Текст книги "Наваждение – книга 1"

Автор книги: Пола Вольски

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

– Ну что? Какой?

– Люди будут думать что-то не то, вот в чем дело.

– Что будут думать? О чем ты?

– Ну, разное. Если все эти лорды и кавалеры и всякие прочие еще ничего не думают, то как понюхают, сразу начнут. В нем есть что-то такое…

– Вздор, Кэрт. Ты преувеличиваешь. Обычные духи, ничего больше. И как раз такие сейчас в моде.

– Да, госпожа. – Застежка защелкнулась. – Вот… наконец получилось. Застегнула. Повернитесь-ка, я на вас посмотрю.

Элистэ послушно повернулась, и Кэрт захлопала в ладоши.

– Вам идет, это точно. И к этому платью подходит. Вот только… а вы нормально себя чувствуете, госпожа? Вы какая-то странная и рассеянная, словно кто-то только что двинул вас по затылку. Вы опять принимаете эти таблетки?

– Нет, не принимаю, и у меня все в порядке, – сказала Элистэ, не вполне веря собственным словам. Она и впрямь чувствовала себя несколько необычно, словно была сбита с толку, и в этом ощущении проскальзывало нечто знакомое, хотя она не могла вспомнить, что именно. Однажды – когда-то, где-то – она испытала ту же растерянность, но все это дразняще витало за пределами памяти. А когда ей казалось, что воспоминание совсем близко, оно тут же упархивало прочь как мотылек. Пожав плечами, Элистэ сдалась: со временем припомнит, но не теперь. Как бы то ни было, есть более интересные предметы для размышлений – герцог Феронтский, например. Она вдруг обнаружила, что его образ запечатлен в ее душе – поразительно живой и материальный, словно его можно потрогать рукой, и он все время был рядом.

Весь день Элистэ занималась привычными делами, переезжая из дворца в театр, в сады Авиллака, снова в Бевиэр. Затем прислуживала королеве, после чего пошла в танцевальный зал, а потом на поздний ужин; всюду ее окружали галантность, великолепие и веселье, и все это время образ герцога был с нею. Иногда – совсем рядом, словно из плоти и крови, иногда отдалялся, становился неосязаем, когда она думала о чем-то, но не исчезал окончательно и отодвигался ненадолго. Элистэ, собственно, и не стремилась изгнать его из сознания, потому что это неизменное видение странным образом радовало ее, внушая чувство тайного довольства, – вернее, радовало бы, если бы ее не мучило какое-то навязчивое и непреодолимое воспоминание.

Шли часы, и Элистэ начала искать герцога всюду, где оказывалась. И в театре, и в апартаментах королевы, и за карточным столом ее глаза шарили в толпе, но безрезультатно. Герцога нигде не было, и волнение девушки росло. Она думала, что никто не замечает ее состояния, но напрасно. Стацци во Крев пошутил по поводу ее рассеянности. Во Ль„ в'Ольяр казался уязвленным невниманием фрейлины к нему, а Меранотте в'Эстэ засмеялась и назвала ее «заколдованной принцессой». Элистэ с неловкой улыбкой все отрицала, продолжая блуждать глазами по залу.

Герцог все не показывался. Когда Элистэ наконец вернулась в Лиловую фрейлинскую, ее досада дошла до крайней точки. Она беспокойно и нетерпеливо вертелась, пока Кэрт раздевала ее, и прикрикнула на служанку, когда та попыталась расстегнуть цепочку медальона:

– Оставь!

Кэрт испуганно взглянула на хозяйку, потом благоразумно пожала плечами и продолжила раздевание. Элистэ, слегка устыдившись, закусила губу, но раскаяние быстро улетучилось, – ей пришло в голову, что отсутствие герцога было умышленным. Вскоре она лежала в темноте с открытыми глазами. С резкой отчетливостью она ощущала медальон, давивший ей на грудь весом серебра, нагретый теплом ее тела, будто чья-то рука. Необычный настойчивый запах проникал в ноздри, и сон долго не приходил.

Утром, проснувшись, Элистэ обнаружила, что облик герцога яснее, чем когда бы то ни было, запечатлен в ее душе. Наступивший день был похож на предыдущий. Она выполняла свои обычные обязанности и непрестанно искала взглядом его высочество в коридорах и галереях. Дважды или трижды ей удавалось увидеть его, и всякий раз она застывала в оцепенении, разрываясь между настоятельной потребностью заговорить с ним и непонятным побуждением убежать прочь. Что до Феронта, то он, казалось, ее не замечал. Во всяком случае, не подавал виду, что замечает. Либо герцог ее действительно не видел, либо остался равнодушен, и Элистэ с нарастающим беспокойством вертела в пальцах благоухающий медальон.

Так продолжалось несколько дней. Поток даров и записок от герцога совершенно прекратился, что не преминули отметить все фрейлины Чести. Он более не преследовал Элистэ и, похоже, не интересовался ею. Пораженная его поведением и поглощенная мыслями о нем, она стала мучиться бессонницей. Она утратила аппетит и прежнюю веселость. Под предлогом болезни девушка оставалась в покоях фрейлин, предаваясь тоске, и часами сидела, рассеянно вертя в руках медальон, денно и нощно украшавший ее грудь.

В конце недели Феронт прислал записку – прямое и недвусмысленное приглашение на ужин вдвоем в его апартаментах. Читая письмо, Элистэ еще раз пережила это странно знакомое противоречивое чувство замешательства и нереальности происходящего. Однако его не хватило на то, чтобы задержать хоть на мгновение отправку ответного письма с согласием.

10

Пешеходный отрезок Воздушной улицы вдоль угрюмых старых зданий Восьмого округа принадлежал Карге Плесси. Она владела этим местом на протяжении двух лет, что отнюдь немало, по меркам людей ее склада. В дождь и в солнце, под снегом и в палящую жару Карга Плесси неизменно восседала там с ящичком для подаяний, размалеванным в ярких тонах, распевая хриплым голосом песни, выкрикивая стихи, выставляя напоказ увечья. Ее редкие отсутствия объяснялись либо болезнью, либо родами. Никто не знал, где она отлеживалась в таких случаях, и оставалось загадкой, никого, впрочем, не волновавшей, где она спит по ночам. Но каждое утро заставало Каргу Плесси в привычном месте под аркой, где она встречала каждого прохожего протянутой рукой.

Ее сборы были на удивление велики. Профан предположил бы, что зажиточные роскошные районы города – окрестности Бевиэра, Парабо и других изысканных уголков – более располагают к благородным побуждениям, но он ошибся бы. Аристократы Парабо владели искусством избирательной слепоты. Они могли пройти мимо Карги Плесси, словно не замечая ее существования. Однако этот дар не был присущ обитателям Восьмого округа, особо чувствительным к мольбам, обвинениям и упрекам. Они подавали, и тяжесть их совокупных взносов перевешивала молчаливое пренебрежение Возвышенных. В трущобах Восьмого округа Карга Плесси обретала средства к существованию – скудные, подаваемые неохотно, но верные.

Прозвище «Карга» она получила из-за редких седых волос, беззубых десен, запавших бесцветных щек и согбенной фигуры. Оно не соответствовало ей, ибо этой сумасшедшей было не больше тридцати пяти. Ее преждевременно состарили болезни, хроническое недоедание и беспрерывные роды, но Плесси не сожалела об этом, поскольку это давало ей неоценимые профессиональные преимущества. И она не жаловалась на непреходящие тяготы жизни. Иногда ей бывало скучно, но не теперь. В последние недели ее внимание поглощало необычное оживление, царившее вокруг старого дома, непосредственно напротив ее участка тротуара.

Этот дом – безымянное обветшавшее сооружение, принадлежавшее некоей мадам Иру, – привлекал слишком многих посетителей, гораздо больше, чем можно было предположить по его непрезентабельному виду. Большинство из них были молоды, плохо одеты и похожи друг на друга – возможно, студенты. А некоторые, наоборот, – нарядные и преуспевающие на вид, люди явно влиятельные, совсем не к месту в Восьмом округе. Отметив это. Карга Плесси глядела в оба, и ее бдительность была вознаграждена. Она увидела, что люди просачиваются в дом и уходят обратно – главным образом через черный ход – в любое время дня и ночи, незаметным ручейком, доступным лишь взгляду внимательного наблюдателя. Не понимая, в чем секрет притягательности этого здания, Плесси поначалу заподозрила, что в нем открыт новый дом терпимости, а повышенная осторожность объясняется необходимостью платить местной жандармерии. Однако последующие наблюдения разубедили ее в этом, поскольку ни женщин, ни мальчиков-подростков ей не удалось там выследить. Что же это – место встречи банды анархистов? Очаг нового религиозного культа? Логово благородных разбойников? Ответа не было, и любопытство Карги Плесси росло. Шли дни, таинственные посещения продолжались, и ее праздное любопытство стало неотвязным, перевешивая благоприобретенную осторожность.

События начали развиваться теплой осенней ночью, когда внимание Карги снова привлекли необычные посетители: на этот раз явилось трио неизвестных

– в шляпах с большими полями, с лицами, обмотанными шарфами так, что их было не различить. Один из них нес под мышкой сверток – многие из посетителей мадам Иру являлись с такими свертками, – и хотя в доме было совершенно темно, их тут же впустили, словно ожидали. Дверь за ними затворилась, и все стало тихо, как и прежде.

Вдруг на Каргу Плесси что-то нашло. Несмотря на свои явные физические недостатки, она, если хотела, была способна двигаться проворно и легко. И вот, соскользнув со своего места, она вышла из-под арки и стремительно двинулась через Воздушную улицу, как призрак в рубище. Подобравшись к углу дома мадам Иру, она пошла по узкому проулку, отделявшему дом от соседнего. И здесь, с тыльной стороны здания, которую невозможно обозреть с улицы, она различила в темноте рассеянную полоску слабого света, пробивавшуюся сквозь плотно закрытые ставни в окне нижнего этажа. Ощущение тайны захватило ее душу, как звон краденых монет. Неслышно подойдя ближе, Карга Плесси приложила глаз к щелке.

То, что она увидела, ничем не поражало, но и не раскрывало тайны. В убогой, скудно меблированной комнатушке за кухней, вероятно, предназначенной служить кладовкой, вокруг деревянного стола сидело с полдюжины мужчин и одна женщина. Обычная комната, обычные люди. Женщина – донельзя костлявая, с вытянутым лицом – была мадам Иру. Мужчин Плесси не знала. Перед ними на столе лежали бумаги – брошюры, книги, что-то в этом роде – словом, ничего интересного. Один из мужчин что-то негромко читал вслух, остальные слушали.

Увиденное разочаровало Плесси. Она мечтала подглядеть какой-нибудь тайный ритуал – что-нибудь яркое и омерзительное, или преступников, торжествующих над незаконно присвоенным сокровищем, а вместо этого увидела скучные вымороченные книжки. Не стоило и трудиться. Однако почему же тогда эти посетители стремились к секретности? На то должны быть причины. Может, они в бегах и их разыскивает жандармерия? Нахмурясь, она стала разглядывать всех по очереди. Эта Иру не в счет, на нее и смотреть нечего. А шестеро мужчин? Она никого из них не знала, но все же… Взгляд ее остановился на читавшем. Это был человек средних лет, неказисто одетый, седеющий, неприметный, аскетичный. Он не производил особого впечатления, тем более в этом потертом старом костюме; разумеется, это не важная персона. И тем не менее… Память ее заволновалась. Ведь она где-то видела это лицо. Или, по крайней мере, портрет…

Ну, разумеется. Как она могла его не видеть, если плакаты с описанием и портретом этого человека расклеены по всему Шеррину? Жандармерия и даже королевские гвардейцы охотились за мастером Шорви Нирьеном. Им так хотелось заткнуть рот переметнувшемуся республиканцу-юристу, что они предлагали вознаграждение за сведения, которые могли бы помочь его поимке. Вознаграждение было щедрым и внушительным.

Карга Плесси стала прикидывать варианты. Нирьен не интересовал ее, и будет он задержан или нет, ей все равно. Так что стоило только сообщить ближайшему жандарму, получить обещанную награду – и ей обеспечена безбедная жизнь на год, а то и больше. Однако этот шаг нельзя осуществить втайне. Даже если предположить, что власти сдержат свое обещание – предположение весьма сомнительное – слухи о ее внезапном богатстве непременно дойдут до ушей Лишая, а уж он не преминет потребовать свои двадцать процентов. Ей придется заплатить ему, иначе не миновать разнообразных и серьезных неприятностей. Можно, однако, обойтись без Лишая и не отдавать ему двадцать процентов, если обратиться прямо к Нирьену. Надо подойти с умом, тогда беглый может согласиться заплатить за молчание столько же или даже больше, чем предлагают жандармы, и, разумеется. Лишай не прознает об этом. Хуже будет, если Нирьен решит, что его безопасность требует решительного устранения Карги Плесси, – в этом случае ни Лишай, ни жандармерия ей не помогут. Нет, принимая во внимание разные соображения, чрезмерное корыстолюбие будет более чем опрометчивым – оно может оказаться самоубийственным. Сообразив это, Карга Плесси пустилась бежать мелкой рысью, направляясь к лачуге в нескольких кварталах отсюда, снятой под временный жандармский участок Восьмого округа.

Шорви уже добрался до предпоследней страницы только что законченного эссе, которое он читал, когда в окно еле слышно постучали. Фраза оборвалась на середине, и Шорви замер, чего нельзя было сказать о его товарищах. Дакель и Бек – двое самых молодых и рослых – разом вскочили. Дакель схватился за тяжелую трость, которая вовсе не требовалась ему в качестве подпорки, а в руке Бека появился пистолет. Секунду царило молчание, затем стук повторился, удары и паузы складывались в быструю и ясную последовательность, знакомую всем, кто был в комнате. Шагнув к окну, Дакель приоткрыл ставень и разглядел взволнованного часового. Юноша – один из нирьенистов Восьмого округа – ловил ртом воздух, задохнувшись от быстрого бега.

– Жандармы! Человек восемь-десять, – сказал он шепотом, пытаясь перевести дух. – Попрошайка с той стороны улицы ведет их прямо сюда.

– Надо было как-то обезопасить себя от этого огородного пугала. Проморгали, – покачал головой Дакель. – Ты с ребятами задержи их, насколько получится, а мы будем прятать Шорви.

– Конец Воздушной улицы уже перекрыт.

– Хорошо. Стало быть, остается другой.

Часовой кивнул в ответ и исчез. Дакель закрыл ставни, задвинул засов и, взглянув на Бека, спросил:

– Ну?

– Я готов, – подтвердил Бек. Повернувшись к Нирьену, он объявил: – Путь к вашему отступлению открыт. Пойдемте, я укажу вам дорогу.

– Ваша помощь превыше всяких похвал, господа. – Нирьен складывал свою последнюю работу. Собрав все листки, он поднялся, бледный, но невозмутимый. – Прежде чем я уйду, я хотел бы поблагодарить всех вас и обратиться с последней просьбой: заклинаю вас, впредь не подвергайте себя опасности ради меня – вы и так уже достаточно рисковали. Не препятствуйте жандармам, не перечьте им и не вступайте в столкновение. Помогайте им или притворитесь, что помогаете, и у них не будет оснований сомневаться в вашем благонравии. – Он сделал паузу, но не услышал ответа. Неподвижные лица его товарищей выражали спокойное и непробиваемое упрямство.

– На чердак, сударь, – вежливо пригласил Бек.

– Хватит переживать одно и то же, иди, наконец, Шорви! – потребовала мадам Иру не столь вежливо. – Не бойся, мы сами знаем, что к чему. Занимайся собой.

Нирьен не шевельнулся.

– Попробуем понять друг друга. Вы должны пообещать мне, что поступите так, как я прошу, иначе я не уйду.

– Шорви, вы сами не понимаете, что вы… – возбужденно начал один из присутствующих.

Мадам Иру жестом призвала своего раскрасневшегося соотечественника к молчанию. С поднятыми бровями и сжатыми губами она по очереди оглядела гостей. После обмена многозначительными взглядами она повернулась к Нирьену.

– Обещаем, – поведала мадам коротко.

За столом послышалось покорное бормотание. Нирьен с сомнением оглядел своих учеников. Те открыто встретили взгляд его прищуренных глаз. Мадам Иру с удовлетворением отметила колебания гостя.

– У тебя нет больше времени стоять и вести разговоры, – сказала она.

– Шорви, ну вы уйдете наконец отсюда? – умоляюще воскликнул Дакель.

– На чердак, – повторял Бек, и Шорви Нирьен позволил себя увести. Следом за Беком он поднялся на четыре лестничных пролета и вошел в душное чердачное помещение со скошенным потолком, где провел последние месяцы в нервном напряжении и непрерывной работе. Они миновали скрипучий письменный стол, за которым Нирьен так часто сиживал ночами с гусиным пером в руке, обдумывая мысль, подыскивая нужные слова. Задержавшись на мгновение, чтобы подхватить сумку, всегда лежавшую наготове под кроватью, он поспешил к открытому слуховому окну. Бек уже наполовину вылез, с ловкостью акробата протискивая свои длинные конечности через крошечный переплет окна. Вот он уже вышел наружу. Нирьен передал ему сумку и неохотно полез следом. Какое-то время он балансировал на подоконнике, затем его крепко ухватили за руки и вытащили на крышу.

Шорви Нирьен неосторожно посмотрел вниз, на булыжную мостовую, где толпились решительно настроенные жандармы и любопытные прохожие. Его охватил озноб, он зашатался. Все поплыло у него перед глазами, и он ухватился за оконную раму. Вцепившись в нее, он ловил ртом воздух, ледяной пот окатывал тело, и тут снова у его локтя оказалась поддерживающая рука.

– Дышите глубже. – Голос Бека, донесшийся сквозь звон в ушах, был спокоен и уравновешен. – Это скоро пройдет. – В его интонациях не улавливалось и намека на лихорадочную спешку, хотя только в этом было их спасение. Несмотря на дурноту, Шорви Нирьен попытался улыбнуться, восхищаясь безупречной выдержкой своего спутника.

Он стал делать глубокие вдохи, как было велено, и головокружение и в самом деле улеглось. Когда Нирьен вновь рискнул открыть глаза, вниз он уже не смотрел, а то, что было на уровне крыши, казалось более приятным. Холодный лунный свет заливал живописный ландшафт, состоящий из труб, фронтонов и мансард. Там и тут в окнах светились лампы, согревая янтарным свечением островерхие черепичные крыши и углубления между ними. Кое-где виднелись торчащие шпили или разрушающиеся купола, вознесшиеся над соседними домами, но они были не слишком заметны, поскольку через несколько кварталов от них возвышалась громада, подавлявшая все вокруг. Там господствовала тюрьма «Гробница», массивный темный контур которой обрисовывал свет фонарей. Маршрут внезапного бегства, согласно замыслу Бека, пролегал через это угрюмое место, состоявшее из углов и выступов.

– Я готов, – тихо сказал Нирьен. С видимым усилием он оторвал пальцы от оконной рамы.

– Превосходно. Нам туда. – Бек двинулся по выступу крыши.

Чувствуя, как все внутренности завязываются узлами, Нирьен заставил себя двинуться следом. Справа от него крыша уходила круто вниз, слева открывалась пропасть, на дне которой, в пятидесяти футах отсюда, жандармы уже подходили к дверям дома мадам Иру. Инстинктивно, желая удержать равновесие, он отвел руки в стороны. Карниз был шириной с доску, которую иногда кладут в деревнях, чтобы переходить ручей, он казался ненадежным, как натянутый канат. Порой Нирьену чудилось, что карниз колеблется под ним, как веревка.

Они обогнули угол дома и наткнулись на безликую кирпичную стену, отвесную и непреодолимую. У стены карниз обрывался. Слева находился карниз соседнего дома, изломанный и обветшавший. До него было недалеко – футов пять-шесть, и Бек легко перепрыгнул туда, не думая о зияющем внизу провале. Удобно устроившись на краю соседней крыши, он сделал знак своему спутнику.

Нирьен уповал на то, что тусклый свет луны скроет ужас на его лице. Раздумывать не приходилось – задержись он на мгновение, и уже ни за что бы не прыгнул. Кроме того, нельзя смотреть вниз. Он жадно глотнул воздуха. В его сознании возникли образы жены, сына и молодой дочери, надежно укрытых в отдаленной провинции Жерюндии; и снова, как неоднократно случалось, он спросил себя, увидятся ли они вновь. Затем – с пересохшими губами, мертвенно-бледным лицом и прилипшими к влажному лбу седеющими волосами – Нирьен взметнул в пространство свое немолодое дряблое тело. Он прыгнул дальше, чем было нужно, врезался в кирпичный выступ крыши противоположного здания, и если бы не быстрое движение Бека, удержавшего его, наверняка скатился бы с карниза. Постепенно сердцебиение улеглось, дыхание выровнялось. Нирьен огляделся и увидел, что им удалось благополучно покинуть дом Иру.

Бек двинулся дальше, обшаривая взглядом кирпичную стену слева. Вскоре он нашел то, что искал, и тогда, к изумлению своего спутника, начал карабкаться вверх. Присмотревшись, Нирьен обнаружил в стене ряд выбитых стамеской углублений, а также несколько коротких, но прочных шипов, забитых в известковый раствор. Было непонятно, как Беку удалось подготовить все это, не привлекая внимания обитателей дома, – вне всякого сомнения, он был весьма изобретателен.

Нирьен последовал за ним, пробираясь по шипам; подъем оказался неожиданно легким. Футов пятнадцать вверх, и они попали на крышу, где Нирьен немного передохнул, тяжело дыша. Однако он снова утратил приобретенную было уверенность, когда они достигли дальней стороны здания. Внизу зиял провал футов в десять, отделяющий их от соседнего дома. Прыжком с места преодолеть такое расстояние невозможно. Нирьен вопросительно взглянул на юношу.

Между каминной трубой и углом крыши лежала доска, длиной футов пятнадцать, очевидно приготовленная Беком. Он поднял ее и ловким движением перебросил через провал. Доска, ведущая с одной крыши на другую, была достаточно широкой, что Бек и продемонстрировал, безо всяких затруднений перейдя на ту сторону. Затем он опустился на колени, чтобы придержать этот «мост» для Нирьена.

Тот быстро перебежал через пропасть. Бек сразу же убрал доску и засунул ее за ближайшую трубу, где она не бросалась в глаза. Никаких признаков преследования не было. До Нирьена донеслись отзвуки злобной ругани в нескольких кварталах от них, возможно, с Воздушной улицы. Но это ничего не означало – в Восьмом округе крики раздавались часто.

А они все пробирались по крышам, переходя с одного здания на другое – то прыгая, то используя импровизированные мостики Бека. Еще восемь раз они пересекали рукотворные пропасти, затем поспешили по свинцовой равнине плоской крыши к краю, где в случайной, на первый взгляд, свалке всякого хлама обнаружился кусок брезента, придавленный кирпичами. Под брезентом лежала веревочная лестница, которую Бек привязал к низкому металлическому ограждению крыши. Два свободных конца веревки свисали вниз и волочились по земле. Сама лестница доставала до камней мостовой. Бек легко перемахнул через поручень, безошибочно нащупывая ногами деревянные рейки. Нирьен, правда не столь уверенно, последовал за ним. Через несколько минут оба стояли на твердой земле в темном кривом переулке, в полумиле от дома Иру. Собрав в кулак концы веревок, юноша резко дернул, ослабив петли, привязывавшие лестницу к поручню, и она упала к его ногам. Быстро смотав веревки и сложив планки, он сунул сложенную лестницу под груду мусора, явно не случайно собранную в этом месте.

Переулок был безлюдным – Бек прекрасно разработал маршрут. Но его изобретательность еще не истощилась. Теперь он вел своего спутника, за которого был в ответе, через темное колышущееся пространство аллей и дорожек, со знанием дела петляя между многоквартирными домами и тавернами, чтобы наверняка сбить преследователей с толку. Два спокойных, непритязательно одетых человека, шествующих по лабиринту Восьмого округа, не привлекали ничьего внимания, а тем более любопытства. Через несколько минут они достигли Утиного ряда – тупичка со старыми домами, некогда населенного представителями среднего класса, но и сейчас еще, по меркам Восьмого округа, удивительно уютного и респектабельного. Бек направился прямиком к дому номер 11, тихонько постучал и стал ждать.

Мгновенная вспышка света в щели – и дверь открылась. Крошечный, весьма древний и высохший старик впустил их внутрь. За ним в тускло освещенной прихожей стояла женщина, такая же маленькая и древняя. Оба казались хрупкими и нематериальными, почти невесомыми, как человечки, сплетенные из кружев. Глаза их были словно невидящими и водянистыми, цвета серебра, положенного в воду, и Нирьен на мгновение исполнился дурными предчувствиями. Понимают ли что-нибудь эти два ископаемых?

– А я к вам с подарочком, – объявил Бек.

– Молодец! Что, у Иру стало жарковато? Этого следовало ожидать, – пропищал кружевной старичок тонким, пронзительным, но уверенным голосом. И Нирьен поразился: как же он сразу не заметил зоркости в этих выцветших глазах?

– Мастер Шорви Нирьен, позвольте мне представить вам мастера Ойна Бюлода и его сестру, мадам Ойну Бюлод, – сказал Бек.

– Самых ревностных из всех нирьенистов, – горячо добавил Ойн.

– И самых почтенных, – подтвердила Ойна таким же дрожащим и тонким голоском, как у ее брата.

– И самых несгибаемых…

– Самых верных…

– Самых преданных и самоотверженных…

– И самых хитрых – невероятно хитрых.

– Добро пожаловать в ваше новое жилище!

Пока Шорви Нирьен и его провожатый пробирались по крышам Восьмого округа, внизу разыгрывались бурные события. Через несколько минут после сообщения часового парадная дверь обиталища мадам Иру затряслась от властного стука. Немногочисленным нирьенистам на улицах явно не удалось задержать жандармов даже на короткое время. Мадам Иру позволила им ломиться в двери, насколько хватило выдержки. Когда же она поняла, что жандармы вот-вот выломают дверь, то пошла открывать.

Восемь хмурых лиц рассматривали ее через порог. Рассчитанная замедленность ее реакции уязвила их до крайности. И когда сержант заговорил, голос его звучал категорично, почти грубо:

– Мы пришли за Нирьеном.

– Что? – осведомилась озадаченная мадам Иру.

– Дайте пройти. – Он двинулся в прихожую.

– Ну уж нет. – Раскинув руки, она загородила дорогу. – Мои жильцы почти все спят, и я не позволю вашим идиотам топать по коридорам и будить их. Из-за вас у моего заведения будет плохая репутация.

– Мы знаем, что в этом доме находится Шорви Нирьен.

– Это тот дуралей-адвокат, вокруг которого столько шума? И он здесь?

– Не прикидывайтесь. Мы о вас кое-что знаем. Нас известили.

– Вас кто-то разыграл.

– Значит, вы не возражаете против того, чтобы мы осмотрели дом?

– Ну, не знаю. В любом случае вы не можете войти без… как это называется… приказа, ордера или как там его. У вас какая-нибудь бумага имеется?

– А если бы была, ты бы смогла ее прочесть, графиня Замарашка? – Сержант издал утробный смех, в котором не чувствовалось веселья. – А ну, посторонись!

– Как бы не так? – огрызнулась мадам.

Не утруждая себя ответом, он оттолкнул ее в сторону, но она тут же снова оказалась на его пути, и когда сержант замахнулся, приподняла юбку и изо всех сил ударила его ногой по колену. Сержант завопил от боли и ярости. Сжав кулаки, он кинулся на женщину, загоняя ее обратно в прихожую. Она пошатнулась, но тут же выпрямилась и набросилась на жандарма с визгом разъяренной кошки. Она кусала его, царапала ногтями, так что только мелькали кулаки да ноги. Сержант зарычал, когда ее кулак врезался ему в живот. Мадам Иру нацелилась коленом ему в пах, и он извернулся, чтобы избежать удара. Ее вытянутые пальцы зловеще потянулись к его глазам, но он вовремя успел перехватить ее запястье. Заведя руку женщины за спину, сержант рассчитанным движением заставил ее стать на колени. Она уже не могла сопротивляться, но визжать ей ничто не мешало, и крики привлекли внимание. Вокруг быстро собралась любопытствующая толпа.

– Вот бешеная ведьма! Ты арестована, – сообщил сержант.

Когда он надел ей наручники, она выразительно плюнула. Сержант поднял пленницу на ноги и поставил у стены.

– Вы оба, – обратился он к своему отряду, – присмотрите за ней и охраняйте дверь. Остальные за мной.

Когда они вошли в дом, мадам Иру заголосила:

– Дакель! Дакель!

Четверо оставшихся в доме нирьенистов выскочили из кухни в тускло освещенный коридор. Хлопанье дверей, топот ног по голым доскам коридора. Внезапное появление четырех силуэтов всполошило жандармов, чья самоуверенность была значительно поколеблена после памятной кровавой стычки с соотечественниками – обитателями Восьмого округа – несколько месяцев назад. Сторонники Нирьена с громким кличем двинулись вперед. Кто-то из солдат, не выдержав нервного напряжения, поднял оружие и выстрелил. Один из нирьенистов упал замертво. Еще один выстрел, почти одновременно, – и упала вторая жертва. Двое оставшихся на мгновение замерли в ужасе, затем повернулись и пустились бежать. Один кинулся к темному лестничному пролету. Пуля в спину остановила его прежде, чем он успел добежать. Последний из нирьенистов, Дакель, нырнул в кухню, захлопнув за собой дверь, потом бросился в заднюю комнату, через черный ход выскочил наружу и побежал по пустырю, заваленному всякими отбросами, который считался здесь садом. Отодвинув засов и распахнув ворота, он прыгнул и почти попал в объятия жандармов, поставленных на задворках дома. Услышав выстрелы внутри, они не колеблясь тоже начали стрелять, и Дакель свалился, сраженный насмерть.

Все закончилось в течение нескольких секунд. Сержант даже не успел ни о чем подумать. Отправив пару подчиненных к черному ходу удостовериться в судьбе последнего из нирьенистов, он повел оставшихся людей наверх, где был произведен обыск – кропотливый, но бесплодный. Когда же они добрались до чердака, где нашли свидетельства того, что совсем недавно он был обитаем, сержант догадался проверить слуховое окно – как возможный путь побега. Один из жандармов вылез наружу, осмотрел карниз и верх крыши и, поскольку он не подозревал о существовании почти невидимых шипов и выбоин, сделанных Беком на соседней стене, то, вернувшись, доложил о невозможности скрыться этим способом. Представлялось вполне вероятным, что Шорви Нирьен недавно занимал это помещение. Не было сомнений, что на сей раз ему удалось скрыться. Наверняка он скоро выплывет снова, но пока ему посчастливилось ускользнуть от преследования. Внизу же лежали четыре покойника, вероятно, безоружных, о чем сержанту предстояло доложить начальству. Еще есть пленница, совершенно не расположенная к сотрудничеству с жандармерией, и вменить ей в вину, кроме неповиновения, было нечего; враждебно настроенные, угрюмо любопытствующие люди торчали на улице, о чем-то переговариваясь. Словом, скверная заварилась каша.

Спускаясь вниз, чтобы присоединиться к своему отряду, сержант крепко выругался про себя. Однако проклятия замерли на его губах, когда он вышел из дома. Неприятно пораженный, он огляделся. За краткие минуты обыска толпа на мостовой выросла до угрожающих размеров. Обитатели прилегающих улиц, словно инстинктивно почувствовав насильственную смерть, собирались у дома Иру сотнями, а может, и тысячами. Воздушная улица была переполнена зрителями, стоявшими впритык друг к другу; каждый хотел узнать, что за ужасы тут творятся. Проявляя предельное любопытство, люди при этом выглядели до странности спокойными. Свет фонаря освещал море неподвижных лиц, блеск напряженных глаз. Для такого стечения народа было поразительно тихо – ни громких оскорблений, ни жалоб, ни насмешек, ни поддразниваний. Сержант предпочел бы привычные и столь знакомые выкрики, чем эту мрачную сдержанность, вселявшую почти суеверный ужас. В ней не чувствовалось спокойствия, равнодушия или смирения – скорее, предельное напряжение, таящее разрушительные инстинкты. И в глубине всего этого была ненависть, питающая эти чувства и сама питаемая ими, жуткая по силе, потрясающая своей спокойной мощью. Сержант просто нутром ощущал, как эта ненависть захлестывает его безмолвными приливами, и хотя по натуре он был не слишком-то чувствителен, все же невольно вздрогнул. Некоторое время жандармы стояли как вкопанные, а зловещее перешептывание толпы звучало у них в ушах, как вздохи отравленного моря; затем сержанту пришла на помощь профессиональная выучка, ум его быстро заработал.