Текст книги "Советы пана Куки"

Автор книги: Радек Кнапп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

– Служба начнется через полчаса, – сказал он.

– У меня послание от пана Куки, – сказал я.

Я собирался быстренько все ему передать и топать дальше. Мне было чем заняться. Кроме того, ярмарочный балаган вокруг действовал мне на нервы.

Священник смерил меня взглядом с ног до головы и сделал приглашающий жест:

– Если так, вам непременно следует войти.

В его комнате было довольно уютно. Там стояла кровать, которой, очевидно, не пользовались, и огромный письменный стол – над ним висело распятие. Священник уселся и предложил стул мне. Но я достаточно насиделся и теперь предпочел постоять.

– Так что же просил передать пан Кука? – спросил он.

– Он просил передать привет и сказать, что пакет давно прибыл.

Выражение лица священника вдруг изменилось. Если до сих пор он смотрел на меня просто дружелюбно, то теперь взгляд стал сияющим. До сих пор мне ни разу не приходилось видеть духовное лицо до такой степени довольным. А это кое-что значит. Ведь одно время я работал церковным служкой и священников повидал в жизни больше, чем любой другой нормальный человек.

– Хорошая новость, – сказал он. – Может, все-таки присядете?

– Спасибо. В данный момент мне меньше всего на свете хочется сидеть.

– Ну как угодно. И где же пакет?

Я пожал плечами.

– Откуда мне знать? Об этом пан Кука ничего мне не сказал.

Священник все еще улыбался.

– Кука должен был передать его вам. Таков уговор.

– Сожалею. Кроме этих слов, он ничего не передавал.

Священник сложил руки, будто для молитвы.

– Вспомните, пожалуйста. Он совсем ничего вам не давал? Совсем-совсем?

– Ничего. Абсолютно. Только талисман.

– Можно взглянуть?

– Допотопная зажигалка. К тому же не работает.

– И все-таки можно взглянуть?

Я достал из сумки зажигалку и через стол протянул ему. Он взял ее в руки, повернул к свету и принялся разбирать. С поразительной для священника сноровкой. Я едва успевал следить. Вдруг из зажигалки выскочил небольшой металлический кругляшок. Священник спрятал его в ящик стола и снова собрал зажигалку.

– Возьмите, она как новая, – и он через стол вернул ее мне.

– Минутку, – сказал я. – По-моему, там что-то было.

Я ясно видел, как что-то оттуда выпало.

Священник махнул рукой.

– Не стоит и говорить. Небольшой сувенир для католической церкви.

– На сувенир как-то мало похоже. Что это было, черт возьми?

Я был вне себя. Что я провез через границу? Десять граммов плутония?

– Ладно, придется раскрыть секрет, а то юношу хватит удар прямо у меня в кабинете, – сказал он. – Всего лишь монетка. И она не стоит того шума, который вы поднимаете.

– Почему же пан Кука ничего мне не сказал?

– Не хотел, чтобы вы нервничали на границе. И так все только и говорят о том, какие там кипят страсти.

Я взял зажигалку и осмотрел ее со всех сторон. В голове вертелся один вопрос. Он не имел отношения ни к границе, ни к подарку пана Куки. Я посмотрел священнику в глаза так испытующе, как только можно глядеть в глаза священнику, и спросил:

– Значит, в Вене я оказался именно из-за этой монетки? Все было подстроено паном Кукой лишь для того, чтобы я переправил ее вам?

– Ну не надо драматизировать, это уж слишком, вам не кажется? Насколько я знаю, вы сами никак не могли решить, куда ехать.

– И откуда же вы это знаете?

– В католической церкви тоже есть телефоны, – он несколько смущенно улыбнулся. – Я понимаю, конечно, что, с вашей точки зрения, ситуация несколько не соответствует моральным нормам. Но не надо слишком плохо думать о пане Куке. Вам, например, известно, что до распада соцлагеря он был одним из лучших шахматистов в стране? У него был собственный шахматный клуб, его уважали. Он всегда носил галстук-бабочку, ходил с тростью. Во время известных событий он сперва лишился клуба, потом бабочки и наконец продал трость. Если бы у него не осталось коллекции старинных монет и возможности время от времени передавать ту или иную из них мне, он давно бы оказался на улице. Того, что вы привезли, хватит ему еще на несколько месяцев спокойной жизни. С этих позиций ваш поступок выглядит вполне добродетельным. Я благодарю вас и уверен, что пан Кука также преисполнен признательности.

Я был по-настоящему рад, что по поводу столь добродетельного поступка мне не пришлось объясняться с таможенником. Сам-то доблестный офицер, без сомнения, был католиком, но вот действовала ли в духе католической церкви его рука? Хотя если священник этого не понимает, то никогда и не поймет. В следующий раз, прежде чем положить в карман подарок пана Куки, я разберу его по частям и рассмотрю под микроскопом. Я глубоко вздохнул, сделав вид, что побежден его доводами, и сменил тему.

– Вы случайно не знаете гостиницу «Четыре времени года»? Ее посоветовал мне ваш друг пан Кука.

– О, это совсем близко, – он показал рукой на стену, где висело распятие. – Через улицу.

– Но там ведь только какой-то дворец. Я из автобуса видел.

– Ну да, Бельведер.

– И там же отель «Четыре времени года»? Пан Кука говорил, он очень дешевый.

– И это верно. Дворец окружен парком. В западной части парка имеется фонтан с четырьмя статуями, символизирующими времена года. Позади него за живой изгородью скамейка. Ее-то и имел в виду пан Кука.

Ноги у меня подкосились, я чуть не сел прямо на пол. Это уж слишком. Все, что наговорил мне этот мошенник, каким-то образом превращалось в полную противоположность. «Мечта путешественника» – в опрокинутый холодильник, талисман – в контрабандный контейнер, гостиница «Четыре времени года» – в парковую скамью.

– То есть пан Кука полагает, я должен ночевать под открытым небом? – совершенно обескураженно спросил я.

– Сейчас лето. Вы молоды и здоровы. Почему бы нет?

– Нет, это невозможно! Сейчас же пойду в нормальную гостиницу или общежитие.

– Надеюсь, у вас хватит денег. Ночь в гостинице стоит около тысячи шиллингов, а общежития переполнены, потому что как раз в эти дни студенты со всего мира съехались сюда на гитарный концерт, организованный католической церковью. Это я знаю из первых рук, – он указал на себя, имея, видимо, в виду, что именно его руки и были в данном случае первыми.

Впечатляюще. Жаль только, мне было не до смеху. До сих пор только один раз мне пришлось спать под открытым небом, и всю ночь я не сомкнул глаз. Все время высматривал поблизости ночную живность: крыс, ежей, муравьев. А в Вене нельзя упускать из виду еще и полицейских. Они, уж конечно, охотятся за туристами вроде меня.

Должно быть, на лице у меня отразились все эти опасения, потому что священник покивал головой и сказал:

– Не волнуйтесь. Скамейка надежно укрыта от глаз. Пан Кука спал на ней целый месяц, и ни одна живая душа его не засекла. Кроме того, по ночам Бельведер закрыт. Вы будете там в полном одиночестве. Можете бегать голышом по всему парку. А летние ночи в Вене гораздо теплее, чем у вас дома. Когда выпадает особенно душная ночь, мне и самому хочется перейти дорогу и провести ее на природе, под отрытым небом. Особенно летом. К сожалению, не могу себе этого позволить. Все-таки священник. Какой пример подал бы я своей пастве?

Я указал за окно, на торговцев.

– Под своей паствой вы имеете в виду мужчин в свитерах из овечьей шерсти? И где же они ночуют? В овчарне? – не смог удержаться я. Ведь за последние пять минут выяснилось, что пан Кука облапошил меня как минимум дважды.

Священник пропустил замечание мимо ушей. Казалось, он даже обрадовался. Теперь он мог с чистой совестью со мной распрощаться.

– А вы попробуйте на одну ночь, потом решите. Ну если это все, – он посмотрел на часы, – то я бы хотел побыть один: скоро начнется служба, а мне еще надо принять душ. Хотите узнать еще что-нибудь про Вену?

– Нет, спасибо. Теперь, пожалуй, я буду добывать информацию самостоятельно.

– Тогда не смею задерживать. Скоро закроют ворота Бельведера. Вам лучше поторопиться.

Он пошел к дверям. Я с рюкзаком на спине пошел следом, стараясь двигаться как можно быстрее.

Когда я уже был на улице, он, стоя в дверях, сказал вдруг странную вещь:

– Похоже, талисман вас разочаровал. Однако не выбрасывайте его. Вы еще скажете пану Куке спасибо. Да, чуть не забыл самое главное: добро пожаловать в Вену, молодой человек.

И тут он сделал то, чего духовные лица не делают никогда: протянул мне руку. Мягкую и потную, Совершенно не похожую на руку таможенника. Да уж, он оказался психологом, что для священников вообще-то не характерно. Я и в самом деле хотел при первой же возможности избавиться от зажигалки. Просто из чувства мести, А он пресек мое поползновение.

7

Я вошел в парк со странным чувством: а вдруг здесь все-таки есть что-нибудь наподобие подземного гаража. Я уже не доверял никому, кто хоть каким-то образом был связан с паном Кукой. На сей раз, однако, я испытал приятное удивление.

Бельведер оказался не просто парком, а настоящим туристическим раем с аллеями и огромным дворцом. Здесь и вправду было на что посмотреть: посетители только головами вертели.

Я дождался восьми вечера. Старик-сторож выпроводил последних туристов и запер ворота. Потом скрылся в сторожке и больше не показывался. Тогда я приступил к поискам гостиницы «Четыре времени года» и с огромным трудом обнаружил ее в самом отдаленном уголке парка. Хороший знак. Тот, кто не знает о ее существовании, никогда на нее не наткнется. Скамейка закрыта плющом и со всех сторон окружена живой изгородью. Невольно возникла мысль, не пан ли Кука посадил все эти растения? Дорожки, которые вели к скамейке, были посыпаны гравием, и непрошеного гостя слышно было метров за двадцать, не меньше. Поблизости рос и очень густой кустарник, именно в него я запихнул рюкзак. Он исчез бесследно, и когда чуть позже мне понадобилась зубная щетка, я с трудом отыскал его. Заросли оказались достаточно вместительными, как хороший встроенный шкаф.

Потом я вытащил спальный мешок и разложил на скамейке головой к Востоку. Вовсе не потому, что я из Восточного блока. Просто я всегда сплю головой в эту сторону. Я прилег, чтобы прочувствовать, каково это – спать на скамейке, и понял, что западные скамейки не чета нашим. Наши начинают скрипеть и качаться, стоит на них посмотреть, а эта была основательной и прочной, как металлическая кровать. Только вот надпись на спинке слегка раздражала. Лежа на правом боку, я неизменно натыкался на нее глазами: «Собственность города Вены». Оставалось надеяться, что слишком серьезного воздействия на мою психику эти слова не окажут. Стоило повернуться на левый бок, и перед глазами открывался чудесный вид на Бельведер. Подсвеченный со всех сторон прожекторами, дворец казался сказочным замком. Впервые помянул я пана Куку не самыми плохими словами. Вид и в самом деле едва ли не лучший во всем городе, что хоть в какой-то мере оправдывает ночевку под открытым небом.

Когда стемнело, я подошел к фонтану, чтобы попытаться рассмотреть скульптуры. И в самом деле, четыре женщины, а на бортике стоял еще маленький Амурчик, вот уже триста лет писавший водой в одно и то же место. Попробовав воду на вкус, я обнаружил, что она во много раз лучше той, что течет у нас из-под крана.

Я подошел к бортику. Мраморные статуи были вполне во вкусе моего деда. Молодые девушки примерно моего возраста, обнаженные. Догадаться, какая из них какое время года представляет, можно было только по прическам. У Осени в волосах была виноградная лоза, у Весны – цветы, ну и так далее. Все они стояли, чуть склонив головы и уперев одну руку в бок, словно пытаясь удержать равновесие на скользком полу.

И вдруг я повел себя, мягко говоря, странно. Закатал брюки до колен и вошел в воду. Вода оказалась на удивление теплой. По воде я прошлепал к Осени – она была ближе всех – и приник щекой к ее животу, еще теплому от солнца. Тепло проникло в меня, и злость на пана Куку начала постепенно рассеиваться. Черт с ним, пусть это он подговорил меня ехать именно в Вену, все равно мое путешествие имеет и какой-то иной смысл. Да, пока что мне не известный. Я знал, что приехал сюда не только для того, чтобы передать священнику старинную монету. Не только для этого. И у меня есть еще два месяца – вполне достаточно, чтобы произошло много всего.

Тут я заметил, что на дне фонтана в лунном свете сверкают сотни точек. Поначалу я было подумал, что в воде отражаются звезды, но оказалось, это монеты, брошенные в воду туристами. Каждая монета – турист. По старинному поверью, это приносит счастье. Все дно сверкало, как маленькая Вселенная. А ведь я оказался в лучшем положении, чем эти туристы. Удачу мне обеспечивала зажигалка. Монета же принесла одни неприятности и теперь осталась в католической церкви.

8

Я так и остался в «Четырех временах года». Отложив на неделю поиски работы, решил поначалу побыть просто туристом. Правда, у меня не было видеокамеры «Сони», фирменной куртки и темных очков, и я мог поставить на службу великому делу иностранного туризма в Вене лишь два зорких глаза да пару кроссовок польского производства с черным кантом. Кант появился прошлым летом, когда я вдруг как вкопанный остановился прямо на раскаленном асфальте перед витриной обувного магазина. Через пять минут въевшийся гудрон уже ничем нельзя было вытравить. Зато сами кроссовки приобрели такую прочность, что даже если бы я пять раз взобрался на Эверест, с ними бы ничего не случилось. Трудно представить себе более подходящую обувь, особенно учитывая, что денег на общественный транспорт у меня не было.

Встал я в восемь утра, съел тунца с булочкой, купленной, как и все последующие, в магазине с вывеской «Анкер», и смешался с толпой посетителей, чтобы, выходя из парка, не привлекать ненужного внимания сторожа. Несколько раз японцы и итальянцы просили меня щелкнуть их вместе с семействами на фоне Бельведера, и постепенно я освоил «Никон» почти как профессионал, вдобавок запомнив несколько слов по-итальянски.

Случалось, туристы принимали меня за садовника и фотографировали. Я страшно гордился – вот, я здесь всего несколько дней, а мой портрет уже пошел гулять по свету. Кто знает, может, мне повезет, и он попадет в японский календарь садовода – как-никак европейский садовник.

Каждое утро, покинув Бельведер, я шел в город, чтобы в спокойной обстановке изучить виденное из окна автобуса. Вскоре я знал центр, как свои пять пальцев, и мог подсказывать дорогу другим туристам. Насытившись впечатлениями, я придумал себе новое развлечение: пытался угадать, кто из прохожих постоянно живет в Вене, а кто просто ненадолго приехал. Узнать жителя Вены с первого взгляда не так-то просто. Несмотря на то что сами венцы придают огромное значение тому обстоятельству, что живут именно здесь, на самом деле они мало чем отличаются от прочих людей. Легче всего опознавать тирольцев, одетых в национальные костюмы, – их всегда показывают по телевизору, когда речь заходит о дойности австрийских молочных коров. Вообще – то безукоризненно выглаженные костюмы тирольцев выглядят столь элегантно, что невозможно представить себе так одетых людей рядом с коровой. У венцев имеется странная привычка: ревностно отстаивать как свои, так и чужие особенности.

Однажды я остановился возле витрины ювелирного магазина – хотел получше рассмотреть наручные часы. На самом деле меня заинтриговало количество нулей на ценнике – их было так много, что пальцев едва хватало, и я хотел еще раз спокойно пересчитать их. При этом я не заметил, как рядом остановилась пара тирольцев, – с таким же, примерно, любопытством они разглядывали меня. Увидев выражения их лиц, я понял, что сейчас они чего доброго вызовут полицию, – так напугал их мой вид.

В первый день я бы, наверное, просто побыстрее оттуда смылся. Но к тому времени я уже немножко знал жителей города и представлял, как вести себя с ними. Достаточно сказать венцу «Gruess Gott» [1]1
  Букв.«Приветствую Бога» (нем.); в Австрии – обычное приветствие. Далее в тексте романа переводится как «Бог в помощь».


[Закрыть], и он растает. Едва я сказал парочке «Gruess Gott», они, как автоматы, в ту же секунду ответили «Gruess Gott» мне, потом улыбнулись, хотя и довольно настороженно, и я спокойно пошел своей дорогой. Жители Вены – самые вежливые люди в Европе. Первым делом они приветствуют Бога и только потом уже разбираются, с кем имеют дело. Однажды я наблюдал, как какой-то бродяга зашел в дорогой отель «Захер». Прежде чем его вышвырнули, он успел добраться до регистрационной стойки. Но и после того как его выставили вон, носильщики долго еще, сняв шляпы, повторяли ему вослед: «Всего доброго, господин, всего доброго».

Их дружелюбие таинственным образом перекликается с запретительными табличками, коих в этом прекрасном тихом городе просто не счесть. Стоит выйти на улицу, тебя тут же извещают, что ни в коем случае нельзя делать того, другого, третьего, пятого и десятого. Ходить по газонам, стоять слева, проходить справа, переступать через желтую линию, заходить за красную – в Вене все это строго запрещено. Даже для детей есть специальные запретительные таблички. Однажды я проходил мимо детской площадки, так у входа их было вывешено просто несметное количество: нельзя было играть в футбол, качаться на качелях, кататься на роликах и на велосипеде. Во время гололеда входить на площадку разрешалось, лишь приняв на себя всю ответственность за возможные последствия. Все это кажется весьма странным, особенно учитывая, что жители Вены не производят впечатления людей, склонных к нарушению законов. Большую часть времени они сидят в уютных кафе, листая газеты и потягивая «меланж» – кофе со сливками. Лишь изредка тот или иной смельчак решается заказать что-нибудь покрепче и тут же впадает в задумчивость, пытаясь придумать, как же ему потом, по дороге домой, благополучно миновать многочисленные таблички.

Надо сказать, насмотрелся я не только на жителей города. В первые же дни я посетил целую кучу музеев и памятников, и всюду было полно иностранцев. Катаясь в Пратере на чертовом колесе, – мне хотелось увидеть сверху весь город, – я опрометчиво уселся в одну корзину с итальянским семейством. По непонятным причинам они решили, что я русский. А у них было одно необъяснимое, но очень прочное убеждение, что все русские без ума от шоколадных батончиков. Наверное, на родине у них собственная фабрика этих батончиков, потому что каждую минуту они совали мне по конфете. В самом конце, когда все члены семейства уже всучили мне по одной, ко мне тихонько подошла итальянская бабушка и с сияющими глазами всунула в руку твердокаменный батончик весом с хорошую гирю. Из-за этих конфет нам так и не удалось рассмотреть город. Когда мы спустились, итальянцы сразу решили прокатиться еще раз и настойчиво звали меня с собой. По счастью, мне удалось объяснить им жестами, что теперь мне необходимо срочно вернуться в Россию, чтобы поделиться батончиками с родными.

На следующий день в Шенбрунне я решил прибиться к группе немецких туристов. Мы шли за гидом, который был настолько хорош собой, что женщины не видели вокруг ничего, кроме его особы. Их совершенно не раздражало, что ногти у него невероятно грязные и это бросается в глаза. Он размахивал руками, будто дирижировал происходящим во дворце, а дамы только вздыхали. Наверху на террасе мужчины все-таки взяли реванш. Гид наклонился над прудом и, не слишком галантно ткнув пальцем в розовых рыб, сказал:

– Дамы и господа, среди этих карпов есть тот, которого кормил еще сам император Франц-Иосиф. Кто мне его покажет? Может быть, вы, девушка в пестром платье?

Девушка в пестром платье, не раздумывая, указала на какую-то рыбу.

Гид усмехнулся:

– Нет-нет. Тот, что рядом.

И указал на точно такого же карпа. Дамы, сгорая от любопытства, склонились над бассейном и уставились на рыбину, которую кормил сам император.

Тут кто-то из мужчин, не сдержавшись, заметил:

– Молодой человек, этому карпу от силы пять лет.

Гид, сладко улыбнувшись, спросил:

– Вот как? У него на спине что ли написано?

– Я всю жизнь развожу карпов. Разбуди меня ночью и покажи карпа – я назову вам его возраст. И потом, карпы живут не больше двадцати лет.

– Мы все тут из Дортмунда, карпов разводим, – поддержал его другой.

Гид снова сладко улыбнулся себе самому и сделал вид, что не произнесет больше ни слова. Я незаметно отделился от группы и сбежал с террасы вниз. По пути я разглядывал тюльпаны, высаженные в форме скрипичного ключа и нескольких нот, – можно было даже прочесть мелодию. Позже, едучи зайцем в метро и внимательно следя, не появится ли контролер, я все время напевал эту мелодию.

В конце первой недели я наконец добрался до собора Святого Стефана. Вообще-то я сознательно откладывал его посещение – поблизости там было одно кафе, где я очень хотел посидеть, потягивая «меланж», как настоящий венец. Купив в табачной лавке возле Оперы открытку для родителей, я наконец свернул на Кертнерштрассе. И так как на этой улице полно магазинов, то и дело застывал перед витринами.

Когда я рассматривал женское белье, кто-то вдруг похлопал меня по плечу. Обернувшись, я увидел перед собой самого настоящего двадцатилетнего Моцарта с каталогом под мышкой.

Он улыбнулся и вежливо спросил:

– Позвольте отнять несколько минут вашего драгоценного времени?

Я кивнул, потому что мое время точно не было столь уж драгоценным. К тому же до сих пор мне не так часто выпадала возможность попрактиковаться в немецком.

Моцарт раскрыл каталог и провел по нему рукой, словно разглаживая бумагу:

– Сегодня у нас восхитительно представление, – сообщил он, – «Аида». Опера, исполненная романтики и драматизма. Для тех, кому меньше двадцати пяти, есть ложи за восемьсот пятьдесят шиллингов.

И хотя он, конечно, произносил заученный текст, все-таки это было первое полное предложение на литературном немецком, которое мне довелось услышать в Вене.

– Что за опера? – Спросил я.

– Как я уже сказал, «Аида».

– Да, понятно. Ну и в чем там дело?

Тут Моцарт утратил вдруг выправку бравого продавца. Он почесал затылок, парик его сдвинулся набок, и из-под него показались темные волосы.

– Все как обычно, – подмигнул он мне. – В первом действии закалывают кого-нибудь кинжалом, а остальное время об этом поют.

Потом тон его снова стал несколько более официальным:

– У меня тут должно быть либретто, которое вы, конечно, бесплатно получите вместе с билетами. Обычно содержанием никто не интересуется, только солистами.

И он снова принялся листать каталог. А я рассматривал его самого: на лице полно прыщей, а на шее блестят капельки пота. Он определенно разгуливает в этом костюме уже несколько часов. И под париком жарко, как в хорошей духовке, иначе бы тот не сползал с такой легкостью. Во мне тут же заговорила совесть: к чему напрасно пробуждать в нем надежду. По правде говоря, уж я-то точно на «Аиду» идти не собираюсь.

Он вытащил нечто, похожее на тетрадку.

– Вот текст. Могу коротко пересказать, если вам интересно.

– Я бы, конечно, с радостью послушал «Аиду», – перебил я его, – но нужно посоветоваться с женой. Она ждет меня у собора Святого Стефана.

– Послушайте, – сказал он, – возьмите хотя бы один билет. Триста шиллингов. Ну как?

– Очень жаль. Мне в самом деле…

– Черт возьми, – пробормотал он. – Что же я делаю не так?

Он уставился на меня, будто я мог ему ответить. Но я думаю, он все делал правильно. Неправильно вел себя я, а не он. Он уставился в каталог и медленно побрел прочь в смешном костюме. Он шел туда, где в тени деревьев сидели уже два других Моцарта. Уселся между ними и уставился на мостовую у себя под ногами. Я был близок к тому, чтобы за триста шиллингов купить билет на «Аиду», но вовремя заставил себя уйти. И лишь миновав несколько магазинов, решился оглянуться. Разочарование Моцарта прошло на удивление быстро. Он уже вскочил на ноги и энергично выискивал нового любителя оперы.

Перед собором Святого Стефана толпились очарованные туристы. Я, наверное, был единственным, кто не испытывал восторга. Хотя внутреннее убранство собора произвело, конечно, впечатление и на меня, однако мои ощущения походили, скорее, на те, что испытывает рабочий, возвращаясь к станку. Прошлое церковного служки вновь нахлынуло на меня острым неприятием всех на свете церквей и соборов.

По пути к алтарю, куда я инстинктивно продвигался, я рассматривал лишь некоторые мемориальные доски, установленные в честь знаменитых людей прошлого. В них не было ничего необычного, но меня всегда удивляло, как много великих людей на земле уже умерли, а ведь мы о них даже ни разу не слышали.

Подойдя к алтарю, я обошел вокруг, изучая с точки зрения специалиста. Очень солидный цоколь. Дилетанту трудно даже представить себе, насколько важен цоколь для алтаря. Этот же был лучше всех виденных мною в жизни. Снизу доверху – настоящее западное качество. Лично я не верю, что для Бога цоколь имеет значение, но священник, у которого я служил, наверняка порадовался бы, увидев такой. Вообще-то он был материалистом высшей пробы. И в те два месяца, когда мне приходилось изредка подносить ему гостию во время службы, я усвоил несколько интересных вещей. Сам он, к примеру, вообще не верил в жизнь после смерти: мол, соборовал уже стольких подонков, что, даже представив себе их продолжающими жить и после смерти, лишился бы сна. Он лично предпочел бы умереть окончательно, а не оставаться бесплотным духом. Ибо жизнь без тела для человека – катастрофа. Достаточно поглядеть на тех несчастных, кто потерял руку или ногу. Годы спустя они все еще так и норовят почесать утраченную конечность – ведь она продолжает зудеть. Как же тогда зудит у человека, утратившего все тело?

Внимательно осмотрев алтарь и все вокруг и окончательно утвердившись в убеждении, что церкви по всему миру одинаковы, я стал пробираться к выходу. На выходе кто-то сказал мне: «Вам воздастся». Это прозвучало так, словно сам собор благодарит меня за посещение. Только я убедил себя, что, наверное, мне все-таки послышалось, как вновь раздался голос: «Вам воздастся».

Я осторожно поднял глаза. Не находя другого объяснения, человек в конце концов смотрит вверх. И только услышав те же слова в третий раз, наконец вычислил преступника. Возле входа стояла стеклянная коробка для пожертвований, и когда кто-нибудь опускал в нее деньги, оттуда очень отчетливо и незатейливо раздавалось: «Вам воздастся». Коробка была уже почти заполнена банкнотами всех стран света. Лежали там и несколько салфеток из «Макдональдса» – наверное, кто-то пожелал слушать «Вам воздастся» снова и снова. Мне тоже вдруг ужасно захотелось что-нибудь туда бросить, но, к сожалению, в карманах были только деньги. И я пошел дальше. По правде говоря, эта штуковина повергла меня в ужас. Ничего себе – проявление вежливости. И ведь так тут во всем.

9

Решив, что на сегодня с меня хватит, я приступил к реализации давнишней мечты – направился в кафе. Таким способом я намеревался проститься с ролью туриста, ибо со следующей недели планировал вплотную заняться поисками работы. Кроме того, в кафе имелись все условия, чтобы написать наконец открытку родителям.

Кафе называлось «Аида», и это мне тоже понравилось: уменьшалось чувство вины перед давешним Моцартом. Я выбрал столик с видом на улицу. Такая уж у меня заморочка. Понятия не имею, откуда она взялась – ведь я почти не хожу в кафе.

В «Аиде» все было розовым. Стены, столы, даже шариковые ручки у официанток. Это стало моим первым посещением кафе на Западе, и меня поразила скорость обслуживания. Официантки все время что-то делали: разносили огромные подносы с напитками да еще улыбались, словно это их охотничьи трофеи.

Нашим работникам сферы обслуживания есть чему у них поучиться.

Ровно через десять секунд перед моим столиком выросла официантка. Как и на всех остальных, на ней был розовый фартук. Она была чуть старше меня. Красавицей ее, конечно, не назовешь, но целое море веснушек на щеках делало ее очень милой. Она вытерла мой столик, склоняясь над ним так низко, будто собиралась лечь. Даже вытряхнула пепельницу (вообще-то я не курю, но совершенно не склонен терроризировать курильщиков). И она тоже проделала это просто, стараясь не привлекать особого внимания.

Потом вытащила розовую ручку и сказала:

– Здравствуйте, меня зовут Сильвия. Что будете пить?

– Чай, – выпалил я. Я хотел заказать меланж, но меня совершенно выбило из колеи, как она назвала свое имя. Голос тоже оказался очень приятным. Никакого вам манерничанья. А ведь многие девушки разговаривают так, словно перед ними установлен невидимый микрофон.

Официантка записала заказ и провела кончиком ручки по волосам, поправляя заколку, которая соскользнула ниже, чем нужно. Я успел рассмотреть ее заколку в форме кита, выпускающего фонтан воды.

– Кушать будете?

– Я бы, пожалуй, съел пару сосисок.

Обычно я не веду себя, как миллионер, но сегодня у меня с самого утра маковой росинки во рту не было.

Она раскрыла меню.

– У нас только десерты и мороженое. Выбирайте.

Я внимательно изучил множество профессиональных фотографий, изображавших всевозможные торты и десерты. И вдруг мне пришло в голову, что сейчас самое время попробовать изысканный десерт из мороженого. Я пролистал меню, но того, что искал, не обнаружил.

– А почему в меню нет «липиццанера»? – спросил я.

Она улыбнулась, будто я удачно пошутил, и сказала:

– Великоват для меню, вы не находите?

Я понимающе улыбнулся в ответ. Но в душе поклялся задушить пана Куку сразу же по возвращении. Я снова склонился над меню и указал на весьма аппетитный кусок торта.

– Тогда вот это.

– Один «кардинал», – сказала она. – Все?

– Пока да, спасибо.

– Отлично, – она развернулась и прошла за стойку.

Это была самая милая официантка, какую мне когда-либо доводилось видеть. Я бы с радостью поболтал с ней еще и, кстати, спросил, что же такое этот чертов «липиццанер» на самом деле. Похоже, она не из тех, кто тут же поднимет тебя на смех, если ты чего-то не знаешь.

К сожалению, торт принесла другая. С черными крашеными волосами и яркой косметикой на лице. Как у всех этих раскрепощенных дам, которых показывают в ток-шоу. Перед камерой они одной рукой поглаживают колено соседа, а другой тянут в рот орешки со стола. Эта, например, все стояла и стояла у моего столика, теребила свои черные крашеные волосы, а когда я просто начал есть торт, смерила меня таким взглядом, словно я самый большой невежа, когда-либо вступавший в эти стены. Может, она ожидала, что я захочу ее поблагодарить? С ними не угадаешь.

Некоторое время я следил глазами за официанткой с заколкой в виде кита, но у нее было много работы за стойкой, и не было похоже, что она скоро освободится. Жаль. Уж если не вышло поболтать, так хотя бы дать чаевые. Она точно не дочь миллионера.

Я вытащил из сумки открытку и прислонил ее к вазе с цветами, чтобы не запачкать тортом. Закончив есть, взял салфетку, чтобы набросать письмо родителям. Писатель я не великий, и мне требуется время, чтобы придать написанному хоть какой-то смысл. Вот что я написал: