Текст книги "За любовь, которой больше нет (СИ)"

Автор книги: Полина Раевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)

Как только я отвез Ким на остров и оставил ее там, сам отправился в ближайший город. Я не горел желанием провести несколько дней, отбиваясь от сексуальных поползновений этой девицы. Одного раза хватило с лихвой. Да и вообще секс занимал мои мысли меньше всего, поэтому, чтобы лишний раз не трепать себе нервы и не унижать ее, решил держаться подальше и решать вопрос с ее папашей. Шантаж и провокация – вот и весь план. Действовал я в одиночку, да и в таком деле иначе было никак. Мне не хотелось потом от кого-то зависеть и быть в должниках. А уж не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы понять – за эту крохотную услугу из меня выжмут все соки. Добровольное рабство не прельщало, но Войту об этом знать было не обязательно, напротив, я поддерживал в нем мысль, что за моей спиной крутые ребята, которые могут хорошенько оторваться с его дочуркой в ожидании, пока папаша соизволит одуматься и предоставить мне нужную информацию. Вся ставка была на родительские чувства, я сам отец и прекрасно понимаю, что чувствовал бы в такой ситуации. Здравый смысл летит к чертям, и ты горишь лишь одним желанием – вырвать своего ребенка из лап ублюдков. Но спешность в этом деле тоже была ни к чему, поэтому я прождал предварительно четыре дня прежде, чем Войт хватился своей дочери. Видимо, выродок тоже готовился и пытался оградить свою семейку от предстоящих дел. Уж не знаю, что он собирался там выкинуть, но я оказался шустрее. Когда на дисплее загорелся знакомый номер, мне оставалось только поблагодарить фортуну, кажется, план начал работать. Звонить сам и угрожать, я не собирался, проблемы с полицией мне были не нужны. Весь разговор был образным, я долго продумывал его, чтобы после нельзя было обвинить меня в шантаже и прочей подобной фигне, но для Войта мои измышления были понятны и, как я и предполагал, он не был уж конченым папашей, а потому клюнул. А я же через несколько часов готов был разнести все к чертям, так как у этого недоноска кроме фактов со слов сраного адвокатика, к которому Анна имела глупость в свое время обратиться, ничего не было. Долбанный муд*к, да и я тоже хорош, ведь знал, что ничего не может быть по этому делу, но на всякий случай решил перестраховаться. Теперь же Войту было известно наверняка об этом. Но я тоже кое-что на него нарыл, поэтому засранец будет держать язык за зубами. Если ты владеешь информацией, ты концентрируешь в своих руках власть. Чем больше информации, тем больше власти. У меня ее было больше, и мы это оба знали. Ким же мне понадобилась, чтобы решить это дело, как можно скорее, да и нужно было припугнуть Войта прежде, чем открывать свои карты, а то он несколько обнаглел. К тому же на мое счастье репутация у меня сложилась такая, что меня считали безбашенным отморозком, которому нет ни до кого дела и который не гнушается ничем. Надо признать, что в подобных делах это играет на руку, так как держит людей в страхе. Непредсказуемость – залог успеха во всяком деле. Войт не знал, чего от меня ждать, к тому же был слишком напуган, а потому быстро пошел на попятную. Как я и ожидал, дело разрешилось довольно быстро без всяких глупостей, жертв и лишних телодвижений. Оставалось только избавиться от его дочурочки в своей жизни. Из прошлого я вынес хорошенький урок – не стоит обижать женщин, это чревато последствиями. Хотя, конечно, Ким не относилась к мстительным дамочкам, и все же что-то подсказывало мне, что так просто я от нее не отвяжусь, и, мать твою, не ошибся. В другое время я бы от души повеселился. Мне, конечно, вешались на шею, но вот так откровенно в трусах не шарили, поэтому я несколько опешил, учитывая то, что надеялся на ее месте увидеть свою жену, но хренов облом. И разозлил меня именно он, а не этот отчаянный прыжок в мою кровать. Уж мне-то из себя недотрогу строить просто смешно, тем более, что понятное дело, девчонка рассчитывала кувыркаться все выходные с перерывами на сон и еду. Я бы тоже так расценил свое приглашение, если б был женщиной, но в тот момент у меня стоял член и жена перед глазами, поэтому ни о каком понимании речи быть не могло. Если бы Эни не сидела занозой во всех местах, то я бы постарался выставить Ким как-то мягче, если вообще можно «мягче» дать отворот-поворот бабе, которая приготовилась у тебя отсосать. Ну, а на утро оставалось давануть на совесть, точнее, на что-то похожее на нее, и вуаля – Давай, до свидание, Кими! Оказалось, не все еще потеряно, нравственность подняла свою головушку сонную, очнулась девуля, поглядела на себя со стороны. Страшная это картина, когда человек осознает свои действия, когда приходит в себя, и язык жжет эта культовая фраза – «Что же я наделал?!». Мне это состояние знакомо, как никому, поэтому мог лишь посочувствовать. Да и сам себя чувствовал не лучше, если не хуже. Всю неделю держался из последних сил, чтобы не позвонить Анне, дико переживал, ее состояние беспокоило меня, но осторожность требовала соблюдать дистанцию. Теперь же, когда с делами было покончено, когда можно спокойно все обсудить и начать спокойную жизнь, я боялся, именно этой самой «спокойной жизни» боялся. Потому что после того, как мы с Анной договоримся обо всем, меня ждет... А ни хрена меня не ждет, если так вдуматься, кроме серых будней. Буду, как шакал, рыскать в поисках, чем бы разбавить скуку и горечь одиночества. Вот и все перспективы на будущее. Долго я решался прежде, чем набрать номер телефона Анны, но все же это пришлось сделать. Она некоторое время не брала трубку, я нервничал. Сидел в кабинете, уставившись невидимым взглядом в окно, мотая ногой из стороны в сторону, шнурки на кроссовках я никогда не завязывал, и теперь они болтались туда-сюда, раздражая меня. Но я о них благополучно забыл, услышав самый дорогой голос на свете. Меня словно высоковольтной волной прошибло, и несколько минут я не знал, что и сказать. Она что-то спрашивала , говорила, я же молчал, мысленно крича ей: «Говори, родная, говори! Всякую херню неси, только не молчи и не позволяй мне сказать то, что должен. Я так соскучился по тебе.» Не знаю, как я вынес этот разговор, ее беспокойство, да просто даже ее дыхание, но когда пытка закончилась, мне захотелось еще. Вот такой вот мазохизм. Ну, а после стоит ли говорить, что у меня началась ломка?! Весь месяц я маялся, встречи с дочерью только разжигали голод к ее матери, да что там, я с ума сходил, хотя я всегда без него, когда дело касается этой женщины. Надо же, мне еще удается посмеиваться над собой, значит, мои коллеги наговаривают, что я всех уже достал со своим д*рьмовым настроением. Весельчаки гребанные, посмотрел бы я на них, как бы они веселились, если б то, что желаешь больше всего на свете, красуется на витрине магазина, а у тебя и денег нет, чтобы купить, и мысль о том, что ее в любой момент уведут из под носа, раздирает. Такие мыслишки одолевали меня каждую ночь, хоть вешайся. А потом пришлось лететь в Россию, хотя кому я вру, сам я напросился туда, ну, чтобы уж хоть как–то перед собой оправдать свои порывы. Короче сорвался, помчался к ней на всех порах. Уже сам не понимал своих действий, все во мне вопило: «Ты что творишь, придурок, остановись?!», но я же говорю, когда дело касается Анны, серое вещество у меня плавится. Приехал к ней, увидел и все – хана мне. Худенькая, без косметики, с косичкой, смотрит так, как только она умеет и может, забираясь под кожу, жаля в самую душу, вытряхивая ее из меня своими голубыми глазами. Смотрит, а я, словно парализованный, не могу от нее оторваться, жру глазами, огромные такие кусища отрываю, запихиваю в себя быстрей-быстрей, пока не отобрали. Твою же... Дайте мне в голову, чтоб в чувство пришел. Она там что-то бормотала, всякую ерунду, на которую мне и ей было насрать, а потом молчание. Сидим, хлещем остывший чай и украдкой следим друг за другом, как воры. Господи, это было такое издевательство. Я просто не мог, руки чесались, хотелось вскочить, схватить эту хрупкую фигурку и... Просто прижать к себе, утонуть в ней, зарыться, как в снег. Захлебнуться ею – запахом ее, вкусом, телом ее охерительно прекрасным, которое я наизусть знаю, каждую родинку, каждый шрамик, и все равно мало мне ее, еще хочу, всю без остатка, вот такую с морщинками, с тенями под глазами, худющую, запустившую себя, в видавших виды трениках, обтянувших ее костлявый зад. Похеру вообще! Глазами, говорят, мужики любят? Трахаем мы глазами, а любим всем своим нутром. И когда вот так женщина выпотрошит, неважно, как она выглядит, сколько ей лет, неважно, что проигрывает она молодой соске, которая еще вчера предлагала тебе себя. Ее немолодую, уставшую , потрепанную будешь хотеть до ломоты во всем теле, до агонии, выворачивающей жилы, потому что любишь эту заразу. И что самое добивающее, ее глаза вопили о подобной тоске, но нет, мы стойкие – сидим, чай пьем, сраный чай! Молчим, когда между нами столько всего, херова туча, о чем нужно говорить. Хотя с другой стороны о чем? Все же решили, плюс у меня на совести очередная баба. Да и устал я , устал оправдываться, устал быть виноватым, не хочу больше чувствовать себя г*вном, не хочу, чтобы мне делали одолжения, к чертям это все. К чертям долбанную любовь, если б знал, что это, то бежал бы, как от чумы, потому что любовь – это она и есть, а не прекрасное чувство, как ее описывают. Хочешь не жрать, не спать и метаться, как безумный от кучи непонятных тебе самому вещей, милости просим в многочисленную компанию придурков – влюбленных. Но на тот момент максимум куда я мог сбежать, это в другую комнату, что и сделал. Небольшая передышка мне была необходима, как глоток воздуха, но недолго она длилась. Зашла Анна и начала нести какой-то бред про какую-то девочку и мальчика, которых я должен ждать. Может я бы и спросил, что все это значит, но в следующую секунду она задрожала, глаза заблестели и – бум, словно на кнопку во мне нажала какую-то, вырубила нахрен разум окончательно. Лечу за ней, хватаю за руку, поворачиваю и вижу слезы! Сердце сжимается, замирает и вопит – нет, нет, только не реви пожалуйста, не на надо слез, я не знаю, просто не знаю, что делать, когда ты плачешь! Это как удар под дых. Кретин, Беркет, долбанный ты кретин! Вали отсюда к чертям! Но как я могу, когда она в слезах?! Ну, да как же ! А как ты можешь после очередной шл*хи к ней вообще подходить? – орет совесть, но мне уже пох*й, дорвался до желанного. Впиваюсь в ее губы глубоким поцелуем. И краны срывает, как только чувствую ее вкус, самые желанный, единственный нужный на свете, незаменимый ничем и никем. Вкус моей Эни, моей девочки, вкус моей жизни. Какая же ты сладкая, охерительно сладкая и вкусная, любимая! Кусаю, пью, глотаю, вылизываю ее рот до глотки, до диких стонов, и она отвечает с такой же страстью, от чего я готов рыдать. Да, мать ее, рыдать! Так хочу ее, что сил нет. Трясусь так, как будто первый раз подпустили к бабе, трогаю, глажу и мало, бл*дь, как же мне тебя мало! Молю, чтобы мне дали силы оторваться от тебя и в то же время воплю – Пожалуйста, будь здесь со мной сейчас, всегда... И меня в кои-то веки услышали где-то. Диана заплакала, хотя, видит Бог, я готов был махнуть на все рукой, как же мне хотелось послать все заморочки и просто любить Анну, просто забыть обо всем на свете хотя бы на час, на гребанный час, неужели это так много?! Много, Беркет, очень много! Имей совесть, сукин сын!

Уговариваю себя, дышу рвано, пытаясь успокоится, но она всхлипывает, искушает, и я еще дебил обсасываю пальцы после нее, доводя себя до бешенства. Господи, да уйди ты уже. Какого хера ты стоишь, чего ждешь, идиот?! Иди, садись в тачку и проваливай, избавь, наконец, ее от своего поганого присутствия в жизни. Ты должен. Хоть раз-то сделай, малодушная сволочь, то, что должен. И я делаю, что-то говорю, ухожу, сажусь в машину и задыхаюсь, без нее не дышу. Знаю, что сейчас она спустится, и я в последний раз посмотрю ей в глаза, потому что больше никогда не решусь приехать. Она подходит к машине быстрым шагом, отводит взгляд, а во мне все кричит: «Смотри на меня, смотри! Я хочу запомнить...»

Хотя, о чем я? Разве смогу забыть? Мечты это.

Она же, словно услышала мой вопль, поднимает глаза, и мы встречаемся взглядами, и всё – мир перестает существовать. Да и не существовало его никогда, пока она была рядом. Она и была всем этим миром, центром моей вселенной. Что же я буду без тебя делать, Эни?! Но она молчит, смотрит и молчит. А взгляд пустеющий, гаснущий. А когда-то этот взгляд освещал на сотни миль.

Слова были на самом кончике языка, но там и остались. Не хватило ни мне ни ей смелости что-то сказать. Да и что сказать? Нелепое прощай и бесполезное прости? Не простим и не попрощаемся никогда.

До Лондона я добрался в состоянии какого-то ступора, впрочем, это состояние не отпускало меня всю последующую неделю, что я провел в отпуске в компании парочки друзей и Зака. Именно мальчишка вытащил меня из депресняка. Не то чтобы меня интересовали чужие проблемы, но всю неделю его телефон не замолкал, пацаненок был весь на иголках и то и дело что-то орал в трубку, вставляя смачные маты, любопытство пересилило, и я сунул свой нос. Зак немного повыделывался, но после очередного звоночка в бешенстве выдал все как на духу. Как я и подозревал, мальчишка обрюхатил какую-то соплячку и взял на себя ответственность, ну а после появился я со своим предложением, пришлось уехать, но деньги он стабильно перечислял, только девицу такой расклад не совсем устраивал. А дальше мне и рассказывать не нужно было, я и так знал что там к чему. Девчонку понять можно. Естественно, промыкалась с ним, натерпелась в нищете и теперь, когда он выполз на поверхность, ей хочется сорвать лавры. Но его я понимаю еще лучше, молодой, талантливый пацан, прорвавшийся наверх, все двери перед ним открыты и, к слову так, не только «двери». Голова кругом. Словно ты ребенок, попавший в магазин игрушек, где можно брать, что хочется. Хочешь такую, хочешь другую, а хочешь все разом, и никто не откажет. Очень тяжело, практически невозможно, тем более в его возрасте, быть с одной единственной, когда кругом их сотни – бери, не хочу. Хорошо, что еще помогает этой девчонке, а то ведь мог и послать. Но это я понимаю, а она-то наверно, как и любая другая наматывает сопли на кулак и клянет его на чем свет в типичной женской манере –«кобель» или « козел», любят они эти словечки. Смех, блин. А девица-то зубастенькая оказалась, вон как за свое рвет. Попал парнишка. В данной ситуации я ему мог лишь пожелать удачи и дать совет, которым в свое время пренебрег – не обижать женщину, а то ведь может плохо кончится, но я опоздал и понял это, как только мы вернулись в Лондон. Мы вышли из машины, навстречу нам выскочила пухлолицая девка с пистолетом в руках, глаза у нее горели так, что сразу было ясно этой барышне самое место в дурке. В голове за секунду, что девица выискивала глазами нужную жертву, прокрутилось куча мыслей, но когда она направила пистолет на Зака, который держал на руках Диану, я окаменел. Вот он тот самый момент, разделивший мою жизнь в очередной раз. И все, что было «до» исчезло, лишь понимание того, что Эни не переживет, если что-то случится с Дианой вибрировало в голове, а тело уже действовало. Есть такое понятие, как инстинкт самосохранения и порой он принимает разные формы. Не героизм это вовсе с моей стороны, а этот самый инстинкт. Просто я знал, что если что-то случится с моей дочерью, то мне конец. Лучше уж сдохнуть быстро, чем медленно загибаться и съезжать с катушек. А ей – моей малышке еще жить и жить. Тело прострелила адская боль, такой силы удар был, что из меня весь воздух вышибло к чертям. Хватаю ртом, пытаюсь отдышаться, но что-то замирает, холодеет и обрывается, новая вспышка боли и еще одна. Сжимаюсь, застываю на месте, вслушиваюсь, ничего не понимая, а потом падаю куда-то с хрустом, ломая что-то. Жизнь проносится перед глазами. Тело немеет, холодеют губы и запоздалый страх накатывает, паника какая-то, глаза лихорадочно шарят по суетящимся вокруг людям, ища ее и а губы сами шепчут:

– Эни, малыш, где ты? Не молчи, Ань, поговори со мной... мне холодно. Мне так холодно... Эни...

Ко мне склоняется какая-то женщина в белой маске и сразу же приходит понимание, что моей Эни здесь нет, и не будет. И так плохо, что хочется орать, но стоило мне только открыть рот, как из него потекла кровь. Чувствую, как постепенно жизнь утекает из меня, как песок в песочных часах. Тик-так. Еще чуть-чуть и меня нет, а вокруг ни одного нужного человека. Врачи кричат, призывают не сдаваться, бороться, вот только за что? Что там впереди? А ничего. Что может быть без нее? Жизнь закончилась еще неделю назад, осталось только прекратить существование. И я даже рад. Да, рад, только какая-то горькая эта радость. Ничего не осталось... Единственная мысль пронеслась, как в том фильме:

« Маму жалко, плакать будет...»

А потом все исчезло, словно выдернули шнур из розетки. Многие, побывавшие в коме рассказывают про какие-то туннели, свет, умерших родственников, которые им встретились. Лично я никаких белых коридоров, светлой поляны с моими праотцами на пикнике не видел, как впрочем, и горящего подземелья с чертями и бесами. Видимо, меня не ждали ни в раю, ни в аду и еще долго не могли решить, куда же отправить такое чудо, как я. На рай, однозначно, можно было не рассчитывать, ну, а в аду и без меня д*рьма хватало, поэтому кто-то там рассудил, что лучше отправить меня обратно мучится. И вот, кажется, всего мгновение назад меня вырубило и тут же, словно кто-то включил. Медленно так боль растекается, я даже чувствую ее течение по крови, тело начинает тихонько ныть и с каждой секундой все сильнее и сильнее, как-будто звук прибавляют. Слышу отдалённые крики. Кто-то отдает какие-то указания. А потом голос кажется знакомым, он что-то шепчет, прерывается от волнения, слух режут надрывные всхлипы. Пытаюсь открыть глаза, свет больно бьет по воспаленной сетчатке, взгляд затуманен, все расплывается к чертовой матери, ни хера не вижу первые минуты, моргаю и не понимаю что вообще к чему. Но вскоре чувствую на своем лице холодные пальцы, они гладят, трогают, и так спокойно сразу, потому что знаю, что это Она. Слава Богу. Господи. Слава тебе, она рядом. Я чувствую как ее трясет, протягиваю к ней руки, касаюсь ее мокрого лица и на ощупь вытираю слезы. Пытаюсь что-то сказать ей, но не могу. Эни дрожит и громко всхлипывает. Боялась...

Знаю, малышка, знаю. Мне и самому было страшно. Потерпи немножко и все будет хорошо, обещаю, любимая!

Да и может ли быть иначе, одно ее присутствие воскрешало, прогоняло темноту перед глазами. Чувствовал ее рядом и все внутри сжималось от этого. Сейчас все наши проблемы казались такой херней, что делалось не по себе. Все эти полгода тр*хали друг другу мозги не ясно для чего и зачем. А все просто – рядом она и я живу. Сидит, поет какую-то чушь, раскачивается со мной на руках, а я от счастья не чувствую ни боли, ни страха, ничего не чувствую, прикрываю глаза, все равно ничего не вижу и только её голос. Всё тише и тише.

– Смотри на меня! – шепчет Эни, всхлипывая, а я проваливаюсь куда-то, мне хорошо. Пытаюсь улыбнуться, успокоить ее, но рот онемел и сознание покидает. Ее голос вибрирует, становится громче, но я уже не слышу.

А потом какой-то калейдоскоп картинок под призмой боли. Я то приходил в себя, то вновь проваливался в пустоту, и эти потери сознания казались мне спасением. Как только я открывал глаза, меня тут же накрывало, тело агонизировало, каждая мышца вопила, каждый нерв дергало, посылая в мозг мощнейшие сигналы, разрывая его на части, только ноги не беспокоили, я их вообще не ощущал, но на тот момент воспринимал это как благословение небес. Перед глазами проплывали лица врачей, матери, Анны, сестер, но это было подобно миражу или галлюцинации. В какой-то момент я стал замечать смену дня и ночи, все принимало более четкие очертания, туман рассеивался, боль утихала, и я стал больше проводить времени в сознании, но только, чтобы обвести взглядом палату, справить нужду и вытерпеть какие-то манипуляции врачей с моим телом. А после каждая поджилка дрожала, и я падал без сил. Таким немощным себя еще никогда не чувствовал, в подобном состоянии живешь на каком-то молекулярном уровне, каждой клеткой ощущаешь изменения окружающей среды, да и внутренней тоже в физиологическом смысле. Так шли дни, точнее пролетали со стремительной скоростью, стоило только закрыть глаза, и еще один день прожит, но в какой-то момент время замедлило ход.

Когда я очнулся вновь, вокруг никого не было, кроме матери и Анны, уснувших в креслах по обе стороны от меня. Странная это картина – видеть их вот так – вместе, хотя почему бы и нет, яблоко раздора, то бишь я, устранено и нет причин скалится. Кажется, от моей смерти очень много преимуществ. Усмехнулся, точнее, попытался это сделать, тело меня не слушалось, боль еще давала о себе знать, ломило везде и всюду, кроме ног, их я почему-то до сих пор совсем не чувствовал, и это пугало. Попытка сдвинуться была подобна самоубийству, такая агония, что я сам не понял, как начал стонать и тут же мать дернулась, подскочила ко мне и сжала мою руку.

– Привет. – прохрипел я, во рту было сухо, попытался сглотнуть, но не получилось. Мать кивнула, зажала рот рукой и беззвучно заревела, сжимая мою руку сильнее. – Ну ты чего, мать? – подбодрил я ее, но она замотала головой и уткнулась мне в плечо, давясь слезами. Я начал гладить ее по голове, успокаивая. Самого колошматило, как припадочного, только сейчас нахлынуло понимание произошедшего. Смотрю на мать, на Аньку свою и не понимаю, какого вообще... В голове творилось, когда я залечивал, что хочу умереть, какие-то готовские мысли поперли тогда, такого со мной еще не случалось.

Довела ты меня, любимая, до ручки! Теперь мы квиты, больше я тебе ни хрена не должен.

Сейчас все те первые мысли стали казаться аффектными, мечтательными. Как же исчезли наши проблемы?! Никуда они не исчезли и то, что она здесь сейчас, мне лично, ни о чем не говорит. Я бы скорее удивился, если бы ее здесь не было. Это же Эни – жертвенная, сострадательная, делающая мне сраные одолжения. Святая, мать ее! Смотрел на нее и злился с каждой секундой все сильнее и сильнее. Потому что хочу, чтобы не из сострадания она меня за руку держала, не потому что я отец ее детей и не из-за всей этой кучи причин, о которых столь любезно поведала мне во время последнего скандала. Хочу, чтобы она здесь именно из-за меня сидела, по мне, именно по мне, слезы лила. Чтобы любила она меня, черт ее раздери! Хочу любви этой женщины, до смерти хочу. Всегда хотел, первое время требовал, потом доказывал, а после просил и вымаливал, одно время верил, а сейчас понимаю, что все бред. Не стоит и надеяться, мы все решили, ничего не изменилось и не изменится.

– Мы думали, что все... – всхлипнула мать, отдышавшись.

– Я живучий. – усмехнулся, хотя в висках заломило от боли. Как Диана, Зак?

– Все хорошо. Надо позвать врачей, сейчас разбужу Анну.

– Не надо! – простонал я, закрывая глаза, говорить все еще было тяжело. Мне не хотелось сейчас всей этой суеты, к тому же мать не видел давно, соскучился, да и Эни, видимо, не спала неизвестно сколько и только теперь смогла позволить себе отдых, поэтому совершенно ни к чему было ее будить. Говорить с ней о чем–то сейчас был не в силах, но и принимать подачки ее, тоже сил не было. – Посиди... – попросил мать устало.

Она кивнула понимающе и села обратно, погладила меня по лицу и улыбнулась сквозь слезы.

– Мой мальчик. – прошептала, закусив губу.

– Твой. – улыбнулся ей, сглотнул и решил сказать то, что давно был должен. – Мам...

– Что, родной?

– Ты помнишь, как я сбежал из больницы, чтобы тебя поздравить с днем рождения? – начал издалека.

– Помню, как же не помнить. – улыбнулась вновь, а я поразился, только сейчас заметил, как постарела она, но все равно красивая. Такое до боли родное лицо. Приложил ладонь к ее щеке, она прижалась к ней еще плотнее, потерлась, так тепло стало от этого жеста.

– А в этом году даже не позвонил. – тихо продолжил я, каясь, хотя перед матерью это было так тяжело. Она прикусила дрожащую губу, слезы вновь наполнили ее глаза.

– Я понимаю...

– Ты всегда понимала и поймешь, знаю. Но я не понимаю. – горько усмехнулся и посмотрел на Анну, мать проследила за моим взглядом и ответила.

– Так и должно быть, сынок. Она бы тоже выбрала тебя...

Я иронично хмыкнул и покачал головой. Мать же недовольно поджала губы.

– Вся проблема в твоих сомнениях. Все оступаются, Маркус, но нужно давать людям второй шанс. Конечно, это страшно, а ей думаешь какого было? Но она...

– Просто пожалела бедолагу, она любит благотворительность. Совесть не позволила иначе. – отрезал я и тут же сжал руку матери, как бы извиняясь за резкий тон. В голове пульсировала боль, меня кинуло в жар и тело вновь заломило. Мать тяжело вздохнула.

– Зря ты так. Мы все ошибаемся. Обвиняешь ее в том, что она тебе не дала второй шанс, точнее не поверила в тебя. А ты? Ты сам хоть раз доверился ей? Тебе проще замыкаться. И сейчас ты даже не даешь ей шанса, хотя стоит.

– На чьей ты стороне? – взбесился я, потому что все эти речи искушали. Сейчас очень хорошо понимаю наркоманов, которые в завязке. У меня та же песня и хочу до смерти быть с женой, и понимаю, что никому от этого пользы не будет.

– Ни на чьей, потому что вы – два дурака, портящие себе жизнь. Ты вдумайся, что ты с ней сделал, а после возмущайся, что она не поверила тебе на все сто. Думаешь легко жить с человеком, который тебя бил, как собаку?

Хоть она и говорила шепотом, а все же резанула, нет, хлестанула так, что я задохнулся, сглотнул и отвернулся, но она продолжила.

– Вооот, в этом и проблема, что вместо того, чтобы попробовать понять и разобраться, ты отмахиваешься от всего.

И что тут можно возразить? Да и не хотелось мне ни возражать, ни доказывать что-то. Налажал, везде и всюду. С женой, с матерью, но больше не хочу. Устал...

– Мам... – позвал тихо, а она вздрогнула, замолчала. – Ты прости меня.

Она задрожала, а я продолжил, хотя невыносимо было душу вскрывать, но я должен был, мне хотелось, чтобы она знала. Хотя она и без слов поняла бы меня, но я все же хочу ей об этом сказать.

– Прости за все. Я тебе никогда не говорил ничего такого, как-то, все знаешь, неловко и не к месту казалось... Редко с тобой виделся, все занят был... дела какие-то, суета всё какая-то. А когда увидел эту ненормальную с пистолетом и понял, что кроме тебя, ее и дочери ничего в этой жизни для меня не имеет значение. Так страшно стало, но не за себя боялся, а за тебя. Ты итак из-за меня столько слез пролила, не хотел, чтобы на старости лет тебя постигло такое горе. Я ведь знаю, как это – потерять ребенка...

– Сынок...

– Шшш, не плач, родная. – в груди щемило от ее слез, капающих мне на грудь. – Просто хочу, чтобы ты всегда помнила, я тебе так благодарен, мам. Безмерно. За все. Спасибо, что всегда была рядом. Я тобой восхищаюсь, и всегда восхищался. Для меня ты была и есть идеальная женщина. Я ведь искал всегда такую, как ты...

– И ты ее нашел! – шепнула она, целуя меня в лоб. Я усмехнулся:

– Нашел... но так и не понял, что с этим счастьем делать...

Посмотрел на свою спящую красавицу. В груди оборвалось. Такая она маленькая была в эту минуту, укуталась в плед, только личико выглядывает, худенькое такое, бледное. Сжало что-то от этой картины, обнять бы ее, прижать к себе, и, черт возьми, кормить ее, пока не появятся любимые алые щечки, а после зацеловать их до потери сознания.

Твою же маму! Я схожу с ума со своего долбанного ума! Надо прекращать мозги выносить. Только сказать проще, чем сделать, тем более, когда мать не дает спуску и давит.

– Любить, сынок. – просто пожала она плечами в ответ на мое заявление.

– Любви порой бывает мало. – задумчиво возразил.

– Любви действительно мало, когда нет доверия. Доверять нужно, Маркус, а ты полюбил, но к себе так и не подпустил. Потому что боли боишься.

– А кто ее не боится?

– Не знаю... Но любовь она такая, как русская рулетка. Захватывает дух, горячит кровь, вызывает эйфорию и, главное, не терпит трусов. Если боишься, не стоит и начинать этот путь. Кто не рискует, то не пьет шампанское, как говорится.

– Думаешь, я не рисковал? – спросил, хотя сам знал ответ и понимал, что мать безусловно права. Я ведь действительно никогда никого не подпускал к себе, даже в отношении Анны были границы, и надо признать, они простирались на обширную территорию, но раньше мне казалось это правильным, в том плане, что я не хотел грузить, а сейчас понимаю, что мать снова права, и я реально просто боялся.

– Я думаю, Маркус, что ты еще не играл по крупному!

– И не собираюсь, с меня хватит, да и с нее тоже! – отрезал я, вновь взглянув на Анну.

Мать и бровью не повела, поднялась с моей постели и направилась на выход, наверняка, чтобы позвать врачей, но в дверях обернулась и сказала гневно:

– Иногда мне просто не верится, что я вырастила такого идиота! Рядом с тобой женщина, которая тебя безумно любит, найди в себе мужество и помоги ей сделать вас счастливыми.

Я обалдел от этого заявления.

– А я типа не пытался?

– Маркус, проблема в том, что ты все пытаешься сделать сам. Брак – это не игра в одни ворота.

– К чему вообще этот разговор? – обессиленно спросил я, задыхаясь, этот коротенький разговор выжал из меня все соки.

– К тому, что сейчас она проснется, и что ты ей скажешь?

Мать била точно в цель, потому что этот вопрос я и сам себе задавал. Что я скажу Анне?

Не знаю. Просто не знаю. Да и что говорить-то? Разве что-то изменилось? Это я без нее подыхаю, а для нее... Как она там говорила: «Я тебя не ждала, Маркус. Я просто чувствовала свою вину пред тобой!»

Я наизусть выучил все, что она наговорила мне в тот вечер, прокручивал по двести раз в своей голове – это было моим ежедневным тренингом мазохизма на протяжении двух месяцев. Каждое ее слово жалило, рвало на части. Было такое ощущение, что мне ударили под дых, меня согнуло, а я все пытаюсь разогнуться. Оказывается, действительно правильно подобранные слова вырубают нахрен с одного удара. Эни оказалась мастером словесного боя. Гребанной гуру. Уделали меня так, что до сих пор не могу очухаться и понять, что вообще происходит. Сейчас она по каким причинам здесь? Мать говорит – любовь. После всего, что Анна наговорила мне, верится с трудом. Что я ей скажу? Мне нечего ей сказать, со мной и так все ясно, вопрос в том, что скажет мне она. Хотя и вопроса здесь нет никакого, просто еще раз проверит меня на прочность, взбередит душу, покопается в нутре моем своими тоненькими пальчиками, а я буду загибаться от боли. Выдержу ли? Смогу быть стойким? Не знаю...