинным, сам цепь замкнул.

На новом месте почти всю деревню видно.

– Как в кинотеатре, – сказал рядовой Голушко и брови кустистые на переносице свел, пытаясь услышать, что там офицерский чин балаболит.

Начищенный, аккуратненький, в блестящем плаще стоял тот, ноги расставив и руки за спиной сложив. Толпу сельчан рассматривал через пенсне. Бабы, дети, парни, старики жались друг к другу, окруженные фрицами, молчали.