Текст книги "Хороший сын (СИ)"

Автор книги: Пол Маквей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

– Нет! – отвечает она громким шепотом и показывает мне кулак.

Я совсем забыл про Папаню.

– Ну ма-ам! Ну чего ты?

– Ладно, катитесь, – сдается она, оглядываясь на спальню. – И сразу назад.

Я смотрю на Мэгги, мы беремся за руки и от радости скачем на месте.

– Пошли, сынок. – Я хлопаю себя по ляжке, Киллер прыгает на меня.

На улице смотрю вправо, влево – похоже, Шлюхован меня не подстерегает. Киллер лает. Он меня защитит. Он мой телохранитель.

Тащу Мелкую Мэгги за собой, как будто мы должны сбежать из интерната, приюта или от злой мачехи. Киллер сам не свой от счастья. По его мнению, это самая лучшая игра на свете. По-моему, тоже. Я знаю, что Мэгги тоже так думает, ведь мы же с ней одно. Мы хохочем, как ненормальные, пока мчимся по переулку к магазину.

К Тонерам в дом мы входим через заднюю дверь. Магазин прямо в доме. Домашний магазин. Самый мой любимый. Дверца на кухню у них распилена пополам, и верхняя часть всегда открыта. Как двери в салунах, только открывается в сторону. Когда я вырасту и Жилищный комитет даст мне собственный дом, я там все двери устрою именно так.

– Ну, вам чего? – спрашивает мелкая дочка миссис Тонер, выходя из гостиной. Впрочем, куда уж там мелкая. Длинная, как бритская наблюдательная вышка. Хоть строй шалашик прямо у нее на макушке и ставь туда камеру.

– Ты чего хочешь? – спрашивает меня Мелкая, разглядывая конфеты.

– Не знаю, а ты чего хочешь?

Мы хихикаем. Киллер тявкает.

– Нет, чего ты хочешь? – снова говорит она.

– Нет, чего ты хочешь? – смеюсь я.

– И как ваша мамаша вас терпит? – удивляется Долговязая Энни.

Я смотрю на Мэгги, и нас прямо распирает, так хочется расхохотаться. Долговязая запихивает конфеты в бумажный пакетик.

– Давайте, выкатывайтесь, – говорит она и швыряет нам пакет.

– Прошу прощения! – выпаливаю я, пронзая ее убийственным взглядом и протягивая десять пенсов. А потом поворачиваюсь к Мелкой. – Как ты считаешь, может быть, в дальнейшем нам не стоит пользоваться услугами этого заведения?

Мэгги складывает руки на груди и задирает подбородок.

– Идем, Киллер.

Мы бежим по дорожке, через калитку на задах – можно подумать, и правда куда-то торопимся.

И тут я встаю, как вкопанный.

– Ты чо? – обалдевает Мэгги.

– Не «чо», а «что», – поправляю я ее. – Ты ж не хочешь уподобляться этим ублюдкам.

– Я прошу прощения, – произносит Мэгги, прямо как королева. – Ч-т-т-т-о?

– Умница, – говорю я и киваю. – Нам нужна сила сладостей.

– Да. Конечно. Сила сладостей.

Опять поняли друг друга с полуслова. Я наклоняюсь, и мы тремся носами.

– Знаю! А давай сложим конфеты в коробку и будем вытягивать их по очереди, – говорю я, и брови у меня уезжают вверх.

– Микки, какая здоровская идея!

Интересно, а откуда берутся идеи? Я закрываю в глаза.

Вывеска на дверях: «Производство идей». Дверь открывается. Стоит мужик с кучей подарков, завернутых в бумагу и завязанных ленточками – как показывают в филимах. Я говорю: «Я все их отдам Мэгги». Он улыбается и говорит: «Верно, сэр, на всех ярлычках именно это имя и значится».

Мы одновременно запихивает в рот конфеты. Я сосу и содрогаюсь всем телом, потому что по нему распространяется сила сладостей. Вскакиваю с места. Бегу через новый участок, в Гаванский сад. У самого холма Брэй останавливаюсь, даю Мэгги себя нагнать. Вверх по Брэй я не побегу. Я хороший мальчик.

Останавливаюсь, смотрю на столб, к которому была привязана Бритская Сука. Наверно, бриты ее отвязали. В Ардойне ей теперь оставаться нельзя. Надо валить в Англию, иначе убьют.

– Ты чего? – Мэгги пытается сообразить, на что я уставился.

– Ничего. Мала ты еще для этого. Вырастешь – расскажу.

– Вовсе я не маленькая.

– Да уж поверь мне.

Я такое слышал по телевизору.

Раздаются вопли. Мы оборачиваемся: Девчонки из Банды скачут на нашей улице через скакалку. Считают себя страшно крутыми. Из проулка выходит Киллер, поднимает заднюю ногу перед столбом. Черт, я о нем совсем забыл. Потеряется – мне крышка. Радостные вопли с другого конца пустыря. Это Банда Мальчишек. Тоже считают себя крутыми. Почему все не могут быть такими, как мы с Мелкой?

– Хочешь пойти попрыгать с ними через скакалочку, Микки? – спрашивает Мелкая.

– Ни за что! Больно надо мне с ними играть.

– Ах, – говорит она и хмурит брови.

– Ты разве не хочешь поиграть со мной, Мэгги?

Я достаю из пакетика шоколадную кругляшку. У нее загораются глаза.

– Хочу, Микки.

– Тогда высовывай язык, – приказываю. – И закрывай глаза.

Я прячу пакетик в карман, кладу кругляшку ей в рот, а когда конфета съедена, щекочу ее до поросячьего визга – так, что она вообще забывает про девчонок.

4

ВОСЕМЬ НЕДЕЛЬ ДО СВЯТОГО ГАБРИЭЛЯ

Мартина стоит у дверей своего гаража. Я тебя люблю. Будешь моей девушкой? Она смерила меня этак глазами и засмеялась. Я смотрю вниз. На мне старые выцветшие коричневые штаны Пэдди с тупейшим рисунком. А под ними у меня стоит, и все из-за нее.

– В США это, как вам известно, называется «стояком», – говорит Мартина ученикам, сидящим за партами. И тычет мне в это место длинной указкой. Старшие хватают меня и тащат к туалету в Святом Кресте. Слышу, как там спускают воду. Мартина колет меня указкой в спину. Больно.

– Не надо!

Открываю глаза. Я у себя в комнате, у Пэдди под кроватью, лицом к стене – я туда забираюсь, когда не уснуть. Видимо, все-таки вырубился, потому что увидел сон. Но кто-то мне действительно тычет меня в спину. Перекатываюсь, но аккуратно – чтобы волосы не попали в пружины над головой. Но полу стоит на коленях солдат и таращится на меня. Похоже на один из этих странных снов, где просыпаешься, а оказывается, что не проснулся. Я крепко закрываю глаза. Кто-то тычет меня в грудь. Снова открываю глаза. Это солдат тычет в меня автоматом.

– Давай, – говорит он, – вылазь, пацан!

– Где моя мамочка? – спрашиваю я таким голосом, будто мне годика два с половиной.

– Ты тут чего прячешь, сопляк?

Он направляет на меня фонарик и продолжает тыкать автоматом во все места.

– Ничего, – пищу.

– Давай вниз. Пошли, – говорит он, распрямляясь.

На лестнице загорается свет. Теперь его хорошо видно. С автоматом, в камуфляже, лицо вымазано черным.

– Шевелитесь там, наверху, мать вашу! – доносится снаружи, откуда-то из-за спины. Так было, когда я смотрел «Звездные войны» в долби-стерео. Из открытого окна слышен лай Киллера. Если его тронут, я их всех поубиваю. Вывинчиваюсь из-под Пэддиной кровати. Его в ней нет.

– Где Мэгги? – спрашиваю.

– Все внизу, – отвечает.

Ма вниз без меня бы не пошла. На лестнице свет так и слепит.

– Мама! – кричу вниз. – Где моя мама? – спрашиваю его угрожающе.

– Вы что, сволочи, с ним творите?! – кричит Ма снизу.

– Мамочка! – ору я и бегу к ней. За спиной громкий топот. Передо мной возникает солдат, целится мне в лицо. Мы с ним таращимся друг на друга часа полтора, как делают в вестернах, прежде чем кинуться в драку.

– Микки! – голосит мама.

Вижу ее руку – она пытается схватить брита, но ее оттаскивают.

Он опускает автомат.

«Сюда давай», – указывает на гостиную.

Другой солдат удерживает маму. Теперь отпустил. Я обхватываю ее за пояс.

– Ничего, сынок. – Она наклоняется. – Только не плачь перед ними, – шепчет в ухо и отталкивает меня.

– Мамуль, а что с Киллером? – спрашиваю.

– С ним все хорошо, – говорит.

Всех детей запихали на диван. Снаружи слышны крики и рокот вертолета. Вспоминаю: вот поэтому мне и было не заснуть. А теперь меня затиснули между Молью, у которой на коленях сидит Мелкая Мэгги, и Пэдди, который отшатнулся, будто я прокаженный.

– Чердак осмотрели? – Из кладовки выходит здоровенный жирный уродливый солдат. Видимо, устраивает налеты не только на дома, но и на холодильники.

– Нет, – говорит тот, который привел меня вниз.

– Ну так давай осмотри! – рявкает Бастер Блуд-вессел.

– Где мой папа? – спрашиваю.

– Папы нет дома, – цедит Ма, меряя меня убийственным взглядом.

Ушел куда-то. Но он же вроде пока не пьет.

Мэгги подбегает к маме, которая сидит на папином стуле, и запрыгивает к ней на колени. Мы ждем молча. Так принято. Не обращать на них внимания, чтобы они не подумали, что взяли над нами верх. Мы смотрим друг на друга. Моль прижала коленки к груди, натянула на них белую ночнушку. Видно только ее голову, рыжую, как баскетбольный мяч, которая торчит над бесформенной кучей, а лица не разглядеть сквозь белую косметику, которой она замазывает свои десять миллионов веснушек. Похоже, она вечером ходила на дискотеку.

– Чайком нас тута, видать, не напоят? – Бастер смеется, ему кажется, что он шутит.

– Иди в задницу, – отвечает Ма.

– А, ты у нас, небось, католичка упертая, да, цыпа? – подмигивает Бастер.

– Заткни, жирняк, варежку! – выпаливаю я (это из песни Бастера), и дом чуть не грохается. Ржут даже другие солдаты. Такого со мной еще никогда не было. Я – звезда.

Снаружи доносится шум, как от тысячи громов. Женщины стучат крышками от металлических баков по земле – предупреждают членов ИРА, чтобы те смывались. Киллер на заднем дворе лает как сумасшедший.

– Псину заткните! – требует Бастер.

Киллер взвизгивает.

– Только попробуйте мне собаку тронуть! Скоты! – кричит Ма на задний двор.

Так и надо, мамуля.

Солдат встает перед камином.

– Мамуль, он встал на твой хороший кафель, – сообщаю я голосом ябедника.

– Это потому, что он сволота безмозглая, сынок. Не переживай, они сейчас уйдут. Знают же, что не найдут ничего. Просто решили поиздеваться над ни в чем не повинными католиками.

Мы ни в чем не виноваты, потому что Папаня – не член ИРА. Он всю свою жизнь был пьяницей. С другой стороны, Ма говорит, что в ИРА полно всякой пьяной швали, потому что из лавчонки, где она работает, видно, как они каждый вечер, даже на неделе, вываливаются из клуба «Шемрок».

– Нашел чой-та!

Кричат с верхней площадки. Чой-та. Чой? А я думал, уж они-то умеют правильно говорить по-английски.

– Тащи сюда! – орет Бастер, и поросячьи щечки так и сияют от радости.

Мы переглядываемся. Ма явно обеспокоена. Может, Папаня все-таки член ИРА. Может, пьянки – это просто прикрытие, маска, чтобы сбить их со следа и скрыть, кто он на самом деле. Я знаю, что папа Бридж Маканалли точно в ИРА. Она вечно об этом болтает. Если Папаня – тоже, и его посадят в тюрьму, я смогу перебраться в Америку по одной из этих «программ помощи бедным страдающим детишкам Северной Ирландии». Отлично, надеюсь, Папаня все-таки член ИРА. И его посадят.

Солдат возвращается с двумя балаклавами. Такие штуковины вроде лыжных масок, под которыми члены ИРА прячут лица. Некоторые придурки носят их в мороз под капюшоном лыжной куртки. А еще они нашли наш противогаз. Мы с ним иногда играем, когда Ма и Папани нет дома. Моль или Пэдди надевают его и гоняются за нами по всему дому – в такие моменты Пэдди человек человеком и мне даже почти нравится. Я один раз попробовал надеть, но стало нечем дышать. От газа спасешься, а сам задохнешься. Ничего себе гениальное изобретение.

– Ладно, бери его, – говорит Бастер.

Два солдата стаскивают Пэдди с дивана и выкручивают ему руки за спину.

– Не троньте его, сволочи!

Ма вскакивает со стула и кидается на бритов. Двое из них загораживают Пэдди.

– Пустите его! – кричит Ма.

Бастер толкает ее обратно на стул, удерживает.

– Отвяжись от нее! – орет Моль на Бастера, выпутываясь из ночнушки. Мелкая Мэгги поднимает рев.

– Так, давайте-ка все отсюда! – ревет Бастер. – Живо!

– Двигайте, сказано! – рычит кто-то еще.

Нас выталкивают, Ма вопит, не переставая. Два брита затаскивают Пэдди в «Сарацина». Я хватаю Мелкую на закорки, потому что на ней новые тапочки, ей не разрешают их пачкать.

И вот мы все на улице. Грохот крышек и свистки теперь слышны сзади, на Этна-Драйв. Вертолеты повсюду. Шум оглушительный.

Мы все сбились в кучку у Ма за спиной, а она орет бритам прямо в их грязные черные рожи. На улице полно народу. Пэдди не видно.

– А как же Киллер, мамуль? – спрашиваю.

Мельком видим, как нашего Пэдди волокут сквозь толпу. Ма прорывается мимо бритов и бежит к нему.

– Отпусти его!

Ма вцепляется в Пэдди.

– Мама, не надо! – орет Пэдди, а солдаты волокут его к задней двери «Сарацина».

– Убью, падла! – кричит Ма на солдата, который держит ее на расстоянии вытянутой руки.

– Ма, иди отсюда! – орет Пэдди.

Чего это он орет на мамулю? Она же пытается ему помочь. Дрянь он какая. Прямо как Папаня.

– Он же еще ребенок! – кричит Ма. – Вы только на это и способны, да?! Детей хватать!

И Ма кусает солдата, который ее держит, за руку.

– Сука!

Он наотмашь бьет ее по лицу.

– Мамочка! – Пэдди с ревом выскакивает из «Сарацина» – руки у него связаны за спиной. На глазах – слезы. Наш Пэдди и улыбаться-то никогда не улыбается, а уж плакать и подавно. Все женщины бегут к нам. Сейчас будет кровь.

Солдат бьет Пэдди по затылку прикладом, Пэдди летит вперед, но не падает – бежит дальше.

– Пэдди, не надо! – кричит Моль и кидается к нему.

Какой-то брит преграждает ей путь автоматом. Она, как дикая кошка, вцепляется ему в лицо.

Мелкая верещит мне прямо в ухо, оглушая.

– Это мой братишка! – Моль вырывается и прыгает наперерез солдатам, которые гонятся за Пэдди.

– Не смей! – орет Старая Шейла, наша соседка, и хватает Моль за ворот – ночнушка трещит. – Так ему только хуже будет!

Моль лягается и лупит Старую Шейлу, но та ее не отпускает.

Пэдди схватили сразу три солдата. Один тащит его назад, Пэдди падает на дорогу, и его волокут прямо по земле за его дурацкие длинные волосы; два других дают ему пинков. Подбегают еще и два копа, молотят его черными дубинками.

Женщины окружили Ма, будто телохранительницы. На самом деле, они защищают солдат, потому как если Ма сейчас до кого из них доберется, быть ему трупом.

Пэдди я не вижу. Значит, его затолкали обратно в «Сарацин».

– Забрали, твари, пацана за какую-то дурацкую балаклаву! – кричит Ма Старой Шейле.

– С этих подлюк станется! – отвечает Старая Шейла так, чтобы они слышали. – До какого мужика дотянутся своими грязными лапами, сразу хватают.

– Да он мальчишка еще! – кричит мамуля, протягивая руки к небу. – Как будто там что-то есть.

Смотрю вверх. Бога там нет, только вертолеты месят воздух, оглушая нас.

«Сарацин», в который бросили Пэдди, трогается с места. По улице тащат других мужчин. Полицейские машины, джипы и «Сарацины» подъезжают и отъезжают. Ревут двигатели. Гремят крышки от баков. Вопли. Крики.

– Мамуль, – говорю.

Мне страшно.

– Вы, трусы паршивые! – кричит из толпы женский голос.

А потом звучит: «Копы – эсэсовцы!», снова и снова. Присоединяются все. Бастер идет к нашей толпе.

– Сволочь британская! – кидается на него Ма. Женщины хватают ее за руки, она вырывается. – Да пустите вы! Бриди, отпусти, сука, искалечу!

Ма даже не кричит, а воет. Я не хочу ее слышать. Не хочу, чтобы моя мамочка издавала такие звуки. Пусть Бастер молится, чтобы она не вырвалась.

Мелкая ревет громче прежнего. Приходится ее ссадить. Она вцепляется в меня руками и ногами, зарывается лицом в пижаму. Я бы тоже зарылся в маму, но больно уж она сейчас страшная.

Солдат смотрит на Ма и даже улыбается ей, типа «шла бы ты, лапуля». Не надо так, миссис – моя Ма – Доннелли. Ма закидывает голову, схаркивает и плюет ему прямо в рожу.

На миг все останавливается, как будто время застыло. Чары развеиваются, когда тетки хватают Ма и волокут в сторону. «Копы – эсэсовцы!» – выпевают женщины, будто страшные мужики на футбольном матче.

– А чего это значит? – спрашиваю.

– Эсэсовцы – это фашисты, – объясняет Моль.

– Так, зачистить улицу! – орет Бастер.

– Сволота английская! – орет Моль.

– Разошлись, падлы! – орет Бастер в мегафон. – Очистить улицу. Здесь может быть бомба.

Солдаты расталкивают толпу прикладами.

– Где мои дети? – Ма оглядывается, ищет нас, а я прямо здесь, перед ней.

– Тут они, мамуль, – говорит Моль.

– Отведи обоих за стену! – приказывает Ма.

Моль берет нас с Мэгги за руки. Ма остается с тетками.

– А как же Киллер? – спрашиваю.

– Сказано – ждать здесь, – говорит Моль.

– Нельзя его там оставлять, если бомба, – предупреждаю я.

– Нет никакой бомбы, – говорит она. – Господи, Микки, ты когда поумнеешь?

– Давайте, двигайтесь! – Здоровенный солдат отгоняет нас от стены. Ма видит и бежит к нему.

– Куда двигаться? – спрашивает она, но уже нестрашно. – Пустите нас лучше назад, по домам.

Солдат толкает Ма. На этот раз Мэри ничего не делает.

– Ишь, какой ты у нас храбрый, сучонок! – разоряется Ма. – Шел бы ты откуда пришел, падла черно-рожая!

А он и правда черный. Я думал, у него тоже вакса на физиономии, как у всех этих «Черно-белых менестрелей». А этот действительно черный. Первый раз в жизни вижу чернокожего.

Как так может быть, чтобы чернокожие были в нашей войне на стороне бритов? Я вот всегда был на их стороне. А теперь я их ненавижу. Бритские подпевалы. Не будет им больше никакой рисовой каши в банках. Никому нельзя доверять. Пусть бы лучше сами ехали и помогали своим братьям в Африке. После того, что англичане вытворяли с ними в фильмах, такого просто не может быть.

Бриты расталкивают нас прикладами, и мы движемся, как бараны в этой идиотской телепрограмме.

– В конец улицы. Идем, – говорит Ма и шагает первой.

– Погоди, Ма, а с Киллером-то как? – спрашиваю.

– А ему придется остаться здесь, сынок. Мы не можем привести его к чужим людям.

– Но, мамуль!

– Так, хватит! Я и без тебя на пределе! – рявкает Ма.

– Помолчи, Микки, – просит Моль. Она меня обычно не гнобит, поэтому я замолкаю. Мелкая так стиснула мне руку, что даже больно. Интересно, Пэдди продолжают мутузить?

Все мы, которые с Гавана-стрит, идем вместе. Дети в пижамах или в одних штанишках, нас подталкивают, мы выходим на Джамайка-стрит. На ней полно женщин. Они перекрикиваются.

– Подонки! – Ма плюет на землю.

Старая Шейла обхватывает ее рукой за плечи.

– Ну ладно, Джози, – говорит Минни-Ростовщица, которая всем дает денег в долг и записывает в книжечку. У нее волосы вверх торчат как пчелиный рой.

– Твари бесстыжие, – бухтит Ма.

– Ты цела, Сейди?

– Ага. Стыд и срам, а?

Женщины перекликаются по всей улице. Я молча наблюдаю.

– Кого забрали?

– Да всех мужиков, до которых дотянуться смогли.

– Ну, завтра, с божьей помощью, всех отпустят.

– Ага, а в каком состоянии?

– Не надо при детях.

– У меня руки трясутся. Ни на что не гожусь.

Мы дошли до конца Джамайка-стрит. Моль несет Мелкую Мэгги на руках.

– Пушки-то нашли у кого? – спрашивает миссис Маканалли.

Ее Бридж идет за ней следом.

– Да мне-то почем знать? – Ма даже не смотрит в ее сторону, и я по этому случаю бросаю на Бридж убийственный взгляд.

– Могла бы и знать, – цепляется та к маме. – А то завелись тут у нас всякие, думают, что они лучше других. Разыгрывают из себя невесть что, – говорит и уходит.

Разыгрывают. Она что, хочет сказать, что мамуля – плохая актриса? Да если бы мамуля захотела, она бы обставила и Бетт Дейвис, и всех остальных. Даже Джуди Гарланд, если бы очень захотела. А эти корчат из себя невесть что, и все только потому, что Бридж играет в спектаклях у Мартины в гараже.

– Курва заносчивая, – говорит Ма Старой Шейле.

– Ты потише, Джози, – шепчет Старая Шейла. – А то с этой потом греха не оберешься.

– То-то я испугалась. Выпендривается, будто она жена Майкла Коллинса, а муженек ейный всего-то спер мешок колбасы.

– Будет врать-то! – смеется Старая Шейла. – Кто тебе такое сказал?

– Ну, может, и нет, но мужик он никчемный, да и безмозглый. Его парни послали обчистить склад Денни, а когда копы его замели, при нем только и было-то, что мешок колбасы, который он стянул для нее. – Мы все хохочем. – А посадили его за пушку, которую нашли у них в доме: из нее шлепнули брита, и на ней были его отпечатки. Никогда он не выйдет. Ну, да она не пропадет.

Дураком надо быть, чтобы оставить отпечатки на оружии. Я в два годика уже знал, что нельзя. Он что, ни одной телепрограммы за всю жизнь не посмотрел? Вот уж действительно – безмозглый.

– А брита-то, Джози, кстати, вовсе не он шлепнул, – говорит Шейла.

– Да, ты права. Права. Просто бесит она меня, как не знаю что, – злится Ма.

– Такую любить трудно.

Ма от разговоров сделалась как всегда.

– Так, Мэри, отведи детей к миссис Брэннаган, – распоряжается Ма.

– А ты куда? – спрашивает Моль.

– Пойду найду вашего папашу.

– А что мне сказать миссис Брэннаган? – Моли, похоже, совсем не хочется туда идти.

– Так и скажи, что тебя мама послала, и про все, что случилось.

– А может, ты тоже с нами? – спрашивает Моль с последней надеждой.

– Да чего ты, черт побери, от меня хочешь! – взрывается Ма. – Давай уже, говори!

Моль не отвечает и в ярости уходит прочь. Мы бежим следом, хватаемся за ее руки. Оглядываюсь – женщины столпились под фонарем, разговаривают. Мы идем через пустырь за магазином Старого Сэмми и мимо баррикад на Альянс-авеню. Моль пытается запихнуть оторванный рукав в лифчик. Я пытаюсь не наступать на битое стекло, оставшееся от прошлых стычек. Повезло нам, что тетя Катлин и дядя Джон на каждое Рождество покупают нам тапочки – а то шлепали бы тут босиком, как дети Макдермотов.

На Этна-Драйв все женщины вышли из домов и стоят на улице – курят, болтают, у некоторых в руках по-прежнему крышки от баков. Кивают нам, лица – как каменные. На Стрэтфорд-Гарденс Моль поворачивает на дорожку, мы – за ней, к входной двери. Сдвигается занавеска, через тюль видно лицо. Входная дверь отворяется.

– Здравствуйте, миссис Брэннаган, нас мама сюда послала, потому что на нашей улице рейд, – произносит Моль.

– Слышала, как крышками стучат. Ну, входите же, ради всего святого, не стойте на улице, а то простудитесь до смерти.

– Спасибо, миссис Брэннаган, – говорит Мэгги, ну прямо вся такая лапочка.

– Спасибо, миссис Брэннаган, – вторит ей Моль и входит.

– Спасибо, миссис Брэннаган, – говорю я в пол и прохожу мимо нее в гостиную.

– Вы все целы? – спрашивает она.

– Да, – подтверждает Моль.

Миссис Брэннаган – ардойнская медсестра, зашивает серьезные порезы и раны, чтобы не надо было тащиться через протский район в больницу. Если вам нечем платить за бритское такси.

Ого. У нее прямо не дом, а музей, какие показывают по телевизору. Миллион украшений. И картин. Богоматерь с младенцем Иисусом на руках. Римский папа.

Президент Кеннеди. Элвис Пресли и Святое Сердце с красной мерцающей круглой свечкой.

– Не дело, что вы, ребятки, не спите в такой-то час, вам нужно прямо в кровать, – говорит она, сжимая ворот халата на шее. – А Мэри со мной еще немного побудет.

Дело в том, что она живет одна, без мужа. Подорвался на собственной бомбе. Похороны у него были пышные, гроб накрыли ирландским флагом. Стреляли в воздух. Если подумать, ИРА – вполне приличная организация, потому что и мистер Макканелли, и мистер Брэннаган облажались по полной, а ИРА вроде как на них и не рассердилась.

– Мэри, лапушка, я сию минутку вернусь, и ты мне расскажешь, что там у вас стряслось. Идемте, ребятки.

Она ведет нас вверх по лестнице. Мы с Мелкой смотрим на Моль, она кивает – идите, мол, за ней. За ее плечом мне улыбается президент Кеннеди.

Не хочу я наверх. Я хочу домой. Здесь противно и чем-то воняет. И Мелкой здесь тоже не нравится.

– Поспите тут вместе.

Она открывает дверь спальни, включает свет.

Там стоит единственная кровать, придвинутая к стене у окна, и открытый платяной шкаф – пустой, только с парой вешалок. Бывает же такое – лишняя комната. И пустой шкаф.

Миссис Брэннаган снимает покрывало.

– Давайте, запрыгивайте, оба. Вы же не против спать в одной кроватке?

Не против! Это мы-то не против? Да мы с Мелкой всю жизнь об этом мечтали.

– Нет, миссис Брэннаган, мы всегда так спим, – говорю.

Мелкая Мэгги улыбается, будто Рождество настало.

– Только не раздевайтесь.

Миссис Браннаган смотрит на нас как-то странно. И не уходит.

– Снимай тапки, – обращаюсь я к Мэгги очень серьезным голосом, чтобы показать миссис Брэннаган, что я человек разумный.

Садимся на кровать, сбрасываем обувь.

– Залезайте, – говорит миссис Брэннаган.

Мы с Мэгги лезем в кровать, миссис Брэннаган накрывает нас одеялом, подтыкает его. Прямо как родители в телевизоре.

– Смотрите, чтобы вас клопы не покусали, – предупреждает она и гасит свет.

Дверь закрывается, мы в темноте.

– Вот это да! – хихикает Мэгги.

– Знаю, – говорю. – Видишь, Мэгги, мечты всегда сбываются!

Мы смеемся и болтаем, а потом я слышу, что миссис Брэннаган и Мэри поднимаются наверх, и говорю Мелкой, что нам пора спать. Но ей не угомониться.

– Сделать то, что я делал, когда ты была совсем-совсем маленькой? – говорю.

– Волшебную раковину? – спрашивает она и прикладывает к губам большой палец.

– Поворачивайся, – говорю. – Сама знаешь: если пытаться ее увидеть, она не появится.

Мэгги поворачивается к стене и крепко закрывает глаза. Я придвигаюсь совсем близко и накрываю ей ухо правой ладонью.

– Слышишь? – шепчу.

– Да, – отвечает она тоже шепотом.

Я дую ей в ухо и двигаю большим пальцем – получается легкий ветерок.

Когда Мелкая засыпает, я ложусь на спину и смотрю в темноту. И думаю о своем малыше Киллере – как он там один в конуре.

Господи, я очень тебя прошу, позаботься о Киллере. Обещаю, я всегда буду хорошим мальчиком, всю свою жизнь.

Да, и еще заодно погляди, как там Пэдди. Но только если время останется. Аминь.

5

Широченный мокрый язык проходится по моей щеке. На ногу капают слюни.

– Киллер, кончай! – кричу, хотя мне страшно нравится.

Хочу, чтобы на улице все меня услышали и пришли посмотреть на него в наш крошечный палисадник. Палисадник, на самом деле, – это заасфальтированный пятачок под окном, обнесенный низенькой стенкой.

– Микки, поди сюда! – кричит из гостиной Ма.

– Пошли, Киллер!

Отряхиваю коленки и бегу в дом.

– Пса в дом не тащи, он всюду писает! – надрывается Ма. – И проверь, что калитка закрыта!

Конечно, закрыта. Она это то и дело повторяет. Ма сидит в Папанином кресле, ухватившись за ручки. С заднего двора входит Пэдди, с какой-то набитой сумкой. Странное дело. Вряд ли он ходил подметать двор или снимать выстиранное белье с веревки. Он отталкивает меня и ломится к входной двери, без единого слова. Дома он теперь редко появляется. И почти перестал с нами говорить с тех пор, как.

– Ты куда?! – кричит Ма ему вслед, выглядывая в дверь.

– Отсюда! – орет он, шагая по дорожке.

– Отсюда – куда?! – кричит она ему в спину.

Но он даже не поворачивается. Что он о себе думает? Решил, верно, что раз его избили, он теперь особенный. И имеет право хамить моей мамочке. У нее вид расстроенный. Какой он у нас все-таки болван. Знаю, в состязаниях на лучшего сына я всегда брал верх, но теперь и состязаться не с кем.

Киллер проскакивает мимо мамы в дом.

– Уведи пса на улицу! – орет Ма во весь голос.

– Сейчас, – говорю примирительно.

Это Пэдди, будь ему неладно, виноват, что Ма злится. Да и вообще, кому до него какое дело? Никто из нас его не любит. Я хватаю Киллера, вывожу во двор, плотно закрываю заднюю дверь и возвращаюсь на диван.

– Джози? – Голос с нашей дорожки. Тетя Катлин.

– Заходи! – зовет ее мама.

– Как там Пэдди? – Тетя Катлин садится на подлокотник дивана.

Ма ей что-то телепатирует.

– Выпьешь со мной чашку чая? – Тетя Катлин щурится.

– Давай, – соглашается Ма.

– Я схожу на минутку к тете Катлин, – говорит Ма. – Не повезло. Я теперь ничего не подслушаю. – Мэгги возьму с собой. А ты следи за домом.

А Мелкая ушла играть с девчонками – маленькая предательница. Бросила меня. И все потому, что я хотел остаться дома и поиграть с Киллером. Зато теперь у меня и Киллер, и дом в собственном распоряжении. Ха!

Ма берет с каминной полки кошелек, кладет в карман пальто. Прищурившись, оглядывает комнату.

– Папа скоро вернется. А ты, сынок, за дверь никуда, понял меня?

– Да, мамуль, – отвечаю голоском пай-мальчика. – Давайте, народ, до скорого.

И улыбаюсь, тоже совсем по-американски. Смотрю, как они уходят, исчезают за забором, который поставили вчера – тоже будут дома строить.

Папаня раньше Ма не вернется. Он у нас вроде как не пьет, поэтому торчит у букмекеров или дуется в карты с дружками. Дома никого. Что хочешь, то и делай. Большой стакан молока. Нужно поживее, вдруг кто-нибудь войдет, потому как Ма ведь деньги не печатает. Запрокидываю голову, холодное молоко льется по щекам и за воротник, но мне не остановиться, пока не выпито все.

– О-о-ох! Хорошо пошло! – Я вытираю молоко с физиономии рукой, потом облизываю ее. Мою и вытираю стакан, беру полотенцем и поднимаю к свету из окна – проверить, не осталось ли отпечатков пальцев, – потом ставлю точно на прежнее место на сушилке, ну прямо как сыщик на месте преступления. Я ж не такой дурошлеп, как папаша Бридж Маканалли. Я вам вот что скажу: ваше счастье, что я на стороне добра, потому что будь я на стороне зла…

Во дворе Киллер скачет вокруг меня – совершенно обалдел, шоколадный беспредел, ешьте «Кэдберри», друзья, жить без «Кэдберри» нельзя!

– Пошли, дружище. Пошли, Киллер!

Убегаю от него через гостиную. Он лает, точнее, тявкает. Папаня говорит, когда Киллер вырастет, он будет рычать и гавкать, как настоящая собака. А я не хочу. Пусть лучше всегда остается щенком!

Киллер хватает меня за ногу, я его отбрасываю и мчусь наверх, он скачет следом. Ему наверх нельзя, так ну и что? Кто узнает? В мапапаниной комнате я сбрасываю бейсбольные бутсы и запрыгиваю на их кровать.

– Давай, дружище. Сюда. Прыгай.

Хлопаю по кровати ладонью.

Он попытался запрыгнуть, но застрял, повис на полдороге. Я смеюсь. Он не сдается, вот как он меня любит. Тащу его за шкирку – мне папа показал, как. Аккуратно тащу, не больно. Киллер пытается переставлять ноги, но у него когти застряли в покрывале. Я прыгаю, подлетаю как можно выше, пытаюсь дотронуться до потолка. Киллер покатывается со смеху – на собачьем языке. А я в ответ смеюсь по-собачьи. Он пока мне больше ничего не телепатировал – но это дело времени. Я хватаю его, из его кончика скатываются несколько капель, попадают мне на футболку.

– Фу, гад ты такой!

Я отшвыриваю его на кровать. Теперь от моей футболки пахнет его мочой. Вонючка. Напрыгиваю на Киллера сверху, чешу ему животик, а он вытягивает передние и задние лапы, будто сейчас зевнет. Язык вывесил. Страшно доволен. Я люблю Киллера сильнее, чем кого бы то ни было на всем белом свете. Он мой Самый Лучший Друг. Ему что угодно можно рассказать, и он не проболтается. Мелкой Мэгги тоже можно. И она не проболтается. Она мой Второй Самый Лучший Друг. Я спрыгиваю с кровати, Киллер следом, громко дыша. Он весь в счастье.

– Давай, дружище! – Хватаю его и затаскиваю в комнату Мэгги и Моли.

Оглядываюсь, с чем тут можно поиграть. На комоде стоит Мэггина кукла «Мир девочки», у нее длинные светлые волосы, как у Мартины Макналти – та ничуть не хуже. Зуб даю, что Мартина станет моделью, когда вырастет.