Текст книги "Хороший сын (СИ)"

Автор книги: Пол Маквей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

У куклы на шее длинные жемчужные бусы. С ними нужно аккуратно, а то запутаются. Это я их купил для Ма. Стоили целый фунт. Копил его целую вечность. Сказал – пусть оставит их Мелкой по завещанию. Мэгги уже несколько раз спрашивала, скоро ли Ма умрет. Ма отвечает: «Да уж не задержусь, если будете так надо мной измываться».

Щекочу Киллеру уши. Он от счастья закатывает глаза. Вот, я теперь знаю, что ему нравится. Буду чесать его хоть все время.

Слышу, кто-то поет. За окном, у стены, собрались девчонки. Мы с Мэгги уже который день за ними наблюдаем и постоянно им показываем, что нам веселее, чем им. Некоторые поют «Когда вернешься, Джим?» и швыряют мячик, метя в здоровущие белые буквы на стене: «Tiocfaidh аr La». Это по-ирландски означает: «Наш день придет». День, когда мы возьмем верх над бритами.

Остальные выстраиваются – играть в «гигантские шаги». Натягивают три веревки высоко на столбе, цепляются за них и бегают кругами. Бридж Маканалли бежит последней, впиливается в Кэти и Шиван, сбивает их, бедняжек, с ног.

Я бы тоже хотел когда-нибудь так поиграть. Но только не с Бридж!

– Она из нас самая старшая, а еще она самая здоровенная, вредная, подлая, поганая сука на ВСЕМ-ВСЕМ белом свете! Ее мамаша, миссис Маканалли, тоже подлая сука. У них такая семейка – прямо как Олсены из «Домика в прерии», который я тебе утром показывал по телевизору. Вся разница, что мистер Олсен – не член ИРА. Глотка у Бридж – как у удава, все, что достанет, все, что поймает, – все заглотит. Однажды, уже сто лет назад, шел я, Киллер, по нашей Гавана-стрит и вдруг вижу ее: башка запрокинута, а руки подняты вверх. А изо рта что-то свисает, дергается там, пытается вырваться. Потом оглядываюсь – а у нее во рту уже ничего нет. Слопала. Я не шучу. Короче, когда вырастешь и тебя будут выпускать на улицу, держись от нее как можно, как можно дальше.

Надеюсь, у собак не бывает страшных снов. Но припугнуть его надо – пусть знает.

Бридж Маканалли выпуталась из веревок, подошла к стене, привалилась к ней. Девчонки стоят вокруг, дожидаются, пока Бридж придумает, во что дальше играть.

Мартина! Вышла из дома через заднюю калитку. Следила за ними. Как и я. Значит, мы похожи? Нам суждено быть вместе? Опускаю Киллера на кровать и вывешиваю куклу в окно, чтобы мимо нее смотреть на Мартину. Отвожу назад куклины светлые волосы и целую ее в губы, глядя дальше, на Мартину. Стараюсь, чтобы поцелуй получился, как в телевизоре. Между ног тукает.

– Киллер, ты никому не говори, что я это делал, хорошо?

Я ему доверяю. Переворачиваю его на спину и дую на животик – я когда-то устраивал такие щекотухи Мелкой.

Потом мне приходит в голову отличная мысль. Снимаю с куклы бусы, надеваю Киллеру на шею. Что еще? Открываю шкаф, там лежит платье, в котором Моль ходила к первому причастию – такое белое, кружевное, прямо как свадебное. Лежит, дожидается, когда Мэгги вырастет. Когда-нибудь я надену его на Мелкую, и мы прямо на экране телика поклянемся, что будем вместе до самой смерти. Мы же можем стать мужем и женой? Я не стопроцентно уверен, что бог это одобрит – но я ж не священник, чтобы в этом разбираться. Тут есть закавыка – мы брат и сестра.

Я собираю все платье до воротника – так делает Ма, когда надевает нам свитера, – и набрасываю Киллеру на голову. Когда я был маленький и Ма меня одевала, мне казалось, что я уже никогда не вылезу из этой тьмы. Страшно и душно. Я верещал, а Ма шлепала меня почем зря, чтоб не паясничал. Я уже тогда знал, что буду актером.

Киллер – ну просто умора. Как обезьянки в той рекламе чайных пакетиков – их еще одели людьми. Я кладу его голову на подушку.

– А теперь засыпай, дитя мое, господь ждет тебя на том берегу, – говорю, будто я святой отец, а он – умирающая невеста в черно-белом фильме из каких-нибудь там времен американской Гражданской войны. Каждый раз как он поднимает голову, я пихаю его обратно, он наконец перестает и просто лежит. Я слежу за ним. Он поглядывает на меня уголком глаза – пасть открыта, язык вывален. Фу, а пахнет из пасти как от грязных трусов.

Шум снаружи – пацанская компания. Выглядываю – вывалили с конца улицы. Идут к стене. Из домов выскакивают малыши. Будто в какой свисток свистнули, который слышат все дети, кроме меня. Все на нашей улице. И мальчишки, и девчонки.

Класс. Я тоже могу туда пойти, раз уж все вышли. Могу даже подружиться с кем из мальчишек, потому как, к гадалке не ходи, кто-то из них будет учиться в Святом Габриэле. Я спрыгиваю с кровати, вбиваю ноги в кроссовки, не развязывая шнурков. Ма говорит, если я так все время буду, то растопчу их в хлам, и тогда она в хлам растопчет меня. Но, с другой стороны, кто ж станет тратить время на развязывание шнурков?

Лечу вниз, но на дорожке притормаживаю, сажусь на стену перед палисадником Макэрланов. Вижу – пустырь забит ребятами. Еще немного – и никто даже и не заметит, что я тоже пришел поиграть.

– Тебе чего надо? – спрашивает Сучара Бридж.

Плакали мои планы.

– Ничего. Так, смотрю, – отвечаю.

Еще не хватало у нее чего-то выпрашивать. Хорошо бы, конечно, еще Мартины тут нет. Все на меня пялятся.

Смотрю на мальчишек. Никто из них не пригласил меня поиграть. Шлюхован лыбится и тычет локтем своего соседа, что-то шепчет, таращит на меня глаза. Слыхал я, что нужно сделать, чтобы тебя приняли в пацанскую компанию. Пройти сквозь Туннель Смерти. Лучше до конца жизни без друзей, чем это. Пацаны предоставили девчонкам со мной разбираться. Как будто я вовсе не парень. Ничейная территория. Чистилище. Опускаю голову. А вдруг Мартина меня спасет?

– Давай сюда, эй, вы, возьмите его в игру, – говорит Мелкая Мэгги, вбегая в круг.

Вернулась. Сердце так и бухнуло мне в ребра. Что бы я без нее делал? Если она вдруг умрет от чахотки, подвернется под пулю или под бомбу, я покончу с собой или пойду служить в Иностранный легион.

– Ладно, давай, – ухмыляется Бридж.

Нашу Мелкую все любят. Я спрыгиваю со стены, беру ее за руку. Некоторые мальчишки оглядываются, показывают на меня пальцами, но, пока они ржут, я просто не выпускаю ее руку. Стою в самом конце очереди, спрятавшись, но Мэгги выпихивает меня вперед.

– Я думал, вы тут в «Ралли» играетесь, – говорит Деки, главный у пацанов. Он старше нас всех, но все еще играет с мелкими. Наш Пэдди говорит, у него голова не в порядке. Я его зову Макарона-из-Картона, потому что есть такая песня: «Он худой, совсем как макаронина». А на самом деле, имеются в виду спагетти – что говорит о том, что в песнях нельзя верить всему подряд.

– Сперва будем прыгать через скакалку, – говорит Бридж.

– Скакалку? – Деки изображает, какая это гадость. – Тогда мы попозже вернемся.

Уходит, мальчишки за ним.

Мне, по-хорошему, нужно пойти с пацанами, но я боюсь какой-нибудь подлянки со стороны Шлюхована. А кроме того, я суперски прыгаю через скакалочку. Сейчас покажу Мартине, какой я крутой. И Мэгги будет страшно мною гордиться.

Никогда в жизни я еще не испытывал такого волнения. Мартина увидит, что я самый лучший парень на свете, потому что я не как другие, и нам с ней нравятся одни и те же вещи.

Черт. Пэдди вернулся. Топает по улице.

– Твоя очередь, Микки, – говорит Мелкая.

Скакалка крутится. Нужно впрыгивать. Моя очередь. И зачем мы с Мелкой протолкались в самое начало?

– Раз, два, три… – отсчитывают девчонки. Я – ни с места. – Раз, два, три…

Я ни с места. Они перестают крутить скакалку.

– Ты чего, глухой? – Я, похоже, довел Бридж до ручки.

Пэдди пялится на нас. Бридж его видит. Смотрит на меня, улыбается. Она все поняла.

– Давайте, крутите, – говорит. И отсчитывает: – Раз, два, три…

За ней подхватывает штук сто девчонок. Я впрыгиваю. Ничего другого не остается.

А я маме скажу, как приду домой,

Что мальчишки к девчонкам опять приставали,

За косичку дергали, гребень украли,

Ну и ладно, зато я пришла домой.

Так я еще никогда не прыгал. Паршивее некуда. Вижу лицо Мартины. Она просто убита. Я ее разочаровал. Может, она только и ждала, чтобы увидеть, как я прыгаю.

Выскакиваю и стою, как полный идиот. Такие песни поют только девочки – да и прыгать с ними не лучшее дело для пацана.

– Бери скакалку! – приказывает Бридж.

Я – ни с места.

– Сказала – бери скакалку!

Подходит ко мне.

– Не возьму.

Все пялятся на меня так, будто я только что зарезал римского папу.

– Ты чего сказал? – говорит она, прищурив глаза.

– Я больше не буду играть.

– Это как так? Напрыгался тут, выскочил – значит, твоя очередь крутить скакалку. Так по правилам. Ну!

И тычет меня пальцем под ребра.

– Это кто сказал?

– Это я сказала! Так полагается. Во придурок!

Она права, и я это прекрасно знаю. Трудно сказать, нравится ли Мартине, что я такой храбрый – вон, даже сцепился с Бридж – или она решила, что я идиот и обидел ее подругу. Ну, во всяком случае, Пэдди видел, как я отбрил Бридж. РЕСПЕКТ.

– Микки, а ну-ка иди сюда, живо! – Мамин голос заполняет всю улицу; убедившись, что я слышал, она возвращается в дом. Пэдди куда-то подевался – он даже и не видел, как я отбрил Бридж.

– Меня зовут, – говорю я.

Все знают, что если тебя позвала мама, то надо идти, так что ничего не говорят. Я хватаю Мелкую Мэгги и тяну ее за собой.

– Не, я хочу поиграть! – хнычет Мелкая.

Но я тащу ее через пустырь к дому.

В доме я Мелкую выпускаю, и она принимается скакать на диване, закусив губу и нахмурившись. Иду на кухню – мамы там нет. А Пэдди стоит возле конуры. Бегу во двор.

– Не смей к нему подходить! – ору. – Киллер – мой пес!

– Заткни варежку, его вообще там нет! – огрызается Пэдди. – И сам не суйся к конуре.

– Отвали, – говорю. – Куда хочу, туда и суюсь. А ты сюда не подходи, прыщавый.

Пэдди кидается на меня, хватает за шею, пришпиливает к стене.

– Так, выслушал меня, – цедит он мне прямо в лицо. – Не суйся к конуре, а то я тебя, придурка, замочу.

Только бы не заплакать. Сердце колотится в горле, того и гляди выскочит изо рта, но Пэдди стиснул мне шею и не выпускает его. Я сейчас на него маме пожалуюсь, на козла здоровенного. Она его сразу убьет. Ну вот, блин, разревелся. Ненавижу его. Когда-нибудь я с ним сквитаюсь.

Пэдди разжимает руку.

– И кончай уже, блин, играть с девчонками. Большой ты слишком для этого. Все пацаны над тобой ржут. Как бог свят, в Святогабе тебя точно пришьют.

– Микки! – зовет Ма из дома.

– И хватит сопли распускать, – говорит он и отпускает меня.

– Я не распускаю, скотина.

– И вообще, почему ты говоришь, как девчонка? Что с тобой не так? Голубой, что ли?

Пэдди, похоже, совсем озверел. Я не поднимаю головы, пока не вхожу в дом. Потом поворачиваюсь.

– А ты тоже распускал сопли, когда солдаты тебя мутузили. Еще мало получил!

И бегу со всех ног. Ха! Все, допрыгался. Он меня поймает – убьет, но пусть сперва поймает.

Ма останавливает меня в гостиной.

– Чтоб я тебя больше не видела рядом с этой Бридж Маканалли, понял? – заявляет она.

– Конечно, мамочка, – отвечаю, потому как я же хороший мальчик и всегда всех слушаюсь.

– Чего это у тебя лицо такое красное? – спрашивает она меня, но смотрит на Пэдди, который вошел следом.

Я корчу рожу и бросаю на Пэдди убийственный взгляд. Сейчас я ему покажу, что я не сосунок и не ябедничаю. Лучше потом скажу, без него, когда мы с мамой останемся вдвоем.

– Что там у тебя в сумке, Пэдди? – спрашивает Ма.

Пэдди смотрит на сумку так, будто впервые ее видит.

– Ничего, – говорит он и проталкивается мимо Ма.

Ма хватает сумку. Пэдди поднимает руку с сумкой над головой.

– Так. Отпустила.

И мама отпускает.

– Пэдди, сынок, ты только в беду какую не вляпайся, – просит Ма.

Он – ноль внимания, выходит на улицу. Ма смотрит на него от дверей.

– Микки, что там Пэдди задумал?

– Не знаю, мамочка.

– Пошли со мной наверх, сыночек, посидим вместе, – просит Ма.

С тех пор Пэдди все сходит с рук, что он ни сделай.

На верхней площадке у меня перехватывает дыхание и начинает стучать в голове. Через открытую дверь видно Киллера – он спит на кровати в жемчужном ожерелье и платье, в котором Моль ходила к причастию.

– Да как… – начинает Ма.

– Мамочка, я честное слово не знаю.

– Микки Доннелли, скажи мне правду, посрами дьявола. Ты прекрасно знаешь, что сам Киллер этого сделать не мог. А то к священнику отправлю, – грозит она.

– Не знаю, мамочка, богом клянусь. – Я уже понял, что бить меня она не будет. – Давай, мамочка, его так оставим. Ненадолго. Они увидят – просто умрут. – Нет, ее не уговоришь. – Скажем, что он баловался, и ты его отправила в постель. Или что он принял святое причастие.

– У тебя, малый, что-то с головкой не того, – говорит она. – Ты же понимаешь, что больше так нельзя, верно?

Я еще никогда не надевал на Киллера платье, так что я не вполне понимаю, о чем она.

– Да, Ма, – соглашаюсь.

– Сними с него платье, сгони с кровати и моли Бога, чтобы там не осталось никаких следов, а то сам весь в следах будешь. – Ма шумно выпускает воздух. – Погоди, сядь-ка сперва вот сюда. Микки, послушай, ты уже большой мальчик. Что произошло? – спрашивает Ма.

– Ничего. – Я улыбаюсь и слегка подпрыгиваю на кровати.

– Что Пэдди тебе сказал?

– Ничего, Ма.

– Говори все как есть, сынок, а то я его заставлю сказать, – настаивает Ма.

– Нет, мамочка, не надо, пожалуйста!

Тут я не на шутку перепугался.

– Микки!

Из горла у меня вылетает странный звук. Отворачиваюсь, глажу Киллера.

– Мам, скажи, а у меня голос правда… я почему-то говорю не как все мальчики.

Ма аж дышать перестала. Я Киллера глажу, но тихо, тихо-тихо.

– Потому что у тебя голосок нежный, сын. – Говорит, наклоняясь ближе.

– Я знаю, но ты же знаешь, что и когда нет, то тоже так.

Чешу Киллеру ушко в особом месте, где ему больше всего нравится.

– Да уж всяко получше ихнего голосок. Да и чего ты переживаешь? Совсем скоро проснешься в один прекрасный день – и заговоришь, как взрослый.

– Правда?!

Я смотрю на нее. В мозгах что-то происходит.

– Обязательно. – Тычет меня локтем под ребра. – Так оно у мальчиков бывает. Когда вырастают. Голос ломается. Тебе папа про это расскажет.

– А мальчишки иногда надо мной смеются, – жалуюсь.

– Кто это над тобой смеется? – спрашивает Ма, и лицо ее краснеет. Хотели Халка – дождались. – Пэдди, что ли?..

– Да все хорошо, мамочка, – говорю я, снова испугавшись.

Ма вроде отправила Халка обратно. Поймала его в самую последнюю минуту.

– Сейчас пойду и морды им всем начищу.

Ма подскакивает, как боксер. Как Трусливый Лев из «Волшебника страны Оз». Я смеюсь и прыгаю рядом. Она уже сто лет ничего такого не делала.

– Бей их крепче, бей их всех! – кричу, старательно подделываясь под Трусливого Льва.

Ма смеется. Моя Ма.

– А спорим, они своими голосами ничегошеньки такого вытворять не умеют. Да, сын?

Она права. В классе я всегда был первым. Хватаю ее за пояс, тычусь лицом ей в живот, как когда был мелким. Она оставляет меня там секунд на пять и только потом отпихивает. Правда, совсем мягко.

– Микки, Пэдди тебе говорил чего о том, что он там затеял?

– Не. Мамочка, да Пэдди мне никогда ничего не говорит, он же меня ненавидит!

Ма как хлопнет меня по голове.

– Уй-й-й-й-а-а-а!

– Не говори, что твой брат тебя ненавидит, особенно на людях. Пэдди тебя любит, у него просто гормоны играют, – вещает Ма.

– Хочешь сказать – мозги повредились?

– Джози, ты готова? – Это тетя Катлин зовет ее от лестницы снизу.

– Иду! – кричит Ма в сторону лестницы. Наклоняется ко мне ближе. – А ты погляди-ка в вашей комнате, не прячет ли Пэдди чего подозрительного. Это тебе такое задание. Ты же у нас головастый. Если найдешь – будет тебе от меня сюрпризик.

Вот это здорово.

– А чего, Ма?

– Все, чего там не должно быть. Сам соображай.

И подмигивает.

– Нет, я в смысле, какой сюрпризик?

– Микки, у тебя задница вместо головы, – говорит она. – Забудь, что я сказала.

– Да нет, я все сделаю, обещаю.

– Не надо. Сама не пойму, что это мне взбрело на ум.

– Ма!

– Ладно, мне пора назад на работу. – Хлопает себя по карманам. – Папа твой еще не вернулся, так что присмотри-ка пока за Мэгги.

Мне присмотреть? Чтоб я сдох! Мир, видно, перевернулся. Это даже лучше, чем работать сыщиком.

– Да запросто, мамма миа!

– Совсем парень мозгами повредился, – бормочет Ма и качает головой.

Выходит из комнаты, спускается вниз. Я следом.

– Привет, Микки, сынок, – говорит тетя Катлин.

Я улыбаюсь ей как можно шире. Иногда она дает мне денег.

– Джози. – Она кивает Ма, та подходит ближе, они шепчутся.

– Так, Мэри скоро с работы придет. Картошку я почистила, стоит в большой кастрюле на плите. Приглядывай за ней, пока сестра не вернулась. За овощами в маленькой кастрюле тоже приглядывай. Скажи ей, что бифштекс и запеканка в шкафу. – Ма надевает пальто, охлопывает карманы. – Так, Микки Доннелли, с ребенка глаз не спускать. – Кивает на Мэгги. – И вот еще, чтобы за дверь ни ногой, а то обоим кости переломаю. Мэри скоро придет. – Смотрит на Мэгги. – Дома сидеть, ясно?

– Да, мамочка. Я поиграю, – говорит Мэгги.

– Вот и славно. А Микки за тобой присмотрит.

Физиономия у меня так и горит, по коже мурашки. Никогда я еще не был так горд собой.

– Какой у мамочки сынок хороший растет, – мурлыкает тетя Катлин и улыбается, мол, «вот бы и мне такого же сына». У тети Катлин нет детей. Был один, а потом умер. Почему – не помню. У нее на каминной полке стоит его фотография. На похоронах, когда гроб опустили в могилу, она прыгнула следом. Я не видел, потому что читал надписи на памятниках и думал, каково это – родиться в прошлом. Говорили, очень жалко было на нее смотреть, но, по-моему, надо быть на голову больной, чтобы такое выкинуть.

– У тебя подружка-то уже есть, Микки? – улыбается тетя Катлин.

– Не.

Я смеюсь. Краснею до самых ушей, прячу ладони между ног. Но все-таки хорошо, что она спросила. Прыгаю к Мелкой Мэгги на диван, беру ее за руку.

– Микки у нас не из таких, – говорит Ма – похоже, она рассердилась на тетю Катлин. – Он у нас хороший мальчик. Правда, сынок?

– Да, мамочка.

Про Киллера она теперь ничего не скажет, потому что при посторонних такие вещи не обсуждают.

– Ох, как он свою мамочку любит, – умиляется тетя Катлин и так и сияет.

Ма пропускает тетю Катлин вперед, оглядывает комнату, еще раз охлопывает карманы – проверяет, там ли кошелек. Мы все знаем, что будет, если она оставит его дома. Потом наклоняется ко мне – у меня мороз по коже. Мамочка меня любит.

– А псину паршивую тащи во двор, понял? – шепчет Ма и снова выпрямляется.

Я выбрасываю вперед ноги и шлепаю ими по краю дивана – я так делал, когда был совсем маленьким. Мелкая повторяет за мной, мы хохочем. Ма качает головой, вздыхает.

– И что мне с тобой делать, Микки Доннелли?

– Сдать в детдом, – предлагаю я.

– Так ведь не возьмут.

Я смеюсь, глядя на Мелкую. Мы с ней лучше сбежим куда-нибудь с эльфами. Слышу, как Ма выходит. Я уже большой мальчик, прекрасно справлюсь и с хозяйством, и с сестренкой. А взрослый голос у меня еще будет, как и все остальное.

– Ничего себе! – Я запихиваю в рот кулак, потом вытаскиваю обратно. – Мне разрешили с тобой посидеть. Теперь мы вместе навек.

Хватаю ее за руки, стаскиваю с дивана, мы скачем по кругу. Впрочем, скачет она тяжеловато и все время косится на окно – как там девчонки.

– Давай! – ору я и подпрыгиваю, как панк-рокер.

Мэгги хохочет и повторяет за мной.

– Есть отличная идея, – говорю я. – Может, еще раз поженимся?

– Согласна, – кивает Мэгги. – Согласна.

– Пошли скорее вытаскивать Киллера из твоего свадебного платья. Или хочешь, чтобы он был подружкой невесты?

6

СЕМЬ НЕДЕЛЬ ДО СВЯТОГО ГАБРИЭЛЯ

– Поводок на руку наверни и держи пса ближе к ноге, – говорит Папаня.

Мы ведем Киллера на первую его официальную прогулку «в большой и страшный внешний мир». Папаня даже купил ему ошейник и поводок.

– К себе подтяни. Не давай уходить вперед.

Папаня протягивает руку и со всей мочи дергает за поводок. Так собаке и шею сломать недолго.

– Папа, осторожнее! – ору я и отхожу подальше.

Какой он у нас грубый.

– Пусть учится, – говорит Папаня. – Собака сама же не чувствует. Гляди, все с ним в порядке.

Вид у Киллера действительно нормальный, но мне это все равно не нравится. Он обнюхивает и пытается съесть каждый клочок бумаги, полиэтиленовый пакет и какашку на нашем пути. А еще каждые четыре с половиной секунды поднимает лапу. Мы идем по пустырю, мальчишки с нашей улицы пялятся, все бы отдали, чтобы поменяться со мной местами. Иду гулять со своей собакой, да еще и со своим папой. Когда мы выходили, я видел, как Ма подмигнула Папане. Какой-то секрет. Какой, интересно? Наверняка подарок.

Мартина! Стоит рядом с магазинчиком в начале Брэй-Лейн, где кончается Яичное поле. Тащу Киллера влево, но он, паразит, не хочет, упирается всеми лапами, тянет вперед.

– Сюда, Киллер! – ору я на него. Папаня на меня смотрит. – Давай, дружище, – говорю совсем другим тоном, чтобы показать Папане, что я не такой, как он.

Но мелкий бандит продолжает тянуть меня от Мартины. А мне же надо ей показать, что Киллер – мой пес и вообще я круче некуда. Папаня смотрит на меня. Я понимаю, чего он хочет. Дергаю за поводок сильнее, Киллер едва не заваливается на спину. У меня екает сердце, но я дергаю снова. Киллер подходит ближе. Работает, но все равно – какая гадость.

– Молодчина, – хвалит Папаня. Меня или Киллера? Папаня улыбается. – Мы пойдем вверх на холм Боун, – говорит он, кивая на Брэй-Лейн.

Я смотрю на Мартину. Папаня тоже смотрит на Мартину, улыбается.

– Твоя подружка?

– Не.

Краснею, громко фыркаю. Папаня смеется и меняет направление – идет к Мартине. Спасибо, Па. Так, погодите-ка, не собирается ли он опозорить меня в ее присутствии?

Иду помедленнее, гляжу по сторонам, весь такой спокойный. Будто неважно, что у меня есть собака и я гуляю вместе с папой. Правый глаз у меня, как у Близнеца Маколи-Козявки, сейчас вылезет из глазницы. Мартина смотрит.

– Побудь здесь, я в магазин зайду, – говорит Папаня и оставляет меня снаружи с Мартиной.

– Привет, Микки, – обращается ко мне она.

Впервые назвала меня по имени. У меня каждая волосинка на голове так и щекочет кожу. Я, наверное, стал похож на панк-рокера.

– Привет, Мартина, – говорю и приглаживаю волосы.

– Твоя собачка?

– Ага, – отвечаю, пожав плечами, – мол, а чего тут такого? – Дома все хотят сделать его общим, но он мой. Мне папа подарил.

– А зовут его как?

– Киллер.

– Он такой обалденный! Можно погладить?

– Да.

Мартина наклоняется, и ее длинные золотые волосы стекают со спины, почти касаясь земли. Киллер скачет от радости. Мартина смеется и берет его за передние лапы – теперь он стоит на двух, как человек.

– Ой, какая он прелесть! – восторгается Мартина.

Киллер лижет ей лицо. Она хихикает. Он пускает малюсенькую струйку, она отскакивает.

– Киллер! – ору я и дергаю его изо всех сил, чтобы Мартина видела, какой я взрослый. – Вот негодник, – говорю.

– Не наказывай его, Микки, – просит она. – Он не виноват.

Какая она милая, добрая. Наконец-то я нашел человека, такого же, как я. Только бы нам позволили быть вместе.

Кто-то выходит из магазина, я поднимаю глаза, решив, что это Папаня, но оказывается, что это Бридж Маканалли, и она смотрит на меня, как на кусок дерьма. Видит Киллера и встает столбом – стоит долго, я успеваю понять, что она бесится. Ура!

– Правда, он чудо, Бридж? – произносит Мартина.

– Твой? – спрашивает меня Бридж почти нормальным человеческим голосом.

– Да, – говорю.

– Пошли, Мартина, – бросает Бридж и поворачивается, чтобы уйти.

– Пока, Киллер, – говорит Мартина. – Давай, Микки, пока. Приводи Киллера поиграть.

Сердце мое так и подпрыгивает до самого адамова яблока.

– Угу, – отвечаю. – Пока.

Ничего себе! Наклоняюсь, щекочу Киллера. Играть с девчонками я больше никогда не стану, но, может, дам им погладить свою собаку, если они случайно будут где-нибудь играть, а я случайно буду проходить мимо.

– Пошли, – говорит за спиной Папаня и идет в сторону Брэй-Лейн.

Я смотрю, как Мартина с Бридж пересекают пустырь – Мартинины волосы золотятся на солнце. Вот возьму и напишу стих про ее волосы. Вспоминаю про Папаню и бегу его догонять.

– Давай, Киллер!

Он очень старается не отставать от меня на своих крохотулечных лапках. Догнав Папаню, притормаживаю и иду с ним рядом. Карман его драповой куртки оттопыривается. Купил нам вкусный сюрприз – будем есть наверху. В этом и состоял секрет? Ничего себе! Да, на Киллера я Папаню уговорил только шантажом, но он же уговорился. А мог просто забыть, как он это обычно делает. Может, Ма все-таки права. Может, на этот раз все будет по-другому.

Брэй идет вдоль холмов Боун – туда ходят старшие пацаны, там футбольное поле. Мне туда ходить не разрешают, потому что Боунские, которые живут справа от него, хулиганы еще похлеще наших, Ардойнских. Но хуже всего, что сразу за горками живут проты. Я хороший мальчик, я не вожусь с хулиганами и не хожу туда, куда ходить не велено. Никогда.

– Как там твоя подружка? – Папаня ухмыляется.

– Папа! – восклицаю я, смеюсь и краснею, но по-хорошему.

Мне вообще-то приятно. Выкатываю грудь и иду, подняв голову, слегка подпрыгивая. Так, наверное, себя чувствуешь, если у тебя есть настоящий папа. Как в телевизоре.

– А много у тебя подружек, Микки? – спрашивает он.

– Да не, – отвечаю, смутившись.

А надо было сказать: «А то». Нужно сначала думать, а потом разевать варежку.

Барабаны. Вдалеке. Проты готовятся к маршу – сегодня 12 июля. Для них это как для нас День святого Патрика.

– А чего в этом такого, ты уже большой, – рассуждает Папаня. – Мама твоя верно говорит: того и гляди голос сломается. А волосы еще не растут?

Мама ему все сказала. Да как она могла? Вот откуда взялся этот таинственный кивок! А я думал, что ей можно сказать. Погодите-ка. Волосы? Боженька Иисусе. Он что, будет говорить со мной об Этом?

– Не хочешь говорить – не говори, – успокаивает меня Папаня, положив мне руку на плечо. У меня аж все съеживается изнутри. – Мне тебе как, рассказать про девчонок?

– Да не, пап, – мямлю я.

– Аккуратнее всего надо с самыми большими тихонями, дьяволенок, – смеется Папаня. – Но со мной, Микки, сынок, можешь говорить свободно. Задавать любые вопросы.

– Я…

Думаю, не спросить ли о том, о чем говорили мальчишки и Пэдди. Но Ма же сказала: это скоро изменится.

– Спешить некуда, сынок, спросишь, как дозреешь, – говорит он и слегка щиплет меня за руку – больно, на самом деле, но я молчу. Может, когда мы в следующий раз пойдем гулять, я у него кое-что спрошу. А так мы просто идем молча, но и это хорошо. Смотреть на Киллера – все равно, что смотреть филим. А во время филима не разговаривают.

В конце Брэй Папаня перепрыгивает через ограждение. Я смотрю на протский Старый парк. Оттуда слышно оркестр. Мне через ограждение не перепрыгнуть, я протискиваюсь между погнутыми прутьями. Мы карабкаемся по травяному склону и оказываемся наверху – там бритский наблюдательный пункт, он похож на маяк. Вокруг загородка из металлической сетки, высотой почти с сам пункт. Наверху колючая проволока. Похожа на волосы нашей Моли.

Во всем Ардойне, до самых гор за ним, единственное яркое пятно – клетка для задержанных, обстрелянная бомбочками с краской. А так Ардойн совершенно черно-белый, похоже на начало «Улицы Коронации», которую я иногда смотрю с Ма.

– Помнишь, я туда тебя таскал, когда ты был совсем мелким? – спрашивает Папаня, указывая себе за спину.

Я щурюсь на пеньки, которые, надо думать, раньше были качелями. Представляю, как Папаня меня качает, а я хохочу. Может, даже и вспоминаю.

– Да. – Киваю.

Он касается рукой моей головы, а я не отстраняюсь.

– Глянь на эту дыру, – говорит он, не сводя глаз с Ардойна. – Тоскливее ничего не придумать. Когда вырастешь, сын, ты ведь свалишь отсюда, да? Я все себе не прощу, что здесь остался.

– Я хочу уехать в Америку, – произношу.

У Папани загораются глаза.

– Верная мысль, сынок. Так и надо. Хорошо соображаешь.

– Я знаю, что уеду в Америку. Во что бы то ни стало.

Папаня смотрит на меня так, будто никогда раньше не видел. Он мною доволен.

– Да, сынок, ты уж постарайся и свали из этого… ада. И никогда не возвращайся. Там, за этими горами, Микки, лежит целый мир. Я тебя когда-нибудь свожу на Пещерную гору. Знаешь Нос Наполеона?

– Там видно, как он лежит на земле, задрав нос вот так. – Запрокидываю голову. – Ты мне рассказывал, когда я был маленький.

– Отсюда не видно. Оттуда сверху тоже. Видно по дороге. Под определенным углом. Да и вообще вид оттуда очень красивый. До самого Лоха открывается, даже видать, как корабли плавают. А на них куда угодно можно добраться. Куда хочешь.

– И в Америку тоже?

В давние времена туда действительно плавали на кораблях. А я хочу лететь на самолете. Прямо мечтаю о джетлаге – это звучит так шикарно.

– А почему нет? – Он улыбается. – А где деньги достать, ты думал? Нужно практично подходить к делу.

Не думал. Прямо-таки ни минуточки. Где достать деньги? Или как обойтись без них.

– Можешь найти работу. Начать откладывать. Я в твоем возрасте щепки продавал в дома на растопку. Собирал в лесу сухостой, колол, раскладывал щепки по мешкам и ходил, сбывал их в дома.

Вот ведь стыдобища. Я так никогда позориться не стал бы. И Ма тоже. Одно удивительно – Папаня-таки когда-то работал.

Сидим на краю склона, рассматриваем горы. Киллер жует траву. Только перестали бы они бить в этот дурацкий барабан. Вытаскиваю пучок травы из земли, отряхиваю корни.

За спиной громкий хохот. На ступеньках туалета сидит парочка алкашей.

– Сиди здесь.

Папаня встает.

– Ты куда?

Подтаскиваю к себе Киллера.

– В туалет. Через пару минут вернусь, – говорит он.

– А если сюда проты придут?

– Да не придут, Микки, – ухмыляется он.

Мне страшно, однако портить день не хочется.

– Ладно, – говорю, так, как будто мне ничего не стоит посидеть совсем одному на Боун. И вообще, со мной же Киллер.

Папаня шлепает к обшарпанному домишке, а я встаю и подхожу к самому краю, заслоняя глаза от солнца. Ветер так и режет лицо.

Можно, например, для начала добраться до Филиппин. У меня там есть друг по переписке. Правда, я от него ничего не слышал с тех пор, как я ему написал, а он написал ответ, а я написал ему обратно и спросил, богатый он или нет.

Я, как паук, чувствую дрожание паутины. Включаю супер-слух. Разобрать удается только три нецензурных слова. Трое Крутых Парней. Оглядываюсь, где там Папаня, но его нет.

Подходят ближе. Когда проходишь мимо парней, с которыми не знаком, у нас полагается сказать «Порядок!» и кивнуть. Если этого не сделать, тебя примут за прота и отмутузят. Или решат, что ты их боишься, и за это отмутузят. Я этих слов говорить не люблю, потому что говорю не так, как они. Да и киваю неправильно. Парни это всегда замечают и бесятся.

Думай! Можно прикинуться хромым – в смысле, кто ж станет бить калеку?