Текст книги "Наваждение – книга 1"

Автор книги: Пола Вольски

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

16

Первые дни, проведенные в Шеррине, оказались кошмаром. Трое Валёров, простодушно и немедленно откликнувшиеся на зов брата и приехавшие из провинции Ворв, поначалу были в ужасе от коварства Уисса. Они предполагали, что найдут его больным и страдающим, а он, как оказалось, процветал и был полон жизни. Они ожидали благодарности и теплого приема, а встретились с оковами, узилищем и принуждением. Рассуждая теоретически, они могли бы прибегнуть к чародейному наваждению, но на деле это было не так легко. Уисс разделил пленников и приставил к каждому усиленную охрану. Общаться им запретили, организовать бунт было почти невозможно, и малейший намек на тайные чародейные действия мог бы вызвать ярость вездесущих тюремщиков. Их не только запугивали, им непрерывно угрожали. Евларк, Флозина и Улуар не считались трусами, несмотря на их мягкость, застенчивость и внушаемость, по отдельности каждый справился бы с любым противником, но они были вместе, и семейная привязанность друг к другу вела их к поражению. Да победить их оказалось не так уж и трудно. Эти слабые существа, не от мира сего, почти дети, от рождения нуждались в опеке. Как только Евларку Валёру разъяснили, какая смертельная опасность нависла над его братом, сестрой и отцом, он тут же сдался. Если бы он держался твердо, то, возможно, обнаружил бы, что за пустой угрозой ровно ничего не стоит и что Уисс не может обойтись без своих родственников и их талантов, но Евларк не мог решиться на такой опыт. Флозина и Улуар тоже покорились: видимо, это была семейная черта.

Первые два дня непрерывного кошмара перед узниками мелькали враждебные лица, незнакомые здания, неподвижные Оцепенелости, а по ночам они видели стены подземной темницы, железные засовы и цепи Растерянные, сбитые с толку, Валёры автоматически принялись выполнять поставленную перед ними задачу, покорно переезжая из «Гробницы» в Арсенал и обратно, словно в зловещем забытьи. Пассивные, с ничего не выражающим взглядом, они двигались, как заржавевшие автоматы.

Однако положение менялось по мере того, как рос их профессиональный интерес. Все больше увлекаясь поставленной задачей, братья и сестра забывали о своих страхах и горестях. Их интерес вскоре перерос в одержимость, и внешний мир утратил значение, словно Арсенал, его подвал, солдаты, цепи, оковы уже не существовали для них. Остались только машины и их манящие и ускользающие индивидуальности. Непосвященным казалось, что Валёры находятся в бессознательном состоянии – почти неживые, но на самом деле их сознание активно и целеустремленно работало. Каждая извилина мозга была предельно напряжена, и каждая мысль вырывалась наружу и устремлялась через тьму телепатического пространства в поисках забытой механической чувствительности. Это напоминало охоту за сокровищем, затонувшим на дне грязного озера, – всюду мутные завихрения и водовороты, вьющиеся вокруг шеи и душащие водоросли, плавающие обломки, ледяной холод, непроглядный мрак. По крайней мере раз сто Евларку казалось, что он уловил очертания жаркого и быстрого мозга Заза. Столько же раз его собственное сознание летело вслед за огненными призраками, убегавшими от него; но это были просто сны Заза, тонкие горячие испарения ее истинного существа. Пытливые умы Флозины и Улуара натыкались на те же препятствия и попадали в те же западни. Оцепенелости продолжали находиться в спячке.

До тех пор пока…

Пока Флозина, наконец, не прекратила этого преследования, сменив роль охотника на роль приманки. Повторяющиеся вспышки жутких видений Чувствительницы Нану помогли ей проникнуть в сознание машины, и Флозина подчинила ей свой разум. Ее мысли, обратившиеся внутрь, стали мучительными и запутанными. Искушая машину, Флозина начала прятать от нее собственное сознание, и Нану – шпион из шпионов, действующий и во сне, – не могла устоять перед этим молчаливым вызовом.

Флозина все чаще чувствовала на себе любопытство некоего постороннего сознания. На нее наваливалась личность, совершенно чуждая по устройству. Она ощущала, как кто-то давит на нее, роется в самых истоках ее мыслей. Она сопротивлялась, окутывая мозг еще более толстым защитным слоем, но копание в ее мыслях становилось еще яростней. Когда сознание Флозины отлетело прочь, внезапно погрузившись в тусклые телепатические зоны машины, та тут же устремилась следом – теперь уже на грани пробуждения. Сообщение пронеслось через психическое пространство с гудением и звоном насекомого. Флозина увернулась, спряталась и скромно отступила. Звенящая вибрация усилилась, дойдя до невыносимо высокой ноты, и нараставшее возбуждение Нану наконец пробудило ее. Она очутилась здесь, целиком и полностью, бодрствующая, впервые за много веков. Флозина, увидев, что цель достигнута, пережила краткий миг триумфа и, обессиленная, погрузилась в сон.

…Нану, Мать Королева, Всевидящая, Хозяйка тайн, пошевелила яркими крыльями и открыла сотню своих глаз. Вокруг были стены, мешающие взгляду, скрывающие все тайны. Ей нужно немедленно отложить несколько тысяч золотых яиц, и скоро ее крошечные гниды, способные пройти практически через любое препятствие, обретут крылышки и с жужжанием вылетят из гнезда, чтобы собрать информацию, как пчелы собирают пыльцу. Затем эти крупинки и обрывки сообщений и слухов они принесут своей августейшей Матушке, которая проглотит все, а потом составит список и указатель, скомбинирует и обозначит связи, сопоставит и подсчитает, проанализирует и оценит и, наконец выдаст переваренную информацию в виде заключений – отбросов ее организма, которые тут же будут бережно собраны и унесены ее работниками-людьми.

Но с этим придется подождать, пока она не отложит яйца, а сейчас работники должны разрушить мешающие стены или перенести ее в другое место. Королева Нану желала бы, чтобы это была высокая башня, откуда она сможет обозревать весь город, и сотня ее глаз будет обращена во все направления сразу. Она хотела, чтобы это свершилось немедленно, и ее повелительное пощелкивание настоятельно выражало ее требование. Но работники и не думали повиноваться. Они сновали вокруг, но бездельничали, словно трутни. Нану издала сердитое ворчание, и ее крылья слегка приподнялись. Если бы неподалеку оказалась человеческая рука, она схватила бы ее.

И тогда Нану припомнила далекие времена и поняла: работники, которые сейчас находились рядом, вооруженные и одетые в одинаковые формы, – это существа с низким развитием, не способные понять ее желаний. Исключений было два. Одно – человеческий самец огромного роста, неприметно одетый, – он стоял поодаль, разглядывая ее с таким явным благоговением, что не оставалось сомнений – он готов служить ей. Второе – женщина, чье дерзкое сопротивление вырвало ее из спячки. Та, очевидно, обладала умственными способностями работников высокой касты, с помощью которых Нану могла передавать свои команды. Но женщина находилась без сознания, и немедленно использовать ее было невозможно. Пока придется ждать. Но, как полагала Нану, ждать осталось недолго…

Евларк Валёр избрал иной способ. То психологическое кокетство, которое выманило из спячки Нану, никогда бы не вызвало энтузиазма у Заза. Проведя много дней в бесплодных усилиях, потратив обширный запас интеллектуальной энергии, Евларк наконец нашел верный метод. Особые ухищрения ума здесь были ни к чему. Заза, жестокая и неистовая, обретала себя в схватке. Ее сознание можно было растормошить призывом к оружию. Догадавшись об этом, Евларк прекратил свои психологические поиски, отказался от преследования, ловушек, улещиваний, просьб и аргументов. Он остановился, и сознание его временно застыло. Вскоре разрушительные горячие потоки оскорблений, брани, презрения и наглого вызова затопили каналы его сознания, а затем прорвались в телепатическое пространство Этот вызов подействовал на Заза как едкий табак на ноздри, и она проснулась, чтобы отыскать его источник.

…Победительница Заза выходила из оцепенения, поднимаясь к свету, и старые воспоминания, желания и ненависть шевелились и смыкались в ней все больше номере пробуждения. Враг был совсем рядом… Она чувствовала его агрессивное присутствие… но не могла убить его, пока еще полностью не проснулась. Ею двигала вовсе не жажда к разрушению, просто угроза ее имуществу не оставляла иного выбора, ибо Заза была владелицей человеческого стада. Оно принадлежало ей, и только ей. Непонятно было, каково назначение людей, – она никогда не ела их плоть, не пила их кровь, не укрывалась их шкурами. Может быть, они являлись для нее чем-то вроде домашних животных или просто удовлетворяли ее собирательский инстинкт? Или, скорее, ее натуре свойственно определенное чувство собственничества? Они принадлежали ей, и ведение их дел – ее главная и всепоглощающая забота.

Непонятно было также, что отличало людей Заза от остальных липких и сладких неметаллических предметов, но она каким-то образом понимала это; и отмеченных, одомашненных ею людей она защищала всеми средствами от нападений мерзких негодяев любого рода, особенно того же – человеческого. Теперь она проснулась, готовая дохнуть огнем на своих недругов, но обнаружила обман. Здесь, в Арсенале, врагов не было. Каждая человеческая особь в поле ее зрения являлась законной собственностью – это она знала инстинктивно. Особенно один, неприметно одетый человек, – восторженное выражение лица и огромный рост придавали ему особую ценность. А еще ценным имуществом было бледное лысеющее существо, чьи магические умственные манипуляции пробудили ее от долгого сна. Этот и в самом деле был настолько ценен, что кто-то позаботился о том, чтобы приковать его к ней.

Подобные хлопоты и заботы похвальны, но определенно нелепы, потому что характер Заза требовал прежде всего стимуляции битвой, без которой ей становилось скучно. Ей требовались опасность, смерть и триумф. А больше всего она жаждала почувствовать вкус пламени в каждой из своих глоток, когда блестящие сопла врезаются в толпу, вызывая жуткие вопли и пахнет восхитительным ароматом поджариваемой плоти. Да, это то, что ей нужно, и как можно скорее.

Заза беспокойно зашевелилась, и из двух ее рылец закапали слизистые ядовитые испарения…

Улуар Валёр, тщетно пытаясь нащупать сознание Кокотты, чувствовал себя потерянным в чужом мире. Его взыскующий интеллект прорвался сквозь темные пустые пространства телепатической зоны, ни разу не встретив ни малейшего проблеска чувствительности. Можно было предположить, что эти уровни необитаемы, или заключить, что личность Кокотты безвозвратно утеряна и она на самом деле мертва. Но сведения, содержавшиеся в бесчисленных томах, расставленных по стенам библиотеки в Боженильской общине, свидетельствовали об обратном. Где-то в глубине, погребенная и забытая, личность Кокотты все же существовала. Такое не могло исчезнуть совсем, пока сам механизм оставался в целости и сохранности. И если Улуар не мог распознать ее сущности, то только потому, что этот механизм был ему совершенно неизвестен.

Однообразные дни тянулись и гасли на границе его сознания. Нану и Заза уже вернулись к жизни, но Улуар об этом не знал. Все его существо было сосредоточено на одном – на пустоте. И искал он в пустоте. Он трудился, спотыкался, бросался Опрометью в разных направлениях, чтобы встретить все ту же пустоту. Ему было мучительно, томительно и беспредельно одиноко, хотя он, маг-отшельник, привык к одиночеству. Его душу, потерянную и озябшую, охватило уныние. Какая-нибудь умственная встряска вывела бы его из транса, вернула к действительности, теперь такой бесконечно желанной, несмотря на все ее ужасы и предательства, о которых он не забывал. Но Улуар держался с упорством, подавляя это искушение.

Он боролся целую вечность, но так ничего и не нашел. Ледяные пространства продолжались в бесконечность, но он был не в состоянии обшарить их все, одно за другим – он знал, что не может этого сделать. И тогда его почти затопило отчаяние, и он мысленно вознес мольбу, похожую на молитву.

Молитва была услышана.

…Чувствительница Кокотта наконец проснулась. Она была в сознании. Жизнь, цивилизация, весь мир и все, из чего он состоял, – словом, все, что жило само по себе долгие века ее сна, появилось вновь. Вселенная снова существовала.

Кокотта не была мстительной. Она не таила обиды на человеческие существа, не выполнявшие свой долг и не поклонявшиеся ей, – на тех, из-за небрежения которых она так долго пребывала в спячке. Они навлекли духовную порчу на самих себя, что уже являлось достаточным наказанием, а кроме того, они вообще ее не занимали. В любом случае, их уже не было на свете, а она не станет утруждать себя их оживлением ради мести. Значение имело не прошлое, а будущее – золотое время изобилия и радости для всех, время святости и щедрых жертв, плодоносящих лоз и открытых сердец. Кокотта вернулась в мир, и теперь должна начаться Эпоха Совершенства. Кокотта требовательна, но щедра, она ревнива и взыскательна, но беспредельна в своем величии. Если ее будут правильно кормить, она простит всех.

А питание ей было крайне необходимо. После столь долгого поста в ней проснулся чудовищный аппетит. Пора разом покончить с этим голодом большим славным куском плоти и жира с волокнами, кровью, костями и мозгом. Теперь она будет вознаграждена за долгие годы безвестности, и когда ее потребности будут удовлетворены, мир обновятся, возродясь в славе и вечном блеске.

Кокотта была само добросердечие. Ей ничего не требовалось, кроме покоя и радости, доброты и изобилия, почтительности, обожания и еды. Когда голод утолен, ее равновесие ничем нельзя поколебать, и, по-видимому, нет оснований страшиться каких-либо лишений – повсюду ее окружали тела, и многие из них довольно упитанны. Крупнее всех был огромный, неприметно одетый человек, смотревший на нее с обожанием, но Кокотта почему-то понимала, что его нельзя есть сразу. Пока такой приверженец может быть использован иначе. Так же необходимо ей то тощее созданьице, чьи молитвы пробудили ее. Если он сумел это сделать, его вера велика, и он достоин права служить ей.

Она – это власть, это слава, вечная, неизменная, единственная реальность. И она очень голодна.

В знак готовности принять вознесенные жертвы Кокотта распахнула настежь свои свинцовые двери…

Когда переплетенные и разветвляющиеся стержни и провода, венчавшие напоминающий гроб силуэт Кокотты, начали гудеть и вибрировать, Бирс Валёр почувствовал, что дыхание его учащается. Когда внезапным светом засияли стеклянные диски с расходящимися лучами, у него отвисла челюсть, а маленькие глазки полезли на лоб. А когда наконец с грохотом распахнулись массивные двери, Бирс буквально пал на колени, преисполненный благоговения и невыразимой радости.

Она открылась наконец, целиком явила ему себя! Бирс стоял на коленях в нескольких футах от подножия машины, и ничто не мешало ему полностью обозреть ее огромное пустое нутро. И само чрево, и двери в него были утыканы стальными шипами с налипшей грязью и засохшими наростами. Каждый шип заканчивался коническим устройством с отверстиями, бороздками и шарнирами. Не вполне ясна была цель этих приспособлений, если только они не являлись простыми украшениями. Что же до самих шипов, то в их назначении сомневаться не приходилось, и сердце Бирса забилось в восхищении. Он чувствовал, что способен угадать волю Кокотты и без обращения к чарам. Его переполняло стремление служить ей, завоевав тем самым ее благоволение, а возможно, и любовь.

Ее терзали муки многовекового голода. Она хотела человеческой плоти, и немедленным побуждением Бирса было отдать ей кузена Улуара, который свалился в изнеможении на полу у ее подножия. Он выполнил свою задачу и теперь не нужен. Бирс и раньше-то невысоко ставил своего кузена – слабого, унылого, вечно напуганного, похожего на второе издание старого зануды дядюшки Хорла. Да, Улуар – явный кандидат на роль жертвы, но все же… оставался шанс, что Уисс этого не одобрит. Может быть, у него есть еще какие-то планы относительно брата – Уисса понять нелегко. Поэтому Бирс передумал, и его мутноватые глазки обшарили подвал в поисках других жертв. Но взгляд всюду натыкался на народогвардейцев, явно для этой цели не подходящих.

Бирс стоял в замешательстве. Толковое решение не приходило в голову, но ведь каким-то образом он обязан выполнить требования Кокотты, иначе получится, что он подвел ее. Довольно долго он пребывал в неподвижности, скрестив большие руки на груди, наморщив в размышлении лоб.

Задача, которая казалась неразрешимой Бирсу Валёру, не представляла для Уисса никаких трудностей. В «Гробнице» содержалось шесть в высшей степени подходящих жертв – приговоренных к смерти нирьенистов. Их казнь откладывалась неделями в ожидании возрождения Кокотты, на чьи еще непроверенные возможности он возлагал свои надежды. Теперь она наконец пробудилась, и пора было подвергнуть ее способности испытанию. И вот первого из приговоренных втайне ото всех перевели из камеры «Гробницы» в подвал Арсенала.

Пленника – бывшего депутата Мударда от провинции Фабек – привели четыре охранника. На глазах его была повязка, руки связаны за спиной. Он шел, наклонив вперед голову, пытаясь что-нибудь расслышать. Внезапно повязка была сорвана с его глаз, и Мудард, моргая, растерянно осмотрелся. Он находился в хорошо освещенном помещении без окон, где было много народогвардейцев в коричнево-красной форме. Среди солдат стояло несколько штатских, в одном из которых Мудард распознал костлявую фигуру Уисса в'Алёра. За спиной Уисса высился большой свинцовый шкаф, изнутри утыканный шипами и увенчанный светящимися конусами. Мудард не знал, что это такое, но инстинктивно попятился назад.

Сопротивляться, однако, было бесполезно. Охранники подтолкнули его вперед. Мудард увидел на миг разверстые двери, тускло поблескивающие дуги, зазубренные шипы с присохшими остатками неизвестно чего, которые вибрировали, стучали и щелкали, как голодные челюсти. Это и были челюсти, догадался Мудард. Каждый стержень заканчивался живым ртом, голодной пастью с высовывающимся наконечником железного язычка и крошечными, разрушительными, плотоядными зубами. И все это надвигалось на него…

Он отбивался, пиная охранников ногами и кусаясь, бросался из стороны в сторону, бессознательно издавая звук вроде непрерывного истошного воя, которого сам устыдился бы, если б мог его услышать. Но все было напрасно. Его подтолкнули к машине, и когда маленькие челюсти каждого из шипов лязгнули у самого его тела, он почувствовал жадную ненасытность стального механизма. Мудард оказался так близко, что увидел розово-серебряное небо каждого из ртов, и тогда он испустил крик – ничем не сдерживаемый вопль, который враз оборвался в ту секунду, когда его впихнули в утробу Кокотты.

Огромные свинцовые двери захлопнулись, и еще какое-то время под сводами подвала разносилось эхо. Потом наступила тишина – каждый из, присутствующих пытался уловить крики, но их не было. Ни криков, ни мольбы, ни протеста – только тихое гудение от непонятных внутренних вибраций. Свечение стеклянных завитков и дисков с расходящимися лучами усилилось, и через секунду крошечные протуберанцы света начали, потрескивая, двигаться вдоль двух больших, устремленных вверх черных рогов Кокотты, быстро поднимаясь все выше, пока заостренные, как кинжал, наконечники рогов не засверкали опаляющим светом. Зрители зашумели, но все перекрыл высокий вибрирующий механический звук, потом между рогами вспыхнула мощная радуга ослепительно белого цвета, и гул перешел в невыносимо мучительный рев. Зрители вздрогнули, судорожно прижали руки к ушам, кое-кто закрыл глаза, защищая их от ослепительного сияния. Через несколько секунд все было кончено. Свечение умерилось, а шум и вовсе прекратился. Заскрипели шарниры, и двери Кокотты распахнулись, являя почти пустую утробу.

Там не было ничего, кроме охапки окровавленных лохмотьев, напоминающих крысиное гнездо. Фестонами свисали обрывки красноватой ткани, на нескольких шипах были намотаны куски веревки, прежде связывавшей руки Мударда. На полу стояли его размокшие туфли, из которых тянулись кусочки кожи, костей и хрящей. Зрители подступили к машине с жадным любопытством, но и с осторожностью. Какой-то народогвардеец ткнул туфлю острием штыка, и тут же в шипах и утолщениях Кокотты послышалось потрескивание и шипение. Висевшие лохмотья заколыхались, потемнели, от них пошел смрад. Люди отпрянули, словно напуганные мыши. Прислужники Кокотты осмелились подойти к ней, чтобы убрать остатки, лишь через несколько часов.

Эксперимент несомненно удался. Кокотта была голодной, стремительной и смертоносной – все это прекрасно. Но ее действиям не хватало опрятности. Требовались кое-какие поправки. Уисс в'Алёр, хорошенько все обдумав, отдал несколько распоряжений. Когда второго нирьениста, бывшего члена Конгресса Клиона из провинции Жувьер, привели в подвал Арсенала, он вошел туда нагишом, если не считать веревки, стягивавшей запястья. Клион сопротивлялся меньше, чем его предшественник. Может, он был слабее, а может, нагота усиливала в нем ощущение уязвимости, – во всяком случае, управлять им было легко, и вскоре свинцовые двери захлопнулись за ним. Прошли секунды, наверху вспыхнул яркий свет, потом дугой протянулось белое свечение, порыв горячего воздуха пронесся по подвалу, и двери распахнулись.

На сей раз особых поправок не требовалось. Наблюдавшие за происходящим солдаты разразились криками радости. Утроба Кокотты оказалась пустой и чистой, лишь валялся обрывок окровавленной веревки. В приливе умиления Бирс схватил мушкет из рук ближайшего народогвардейца и концом ствола проворно извлек веревку. При этом он подошел к шипам Кокотты ближе, чем кто-либо другой, за исключением жертв, но подошел без страха, почему-то зная, что она не причинит ему вреда. Так оно и вышло. Свечение стеклянных солнцеобразных фигур возросло, но свет этот был мягким и теплым.

– Красавица. – Его интимный шепот предназначался одной лишь Кокотте.

– Какая красавица!

Она, без сомнения, расслышала его слова. И наверняка поняла. Послышалось слабое, почти неразличимое гудение, песня любви, если только ему доводилось слышать такое. Он знал, что она все еще голодна. Жалкий истощенный полускелет Клиона не мог утолить ее аппетита. Ей требовалось гораздо больше. Но она не притязала на плоть Бирса. Она чувствовала его преклонение, ценила его и, может быть, уже начинала отвечать ему взаимностью. Бирс с трудом проглотил слюну, сморгнув непрошеные слезы. Ему пришлось на мгновение отвернуться, и взгляд его упал на кузена Улуара, лицо которого было залито слезами. Неужели этот нытик и размазня не понимает, какого блестящего успеха достиг? Бирс рассердился не на шутку. К счастью, кузен Уисс вылеплен из другого теста – он улыбался.

У кузена Уисса были основания улыбаться. Возрождение Кокотты обеспечивало элегантное решение практической задачи, терзавшей его несколько месяцев. Он давно уже подыскивал такой вид публичной казни, в котором соединялись бы высокая эффективность и устрашающее зрелище (но не чрезмерно ужасное) – так что это был потрясающий подарок, и необходимый ввиду надвигающихся событий. Ибо Уисс предвидел резню, огромное побоище. Он-то сам ни в коей мере не был мстителен, напротив, но Отец Экспроприационизма – Сын Справедливости, а справедливость однозначно предполагала устранение всех Возвышенных тиранов. Этого жаждали притесняемые граждане, или возжаждут в самое ближайшее время, когда пройдут надлежащую выучку. Более того, потоки крови Возвышенных, которым суждено залить пламя народного гнева, направят несметные богатства в надлежащие сундуки. Имущество приговоренных, автоматически отчисляемое в пользу государства, будет использовано для высших и лучших целей – то есть для снаряжения и содержания армии, от которой теперь все больше зависела безопасность партии экспроприационистов, а стало быть, и всей нации. Эту великую чистку Уисс считал желательной и поэтому необходимой; а эти два качества по мере его возвышения становились вовсе неразличимыми.

Для Уисса вопрос был решен. Казни Возвышенных будут проводиться публично – это уж непременно. Народ Вонара заслуживает подобного зрелища – одновременно приятного и назидательного; преступные же Возвышенные заслужили все виды унижения, а Уисс – удовлетворения. Решение его было окончательным, оставались кое-какие конкретные мелочи. Во всех существующих разновидностях массовых казней был какой-то, да изъян – или слишком медленно, или много крови, или уж слитком жутко, а то и чересчур дорого. Некоторые варианты казались лучше остальных, но даже лучшие из них не решали проблем с логическими последствиями казни – уничтожением или захоронением трупов, а также уборкой места казни. Ни одного по-настоящему удовлетворительного способа так и не нашлось, пока не появилась Кокотта, чья стремительная и восхитительно опрятная манера еды сразу всем полюбилась. Наконец нашелся палач, чье изысканное мастерство освобождало его новых приверженцев-экспроприационистов от обвинений в варварстве.

Уисс в'Алёр был в восторге и мечтал скорее продемонстрировать народу добродетели Кокотты. Осуществить это казалось несложно, поскольку четверо оставшихся из приговоренных нирьенистов по-прежнему содержались в казематах «Гробницы». За один-единственный день была сооружена большая платформа на колесах – нечто вроде сухопутной баржи. На это транспортное средство с почестями водрузили Кокотту, закутанную в черный холст, и ночью повезли по темным улицам из Арсенала в «Гробницу».

– Где же ты была? Чем ты занималась все это время? – Элистэ постукивала каблучком. За ее нетерпением крылось глубокое беспокойство. Кэрт, просто одетая, с огрубевшими от работы руками и деревенским акцентом, могла сравнительно безопасно расхаживать по улицам Шеррина. Эти прогулки доставляли удовольствие горничной и информацию ее хозяйке, сидевшей взаперти и изголодавшейся по новостям. Но иногда Элистэ начинала тревожиться: вдруг с Кэрт что-нибудь случится там, на улицах? Несчастный случай, болезнь или нападение. Каждая Возвышенная несла ответственность за безопасность и благополучие ее служанок.

– Так где ты была? – резко повторила она.

– В «Гробнице», госпожа. То есть около нее. – Слегка бледная и какая-то рассеянная, Кэрт, видимо, не замечала раздражения хозяйки.

– О чем ты говоришь? Объясни немедленно. Хотя подожди. У тебя измученный вид. Я разрешаю тебе сесть. Ты больна? Ты собираешься упасть в обморок, биться в судорогах и прочее?

– Нет, госпожа. – Кэрт машинально присела на краешек обитого парчой кресла. – Я в порядке, клянусь вам…

– Ты уверена? Ну тогда говори.

– Хорошо. Мне есть что рассказать. Дело было так. Я шла купить этих сахарных вафелек, госпожа, без которых вы жить не можете, и, сами понимаете, мне нужно было пройти мимо старой тюрьмы, чтобы попасть на мост к рынку. Ну вот, иду я и вижу, что все эти городские толпятся у ворот, я и остановилась узнать, что к чему. Стала спрашивать, но никто толком ничего не знал, тогда я стала протискиваться вперед, добралась до ворот и увидела, на что все глазеют. Там эта штука, прямо во дворе «Гробницы». Она похожа на большой-пребольшой свинцовый шкаф, внутри заостренные шипы, а наверху всякие рога, шары и прочая дребедень. И она большая, госпожа. Прямо громадина.

– Да что же это за штука?

– Вот и я гадала. И всех там расспрашивала, но никто не знал. А некоторые твердили, что это одна из Оцепенелостей, вроде той, которая, как сторожевой пес, стоит у Северных ворот. И это правда, она была на ту похожа, только совсем другая.

– В каком отношении другая?

– По ферме, но дело не в этом У этой сверху что-то горит разными цветами и вроде как-то шевелится. Эта… ну, не спит. И, конечно, люди ломали голову, откуда она взялась, как сюда попала и зачем. Я-то не понимаю, что это за штуковина, но знаю, что мне такое не по нутру.

– Так эта тайна осталась неразгаданной?

– Да нет, госпожа, только говорить тяжко.

– Тяжко?

– Через какое-то время, – продолжала Карт, – из тюрьмы вышел солдат и прибил к стене объявление. Кто-то прочел его вслух. Там говорилось, что четверо предателей-нирьенистов будут приведены во двор в три часа пополудни. Так что все догадались, зачем эта штука там стоит.

– И ты ждала так долго, чтобы посмотреть на публичную казнь? – дрогнувшим от гнева голосом спросила Элистэ. Она была потрясена и одновременно чувствовала отвращение, однако против воли заинтересовалась рассказом.

– Что ж, мне выбирать не приходилось, госпожа. – Круглое лицо Кэрт вспыхнуло. – К тому времени я уже не могла бы оттуда выбраться. Я стояла у самых ворот, с прижатым к решетке носом, а толпа сзади меня становилась все больше, и я там застряла без движения.

– Вот как?

– Правда, госпожа. А еще – как я узнала, что будет, так почему-то не могла отвернуться.

Элистэ кивнула, молча и пристыженно признавая, что понимает.

– Должно быть, слухи пошли по всему городу, – продолжала Кэрт, – потому что люди шли и шли, и площадка перед воротами была такой забитой, что не проехала бы ни карета, ни даже портшез. Кто-то там выпивал, кто-то буянил, некоторые смеялись, перешучивались. А некоторые стали ну прямо мерзкие. Но большинство стояли тихо и ожидали. Ровно в три они вышли из «Гробницы» – солдаты, охрана и все такое. И один там был – говорили, что это главный начальник «Гробницы» Довель Эгюр. И еще палач – такой огромный, – Борло сын-Бюни, тот, что у нас жил, помните? – рядом с ним просто щенок, и говорили, что это Бирс, родственник Уисса в'Алёра, но точно не поручусь И четыре пленника, – чтоб мне лопнуть, если они не были раздеты догола! Госпожа, вот ей-ей, они были голые, как цыплята, которых сейчас бросят в кастрюлю.

– Как это гнусно! – вспыхнула Элистэ. – Какие скоты эти экспры! К чему им такая мелкая бессмысленная жестокость?

– Точно не скажу, госпожа, но я прямо еле на ногах устояла. Не знала, куда смотреть, да и другие тоже. Некоторые захихикали – знаете, как вот ежели человек сбит с толку, но не хочет показать. Но смеялись недолго, и, я думаю, пленники даже не услышали – такие они были убитые, что ничего не замечали. Мне стало жалко их, госпожа, и не только мне. Я слышала, кто-то шепнул, что они хорошие депутаты и хорошие люди и так с ними поступать негоже. Но кругом рыскали народогвардейцы, и вслух говорить было страшно. Ну, выстроили всех четверых перед этой штуковиной, – продолжала Кэрт, – и они там стояли, пока читались обвинения. Но если они и вправду во всем этом повинны, тогда они, само собой, заслуживали смерти.