Текст книги "Хороший сын (СИ)"

Автор книги: Пол Маквей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

– А бомба, которую ты заложил там, на улице, и…

Пэдди кидается на меня, я пытаюсь удрать. Он хватает меня сзади за футболку, она рвется на спине.

– Пэдди! – кричит Ма.

– Да что, охренели все в этом доме?! – доносится из гостиный громкий голос, который я уже почти забыл.

Нет. Не может быть. Не может быть!

Оборачиваюсь.

У лестницы, в пижаме, стоит Папаня.

Поди засни – так орут внизу. Вообще не понимаю, как Пэдди может под это дрыхнуть. Читать в темноте трудно. Хотелось выяснить, как стать великим актером и попасть в Голливуд. Но книжка какая-то скучная.

Смотрю в указателе слово «секс». Монтгомери Клифт – Ма его просто обожает. Лезу на страницу.

Ни фига себе! Ни за что бы не подумал, что он голубой. Спорим, это дурацкие сплетни. Как и про меня. Может, он просто очень хороший. Встречается и с женщинами, и с мужчинами. Я об этом раньше никогда не слышал. У актеров что, так принято?

Опять орут. Папаниных слов не разобрать. Выползаю из-под кровати. Пэдди дрыхнет. Или прикидывается.

Открывается дверь спальни. Замираю.

– Микки, ты почему не в кровати? – спрашивает Моль. Вся такая нарядная. Похоже, только что вернулась.

– Да потому. Не заснуть.

– Давай, ложись в мою кровать и спи. Мне нужно поговорить с Пэдди.

– Он дрыхнет.

– Не твое дело, давай!

Выпихивает меня на площадку и закрывает дверь.

Стою на площадке, слушаю. Из комнаты Моли и Мэгги долетают всхлипы.

Захожу, ложусь рядом с Мелкой.

– Все будет хорошо, – говорю.

– Чего он так кричит? – спрашивает она.

– Просто смеется. Честное слово, – говорю. – Ну, будто поет ей что-то и при этом делает вид, что она очень-очень далеко.

– Правда, Микки? Ты не врешь?

– Ну, что ты, – говорю. – Ты мне не веришь?

– Ты же мне сказал, что он в Америке. – Она щурит глаза. – Бридж, что ли, правду говорила?

– Конечно, нет. Он и был в Америке. А теперь вернулся, им много что нужно с мамой обсудить. А потом он обратно поедет.

– Мне не нравится, когда он дома. Пусть лучше остается в Америке, а мы останемся здесь.

– Хочешь послушать море? – спрашиваю, открыв глаза широко-широко.

Она кивает и что-то хрюкает в свою девчоночью наволочку с куклами-капустками.

– Закрой глаза, – говорю я и кладу руку ей на ухо, то, что не на подушке.

Я спасу ее от всего этого. Дую ветром ей в ушко. Я ее старший брат.

Теперь и Ма тоже орет. На нее это не похоже. Он только вернулся – и вот вам пожалуйста. Если он ее ударит, я его убью. Честное слово, пойду туда и убью.

Ма сегодня даже на работу не ходила. Хорошо, что у меня теперь есть деньги. Завтра еще щепок настрогаю. Может, и в другие магазины предложу.

Мелкая в секунду уснула. Помню, я раньше тоже так засыпал.

– Я тебе обещаю, – шепчу я, – что он уедет надолго, очень надолго. Я это устрою.

Медленно вылезаю из кровати, прокрадываюсь на площадку. Звон разбитого стекла. Все знают, что будет дальше. Вслушиваюсь, как там Мэгги. Тишина.

Открываю дверь нашей спальни. Пэдди и Моль подпрыгивают.

– Микки, ступай в мою кровать, – говорит Моль.

– И больше оттуда не высовывайся, – подхватывает Пэдди.

Бросаю на него убийственный взгляд. Ишь ты, грозный и храбрый боец ИРА! Даже с Папаней сладить ему слабо. Закрываю дверь. Можно спуститься, послушать под дверью, но я еще и видеть хочу. Не упускать его из виду.

Открываю окно Мэггиной спальни, смотрю вниз, во двор, прикидываю, что будет, если я упаду на конуру. Если пойму, что вот-вот упаду, я просто спрыгну – тогда и приземлюсь нормально. Я поумнее среднего медведя.

Съезжаю задницей по подоконнику, высовываю ноги, хватаюсь за старую металлическую водосточную трубу, подтягиваюсь, прижимаюсь к ней. Миссия невыполнима. Тум, тум, тум-тум, тум, тум. Надеюсь, что в ближайшие пять секунд труба не саморазрушится.

Цепляюсь босыми ногами за штуки, которыми труба крепится к стене и, медленно переставляя то руки, то ноги, спускаюсь, как обезьяна, хотя хотелось бы, как пожарник. Из-за заноз болят ладони.

Ставлю ногу на конуру. Мне сейчас горевать некогда, нужно спасать Ма. Сквозь окно кухни видно открытую дверь гостиной. Папаня ходит взад-вперед. Ма что-то орет, тычет пальцем. Жаль, что окно закрыто. Это они из-за денег. И, может, еще из-за Пэдди.

Папаня подходит к двери гостиной. Ма тянет его обратно – кричит, злится, вовсе не упрашивает. Он поднимает руку. Я наваливаюсь на заднюю дверь. Заперто. Я его убью. Как же попасть внутрь? Смотрю на окно. Он бьет ее. Бегу к калитке со двора – закрыто на засов. Ма его приделала, чтобы Киллер не лез в дом. Я в западне.

Бегу, прыгаю на водосточную трубу, пытаюсь подтянуться – не выходит. Смотрю в окно. Он вновь поднимает руку.

– Не смей! – ору я и колочу в стекло.

Он видит меня. На лице читается: «Какого хрена?» Идет в мою сторону. Блин. Закрывает дверь в гостиную, мне больше ничего не видно. Я еще сильнее молочу по стеклу.

Ничего, ничего я не могу сделать. Ничего.

Залезаю в конуру, медленно опускаю крышку, чтобы без стука. Лежу, свернувшись в клубочек, на ковре. Он вонючий, но мне нравится. Ищу одеяльце Киллера, дотрагиваюсь до шерстяной ткани с жестким ворсом.

Вытаскиваю пистолет-из-которого-убили-брита, принадлежащий ненастоящему дяде Томми, прижимаю к себе холодный металл.

Я ненавижу Папаню. Пусть его больше здесь никогда не будет. Я же пообещал Мэгги-Мелкой. Если мне удастся сейчас туда попасть, я его застрелю. Подождем. Нужно действовать по-умному.

Крепко прижимаю к себе пистолет. Я возьму над ним верх.

Я возьму верх над ними всеми.

Я знаю, что мне теперь делать.

19

В конце улицы поставили новые заграждения – чтобы прекратить протесты. Можно, конечно, пройти проулками, но там полно консервных банок и мусора. Или мимо сгоревших заколоченных домов, которые вот-вот снесут, но это очень долго. Или напрямик через небольшой пустырь, который слева от заднего входа в лавку на дому. Тут совсем быстро.

Никого, никто меня не увидит. Вперед!

Изо всех сил нажимаю на ручки, тачка едет, вихляя. Я чувствую себя силачом из телевизора, который участвует в ответственном соревновании. Испускаю рык – они так делают, так усилие больше.

Тачка дернулась, встала. Застряло колесо. Толкаю, но она ни в какую. В руках пульсирует боль. Сзади гудят мальчишки. Девчонки гудят тоже. Вся улица собралась.

– Грррх, – рычу я, толкая со всей мочи, но я же не силач.

– Вы гляньте на эту Молли Мэлоун! – доносится до меня голос Шлюхована.

Тачку катит, бедняга,

По корням и корягам…

Это он поет.

Все хохочут.

– Молли Мэлоун – хорошее прозвище, – говорит Бридж.

И правда. Не поспоришь. Смешное. Почему у глупых людей так хорошо получается делать гадости?

– Чего это у тебя там? – спрашивает Шлюхован, вытаскивая мешок со щепками.

Не отвечай. Ни слова. Ерунда это. Смотрю на свой дом. Если наши увидят, будет хуже, чем если эти увидят. Они теперь все время дома, не оставляют Ма одну после вчерашней ночи.

– И чего ты с ними делаешь? – спрашивает Бридж.

Все столпились вокруг. Объединенные силы двух главных злодеев. Шлюхован вытаскивает из тачки мешок щепок. Вытащит еще один – увидит пистолет. Не могу я рисковать, чтобы пистолет отобрали ИРА или Пэдди – чем я тогда убью Папаню? А Шлюхован, если увидит, обязательно настучит в ИРА. За кражу их пистолета я одними побоями не отделаюсь. Мне колени прострелят.

Захожу сбоку, выхватываю у него мешок.

– Положи на место, – говорю.

– Палажи-и на ме-есто, – дразнится он девчоночьим голосом. – Щепки, что ли, продаешь?

Бридж смотрит, сощурившись, на меня и на мой топорик.

– Мешки со щепками продаешь? – Она так и прыскает. – С тачки.

Ее смех. Когда б у зла был голос…

Ни слова, Микки. Нельзя, чтобы они увидели пистолет. Пока они заняты делом, я снова берусь за ручки.

– И куда это ты намылился? – Шлюхован ставит ногу на колесо.

– В магазин. Дайте мне пройти… пожалуйста, – говорю я, глядя ему за спину.

– Ишь ты, как наш голубой запел.

Он бьет меня кулаком в грудь.

Я пихаю тачку. Колесо освобождается. Проталкиваюсь сквозь толпу.

В Ардойне ненастном, где девы прекрасны,

Впервые увидел я Молли Мэлоун…

– поет Бридж. – Так мы теперь его и будем звать. Молли.

Все покатываются со смеху.

Тачку катит, бедняга,

По корням и корягам…

Люди выходят из домов, пялятся, показывают пальцами. Я пускаю в ход все свое актерское мастерство, чтобы продемонстрировать, что мне совершенно все равно.

Пение умолкает. Все мальчишки и девчонки остались у меня за спиной.

– Голубочек! – орет во весь голос Шлюхован. – А я, между прочим, видел, как он писькины затычки покупает! Для себя, небось.

– А ты вчера слышал, как он звал мамочку на всю улицу?! – орет Бридж, оглядываясь на наш дом. – Маменькин сынок!

Придется стрелять – я выстрелю. Если они меня доведут. Мне теперь наплевать.

А они хором:

– Молли! Молли!

Хочется плакать, но я не буду. Бросаю тачку, поворачиваюсь к ним.

– Мне плевать, что вы там думаете! – Голос у меня погромче, чем у любого из них. Я кричу: – Слышите?! Все вы! Я все равно вас лучше! Вы все – мразь! И очень плохие люди! Я вас всех ненавижу! И я вам еще покажу! Я знаю, кто я такой. Я…

– Голубой? – подсказывает Шлюхован, и они покатываются со смеху.

– Я не голубой! – кричу я. – Я актер!

Молчание. Это им рты заткнуло.

Хихиканье. Смешки.

– Какой же ты актер, если никогда не играл? – спрашивает Бридж.

Об этом я как-то не думал. Они же не знают, что я все время играю.

Вижу, как из нашего дома выходят Пэдди с Молью, а за ними Ма. Смех. Думают, это все игра.

– Как вот что у тебя папаня в Америке? – ехидничает Бридж.

– Заткнись, – говорю. – А то я маме скажу, и вы получите!

– Маменькин сынок! – изгаляется Шлюхован, и все подхватывают хором.

Мелкая Мэгги проталкивается через толпу, подходит и берет меня за руку.

Справа какое-то движение. Поворачиваюсь и вижу – Пэдди в прыжке бьет ногой, как каратист – ну прямо Брюс Ли.

– Я, блин, всех вас тут сейчас урою! – орет он.

Они разбегаются, прямо как муравьи из-под камня. Только Бридж Маканалли не двигается с места.

– Только попробуй меня тронуть, – произносит она.

– Да уж я-то тебя трону, дрянь! – Рядом со мной стоит наша Моль.

– Только посмей! А я пожалуюсь в ИРА, и тебя убьют, – отвечает Бридж.

– Что она сказала? – Подходит Ма, лицо у нее в синяках, один глаз заплыл. Она никогда не выходила на улицу в таком виде.

Через плечо Бридж вижу, как Шлюхован стучит в дверь ее дома. Оттуда выходит ее Ма.

– Да уж пожалуюсь. Вон, у него спроси, – говорит Бридж, указывая на меня. – Его уже предупредили.

Ма с Пэдди переглядываются, потом смотрят на меня. Я вижу, что к нам через улицу идет мама Бридж. Сейчас будет кровь.

– Да ерунда это, мамуль, – говорю я.

Мамино лицо багровеет. Грудь поднимается, и воздух она втягивает так, будто тонет. Или раздувается, как шарик. Настоящий Халк.

– Попробуй только тронь мою дочь! – орет мама Бридж на ходу. – Твой малец получил по заслугам! Это я им сказала. Я натравила на него ИРА. Я! Ну, и что ты теперь с этим сделаешь?!

Ма смотрит на меня. Смотрит на щепки, хмурится.

– Ты чем это тут занимаешься?

Берет меня осторожно за обе руки, поворачивает их ладонями кверху.

– Сыночек, – говорит она и прямо содрогается всем телом. Потом трясет головой. – Ты ж себе ладошки попортил!

Водит пальцем по царапинам, по занозам.

– Да ничего, мамочка, – успокаиваю ее я.

Лицо у нее каменеет, морщится, потом делается пустым. Она отпускает мои руки, вытирает глаза. Наклоняется к тачке, берет топорик. Поднимает его над головой, как индейская скво.

– Зарублю, сука! – кричит она и бежит к миссис Маканалли.

Я кидаюсь следом. Кто-то кладет мне руку на плечо, удерживает.

– Не надо, – говорит Пэдди.

Я поднимаю на него глаза и перестаю рваться. Впервые слушаюсь своего старшего брата. Все Доннелли стоят вместе на пустыре, смотрят. Кроме, понятное дело, Папани. Пистолет! Нужно вытащить его из тачки.

Пихаю тачку – никак.

Пэдди выхватывает у меня ручки.

– Давай, слабак, помогу, куда мы все это покатим?

Указываю на дом Маквилланов, идем туда вместе. Смотрю через плечо – Ма кромсает топором входную дверь Маканалли. И вопит, как безумная, при каждом ударе.

Пэдди опускает тачку перед входом в магазин.

– Иди, дальше я сам, – говорю.

– Кто именно тебя предупреждал? – спрашивает он.

– Я его не знаю, какой-то дядька.

– Ты почему Ма не сказал? Она бы разобралась. – Я молчу. – Если кто опять будет обзываться, говори мне, – добавляет он. – И в Святогабе тоже. Скажешь им, чей ты брат. Я в этом году оттуда уйду. Но мы в школе сила. То есть я – сила, – говорит он.

– Хорошо, – отвечаю.

Он плюет на землю и уходит.

– Только рот держи на замке, чтоб тебя не видно было и не слышно. И постарайся стать настоящим мужиком, Микки, – добавляет он.

Плюет еще раз и идет к нашему дому.

Ма остановилась, держится за стену, переводит дух.

– Миссис Маквиллан, я щепки привез, – говорю я. – Новая поставка, прямиком из Вудсвиля, штат Теннеси, – добавляю с американским акцентом.

– Хорошо у тебя получается, – произносит она, глядя через плечо на Ма.

– А это потому, что я скоро поеду в Америку.

– Да уж наверняка, Микки Доннелли, уж я-то точно не удивлюсь. – Улыбается. – Вот, держи.

Я тоже улыбаюсь, запихиваю деньги в карман. Она нагибается, чтобы выгрузить мешки.

– Давайте я помогу, миссис. Негоже такой даме себя утруждать.

– Микки Доннелли, – смеется она. – Ну ты меня и потешил. – Вздыхает. – Я уверена, что ты доберешься до Америки и станешь там актером. – Она, видимо, все видела. – Привет, Голливуд, вот и я! Надо заранее взять у тебя автограф, а то, как станешь знаменитым, и знаться-то со мной не захочешь.

Хихикает, уходит в дом.

Вся улица глазеет на Ма, как на убийцу с топором из филима ужасов.

– И если кто еще хоть слово скажет против моего сына или кого из моих детей, я вас всех, суки, порешу, и плевать мне на вашу гребаную ИРА! – Ма держит топорик над головой.

Моя Ма окончательно с катушек съехала.

Вытаскиваю пистолет, запихиваю в штаны. Теперь моя очередь защищать мою маму.

– Не шуми, Мэри помешаешь, – говорит Ма. – Папы нет дома. Но рано или поздно он вернется.

Я смотрю на ее глаз. Одно дело, что вся улица видела, но теперь еще пусть видят и в лавке, и в «Шемроке»?

– Мамуля, не ходи на работу, – прошу я. – Не надо, чтобы они тебя видели.

Ма опускает руку на живот.

– Нам добрая фея денег не принесет, сынуля.

Да, ведь Папаня вернулся. И снова тянет из нее деньги на выпивку. Мне кажется, что сильнее, чем теперь, я его уже ненавидеть не смогу. Ну, тем легче будет сделать то, что я задумал.

– А ты скажи, что упала, мамуль, – прошу я. – Там, у старых домов, где кирпичи. – Она улыбается, подтыкает одеяло под матрац. – Или что тебе в глаз резиновая пуля попала.

– Ты на самого себя-то посмотри. Вот теперь скажут, что твоя Ма тебя бьет, – говорит она.

– Так и бьешь! – Мы оба смеемся. – Они же все знают, что я недоумок!

– Ты не недоумок, Микки Доннелли, – изрекает она. – Ты умнее и храбрее их всех. Даже не знаю, откуда это в тебе.

– От тебя, мамочка. Это у меня от тебя.

Ма трясет головой.

– Ладно, малыш, рот на замок и спать.

У дверей спальни она повторяет все обычные движения. Оглядывает комнату – никогда не могу понять, что она ищет. Похлопывает по карману пальто, там ли кошелек – чтобы Папаня до него не добрался. Крутит кольцо на пальце, потому что она все еще его любит, даже после всех его выходок.

– Веди себя хорошо, – говорит она.

Только не сегодня, Ма. Сегодня не тот день.

Идет к выходу, а мне страшно.

– Мамуля, – зову я.

Возвращается.

– Ну, что тебе, Микки? Я опаздываю.

– Можно попросить у тебя одну вещь?

– Что, Микки? Только поживее.

– А ты не будешь смеяться?

– Микки, говори живо, а то я тебя взгрею.

– Ладно, неважно.

– Да чтоб тебя, малый, ты чего мне голову морочишь? – злится она и снова выходит. Доходит до площадки. Мне так стыдно просить, но после того, что я сделаю, она, наверное, никогда уже не будет меня любить.

– Мамуля, обними меня, пожалуйста! – кричу я.

Шаги замирают. Тишина. Я прячу голову под одеяло. Сам не верю, что сказал такое. Такую глупость. Сжимаюсь в комочек. Ничего. Ну, все нормально, но…

Сверху тяжесть. Сквозь одеяло. Большая. Одеяло подтыкают со всех сторон. Шлепок по заднице. Смеюсь. Высовываю голову.

– Рано ты спать улегся. – Это Моль. Смотрю ей за спину, но мамы уже нет. – Сегодня дома только ты и я, – говорит она.

Мэгги у тети Катлин. Все очень удачно складывается.

– Гляди, – предлагает она, раскрывая полиэтиленовый мешок. – Сейчас попируем.

– Ничего себе! – ахаю.

– Избалуешься ты у нас сегодня, – смеется она. – Любит тебя твоя Ма, голопопый.

Улыбаюсь. Ма меня любит. Разве всякие вкусности – не доказательство? Моль и та это подтвердила.

– Ну, хватай, – говорит она.

Достаю пакет чипсов. Чипсы с сыром и луком – лучший способ сказать «я тебя люблю». Моль смотрит, как я их ем.

– А ты не хочешь? – спрашиваю.

– От них потом изо рта воняет.

– Воняет, – соглашаюсь. – Ну и что?

Она смотрит в окно, машет рукой. Она не будет есть чипсы с сыром и луком и машет рукой. Тут не надо быть Шерлоком Холмсом.

– Тебя там парень ждет? – спрашиваю.

– Ага, – говорит она. – Ма не разрешила пригласить его в дом.

И показывает глазами: «О горе мне, Джульетте, разлученной с моим Ромео».

– Ну ладно, иди к нему, – разрешаю. – Я никому не скажу.

Глаза у нее вспыхивают, как бутылки с зажигательной смесью.

– Не, Микки, нельзя, – говорит она.

Я хохочу.

– Да ладно, иди уже.

Она тоже смеется.

– Можно?

– Да, – говорю.

Так оно даже лучше. Если никого не будет дома. Потому что вдруг что пойдет не так.

– Микки, ты моя зайка! – Крепко обнимает меня она и целует в щеку.

Да уж, кто влюблен, тот счастлив. Вот бы и нашей Ма так.

– Только, прежде чем уйти, споешь мне одну из своих песен? – говорю.

– Ладно, – соглашается она и машет в окно с такой улыбкой, что Дорис Дэй лопнула бы от зависти. – Которую?

Я точно знаю, которую.

– Ту, про маму и сына с винтовкой.

– Ладно. Ложись, – говорит она. Пристраивается рядышком.

Поет. Я закрываю глаза и просматриваю слова в голове, будто филим:

Вот боец ИРА, он в черном берете, балаклаве, темных очках, зеленом джемпере и брюках, в больших черных сапогах. У него винтовка. Его Ма выходит из дома, воздев руки к небу, как в немых филимах. Она не хочет, чтобы он уходил на войну.

Он в темном проулке, ждет. Проходит военный патруль. Он стреляет в брита. Кровь хлещет во все стороны. Патрульные убегают, бросив брита умирать. Вижу, как брит, которого застрелили у дома Старого Сэмми, лежит один-одинешинек.

Ах мамочка, мама, родная, не плачь,

Казнить их я должен, хоть я не палач,

Когда мы свободу добудем в бою,

Навеки я брошу винтовку свою.

Оркестр играет красивую филимовую музыку. Он подбегает к бриту, приставляет винтовку ему к голове.

– Пощадите меня! – рыдает брит. – Я прошу вас! Не убивайте!

Теперь я сам – боец ИРА. Я снимаю темные очки. Я уже видел глаза этого брита. Испуганные, грустные. На плакатах про не болтать.

Входит мамочка, закутанная в черную шаль. Поднимает голову брита, кладет себе на колени. В песне этого нет. Она гладит его по волосам, что-то напевает. Брит превращается в Папаню.

Но ради тебя я его пощадил.

Мамуля просто сама не знает, как для нее лучше. Я стягиваю Папаню с ее колен и стреляю ему в голову.

На лестнице буханье. Стоны. Папаня разговаривает сам с собой. Я выползаю из-под Пэддиной кровати, на цыпочках пробираюсь на площадку. Выглядываю. Папаня грохнулся на ступеньках и вырубился.

– Давай, пап, – шепчу. – Надо в кровать.

Стон. Голова поднимается.

– Микки, это ты сынок? – спрашивает он.

– Да, пап, – говорю я и закидываю его руку себе на плечо. – Пойдем, ляжем.

– Да, – мычит он, вставая на колени. Поднимается, держась за стену, опирается на меня. Поднимаемся, ступенька за ступенькой.

Держу его второй рукой за пояс, тащу вверх. Он похож на Пизанскую башню, но как-то держится. На площадке приваливается к стене и ползет вдоль нее, стукается головой о дверь спальни.

– Тихо, тихо, давай, – говорю я, открывая дверь.

Он шатаясь, шагает внутрь, я веду его к кровати, он валится на спину.

– Ну, вот и хорошо, – приговариваю я и начинаю развязывать ему шнурки.

– Хороший у тебя Папаня, Микки? Хороший?

– Нормальный.

– Я очень старался… правда. Я знаю…

– Хватит, пап. Ты пьян.

– Погоди, сынок. Это важно. Хороший у тебя Папаня? Скажи, сынок, хороший? – Он пускает слезу. – Прости меня, сын. Прости. Богом клянусь, мне очень стыдно. – Хватает меня, притягивает к себе. – Мне надо было постараться… выкарабкаться… прости меня. Я тебя очень люблю.

Заткнись! Я тебя ненавижу! И от тебя воняет! Ты грязная, паршивая мразь!

Пытаюсь вырваться, но он меня крепко схватил – не пошевелишься.

Дорогой Джерион!

Пишет тебе Микки Доннелли. Помнишь меня? Я твой друг по переписке из Белфаста. Мне очень, очень жалко, что наша переписка оборвалась. Это из-за меня. Я попал в страшную аварию. Ехал на папином «БМВ». Я даже умер, но потом случилось чудо, так что я теперь жив. Не бойся, я не зомби.

– Хороший у тебя Папаня? Хороший?

Нет, козел вонючий, хреновый ты отец! И прекрати спрашивать!

Я много месяцев пролежал в больнице. Мне хотели отрезать ноги, но папа заплатил специальному доктору из Америки, он прилетел и вылечил меня.

И вот я пишу спросить: можно я приеду к тебе на Филиппины? Ты можешь спросить у своих мамы и папы, разрешат ли они мне пожить у вас? Я буду работать и все такое. Буду у вас убирать и готовить, и все остальное тоже буду делать. А еще я буду твоим самым-самым лучшим другом во всем мире! Я честное слово никогда не буду с тобой ругаться или играть с кем-то еще. Только с тобой. А характер у меня хороший, так что ты не волнуйся.

– Ну же, Микки.

Он плачет. Я чувствую кожей его слезы.

– Да. У меня хороший папа, – говорю я.

Теперь уже неважно, что я ему скажу.

Пожалуйста, ответь мне как можно скорее. Это срочно.

Твой друг по переписке

Мастер Микки Доннелли, эсквайр

Р. S. Мои мама, папа, брат и сестры все погибли в аварии. Я теперь сирота. Если вы меня к себе не возьмете, меня отправят в приют.

Р.Р.S. Я сделаю все, что ты скажешь.

Он отпустил меня. Вырубился. Я иду к себе в комнату, достаю из секретной коробки пистолет. Я знаю, что никаких чудес с неба не бывает. Никакой друг по переписке меня не спасет. Мне самому придется о себе думать. Крепко сжимаю пистолет обеими руками и иду к нему в спальню.

20

НИ ОДНОЙ НЕДЕЛИ ДО СВЯТОГО ГАБРИЭЛЯ

Я все рассчитал точно. Я был уверен, что военный патруль пройдет мимо до того, как Ма вернется. Все уже будет кончено. Смотрю вправо, влево по улице – пусто.

Моль вернулась первой, легла спать. Пэдди – попозже, он еще храпит. Они бы в любом случае не сунулись к нему в комнату. И Ма тоже. С тех пор, как он ее избил, она спит на диване. Ей бы уже давно полагалось вернуться с работы.

Обычно копы и бриты проходят тут каждые две минуты, но как раз сегодня, когда они мне нужны… черт, а вот и Ма. Влетаю обратно в дом. Ищу, где бы мне спрятаться. В угольной яме.

– Ты чего тут торчишь, Микки? – спрашивает Ма.

Видимо, заметила меня и пришла следом.

– Мне не спится, – говорю. Вид у нее замученный. – А ты где была столько времени?

– Они устроили сидячую демонстрацию в клубе. Я решила, останусь до конца и сразу все уберу, чтобы потом обратно не ходить.

Смотрит наверх.

– Он у себя в комнате, – говорю. – Я его дотащил. Не буди его, Ма.

Ма крутит кольцо. Кладет кошелек на каминную полку, идет на кухню. Кидаюсь к кошельку, но замочек долго не открывается.

– Ты чего делаешь? – спрашивает за спиной мама.

– Ничего.

Я весь как в огне, когда кладу кошелек обратно на полку.

Ма входит в комнату и с размаху бьет меня по лицу.

– Ты зачем крадешь деньги у матери? – Впивается зубами в свой кулак.

– Я не крал, мамуля! – кричу я.

Еще один крепкий удар.

– Ты, как твой долбаный Папаня.

– Нет, мамочка. Я…

Еще один удар.

– Не смей врать. Я этого не потерплю.

– Я ничего не крал, мамуля. Богом Всемогущим клянусь! – Хватаю ее за локти. – Я хотел положить туда деньги за щепки. Думал, если в руки отдам, тебе будет неприятно.

– Микки, Микки! – вскрикивает она.

– Прости меня, мамуля, – стону я.

Идет ко мне, я отскакиваю.

– Мамуля, не бей меня, больно.

– Прости, сынок. – Обнимает меня, прижимает к себе. – Я так устала. Мама очень устала, сынок.

Ма плачет. Они никогда раньше не просила прощения.

Перестает плакать, смотрит в пол. Потом идет к лестнице.

– Наша Мэри говорит, мне сегодня в школу. – Так я пытаюсь ее отвлечь.

Ма смотрит на меня, крутит чертово кольцо. Я когда-нибудь сниму его у нее с пальца и спущу на фиг в унитаз.

Она садится на ручку дивана, смотрит в окно. Я жду. Придвигаюсь к ней ближе, так, будто боюсь спугнуть птичку, бабочку или пчелу. Дотрагиваюсь до ее ноги. Мэгги так раньше делала, когда я начинал считать ворон, – потому что боялась, вдруг я никогда не очнусь? Мама берет мою руку. Моя мамочка держит меня за руку. Она это делала, только когда я был совсем крошечным. Мне больно, в руке-то занозы, но это так здорово, что я ничего не хочу говорить. Только поморщился слегка, не сдержался. Она смотрит мне в лицо, потом на руку. Поглаживает. Дует на нее. Я опять мамин любимый малыш.

– Давай, со мной пойдешь, – говорит она.

– Куда? – спрашиваю.

– Я-то знаю, куда, а ты скоро узнаешь.

– Куда, мамуль?

– Хватит болтать! – обрывает она. – Идем.

Выходит, я следом, бросив последний взгляд наверх. Да никто в эту комнату не сунется. А патруль я на улице найду.

Идем по Брэй, по Боун, пересекаем Клифтонвиль-Роуд. Всю дорогу ни слова. Мне нужно в туалет. Как будто меня два кулака толкают в живот, выпихивая все наружу. Я даже шутить не могу. Ма ведет себя очень странно.

Зашла в телефонную будку. Моя Ма. Звонит. Из автомата. За всю свою долгую-долгую жизнь я не видел, чтобы Ма звонила по телефону – и от других об этом не слышал. Пихает туда один десятипенсовик за другим. Целую вечность. Как будто у нее денег куча. Не могла она узнать, что я сделал. Не может звонить в полицию.

Позвонить в полицию. Да, это выход!

Вижу, как Ма плачет в телефон. Молит о чем-то. Выглядывает, указывает на меня пальцем. Слышу, как она выкрикивает:

– Мой сын!

Боженька. Хоть сбегай. Откуда она узнала? Говорят, мамы все знают. Но она точно меня не заложит. Тем более копам. Или заложит? Ради Папани. Заложит?

Помни, его она любит больше, чем тебя.

Смотрю вправо, влево по Олдпарк-Роуд. Можно рвануть туда, на протский участок – они, правда, меня, скорее всего, убьют. На Боун? А потом куда?

Мама выходит из будки, сморкается – глаза в красных прожилках, веки распухли.

– Мамуля, дашь мне десять пенсов? Я хочу Мартуну позвонить. Можно? – спрашиваю.

Она очень расстроена, плохо соображает. Достает десятипенсовик из кармана. Тяну на себя тяжелую красную дверь с маленьким окошком, она с грохотом захлопывается у меня за спиной. Смотрю на Ма, но она слишком занята собой и не замечает, что для этого звонка не нужны мне никакие десять пенсов.

– Алло, полиция? Сообщаю, что произошло убийство, – говорю я низким взрослым голосом. – Я, да, это я сделал, – говорю. Такую ответственную роль я еще никогда не играл. – Доннелли, Гавана-стрит, 23, – говорю. – Да, я сдаюсь. Буду дома через двадцать минут. Пистолет… у меня под кроватью.

Бросаю трубку на рычаг, задом пихаю дверь автомата.

Идем с мамой дальше. Всю дорогу по Брэй она крутит на пальце кольцо.

– Вот, тут я упал. – Показываю.

Ма не отвечает. Свернули влево, в обход нового участка.

– Мы зачем сюда идем, мамочка? Еще что-то передать?

– Да, – говорит она и останавливается у задней стены дома Минни-Ростовщицы. – Подожди здесь.

Наверно, пошла отдавать деньги, которые я положил ей в кошелек. И вчерашнюю зарплату. Хорошо. Не хочу, чтобы Ма во что-то вляпалась. Это может плохо кончиться. Она, верно, волнуется, что Папаня стибрит деньги у нее из кошелька. Ну, об этом больше можно не волноваться.

Из проулка выходит какой-то мальчишка. Я ковыряю землю носком и не поднимаю глаз.

– Как жизнь, Микки? – спрашивает он.

Смотрю – это Шлем-Башка. Только подстрижен по-другому, голова больше не похожа на шлем. И вытянулся ростом. Чем его, интересно, кормят? В смысле, мы не виделись-то пару месяцев.

– Нормально. А твоя? – спрашиваю.

– Нормально. – Умолкает. Оглядывается. – А ты чего, сегодня в школу не пошел?

– Не, мне мамочка сказала, что можно не ходить, – отвечаю я голосом Маленького Лорда Фаунтлероя.

– И я не пошел. – Смеется он.

Какой-то он стал другой. Просто помесь пацана из рекламы «Милки бар» с мальчиком-хористом из телика. Золотистые волосы блестят на солнце. Будто Мартина стала мальчиком.

– Мы с тобой одного поля ягоды, – говорит.

Я смотрю на него, недоумевая.

– Микки! Это что, твой приятель? – спрашивает Ма.

Я нерешительно улыбаюсь Шлему. Он улыбается в ответ.

– Да, меня зовут Марк, мы с Микки в одном классе учились! – выпаливает он и протягивает Ма руку, чтобы пожать. Я, кажется, в реальной жизни такого еще никогда не видел. Обязательно буду делать так же, если меня не посадят пожизненно.

Ма пожимает руку.

– Экий ты симпатяга, – говорит она.

Шлем заливается краской. Как и я. Это мне обычно говорят такие вещи. Мы одного поля ягоды. И я не чувствую никакой злости. Почему я раньше был таким дураком? Почему не подумал, что мы с Шлемом можем дружить? А вдруг еще не поздно.

– До встречи в Святом Малахии, Микки, – подмигивает он.

– До встречи, – говорю я, а желудок выкручивает невидимая рука, как белье у нас над раковиной.

Ма хватает меня и тащит за собой. Значит, Шлем будет там учиться. Я так и знал. И он думает, что я буду тоже.

Выходим на улицу, слышим, как с Яичного поля на нашу улицу с визгом тормозов сворачивает машина. Ма оглядывается. Я иду дальше. Теперь я ее тащу.

У нашей калитки Ма останавливается. Поняла: что-то не так.

– Заходи, Ма, – предлагаю.

– Давай-ка ты, малыш, первым.

Джип и «Сарацин» останавливаются разом, из них выскакивают копы и бриты, бегут к нашей двери. Ма хватается за оба столба нашей калитки, преграждая им путь, но ее без труда отпихивают.

– Вам чего надо?! – кричит она и бежит за ними.

Соседи выходят из домов.

– Пэдди! – надрывается Ма. – Пэдди, Пэдди!

Останавливается и вдруг сгибается, хватается за живот.

Блин! Я совсем забыл про Пэдди. Они решат, что это он.

Нагибаюсь, чтобы завязать шнурок, рядом с солдатом, который присел на корточках в саду. Шепчу ему:

– Мой брат не при чем. Мой папа в задней спальне. Пистолет у него под кроватью.

К нашему дому бегут женщины.

Солдат достает рацию, повторяет мои слова. Я смотрю.

Топот, стук, крики.

– Пистолет нашли.

– Вы что творите! – хрипло кричит Ма, набрасываясь на брита, который стоит у входной двери. – Не трогайте моего сына!

– Мамочка, они не за Пэдди.

Вцепляюсь в нее.

Топот приближается, Папаню тащат мимо нас на улицу. Ноги волочатся, он даже не пытается их переставлять. Все еще не очухался. Его закидывают в задний отсек «Сарацина». Ма рядом, но она молчит. Ее окружают женщины. Они как раз орут. Стучат крышки.