Текст книги "Заколдованная палата"

Автор книги: Раиса Торбан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

– Нам теперь все равно, – басил Фредик. – Мы – люди конченные, пропащие…

– К нам подход нужен! Индивидуальный подход! – явно передразнивал кого-то Валера.

– Ах, стервецы, – отец покачал головой и в наброшенном ему на плечи халате вошел в изолятор.

– Папа! – почему-то упавшим голосом вскрикнул Валерочка.

– Здорово, сынок…

Фредик, раскрыв рот, застыл от изумления. Дверь плотно закрылась. О чем они говорили – никто не слышал. Но все видели, как после тихого вначале разговора, затем горячих споров и, наконец, всхлипываний, похожих на лай охрипшей собаки, Фредик в трусах и тапочках на босу ногу вышел из изолятора с невидящим взором.

Обычно он в два прыжка «брал» лестницу, ведущую наверх, к их палате. Но сейчас она ему показалась необыкновенно крутой и трудной.

Валерочкин отец начал разговор с Фредика. И не стал читать ему «мораль», как это делали другие и чего терпеть не мог Фредик.

Он почувствовал доверие к этому человеку и понемногу рассказал все. И про шкурки…

Товарищ Гречишников слушал Фредика и смотрел на него пристально, не отрывая глаз. Фредик не смог выдержать его взгляда. Опустил голову и заревел, как девчонка.

– Хорошо, если у человека есть совесть! – сказал Валерочкин папа, – я понимаю, трудно признаваться в своей вине и особенно в подлости, и особенно в такой! А Митя спас тебе жизнь…

Они еще долго говорили. Никогда и никто так не говорил с ним, Фредиком. И вот Фредик должен пойти к Мите. До чего же крутая лестница… И как трудно начать этот разговор! К счастью, Митя был в палате один.

– Лежишь? – хрипло спросил его Фредик.

– Лежу, входи…

– А Сашка где?

– На консультации у профессоров…

Фредик присел на кровать подле Мити.

– Знаешь, я заниматься решил, письменным русским.

– Пожалуйста, – удивился и обрадовался Митя, – только вот не совсем удобно. Ты в одних трусах, без тетради, без книжек…

– Сегодня и так ладно, – как-то странно сказал Фредик. Вскочил, забегал по комнате. Опять сел. Сжал голову руками.

Митя ни разу не видел Фредика в таком состоянии.

– Я у тебя возьму, – Фредик вдруг вырвал страничку из Митиной тетради.

Мите было немного жаль испорченную тетрадь, но он ничего не сказал.

– Ну ладно, я буду тебе диктовать, а ты пиши, – предложил Митя.

– Нет, – сказал Фредик. – Я буду писать, а ты меня поправляй!

– Хорошо, пусть будет по-твоему…

Фредик, красный, взволнованный, закусив губу, что-то быстро написал.

«Я – хам», – прочел Митя. – Правильно написал?

– Правильно.

Фредик взял листок и снова что-то быстро нацарапал.

– «Я с выня», – прочел Митя и сказал, теряясь: – Три ошибки.

– Безо всяких ошибок! Это я написал правильно.

Он вырвал у Мити листок и размашисто написал еще кое-что.

«Я…» – дальше шло такое, что ни читать, ни произносить – нельзя…

– Зачем ты так про себя, – мягко упрекнул его Митя, – я никогда о тебе так худо не думал.

– Не думал! – неожиданно высоким голосом крикнул Фредик. – А я – такой. Я тебе сейчас докажу, кто я… – Он вырвал из-под Мити подушку и сунул руку в наволочку… Шкурок не было… Фредик вскочил, принялся лихорадочно ощупывать подушку, сдернул наволочку, разорвал наперник и стал из него выбрасывать горстями пух и перо, наконец, вытряхнул все содержимое наперника в воздух.

– Ты с ума сошел?! – пытался остановить его Митя, но не мог подняться с постели.

– Значит, ты взял их?

– Кого?

– Ну, эти дырки!

– Какие дырки? – удивился Митя.

– Ну эти, тьфу, норки?! – вид у Фредика был безумный.

– Что ты прешь? Я ничего не брал.

– Врешь, я сам затолкал их к тебе в наволочку, со зла…

Митя все понял и побледнел.

– Так это ты сделал, гад?

– Я… – весь сжался, сидя на полу, Фредик.

Митю начала бить мелкая дрожь.

– Ну, ударь меня, ударь по морде! Я со зла, из-за Ляльки, – Фредик подполз к нему на коленях.

Митя размахнулся и ударил его.

– Бей еще, я виноват, бей…

– Гад ты такой, – выдохнул Митя. – А меня вором посчитали, в кабинете срамили. Я с такого позору хотел убиться… а после уж Светлана Ивановна сказала, что вор сознался.

– Я ей не сознавался, – Фредик вскочил.

– Тогда кто же?

Весь в пуху и перьях Фредик ворвался в кабинет к главному врачу.

– Надежда Сергеевна! Светлана Ивановна! Я должен вам сказать… признаться… Митя – не виноват, и тот, другой, это я. Все – я… – и Фредик закрыл лицо руками.

Творилось что-то непонятное. Не успела няня Маша поймать на мокрый веник пух, разметавшийся по палате, как стремительно ворвалась Светлана Ивановна. Пух снова взвился в воздух. Светлана Ивановна целовала Митю, приговаривая после каждого поцелуя: «Милый! Дорогой! – Затем Светлана Ивановна схватила за талию няню Машу. И вместе с нею, веником и перьями закружилась по палате.

– Не ошиблась я, не ошиблась! – смеялась и радовалась Светлана Ивановна.

Она легко, как птичка, выпорхнула из палаты. Няня Маша, вся в пуху с головы до ног, мелко крестилась.

– Ужасти, святой крест! И что же это такое деется!? И все в этой палате. Не иначе, как заколдованная.

– Ида! Марксида! Где ты? – радостно звенел по коридору голос Светланы Ивановны.

– Я здесь, – вышла из своей палаты Ида, сдержанная и сумрачная за последнее время.

– Ида, девочка моя, – обняла ее Светлана Ивановна, – сколько ты перестрадала, я все знаю… Фредик сознался…. Я все, все поняла… Твой детдом может гордиться своей воспитанницей!

Ида уткнулась в плечо Светланы Ивановны. Воспитательница молча и нежно гладила ее черные вьющиеся волосы.

Успокоившись, Ида попросила:

– Только Мите ничего не надо говорить.

ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ

 МИТИН ВЕЛОСИПЕД

Неприятная беседа Валерочки с отцом продолжалась. Трудно сказать, кто из них был сильнее расстроен.

Вдруг в изолятор вкатилась «Химия». Отец Валерочки встал, извинился перед нею за беспокойство, которое ей доставили ребята, и попросил вернуть ему велосипед.

«Химия» расцвела.

– Ну вот и хорошо. Недоразумение с Валерочкой уладилось. Он – чудный мальчик, собственно говоря, он в этой истории не виноват, не браните его. Это затеял Улыбин, отпетый хулиган, лодырь, безнадзорный парень. Не могу понять, зачем только таких принимают в санаторий…

– Но деньги из вашей шкатулочки украл все же мой сын. Кто из вас их взял? – жестко спросил отец.

– Я, – покраснев, ответил Валерочка и опустил голову.

– Он больше не будет, не будет… Он хороший мальчик, – погладила Валеру по голове «Химия». И выкатилась из палаты. Вместо нее появилась Минна Эриковна.

– Это мой больной, – сладенько улыбаясь, сказала она Гречишникову и обняла Валерочку.

– Как подвинулось лечение? – сухо спросил отец. – Меня интересует, может ли сын заниматься спортом, выполнять физическую работу?

– Какую?

– Ну хотя бы копать землю, носить кирпичи, рубить дрова. Делать все, на что требуется физическая сила.

– Тяжелую – нет, не может… Валерочке не понравились грязи… он пропускал процедуры, мало работал на снарядах, уклонялся от массажа.

– А зачем мне делать тяжелую работу, – подал голос Валера. – Ведь мама давно решила, что я буду дипломатом… Она заочно устроила меня в мастерскую художественного слова – учиться красиво говорить.

Отец без улыбки взглянул на него.

– Пойдем-ка лучше к Мите, ты, я вижу, все еще ничего не понял…

Минна Эриковна взялась их проводить, хотя Валера и без нее прекрасно знал дорогу в свою палату.

Митя сначала смущался и на вопросы Гречишникова отвечал, односложно, но постепенно они разговорились. Мите понравился Валерочкин отец. Совсем, совсем простой человек. Незаметно Митя рассказал ему и про своих ребятишек, и про тетку Варьку с дядей Антипом, и про то, что его отец был танкистом…

– Я сам командовал во время войны танковым корпусом… В какой части служил твой отец?

– В Н-ской части…

– Так это же у меня?!

– Мой отец имел орден Отечественной войны, – с гордостью сказал Митя, – но он никогда не рассказывал, за что его получил. Бывало спросим: пап, за что тебе орден дали? Расскажи! – А он отвечает:

– Сам не знаю… воевал как все.

Гречишников внимательно слушал Митю, приглядывался к нему. В памяти возникал облик очень похожего на Митю, дорогого ему человека, и теплое чувство к мальчику росло.

В палату вкатились велосипед и «Химия».

– Получите вашу собственность, – расплылась в улыбке сестра-хозяйка. За ее спиной стоял Фредик.

– Этот велосипед принадлежит Мите, – сказал отец Валеры.

– Нет, нет, я не возьму, – запротестовал Митя. Он уже знал, как этот велосипед был приобретен…

– Не волнуйся. Я разрешил Валере потратить эти деньги на велосипед, – сказал Гречишников и кивнул ребятам.

Валерочка и Фредик одновременно схватились за велосипед и подкатили его к Митиной кровати:

– Митя! Прими наш скромный подарок!!!

– Спасибо… – еле слышно произнес Митя.

ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ

ПРОЩАЙТЕ, КАРЛОВЫ ВАРЫ!

Все бросились в десятую палату – с Лялей истерика. Прибежала Минна Эриковна.

– Что, что случилось?

Ляля трагически протянула Минне Эриковне письмо. Вот что писала Ляле мать:

«Дорогая моя доченька! У нас новость. В связи с сокращением вооруженных сил в СССР отца демобилизовали. Ты знаешь, он не имеет мирной специальности. Ему предложили учиться заочно и работать. Не можешь себе представить, как я расстроена. Он решил заняться сельским хозяйством, переехать в деревню. Ездил недавно в какой-то дальний район, выбрал себе отсталый свиносовхоз. Вернулся оттуда на себя непохожий. Говорит, что свиньи там грязные, тощие, голодные. Так это оставить нельзя. И он не пожалеет трудов, чтобы этот свиносовхоз сделать передовым…

А мне приказано московскую квартиру сдать, лишние вещи, стильную мебель и картины, ну знаешь те, что у тебя в комнате, продать.

Папа говорит, что эти абстрактные картины – бездарная мазня, а на этих стульчиках нельзя сидеть нормальному человеку. Скоро я заеду за тобой и мы вместе отправимся к нему, к свиньям… Прощай, Карловы Вары.

Твоя бедная страдалица-мама».

В конверте лежала еще маленькая записка от папы.

«…Я надеюсь, моя дорогая доченька, что ты хорошо подлечилась. Жду вас с мамой к себе в свиносовхоз. Будете мне помогать. А к осени подумаем всерьез, какую тебе выбрать специальность. Не горюй!..

Любящий папа».

Легко сказать: «Не горюй!» – Ляля вдруг схватила свой чемодан, начала перебирать свои наряды. Где же теперь она будет все носить?

В палату влетел Леня, размахивая над головой большим и красивым конвертом.

– Вот что получил Митя! Читайте! – ликовал Леня. – Читайте! Он разрешил мне показать ребятам.

Марксида осторожно вынула из конверта бумаги. Это были: пригласительный билет на съезд юных животноводов в Москве, путевка в Артек и благодарность от колхоза «за добросовестный, хозяйский выпас поросят-отъемышей в его родном колхозе».

Все побежали в палату к Мите.

Ляля осталась одна. Никогда еще она не чувствовала себя такой несчастной.

Машинально Ляля заглянула в зеркало и вздохнула: «Ах, какая же я противная: нос распух, глаза красные, как у кролика, волосы разметались, бант измялся, съехал на ухо. Смотреть тошно!»

Фредик вошел в палату, оглянулся по сторонам и, убедившись, что, кроме них двоих, в палате никого нет, – подошел к Ляле. Он вытащил из-за пазухи шкурки и бросил их Ляле на колени.

– На, возьми, эти, как их, лазейки, тьфу, норки, а мне отдай мое письмо, то…

– Я его порвала и выбросила, – смущенно ответила Ляля.

Фредик мрачно натянул кепку до самых ушей.

– Раз так, прощай, гусь свинье не товарищ!

ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ

ПОМНИТЬ БУДЕМ, НЕ ЗАБУДЕМ

Наступил день разлуки. Это особенный день. Ребята торопливо связывают и укладывают в портфели учебники, сдают воспитательницам санаторные игры и книги. Все бегают. Одни – из палат в камеру хранения. Другие – из камеры хранения в палаты. Ребята, которые все сдали, стоят у открытых настежь окон, ждут автобусов. То и дело раздается радостный возглас: «За тобой приехали!» И все вместе бегут в вестибюль встречать прибывших родителей.

В этот день у детей и взрослых подозрительно краснеют глаза, и носовые платки украдкой, чтоб никто не видел, смахивают непрошенную слезу. И все друг друга уговаривают: «Ну, не надо расстраиваться, ведь уезжаешь домой, хорошо…» Конечно, дома – хорошо… Но за три месяца все привыкли друг к другу. Юные сердца связали нити дружбы, товарищества, а иногда и других чувств, не всегда понятных тем, кто их испытывает.

Первой уезжает Рая. За нею приехал папа и еще один человек. Он слушал Раину игру на рояле, и после весь санаторий узнал, что Рая будет учиться в музыкальной школе.

Светлана Ивановна показала этому же человеку Митины рисунки. Он внимательно рассматривал их.

– У мальчика большие способности, – сказал он. – Трубин может вырасти в большого художника. – И взял рисунки с собой в Москву.

А Мите пришлось остаться в санатории.

– Вот встанешь на ноги, а осенью покатишь в Артек «на бархатный сезон», – утешает его Светлана Ивановна. Митя улыбается, но ему грустно. Ему хочется домой.

Проститься с Митей перед отъездом пришли все ребята, кроме Ляли. Ей мама привезла светлое весеннее пальто и красивую шляпку. В палате слышно, как внизу Лялина мама ссорится с сестрой-хозяйкой, упрекая ее в том, что белье Лялино плохо выглажено и недостает одной черной атласной ленты…

– Отдайте мне ленту, – требует мама.

Чтобы не слышать их голосов, Марксида решила прикрыть дверь палаты № 5 и выглянула в коридор. На лестничной площадке перед трюмо Ляля примеряла свою модную шляпку.

– Идет? – любуясь собой, спросила она Иду.

– Очень! Все свиньи вашего совхоза захрюкают от восторга, когда увидят тебя в этой шляпке. Ты обязательно надевай ее каждый раз, когда пойдешь чистить свинарник! – и Марксида плотно захлопнула дверь перед носом Ляли.

Леня повис на шее у Мити, не стесняясь, плачет навзрыд.

– Ну будет тебе, будет, довольно, – уговаривают его взволнованные ребята.

Саша предлагает:

– Давайте, ребята, напоследок, споем нашу любимую, солдатскую. Из палаты номер пять понеслась песня:

О подружке моей чернобровой

Знают все в нашей роте стрелковой…

– четко выводил Саша, одним уголком глаза поглядывая на Иду. Она знала, что Саша поет про нее.

Знала и о том, что Саша никогда не будет шагать в «роте стрелковой», и ей было жалко его.

Ида не пела, не могла петь. Только руки ее скатывали в трубочку и опять раскатывали красивую открытку, которую она принесла с собой.

Никто этого не замечал. И Марксида – тоже. А песня – летела, мчалась… как поезд…

…Застучали по рельсам колеса,

Ты рукой мне махнула с откоса.

Ширь степная,

Даль без края,

Даль без кра-а-я,

Даль без кра-а-я…

Широко распахнулись двери. В палату вошли Сашина мама, Светлана Ивановна и няни.

– Сашенька, нам пора. Ида и Леня поедут вместе с нами до Москвы.

– Вот хорошо! – вырвалось у Саши.

– А в Москве Ида пересядет на другой поезд. У нее – другая дорога…

Все засуетились. Начали прощаться с Митей и друг с другом, обменивались адресами, пожеланиями.

– Как взрослые, – усмехнулась Сашина мама.

– Разве мы еще дети? – спросил Саша.

– Для нас – вы всегда дети, – солидно ответила ему Светлана Ивановна.

– Мой адрес: Евпатория – ревматический санаторий. Пишите, не забывайте, – просил Саша. – Я там буду до тех пор, пока не поправлюсь… И прямо из санатория поступлю в университет.

– Святой крест! Куда махнул, – удивилась няня Маша.

– Правда, мамочка? – спросил Саша.

– Правда, – не очень уверенно подтвердила мать.

Ида замешкалась у двери.

– Вот мой адрес… пиши… – протянула она измятую трубочку Мите. И оба удивленно рассмеялись. Ида постояла немного. Ей, видимо, хотелось что-то сказать Мите, очень важное… И не хватило духу. Наконец Ида решительно тряхнула своей шевелюрой и… ничего не сказала.

Митя протянул ей листочек из альбома. Рисунок карандашом. Марксида узнала себя.

– Очень похоже, – зарделась она и своей авторучкой торопливо написала на листке: «Дорогому Мите, от Иды Котляр. На долгую, вечную память». – А ты мне пришли автопортрет. – Он кивнул головой.

– Ида-а… Мы тебя ждем, скорей! Опаздываем на поезд, – донесся в окно голос Саши и рокот включенного мотора…

– До свидания! – Ида выбежала из палаты.

Митя поднялся на подоконник и выглянул. Автобус, полный маленьких и взрослых пассажиров, тронулся… Ему замахали десятки ребячьих рук.

Мелькнуло лицо какой-то хорошенькой девочки с золотыми волосами. Ах! Это Ляля… Он не сразу узнал ее в новом наряде. А вон алеет красная шапочка с помпоном. Это – Ида. Она смотрит на него, не отрывая глаз. Но Мите не видно, что эти глаза полны слез…

Автобус плавно выкатился из ограды и свернул на большую дорогу к вокзалу. Ребята снова запели свою любимую песню. Пели они с какой-то лихой удалью, скрытой тоской.

…Помнить буду,

Не забуду,

Не забу-уду,

Не забу-уду…

Песня умчалась вместе с автобусом.

– Уехали, – сказал вслух Митя, спустился с подоконника на кровать и огляделся. Пусто. Свободны кровати, убранные наспех. Открыты тумбочки. Кем-то забыта на столе старая тетрадка и рассыпан зубной порошок…

В палату неожиданно вошли «Химия», Захар Нилыч и Анна Тихоновна. Они пересчитали все одеяла, простыни, наволочки и полотенца. Анна Тихоновна аккуратно записала все это в новую толстую книгу.

Вслед за ними в палату заявился Фредик, проводивший автобус.

– Что, отработались? – ехидно спросил он «Химию». Она сделалась красной, как помидор.

– Ухожу по собственному желанию…

– «Чиста, как кристалл!» – рассмеялся ей в лицо Фредик и развалился в кресле.

– Федя, к обеду не опаздывай, – бросила ему на ходу Анна Тихоновна.

– Ладно…

Когда они все вышли, Фредик протянул Мите свою лапищу:

– Ну, давай пять.

– Уходишь?

– Ухожу…

– А жить, как будешь? Может ко мне, а? Крыша есть, работа найдется, учиться будешь по вечерам…

– Спасибо, Анна Тихоновна берет меня к себе, за сына. Человеком грозится сделать, – усмехнулся Фредик.

Митя подумал.

– Трудновато ей будет, мало получает…

– А я что ж, по-твоему, дармоедом сяду ей на шею? – встрепенулся Фредик. – Иван Иванович взял меня к себе подручным, на четверть ставки, пятнадцать рублей положил спервоначала. Помогать буду ему, строгать, красить… Прокормимся…

– А после каникул что будешь делать?

– Иван Иванович и Захар Нилыч со своим дружком, мастером одним, договорились. Тот обещал принять меня в ученики на столяра, в «Резервы», Одежа, койка, еда – все ихнее. Подходяще… и учиться вечером обязательно, до восьмого класса буду учиться, хошь – не хошь – надо…

В необычной тишине, наступившей после отъезда детей, снизу, из бельевой, явственно донеслось:

– Я здесь двадцать лет работаю… у меня хоть бы порошина пропала…

– Тебе привет от Марксиды, большой, – не глядя на Митю, как будто просто так, сказал Фредик.

– Да-а! – задумчиво протянул Митя, хорошая дивчина….

– Настоящая! – с жаром подтвердил Фредик. – Ты знаешь, ведь это она взяла на себя кражу. Тебя выручила…

– Неужто?

– Да… И не велела тебе говорить… Я сам сразу не поверил. А потом все выведал.

– Ах, Ида, Ида, – тихонько, про себя, сказал потрясенный Митя. – А я ничего-то не знал. Ну, дурень, дурень.

Митя отвернулся к окну.

– Не расстраивайся, – дотронулся до его плеча Фредик. – Напиши ей, а я пойду, мне пора…

Митя крепко обнял его.

[1] «Дизовка» – дезокамера, употреблявшаяся для дезинфекции одежды в военное время.