Текст книги "Наваждение – книга 1"

Автор книги: Пола Вольски

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

– Я хочу домой, – сказал он вслух.

Уисс наклонил голову, сделав вид, что, по его мнению, отец говорит о своем шерринском местожительстве. Повернувшись к кузену, он был слегка удивлен, обнаружив, что Бирс, обычно столь внимательный, отрешенно думал о чем-то, будто не слыша ничего.

Бирс и правда ничего не слышал. Погруженный в размышления об Оцепенелостях, он утратил нить разговора. Скоро он вникнет в суть дела, поскольку Уиссу нужна его самая глубокая преданность, но пока он был поглощен машинами. Это, несомненно, самые красивые создания, когда-либо виденные им. С их точностью, надежностью, совершенством не могли бы и помыслить сравняться испорченные детища неумелой природы. Бирс всегда любил мощь и симметрию машин, их надежность и предсказуемость. Он доверял машинам и понимал их. В отличие от созданий из плоти и крови, чьи реакции случайны и порой доходят до полного безумия, машины постоянны и вызывают доверие, однако у них нет понятий, мыслей, чувств, нет индивидуальности. Бирс оказался не настолько глуп, чтобы не замечать таких вещей, – в конце концов, именно острохарактерная индивидуальность его кузена Уисса вызывала в нем преклонение. Машины же, несмотря на всю их прелесть, лишены того, что в самом деле было всего важнее, – то есть все машины, кроме этих. В Оцепенелостях же механическая правильность сочеталась с ощущением их собственной индивидуальности. Оставалось только разбудить эти спящие личности, чтобы обрести идеал – смесь несоединимых прежде элементов. Мысль об их пробуждении волновала Бирса. Он чувствовал горячий прилив крови к щекам, покалывание в позвоночнике; эти ощущения были восхитительны. Если одна мысль об этом доставляла ему такую радость, какова же будет реальность? На мгновение он отдался фантазии. Бирс представил себе Оцепенелости не застывшими, а полностью пробудившимися, знающими о его преданности и разделяющими ее, даже с лихвой. Тут он понял, чего ему, собственно, хочется – любви Чувствительниц, более сильной и постоянной, чем любая другая любовь. Возможно, одна из машин окажется такой, что каждое биение ее пульса, каждое движение будет посвящено ему одному: такая особая Чувствительница, которая обожествит его. Теперь у него было о чем мечтать, и мечта эта великолепна. Разумеется, он никогда не сможет выразить свои чаяния вслух. Недоброжелатели сочтут его эксцентричным. Да и кузен Уисс не одобрил бы этого, а старый нытик дядя Хорл потеряет к нему уважение и чувство страха, которые Бирсу очень льстили. Было так забавно играть на его страхе и делать вид, что ничего не замечаешь, заставлять его съеживаться или нервно вздрагивать, как он это обычно делал, не понимая, что за ним наблюдают. Это была превосходная забава, лишиться которой не хотелось бы. Нет, ему нельзя словами выражать свои желания, да он и не мастак говорить, но все же как-то надо излить свои чувства этой обольстительной машине по имени Кокотта.

От прикосновения к плечу Бирс очнулся от грез и увидел перед собой кузена Уисса. Тот повелительно согнул палец, потом повернулся и пошел. Хорл и Бирс послушно двинулись следом. Вместе они прошли Арсенал, миновали стражей, затворивших и заперших за ними двери, и вышли к ожидавшему их наемному экипажу. Домой на улицу Нерисант они возвращались в молчании. Хорл тяжело осел на сиденье экипажа, Бирс покручивал свои зубчатые колесики, а Уисс, очевидно, погруженный в размышления, невидящим взглядом смотрел в окно. Иногда он устремлял тяжело поблескивающие глаза на отца, и тот в очередной раз напряженно и слабо улыбался, не размыкая губ.

Когда родственники доехали до снятого ими дома, они разошлись в разные стороны. Хорл погрузился в дрему, Бирс спустился в подвал поискать какой-нибудь занятный механический хлам, а Уисс сразу направился к себе и заперся. В уединении своей каморки, по-монашески аскетичной, он написал несколько писем – быстро, без сомнений и колебаний и без единой помарки. Губы его были сжаты, а характерную улыбку на лице отец узнал бы без труда.

Пуля, выпущенная из окна второго этажа дома номер 10 в Утином ряду, прошла на волосок, обдав Шорви Нирьена ветерком у самого виска. Звук выстрела прозвучал в темнеющем воздухе громко и отчетливо. Скорее всего, мишень была обязана жизнью именно этому тусклому вечернему освещению. Услышав выстрел, Нирьен сквозь сумерки попытался разглядеть его источник. Какое-то время он стоял и смотрел, но тут практично мыслящий молодой спутник Нирьена Бек схватил его за руку и почти насильно протащил оставшиеся несколько ярдов к лестнице и втолкнул через двери в знакомое убежище дома номер 11. Оказавшись внутри, они заперли дверь на засов, и каждый вытащил пистолет. Прошло несколько секунд, но нового нападения не последовало.

– Что случилось? – спросил мастер Ойн, привлеченный шумом в передней. Рядом с ним стояла его сестра Ойна, седая и воздушная, а позади них – братья Фрезель и Риклерк, два постоянных телохранителя Нирьена.

– Еще одно нападение, – сказал Бек. – Сколько их уже было, Шорви?

– Я не считал, – холодно отозвался Нирьен.

– Четыре за месяц, – пропел Ойн.

– Ну, ведь ни одно из них не удалось.

– Думаю, по чистой случайности. Глядите в оба, друг мой. Если вы не побережетесь, вас уложат в гроб.

– Я так и делаю, насколько могу. – Беззаботное выражение лица не совсем удалось Нирьену.

– А вот и нет. Вы выставляете себя на всеобщее обозрение, как кот, идущий по дорожке, – сурово пропищала мадам Ойна. – Сами нарываетесь на опасность, сами ее навлекаете, это просто дурно с вашей стороны – так кокетничать со смертью. Если бы ваши политические взгляды не были столь безупречны, я бы призадумалась относительно вашего морального облика.

– Будьте спокойны, мадам, я делаю это ненамеренно.

– Хочется верить, и поэтому я приписываю вашу расхлябанность простой наивности, – согласилась Ойна. – Вы как ребенок, Шорви – блестящий, талантливый, но безалаберный и легкомысленный. О вашей безопасности должны заботиться более трезвые головы. Не так ли, Ойн?

– Именно так, Ойна Шорви думает о более высоких материях. Его нельзя беспокоить тривиальными заботами о самосохранении. Такими вещами должны заниматься люди вроде нас.

– Тогда вразумите это безалаберное и легкомысленное дитя, – предложил Нирьен. – Как надежнее защитить себя? Что вы мне посоветуете? Я не могу денно и нощно ходить с охраной и прятаться.

– Я в этом не уверен, – сказал Ойн.

– Может быть, как раз и надо спрятаться, – подхватила Ойна. – Взять отпуск в Конституционном Конгрессе и тайком уехать из Шеррина вообще…

– И порадовать наших друзей-экспроприационистов, – заметил Нирьен, – сэкономить им расходы на еще одну пулю… Мое исчезновение устранит самое большое препятствие на пути в'Алёра и его шакалов, предоставит им полную возможность сорвать выработку новой конституции. Они прольют море крови и установят свою власть, столь же абсолютную, как во времена любого монарха, получившего корону по наследству.

– И все это случится, если вас не будет, и поэтому вы должны принести себя в жертву? – осведомился Ойн.

– Стало быть, все депутаты Конгресса – идиоты и слепо последуют за в'Алёром? – спросила Ойна. – Идиоты все, кроме Шорви Нирьена?

– Большинство из них не идиоты, но сильно запуганы, – нисколько не рассердившись, ответил Нирьен. – Власть и влияние Уисса в'Алёра растут день ото дня. Фанатизм его последователей находит выход в насилии. Это понятно любому, кто слышал его речи, ибо побуждения этого человека исполнены злобы, а его способность управлять аудиторией близка к чародейному дару. Среди членов Конгресса есть люди, у которых экстремизм в'Алёра вызывает отвращение, но раскол часто бывает опасен. Необходим объединяющий голос, который справился бы с оппозицией…

– И это голос Шорви Нирьена, – тихо вставил Бек. – Единственный голос, к которому прислушиваются. Много раз я бывал на собраниях Конгресса и слышал, как Шорви побеждает в споре Уисса в'Алёра и его ставленников. Он, быть может, единственный депутат, у которого хватит на это способностей и мужества. Говоря о собственном значении, Шорви не хвастается, а констатирует очевидное. Экспры с ним на этот счет согласны, о чем свидетельствуют их частые покушения на его жизнь.

Присутствующие смотрели на Бека с разной долей тревоги, но без скептицизма. Они – и это было их ошибкой – привыкли считать Шорви Нирьена чем-то исключительным, – существом, живущим в высших сферах, интеллектуально и морально превосходящим других, и в то же время человеком не от мира сего, непрактичным и не приспособленным для взаимодействия с действительностью. Эту иллюзию создавала целостность политических убеждений и личности Нирьена, так что даже ближайшие его друзья не замечали под всем этим прагматизма, умения дать четкую и проницательную оценку людям и обстоятельствам. Брат и сестра Бюлод в умилении полагали, что Шорви чересчур утончен и витает в облаках, чтобы знать, когда, надо прятаться в доме от дождя, но относительно Бека таких иллюзий они не питали; его хладнокровие и рассудительность признавали все. Бек, без сомнения, знал что к чему, и когда он говорил, его внимательно слушали.

– Ну что ж, будем считать, что он незаменим, – неохотно согласился Ойн. – И что же? Он должен подставлять себя под пули экспров? Ему негде укрыться? Где те надежные дома, в которых его ждали?

– Его там по-прежнему ждут, – заверил Бек.

– А пути бегства? Проходы по крышам, лестницы, водопроводные трубы, спуски и подземные ходы?

– Все в порядке. Я время от времени их проверяю. Если понадобится, Шорви сможет исчезнуть за несколько минут, – сказал Бек. – Надежные дома есть по всему городу.

– Но все они не так надежны и замечательны, как наш, – сказала Ойна.

– Хорошо. Вероятно, вы знаете, что делать. – Ойн нахмурился. – Но пока что-то ведь надо предпринять. Нельзя же находиться в бездействии, подобно восковым фигурам, когда на Шорви нападают? Рано или поздно одна из пуль достигнет цели.

– А никто не собирается опередить их и убрать Уисса в'Алёра? – заговорил наконец Вест Риклерк. – Кто-нибудь наверняка сможет добраться до него, и все наши проблемы будут решены.

Это предположение было вполне трезвым и осуществимым, но Шорви Нирьен остался к нему невосприимчив.

– Хотите сделать из него мученика? – осведомился он. – Убить и обеспечить ему бессмертие? Я не склонен оказывать Уиссу такую услугу. Пока оставим его в покое. Рано или поздно он сам сломает себе шею.

– Но сколько времени это займет? – спросил Ойн Бюлод. – И как быть, покуда этого не произошло?

– А пока есть лестницы, подземные ходы Бека и пуленепробиваемый жилет в придачу.

Дни складывались в недели, недели – в месяцы. На улицах Шеррина было грязно, душно и зловонно; горожане обливались потом и впадали в раздражение. Пока Уисс в'Алёр выжидал удобного момента для великого свершения, вновь наступило лето. Может быть, не было необходимости ждать так долго, но он хотел, чтобы все прошло безукоризненно и без нелепых случайностей. Мысль о возможности ошибки была для него нестерпима, и поэтому он планировал и рассчитывал, проверял и перепроверял, откладывал и откладывал, пока каждая мелочь на была отточена и отполирована до блеска. Но когда день настал, все находилось в идеальном порядке. Коронная речь с тщательно рассчитанными угрозами, обвинениями и разоблачениями отрепетирована десятки раз и выучена наизусть до мельчайшей интонации. Она должна была вызвать гнев, ненависть, страх, алчность, патриотизм – Уисс всегда инстинктивно угадывал, как играть на этих страстях. Их мощные потоки, направленные в нужное русло, поднимут его на ту вершину, для которой он и создан, надо только завоевать слушателей, а это он умеет. Его прирожденный талант оратора при поддержке чародейного искусства отца почти наверняка должен был принести победу. Но «почти» его не устраивало.

Неопределенности Уисс не выносил и поэтому тщательно подготовил почву. Его агенты уже несколько недель работали с депутатами – заручаясь поддержкой, завязывая скоропалительные объединения, разжигая рознь между соперничающими группами, подрывая авторитет и моральный вес возможных оппонентов; они подкупали, льстили, уговаривали, предостерегали или угрожали – в зависимости от обстоятельств. Уисс управлял их действиями с осторожным рвением и врожденным искусством; и вот теперь, благодаря этой тайной лихорадочной деятельности, его оппозиция, он чувствовал, относительно надежна. Члены партии экспроприационистов, разумеется, все как один были преданы ему. Можно положиться и на членов возглавляемого Уиссом Комитета Народного Благоденствия, а также Комитета по регламенту, председатель которого, педераст Шенев, боялся шантажа, что было Уиссу на руку. Да и члены Лиги Красного Ромба, представлявшие самые крайние элементы шерринской толпы, тоже рьяно поддерживали Уисса. Среди пестрой компании не вполне определившихся депутатов нашлись слабые души, на которые удалось воздействовать лестью и запугиванием, – с ними дело пошло быстро. В эти дни сумятицы и беспорядка только нирьенисты и их союзники единым фронтом сопротивлялись распускавшейся, как бутон, власти Уисса в'Алёра, и их сопротивление необходимо было подавить в колыбели, если не в зародыше. Особых трудностей это не представляло, так как нирьенисты, с их нарциссическим благородством, не потрудились изучить искусство интриг. Уисс же был мастером по этой части, но у него хватало ума не полагаться на одни лишь слова. Если интриги провалятся, у него в резерве остается Народный Авангард.

Решающий для Уисса день начался теплым и ясным рассветом, под стать его надеждам. Рано поднявшись, он тщательно оделся, скрупулезно счистив каждую соринку со своего ставшего знаменитым черного костюма, зачесал назад прямые волосы с высокого желтоватого лба и перевязал на затылке крепким тройным узлом, словно опасаясь, что упадет хоть один волосок. Закончив туалет, он проглотил небольшой завтрак и удалился в свою комнату, чтобы провести последний час перед выходом в спокойном раздумье – таковы, во всяком случае, были его намерения. Но вскоре Уисс обнаружил, что спокойствие ему не дается. Нервное напряжение – возбуждение, ужас, крайняя неуверенность – стучало в висках и сжимало все внутренности. Пульс был бешеный, желудок трепетал, как пойманная рыба. Он попытался напоследок повторить речь, но фразы сливались и путались, отдаваясь в ушах безумным эхом. Все было, как тогда, много месяцев назад, когда он впервые готовился обратиться к народу в помещении склада на улице Водокачки: то же самое лихорадочное возбуждение, тот же тошнотворный страх перед подмостками. Но речь на улице Водокачки стала его триумфом, напомнил себе Уисс. Доказательством служило разрушение жандармского блокгауза Восьмого округа. С тех пор он выступал бессчетное число раз, и всегда поразительно удачно, судя по последующим разрушениям. Выступления, несомненно, сопровождались таким успехом благодаря его природным талантам и отчасти чарам отца, которые поддерживали, усиливали, помогали. Уисс не желал думать о том, что было бы, если бы он был лишен этой помощи. Да и зачем ему думать об этом, ведь он всегда сможет рассчитывать на нее.

Вот только… Нельзя было не заметить недостаточное рвение Хорла Валёра, его колебания – нет, более того, ощутимое нежелание. Уисс, расхаживавший взад-вперед по лишенному ковров полу, вдруг замер. Хорл не хотел ему помогать, и так: было всегда. Он ничего не делал для сына от души, вечно нужно было давить на него. Так было, и так продолжается теперь. Узкое лицо Уисса вытянулось. Обиды, унижения всей жизни ожили в его памяти, и ярость, которая всегда была наготове, дошла до взрывоопасного предела. К его облегчению, она вытеснила из души все прочие чувства. Что такое ярость, Уисс хорошо знал и умел обращаться с ней. Он знал ее возможности, пределы, а главное, последствия. Энергия ярости придавала дополнительную силу его риторике, силу, почти равную вкладу угрюмого Хорла. Это было нечто вроде чародейного снадобья, ибо теперь он чувствовал себя полным жизненных сил и непобедимым, словно, ослабив самоконтроль, обрел совершенство.

Уисс подошел к маленькому потрескавшемуся зеркалу, висевшему над умывальником, и увидел свое лицо – неимоверно бледное, если не считать двух воспаленных пятен на щеках, раздувшиеся ноздри, посеревшую узкую полоску рта, горящие глаза. Он выглядел сильным, решившимся на все человеком, непредсказуемым и опасным – выглядел именно так, как хотел, чтобы произвести впечатление на слушателей. Он был к этому готов и, поняв это, решил больше не откладывать.

Схватив кожаную папку с бумагами, Уисс опрометью выбежал из комнаты и спустился по лестнице в переднюю, где его уныло дожидался кузен Бирс. Хорла нигде не было видно. Равнодушный, отчужденный, незаметный, – как всегда! Охваченный внезапно нахлынувшей обидой, Уисс сорвал шапку и швырнул ею в ближайшее окно. Звон разбитого стекла показался ему чересчур громким. Бирс взглянул на кузена с испуганным восхищением. Уисс, дрожа, смотрел прямо перед собой. Через секунду появился Хорл. Старик ни о чем не спросил, да в этом и не было надобности – он хорошо изучил припадки сыновнего гнева. В таких случаях лучше промолчать, потому что одно неудачное слово способно ввергнуть Уисса в крайнее неистовство, а этого Хорл по-настоящему боялся.

Все трое молча вышли из дома. Молчание продолжалось весь краткий путь от улицы Нерисант к Старой Ратуше, перед которой собралась необычно большая толпа необычно золотушных граждан. Они радостно завопили при появлении Уисса, многие подскочили поцеловать ему руку, словно Возвышенному. Зал уже был забит до отказа – такое редко случалось с Уиссом, который обычно на всякое сборище являлся первым, ибо обнаружил, что это самый легкий способ доказать свое усердие. Сегодня он хотел выйти с помпой. Его приверженцы и ученики – некоторые приблизительно представляли себе его намерения, другие были тщательно проинструктированы

– ожидали более или менее весомой демонстрации возможностей экспроприационистов. Их надеждам сегодня суждено сбыться сверх всяких ожиданий.

Родственники расстались у дверей. Хорл и Бирс направились в сторону галереи для почетных гостей, чтобы занять места, позволяющие им обозревать собравшихся, на которых Хорлу предстояло оказать воздействие. Ему придется повиноваться – другого выхода нет. Хорлу, однако, все меньше хотелось расточать свой дар в угоду амбициям сына, хотя эти амбиции были в высшей степени патриотичны и человеколюбивы, – так, во всяком случае, он неустанно твердил себе в надежде, что нагромождение повторений одного и того же сокрушит все его сомнения. Как бы то ни было, если все пройдет хорошо, это будет в последний раз. Может, после сегодняшнего выступления Уисс наконец-то будет удовлетворен, если это вообще возможно. Хорл украдкой огляделся по сторонам. На галерее собралось много народу. Сегодня люди, преданные Уиссу, стали силой. Без сомнения, сын созвал всех своих приверженцев, чтобы укрепить аудиторию. Среди обычных частных граждан тут и там виднелись вкрапления коричнево-алой формы народогвардейцев. Хорл дрогнул, ему очень хотелось уйти отсюда, но отступление было невозможно – рядом сидел Бирс, вселяя тревогу своим близким соседством и пристальным вниманием.

Наконец появился Уисс в'Алёр. Среди депутатов пробежал шум, в рядах зрителей раздались аплодисменты. На секунду задержавшись в проходе, Уисс бросил взгляд вверх, в сторону галереи, словно отзываясь на приветствие, но на самом деле для того, чтобы приметить, где его отец, затем прошел вперед и занял место среди своих соратников. Председательствующий призвал собрание к порядку, и очередное заседание Конституционного Конгресса началось.

Началось, как обычно. Были зачитаны протоколы предыдущего заседания, затем последовало их обсуждение и развернутая дискуссия по частностям процедуры. Деревенщина Бинэр, депутат от Во Гранса, встал и долго нес какую-то чушь по мелким вопросам представительства, касающимся главным образом бродячих торговцев, музыкантов и их малопочтенного сословия. Пока Бинэр высказывал свои соображения, парировал пустяковые возражения и усаживался на место, ничего существенного не произошло. Последовала короткая пауза, а затем на трибуну поднялся Уисс в'Алёр. Задремавшие было депутаты оживились. Вдохновенный оратор, Уисс всегда приковывал к себе внимание. К тому же ходили слухи, что сегодня он собирается выступить с чем-то особенным. Но и без слухов он был всеми замечен. Хотя Уисс держался достаточно сдержанно, щеки его горели, глаза метали искры.

Все молча и с любопытством смотрели, как он поднимается на трибуну. Заняв место, Уисс медленно оглядел зал; его тигриный взгляд, в котором было что-то сверхъестественное, переходил с одного лица на другое, по некоторым лишь скользил, на некоторых задерживался надолго и со значением, к неописуемому беспокойству выбранных жертв. Покончив с затянувшимся осмотром, Уисс начал говорить, и хотя его прославленный разговорный стиль уже не опускался в капрологические бездны улицы Водокачки, но, во всяком случае, и не утратил былой грубой напористости.

– Многие из нас, – начал Уисс, – думают, что наша работа почти закончена. Скоро будет готов первый черновой вариант Вонарской конституции. Когда он пройдет все виды отделки и шлифовки, останется только избрать совет Двойной Сотни в соответствии с нашим знаменитым Параграфом Восемьдесят Семь, и дело завершится. Конгресс будет распущен. Мы вправе поздравить друг друга и отправиться домой – во всяком случае, так нам хочется думать. Перспектива приятная, но, знаете ли, в ней есть несомненная фальшь. От наших обязанностей так легко нам не избавиться. Работа наша здесь не закончена и не будет закончена, пока в этом собрании сохраняется засилье роялистов и реакционеров. Недавно стало известно, что в нашем Конституционном Конгрессе угнездились измена и коррупция. – Уисс сделал паузу, чтобы до всех дошел полный смысл этого разоблачения.

Среди депутатов послышался растерянный ропот. Уисс застиг их врасплох. Что бы они ни думали об Уиссе в'Алёре, такого они не ожидали.

– Все мы знаем, что сбежавший за границу герцог Феронтский раболепствует перед иностранными монархами, открыто заручаясь помощью наших врагов для реставрации абсолютизма в Вонаре. Феронт – фанатик, сатир, мастер гнусной интриги, изощренной жестокости, человек, который даже во время своих развлечений проливает чужую кровь, – безусловно заслуживает звания Архиврага Свободы. Стыдно сознавать, что это – наш соотечественник. Но гораздо более стыдно наблюдать его преступное влияние даже здесь, в Конгрессе. Среди нас есть люди, которые заодно с предателем Феронтом. Существуют подтверждения этого заговора – материальные доказательства в виде документов. Эти документы попали ко мне в руки, и в надлежащее время я сделаю их достоянием общественности. А пока виновные должны быть наказаны, предатели вышвырнуты вон! Конституционный Конгресс необходимо подвергнуть чистке.

Уисс сделал паузу и оглядел слушателей. Чтобы заметить их растерянность, не требовалось никакого чародейства. Лица присутствующих явно оцепенели от ужаса. Пока он смотрел на них, по залу прошелестел ветерок, депутаты заколыхались, как призраки, и он ощутил теперь уже знакомую болезненную судорогу, которая свидетельствовала о том, что Хорл Валёр подключил свои Чары. Дурнота почти сразу прошла, и Уисс начал улавливать настроения слушателей. То был разнообразнейший набор чувств: выдававший полное неведение – к его выгоде; гибкий и податливый – к его радости. Уиссу понравился вид и запах этих чувств, их вес и состав, а более всего – покорность его воле. Он взглянул на галерею, на отца, изнемогшего, обмякшего, и успокоился. Все под контролем.

Уисс продолжил свою речь, в деталях расписав природу заговора, замаравшего Конституционный Конгресс. Он рассказал о предательстве отдельных его членов, о продажных кликах, заботящихся только о своих интересах, о растущей угрозе недавно завоеванной свободе. Он предположил вероятность ответного удара роялистов. Говорил об измене, вероломстве, позоре. Использовал такие выражения, как «сосуды бесчестья», «порочные, погрязшие в мерзости рабы Возвышенных», «носители гнусной заразы в теле государства». Еще несколько минут он говорил в том же экстравагантно-разоблачительном духе, и в речи его сквозила вся накопившаяся в нем и искусно управляемая злобная страсть. Он говорил и видел, как сворачиваются и густеют туманные дымки, как они становятся тяжелыми и плотными по его команде. Через полчаса туман был, как никогда, плотен и весом, однако полного овладения залом, как того желал Уисс, не произошло. С этим приходилось мириться, ибо он был вынужден признать, что депутаты Конгресса, по большей части зрелые, образованные и вполне интеллектуально развитые люди, не слишком стремились к бездумному подчинению, во всяком случае, некоторые из них. С экспроприационистами, разумеется, все было в порядке. Он видел их на низких скамьях, прижатых к трибуне. На их лицах лежала одна и та же печать обожания, и дымка, окутывавшая их, закручивалась темными спиралями. Тем же энтузиазмом горели фанатики Красного Ромба, заполнившие верхние ярусы зала. Их аура была глубокой и отзывчивой, как послушная лошадь, откликающаяся на слова команды. Да, Красному Ромбу можно доверять, это его достояние. Само собой, были и другие, там и сям разбросанные по залу. Он чувствовал их отклик и преданность, знал, что они подчиняются его воле.

К сожалению, попадались и исключения. Уисс видел в зале упорствующих, чья аура оставалась холодной и неподатливой. Самая высокая концентрация сопротивляющихся, которую он ожидал обнаружить вокруг Шорви Нирьена, оказалась в гуще льстящих ему подхалимов. Дымки, окутывавшие Нирьена и его команду, были цвета льда, тяжелые и почти неподвижные. Ничто не могло передать непреклонный дух этих людей ярче, чем эти испарения, безобразно нечувствительные к произносимой речи. Ему ни разу не удалось завербовать сторонника из среды нирьенистов, установить свою власть над кем-нибудь из них. Следовательно, они и были врагами народа, врагами всего Вонара.

И, значит, Уисс выполнял свой долг, косвенным образом требуя их гибели. При сложившихся обстоятельствах Конституционный Конгресс не располагал специальными законами, которые могли бы послужить его самоочищению. По этому поводу Уисс в'Алёр и потребовал учредить Народный Трибунал, наделенный юридическими полномочиями судить и выносить приговор любому врагу государства, независимо от положения и статуса.

– Ибо здесь не может быть исключений, – пояснял аудитории Уисс. – Враги народа должны подлежать суду народа, и все должны быть при этом равны, включая Возвышенных и самого короля. Король тоже должен находиться в пределах досягаемости законов.

Это нововведение зал встретил удивленным перешептыванием. Дымка дрогнула, грозя и вовсе улетучиться, и Уисс заговорил еще настоятельнее, чтобы не потерять власть над залом:

– Страна не может далее оставаться невооруженной, незащищенной от разбойных нападений волков и тигров в человеческом обличье. Граждане Вонара имеют право на самозащиту, а значит, и право иметь оружие. Осмелится ли здесь кто-нибудь оспаривать это? Народный Трибунал послужит своего рода карающим мечом сильного и свободного народа – скорым и надежным в защите справедливости, устрашающим лишь врагов Свободы. От имени народа я требую учреждения Трибунала, наделенного всей необходимой властью, чтобы свободно и эффективно действовать в его защиту. Это насущная необходимость, с точки зрения благоденствия народа, и обсуждению не подлежит. Ни один истинный патриот Вонара не поставит ее под сомнение.

Быстрый взгляд в зал подтвердил ожидания Уисса. Аура вокруг его сторонников разгоралась пламенным энтузиазмом. Еще несколько слов – и началось бы бурное ликование. По контрасту с ней непроницаемая атмосфера оппозиции оставалась по-зимнему свинцово-серой, с темными полосами сомнения, тревоги, враждебности и еще одним скверным оттенком, который Уисс не позволил себе распознать, хотя в душе почувствовал: это было омерзение. Он отметил, что там достаточно энергии и оттуда можно ждать вызова.

И, разумеется, Шорви Нирьен, до невыносимости сдержанный, уже вставал с места, чтобы возразить:

– Как раз эта тема в высшей степени подлежит обсуждению. Видимо, член Конгресса Уисс в'Алёр не рассчитал всех возможных последствий его предложения. Создание Народного Трибунала, наделенного чрезвычайной деспотичной властью наказывать за некие неопределенные преступления, наличие которых еще никем убедительно не доказано, откроет эпоху беспрецедентного, юридически дозволенного террора, неизбежным результатом которого…

Конец фразы Нирьена утонул в яростном звоне колокольчика. Член Конгресса Шенев, председатель комитета по регламенту, посредник во всех дискуссиях, ныне раб, слепо повинующийся Уиссу в'Алёру, не забыл о данном ему поручении. Шорви Нирьену нельзя было позволить обратиться к собранию. Ему надо заткнуть рот во что бы то ни стало.

– Член Конгресса Нирьен нарушает порядок, – объявил Шенев. – Слово члену Конгресса в'Алёру.

Сторонники в'Алёра радостно зааплодировали.

– Мастер Председатель, я убедительно прошу разрешения отвести предложение члена Конгресса в'Алёра… – Дальше Нирьену говорить не пришлось. Снова зазвенел колокольчик председателя.

Уисс в'Алёр в молчании изменил позу и выражение лица, затем сделал некий жест. Преданные ему экспроприационисты, безошибочно улавливавшие каждое его настроение и чутко откликавшиеся на его молчаливые команды, были готовы действовать без дополнительных инструкций. Поднялся дикий топот, вопли, свист, ругань. Шум заполнил весь зал, сотрясал окна и бился о стены. Сторонний наблюдатель подумал бы, что Конгресс объединился в поддержку Шорви Нирьена, но Уисс в'Алёр знал, в чем дело. Яркая, страстная дымка, висевшая над его сторонниками, стала дырчатой, похожей на лицо больного с темными неровными пятнами. По всему залу, помимо сгустка враждебности нирьенистов, плавали кляксы сероватой осторожности, сомнений и нерешительности. Эти облачка сопротивления, наверное, покрывали половину членов Конгресса, но они не создавали собственной силы. Сидящие далеко друг от друга, не подозревая о существовании таких же, как они, депутаты были растеряны и напуганы. Эту растерянность Уисс уловил с первого взгляда и тихо ликовал. Несмотря на бесспорный ум, Шорви Нирьен не овладел искусством практической политики, доказательством чего была его неспособность организовать воедино своих разрозненных сторонников. Может быть, именно теперь Нирьен осознал свою ошибку, но у него уже не будет возможности воспользоваться этим уроком.