Текст книги "Хороший сын (СИ)"

Автор книги: Пол Маквей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

А я, блин, пошел с ними играть только ради Ма. Ничего себе! Погодите. Я просто плохо соображаю. Она имела в виду, что мне нужно играть с мальчишками, не с девчонками.

И что теперь Бридж сделает? Найдет способ меня убить.

Входит Мэгги. Она все слышала про Папаню. Сейчас я ее утешу.

– Иди сюда! – Широко раскидываю руки.

– Почему ты всегда все портишь?! – выпаливает она. – Лучше бы ты вообще не был моим братом!

И убегает.

Вижу в окно, как Мелкая подходит к Бридж и другим девчонкам, они сворачивают в проулок. У меня сжимается сердце. Вижу в окне свое отражение. Это другой я. Мой призрак. Может быть, я только что умер.

17

НЕДЕЛЯ ДО СВЯТОГО ГАБРИЭЛЯ

– Вот, эта последняя, Киллер.

В ладонях куча заноз, да и болят они здорово. Верчу мешок со щепками, закручиваю верхнюю часть, завязываю на узел. В тачку, к остальным. Если бы не желание держать свою новую работу в тайне, можно было бы начать собственное дело. «Щепки от Доннелли – в кухне ли, в доме ли». Это в качестве рекламы. Надеюсь, первой партии хватит, чтобы заплатить за продукты и подсунуть немножко Ма в кошелек. Потом помогу ей рассчитаться с Минни. А потом начну копить на билет в США.

Щепа нужна всем – на огне подогревают воду. Ну, не всем. Богатые используют водогреи. Они есть во всех новых домах. Водогреи. У нас тоже будет, когда наш дом снесут, а нам дадут новый.

Двенадцать мешков я собирал целую вечность. Бедный топорик дяди Джона уже ни на что не годен. Кивает головкой каждый раз, как я им тюкаю.

Уже почти стемнело, так что надо спешить.

– Пока, Киллер. Веди себя хорошо.

Пчела-золотая рыбка лежит мертвая на дне банки. Надеюсь, ее призрак теперь рядом с Киллером. Банку я не тронул – пусть там будет ее могила, прямо рядом с Киллером.

Нюхальщики клея опять явились, впервые за уж и не знаю сколько времени. Я за ними следил. Выжидал.

Толкаю тачку, взятую у костра, через Яичное поле к яичной фабрике. По буграм она идет плохо. Каждый раз, когда на повороте какой-нибудь кривоватый бугор попадается на пути колеса, оно застревает. Мальчишки, готовившие костер, уделали ее вусмерть с помощью огромного молотка, а потом бросили рядом со сгоревшими домами.

Ставлю тачку рядом с дырой в стене, залезаю внутрь, специально шумлю, чтобы они знали: кто-то пришел.

– Тереза! – кричу.

– Кто это?! – кричит в ответ Нюхальщик.

– Микки Доннелли. Мне нужна Тереза Макалистер, – отвечаю, пытаясь говорить басом.

Перешептывания.

– Заходи! – кричит Тереза.

– Сама сюда выйди! – отвечаю.

– Не, ты давай сюда! – От звука ее голоса по коже бегут противные мурашки.

Пробираюсь через пролом в стене, по трубам и металлическим ящикам. Свет полосками падает через крышу, как и в прошлый раз. Свет Господа. Он сияет на Детей Клеевых.

– Порядок? – спрашивает Нюхальщик.

– Ага, – отвечаю я, прикидываясь ардойнским Крутым Парнем. Нужно тренироваться перед Святым Габриэлем.

Сажусь рядом с Терезой. Нюхальщик кладет ладонь ей на ногу.

– Отвали. Она твоя подружка, – говорит Тереза и указывает на Нюхальщицу.

Нюхальщик кладет ладонь Нюхальщице на колено. Не знаю, возражает она или нет. Поди разбери, потому что ее лица мне сквозь мешок с клеем не видно.

– И чего тебе надо, Микки Доннелли? – спрашивает Тереза.

– Пошли прогуляемся? – предлагаю.

– Не, сейчас моя очередь. Эй, давай сюда! – говорит она, выхватывая у Нюхальщицы мешок.

Нюхальщика я не знаю. Он не из здешних. С виду совсем больной на голову. Однако крепкий.

– Как-как там тебя зовут? – спрашивает он.

– Доннелли, – отвечаю я, потому что крутые называют друг друга только по фамилии.

– Микушка-Херушка, на самом деле, – ржет Тереза.

– Давай. – Он пихает мешок, который держит Тереза, в мою сторону. – Твоя очередь.

– Не! – говорю я, этак круто. Может, раз он меня не знает, он решит, что я настоящий ардойнский Крутой Парень. Вот только я сам слышу свой голос, и звучит он все еще вежливо.

– Как это «не»? – удивляется Нюхальщик. – Ты ж не пробовал.

И смотрит на меня злобно.

– Еще как пробовал. Скажи, Тереза?

– Я почем знаю? – Она передергивает плечами.

Заставляет меня расплачиваться за прошлый раз.

– Ну хорошо, ладно, тогда давай, – говорю.

Забираю мешок у Терезы. Они смотрят. Прикладываю мешок к лицу, вдыхаю. И еще раз.

– Ну, во. Говорил, что уже пробовал.

Передаю мешок Нюхальщице.

Легкая голова. Как если встать на ноги очень резко. Нюхальщик улыбается. Видимо, знает, что со мной происходит. Кладет ладонь на ногу своей подружки, а вторую – на Терезину.

– Отвали, блин! Я же сказала!

Она пихает его изо всех сил, и он сваливается назад с обломка стены, на котором сидел. Терезин смех превращается в громкий кашель. Она отхаркивается.

«Как она прекрасна», – поет у меня в голове Стиви Уандер. Чтобы по доброй воле подойти к Терезе, нужно быть Стиви Уандером. Но это же ради Мартины.

Тереза сидит у меня на колене, обнимая меня рукой за шею, прижимается ко мне – можно подумать, я Род Халл, а она Эму. Только Эму покрасивее будет и фиг даст мне погладить свою задницу.

Нюхальщик протягивает к Нюхальщице руку, поворачивает к себе лицом. Она даже глаз не открыла. Он начинает ее целовать. Открывает и закрывает рот, точно рыба. Видимо, вот так люди и тискаются.

– Ну давай. Долго мне, блин, тут сидеть, как дуре?

Тереза наклоняется вперед, закрывает глаза и открывает рот. Я тоже открываю рот, но и глаза оставляю открытыми. Она присасывается ко мне – точно космический корабль пристыковался.

Она то сжимает, то разжимает губы. Я делаю то же самое, поворачивая голову, чтобы видеть других. Нюхальщик тоже работает губами. Засовывает руку Нюхальщице под юбку. Она кладет руку ему между ног. Я вижу контуры его причиндала, он торчит. Мой причиндал вздрагивает. Хочется смотреть и дальше.

Ф-фу! Тереза засовывает мне в рот свой язык. Откуда я знаю, что она там им лизала. Я своим выталкиваю ее язык обратно к ней в рот, но она почему-то решила, что это такая битва языков. Я вижу у себя во рту крошечного Люка Скайуокера, который держит световой меч – мой язык. А у нее во рту Дарт Вейдер держит ее. Наши мечи скрещиваются. Она издает какой-то смешной звук. Похоже, ей нравится. Она хватает меня между ног. Мой дружок как раз начал твердеть, но сейчас она придушит его до смерти.

Господи Иисусе, какая гадость. Прости, Иисус, что произнес Твое имя, когда занимался неприличным делом. Похоже, учиться тут больше нечему. А если и есть, то совсем не хочется. Прости, Мартина. Я отталкиваю Терезу.

– Мне пора, – говорю.

– Куда? – спрашивает она.

– К Ма в лавку, ужин забрать.

Импровизация меня еще никогда не подводила.

– Ну побудь еще секундочку, – просит Тереза.

– Да я бы с удовольствием, но мне дома голову оторвут, – отвечаю: вот как я вошел в роль. Да, классный я актер, когда нанюхаюсь. – Но я постараюсь выпросить у Ма чего-нибудь вкусного и притащить сюда.

– Правильно, давай, блин, проваливай, – говорит Нюхальщик.

Тереза вроде мне поверила, но двигаться не двигается. Отпихиваю ее, встаю.

– Ладно, пока, ребята, – говорю.

– Угу, – отвечает Нюхальщик.

– Я с тобой пройдусь, – заявляет Тереза.

– Да не стоит, я сам, мне бежать надо.

Бегу на свет Нюхальной дыры, выбираюсь наружу.

– Микки, стой! – кричит Тереза.

И лезет прямо за мной. Да чтоб тебя! Такая толстуха и так быстро бегает. Выскакиваю из дыры на забетонированную дорожку.

– Мне бежать нужно! – ору я, не оглядываясь.

– А чьи это щепки? – спрашивает она.

Блин, блин, блин! Придется назад, прямо к ней.

Она высовывается из Нюхальной дыры и обнимает меня руками за шею. Я плотно закрываю глаза и быстренько запихиваю язык ей в рот, чтобы она не успела запихать свой ко мне. Произношу про себя: «Мне не нравится», пока мы тискаемся. То есть это ничего не значит. Вырываюсь, хватаю тачку.

– Ай-й!

Как же руки болят. Толкаю изо всех сил.

– Смотри, конфеты не забудь! – орет она.

Бридж, Ройзин и Шейла стоят у нас на дорожке. Видно, пришли звать Мелкую Мэгги. Я проталкиваюсь мимо, прямо в дом.

– Порядок? – спрашивает Бридж, Большая Гадина.

– Порядок. – Подыгрываю ей, даже не скажешь, как люто мы друг друга ненавидим.

Мэгги подходит к дверям, кидает на меня злобный взгляд. Захожу, залезаю в карман маминого пальто – кошелек там. Кладу в него деньги, оставшиеся после того, как я расплатился с миссис Маквиллан. Ничего себе, сколько я заработал. В следующий раз верну Минни часть маминого долга. Сжимаю в руке 10 пенсов, думаю про конфеты. Но есть конфеты без Мелкой совсем неинтересно. Может, отдать ей, чтобы она пошла и купила? Может, тогда она вспомнит, что когда-то мы были лучшими друзьями?

Протискиваюсь мимо Мелкой – она так и стоит в дверях.

– Ты как, выйдешь? – спрашивает Бридж.

Я?! С какой радости? Не могла же она забыть. Ну, разве что ей в голову попала резиновая пуля.

– С чего бы? – спрашиваю.

– Мы собираемся играть у стенки. В «Раллио». Будешь с нами?

Я смотрю на Мэгги, у нее вид такой, будто ее ударило током. Не верит. Я и сам не верю. Что-то тут не то. Как-то это подозрительно. Но очень уж мне хочется к Мартине – я ведь теперь могу ей показать, как тискаются. И вообще, если мы будем парой, мне придется помириться с ее лучшей подругой.

– Ну, ты как, идешь? – спрашивает Бридж.

– Да, сейчас. – Пытаюсь изображать спокойствие.

– Погоди-ка, – говорит Шейла и подходит к Бридж. Они о чем-то перешептываются, хихикают.

Мэгги подходит ко мне сзади, дергает за штаны.

– Лучше не ходи, – шепчет она.

Она уже сто лет мне не говорила ни слова.

Шейла возвращается.

– Мы заранее не договаривались, но мы хотим пойти к Мартине в гараж репетировать новый спектакль. Нам нужен мальчик. Ты как, идешь с нами или нет? – спрашивает она.

Я? Ничего себе! Сбылась моя главная мечта. Я знал, что когда-нибудь так и будет. Спектакль. Мартинин гараж. Мэгги хватает меня за руку.

– Ай-й-й!

Боженька, у нее силищи, как у борца – она так и вдавила все занозы мне в мясо. Лицо – как грозовая туча. Почему она все время думает только о себе? Наверное, просто завидует – она же думала, что теперь это ее друзья. Не видать ей десяти пенсов, как своих ушей.

– А Мартина там будет? – спрашиваю.

Бридж смотрит на меня. Лицо мое горит огнем.

– Будет. Ну, идешь – так иди, – говорит Бридж и уходит.

Я стряхиваю руку Мелкой и шагаю за ними следом.

– Мне сперва нужно забежать домой. А вы давайте к Мартине, там в гараже и встретимся, – говорит Бридж и идет с Ройзин в другую сторону.

Мы с Шейлой направляемся к дому Мартины. Оглядываюсь, вид у Мэгги страшно злющий. Она машет мне рукой: вернись. Я качаю головой.

У дома Мартины Шейла стучит в дверь, а я стою у нее за спиной. После репетиции я уведу Мартину куда-нибудь и покажу ей, как тискаются. И Бридж уже ничего не сможет сказать, потому что я не просто буду членом компании, я буду ее важным членом. Мы с Мартиной будем Королем и Королевой выпускного бала.

– А Мартина дома? – спрашивает Шейла у Мартининой мамы, которая осматривает меня с ног до головы. Чего ей надо? Портрет будет писать? Или на мне какая-нибудь ее тряпка?

– Мартина. К тебе пришли! – кричит ее Ма в сторону лестницы.

Мартина спускается по ступеням, видит меня. Краснеет, так же, как и я. Просто заливается краской. Еще бы, она ж влюблена.

– Пойдешь в гараж? – спрашивает Шейла.

– Зачем? – удивляется Мартина.

– Репетировать, – говорит Шейла.

– Чего репетировать? – не понимает Мартина.

– Ты чего, забыла? – говорит Шейла, явно имея в виду: «Ну ты совсем тупая, но при этом такая красотуля, что над тобой разве что посмеяться можно».

– Я пока не могу уйти – мы ждем врача, потому что у нашего Барри краснуха, – объясняет Мартина.

– Ладно, дашь нам тогда ключи от гаража – мы начнем, а ты подойдешь? – спрашивает Шейла.

– Мамуль, можно Бридж и другие немножко порепетируют у нас в гараже?

Ее Ма дает ей ключ, но, судя по виду, ей вся эта история совсем не нравится.

– Вот. – Мартина передает ключ Шейле. – Там и увидимся.

От дверей я потихоньку оглядываюсь. Мартина смотрит на меня. Я улыбаюсь ей во весь рот, поднимаю большой палец и киваю, будто говоря: «Да, я танцую буги». По крошечному проулку мы пробираемся задами домов к гаражу. Шейла отпирает, входим внутрь.

– Давайте, пока дожидаемся, наведем здесь порядок. Ты иди подметай сцену, – говорит Шейла.

Я – и на сцене. Медленно иду к ее переднему краю. Так в церкви идут к алтарю. Мне кажется, что на меня смотрят тысячи глаз. Вблизи видно, что сцена сделала из связанных вместе ящиков. Наверняка Мартина попросила своего папаню. Вот классно иметь такого папу.

Шейла вообще ничего не делает, стоит, сложив руки. Свинюшка ленивая. Я постараюсь до прихода Бридж как следует подмести сцену. Она поймет, какой я классный, насколько я полезнее, чем Шейла.

– А Шлем придет? – спрашиваю.

Хочется думать, что нет, – ведь тогда мне не дадут главную роль.

– Он на каникулы всегда уезжает к маме, – говорит Шейла.

Я действительно его уже сто лет не видел. В обычной ситуации я бы на него обозлился – может, собака, позволить себе каникулы, но сейчас мне его просто жалко, потому что когда они увидят, как я играю, они никогда больше не дадут ему ни одной роли.

Забираюсь на сцену. Холодная щекотная волна проходит по рукам и ногам. Так и должно быть. Вот мое настоящее место. Слышу, как кто-то входит. Бридж. С улыбочкой на лице, которая мне совсем не нравится. За спиной Бридж – ее Ма, руки сложены поверх передника, будто она играет роль в «Улице Коронации». Весь дверной проем заслоняет здоровенный дядька.

Язык мой превратился в губку, она всосала всю жидкость, какая была у меня во рту. Сердце колотится, как сумасшедшее.

– Ну и как тебя звать, сынок? – спрашивает дядька хрипучим голосом – у Папани такой же, когда он с похмелья курит «Парк-драйв».

Ответить не могу. Сбой в системе. Бридж и ее приспешницы стоят, сложив руки на груди, пялятся на меня с улыбкой от уха до уха. Ну я и дурак.

– Девчонки, давайте-ка отсюда.

Дядька садится в заднем ряду, откуда я смотрел спектакль.

– А можно мне остаться? – спрашивает Бридж у своей Ма, а та смотрит на дядьку.

– Тут не в игрушки играют, пуся. Выметайся, – говорит дядька.

Не спектакль. И не игра. А что же? Что-то очень, очень плохое.

Бридж с девчонками уходит. У двери улыбается мне половиной рта, как Шарлин в «Далласе».

– Держись рядом, если кто придет – скажешь, – говорит ее Ма, закрывая дверь.

Она встает рядом с дядькой. Оба пялятся на меня. Я, шаркая, подхожу к краю сцены.

– Ты куда? – останавливает меня дядька. – Стой где стоишь.

Замираю.

– Сию же секунду, – обращается ко мне мама Бридж, – скажи ему, что ты там кричал на всю улицу.

В горле рождается какой-то звук. Вот если бы Ма была здесь…

– Говори живо! – орет она.

Губы у меня раскрываются.

– Я, – и больше не выдавить ни звука. Внутри словно прокатывается волна. Опустошая голову, грудь, руки, ноги. Сейчас грохнусь в обморок прямо на сцене. У меня хорошо получится.

– Как тебя звать-то, сынок? – бухтит дядька.

Я все еще не могу выдавить ни слова.

– Говори, как тебя зовут! – орет он.

– Микки Доннелли его звать, – говорит мама Бридж.

– Брат Пэдди Доннелли? – спрашивает дядька.

Только не это! Всякий раз, как я попадаю в школе к новому учителю, я слышу этот вопрос. А потом: «Ну, надеюсь, ты не такой, как он».

– Да, – сиплю. Потом прокашливаюсь. Можно притвориться, что у меня чахотка.

– А ты знаешь, кто я? – интересуется дядька.

– Нет, мистер, – отвечаю.

– Знаешь, почему я здесь?

– Нет, мистер.

– Мне тут сказали, ты из себя взрослого изображаешь… – говорит он.

Я?! Неужели кто-то мог подумать, что у меня получится? Я всего-навсего репетировал.

– Он еще и педик, – подначивает мама Бридж.

Да как она смеет? Это ж несправедливо.

– Ты кого знаешь из ИРА? – спрашивает дядька.

– Я. – Это что, проверка? Хотят выяснить, болтун я или нет? – Да нет, мистер, никого я из ИРА не знаю, – отвечаю.

– Но кто в тюрьме сидит, ты знаешь, да? – Это снова мама Бридж.

– Нет, я и в тюрьме никого не знаю, – говорю.

– Но ты ж орал на всю улицу, при всем народе, что мой муж сидит в тюрьме за кражу колбасы, – не сдается она.

Смотрю под ноги. Остается одно – ждать, когда это все кончится.

– Ну? – спрашивает дядька.

– Да, мистер, – отвечаю.

– А ты не соображал, что за такую брехню тебе может здорово нагореть? – спрашивает.

– И вообще, кто тебе это сказал? Про колбасу? – Все не может успокоиться мама Бридж.

– И про ИРА. Ты что, на улице слышал? – спрашивает дядька.

– Или, может, у себя дома? – говорит мама Бридж.

А я-то всегда думал, что на допросе поведу себя супер как. И стану героем.

– Слышишь, что я тебе говорю? – Это снова дядька.

Ни слова, Микки.

Долгое молчание.

– Мистер Маканалли – боец, – говорит он. – Человек, который боролся за счастье своей страны и теперь сидит за это в тюрьме. И, чтоб ты знал, мистер Маканалли сидит в тюрьме за ограбление фабрики потому, что его туда послала Ирландская республиканская армия.

И они хотели, чтобы он спер оттуда колбасу? Зачем? Проголодались? Так пошли бы к мяснику и купили, как все нормальные люди. Никогда, ни за что в жизни не вступлю в ИРА, если там тебя посылают на такие задания.

– А теперь слушай, сынок, каков порядок. На первый раз мы с тобой поговорили – так, словом перемолвились. Но в следующий раз мы придем к тебе в дом, и это уже будет серьезно. Понял, что я говорю?

У них это называется коллективная порка.

– Да, мистер, – говорю.

– Так что в будущем язык не распускай. Запомни это. Чтоб мне больше не пришлось с тобой встречаться. Понял?

– Не буду, честное слово, – заверяю я.

Дядька встает, подходит к маме Бридж.

– Ладно, миссис Маканалли, ежели еще что случится, сразу ко мне, – говорит он ей и выходит.

– Это что, все?! – злобно орет она ему в спину. Грозит мне пальцем. – И мамане своей скажи, чтобы не распускала язык, а то следующей окажется!

Дверь за ней захлопывается.

Дверь снова открывается. Люди заполняют зал, достают конфеты, все в лучшем виде.

– Да, в ней Микки Доннелли играет. Путешественника. Сам пьесу написал. Очередь стоит на всю улицу. Все смерть как хотят его увидеть, – вещает Сью Эллен из «Далласа».

– Я сто фунтов отдала за билет, – говорит Памела Юинг.

– Это что! А я двести! – заявляет Джей-Ар.

– А я тысячу! – восклицает Бетт Дейвис. – Просто только оказаться в одном помещении с таким великим талантом того стоит.

А ведь все это страшно знаменитые актеры. Джон Траволта и Оливия Ньютон-Джон. Чудо-женщина, Биомужик, Биобаба, Джуди Гарланд и Тото. Мне придется сказать Джуди, что с собаками сюда нельзя. Тото превращается в Киллера. Джуди Гарланд стала на небесах хозяйкой Киллера. Свет гаснет. Все умолкают. Софиты нацелены на меня.

– Спасибо всем, что пришли. Какая радость – смотреть в зал и видеть столько самых-самых близких друзей. – Дорис Дэй посылает мне воздушный поцелуй. Я ловлю, пришлепываю на щеку. – У меня к этой истории особое отношение. Я написал ее вчера вечером и до самого утра вносил исправления.

Шорох, перешептывания.

– Спасибо.

Кланяюсь. Взрыв громких аплодисментов, потом тишина. Такая, что если бы кто развернул леденец – было бы слышно. Я – Путешественник – иду навстречу ветру. Градины размером с крупное драже. Падаю на землю, простираю руки к зрителям, прямо как Шлем-Башка, только гораздо лучше. Бетт Дейвис хочет кинуться ко мне. Я так обалденно играю, что она решила – это на самом деле. Гигантская градина несет мне смерть. Дергаюсь. Вижу, как у Оливии Ньютон-Джон из левого глаза скатывается огромная слеза.

Куклы окружают меня плотным кольцом, приводят в себя. Хватают, крепко держат за руки и за ноги. Бридж, королева Кукол, стоит надо мной. Голова ее расплывается, как в «Изгоняющем дьявола», и вот это уже лицо ее Ма. Она наклоняется, чтобы сожрать меня, поворачивает голову, зрители ахают. Ветер раздувает занавески, и вот на нее и на Кукол падает свет из окон. Они отпускают меня, закрывают глаза смешными ручонками. Света они не выносят.

Я знаю, кто они такие. Знаю, что делаю. Срываю с пояса кинжал и вонзаю Королеве Бридж в грудь – ребра ломаются, как тонкие палочки. Она кричит, кричат и Куклы. У Королевы изо рта, носа и ушей начинает валить дым. Она шипит, как сковородка. Тает, как злая Ведьма Запада. Я оглядываюсь на Джуди и подмигиваю – она-то знает, каково мне сейчас. Куклы тоже тают, потому что без нее они не жильцы. Все исчезают, остаются одни их одежки.

Из-за стойки выскакивает Мартина, в монашеском платье, как Джули Эндрюс в «Звуках музыки».

– Микки, Микки, силы небесные! Ты живой. – Она воздевает руки. – Спасибо тебе, Иисусе!

Мартина срывает монашескую одежду. Под ней – платье, такое же, как у Сэнди из «Бриолина», когда она становится грязной шлюхой.

– Микки, я больше не могу быть монашкой. Я люблю тебя. Я знаю, бог не рассердится, если я уйду из монастыря, потому что бог отправил меня на землю с одним и только одним предназначением: отдать тебе мою безраздельную любовь.

И касается губами моей щеки.

– Хватит лизаться, как маленькие, – говорю. – Я хочу показать тебе одну штуку, Мартина.

Хватаю ее и тискаю до полного обалдения. Свет гаснет, тьма. Зрители вскакивают на ноги, орут, подзуживают, вопят и хлопают.

– Еще! – ревут они. – Еще!

А мы все тискаемся. Даже когда снова зажигается свет. Потом я отпихиваю Мартину. Я же должен думать о своих поклонниках. Стою перед ними. У Мартины такой вид – сейчас грохнется в обморок.

– Спасибо. Огромное спасибо вам всем, – говорю я.

Беру Мартину за руку, тяну, чтобы она оказалась передо мной и получила свою порцию аплодисментов. Но она даже не глядит на зрителей. Она не в силах отвести от меня глаза.

У дверей – Бридж.

– Да, с тобой правда что-то не так, – говорит она. – Вали отсюда и больше не приходи. Чтобы никогда тут больше не появлялся.

Съежившись изнутри, иду к двери. И уже снаружи слышу, как она кричит мне в спину:

– И вовсе твой Папаня не в Америке! Ма вчера видела его у букмекеров. – Меня сейчас стошнит. – Так что ни в какую Америку ты не поедешь. А вот я – да. Меня спонсируют, потому что мой Папаня сидит в тюрьме за свою страну!

Я – ни слова. Она взяла верх. Окончательно. И с этим уже ничего не поделаешь.

18

– И это все? – спрашивает Мартина и вздергивает нос, откидываясь на траву.

– Да, – говорю я, глядя вдаль, на холмы. – А ты бывала на Пещерной горе? Оттуда вид обалденный. И корабли видно. Они уплывают в Америку. Я туда тоже когда-нибудь попаду. Навсегда отсюда, из Ардойна.

Ее я хочу забрать с собой.

– Зачем тебе это? – удивляется она.

Она это что, всерьез? Смотрю на нее. И чем больше я вглядываюсь ей в лицо, тем сильнее оно меняется. Может, все дело в том, что я никогда еще не был с ней так долго. Такая же красавица, как и раньше, но уже не она.

– Покажи еще раз, – говорит.

Я наваливаюсь на нее сверху, закрываю глаза и берусь за дело – рот раскрыт, язык высунут. Губы у нее очень мягкие, и я все делаю очень нежно. Язык у нее склизкий, просто гадость. Ничем это не лучше, чем тискаться с Терезой Макалистер, разве что в голове происходит что-то другое.

Мартина отстраняется.

– У тебя не встает.

Я чуть язык не проглотил. Ведь моя Мартина не такая!

– Я, наверное, что-то не так делаю, – огорчается она.

Бедняжка. Просто тревожится, что я о ней подумаю.

– Ты просто не останавливайся, – говорю. – Еще чуть-чуть – и наверняка встанет.

Продолжаю. На сей раз тискаю ее посильнее. Никакого эффекта. Открываю глаза, смотрю на нее. Так оно лучше. Она тоже открывает глаза. Я свои закрываю, смутившись. Слегка приподнимаюсь над ней, чтобы она не почувствовала, что ничего не происходит. У меня в голове телевизор, там показывают куклу из «Мира девочек». И я эту куклу целую. Внизу что-то слегка вздрагивает. Думаю про гладкие пластмассовые губы куклы. Маленькие и твердые. Никакой слизи. Никаких языков. Ничего противного.

Легкое шевеление.

– Смотри.

Перекатываюсь на сторону и обтягиваю шорты, чтобы она видела, что все как надо.

– Я все сделала правильно, – говорит она. – Спасибо, Микки.

И целует меня в щеку.

– Ну, так чего, пойдем всем скажем? – предлагаю я.

– О чем? – спрашивает она, наморщив все лицо.

– Да что мы с тобой тискались, – смеюсь. – Ну, в смысле, что мы теперь пара.

– Про это ты никому не смей говорить. Ты дал слово.

Вид у нее испуганный.

– Не скажу. Богом клянусь, ни единой душе. – А мы что, будем встречаться тайно?

Это тоже здорово. Но мне бы хотелось, чтобы все знали, потому что они тогда лопнут от зависти и перестанут обзываться.

– Нет, Микки. – Она качает головой и встает, стряхивая траву с платья. – Мы встречаться не будем.

– Но… почему?

– Сам знаешь, почему. С какой радости? Тебя, Микки, никто не любит. Ты ведешь себя, как девчонка. Признавайся, ты реально голубой? Я никому не скажу, честно.

Удар молотом в сердце. Да как она может мне такое говорить?

– Ну, мне пора. Не забывай, ты дал слово.

И она бежит вниз по склону.

Приподнимаюсь, сажусь. Даже не представляю, что сказать. Неужели… Она меня использовала! Какая дрянь.

– А мне совсем не понравилось! – ору, пока она перелезает через забор. – И еще я тебе кое-чего не сказал!

Она бежит вниз по Брэй. Я-то думал, она не такая, как все, но ошибался. Ненавижу ее. И всех ненавижу.

Пинаю траву. Зарываюсь в нее носком, выковыривая землю. Смотрю на горы, чтоб им провалиться. Вот я сейчас тоже побегу. Побегу до самых гор. А потом вверх по склону. А потом… потом через горы, на ту сторону, что бы там ни было. Отсюда, от них от всех, навсегда. И не вернусь до конца жизни.

Бегу. В полную силу. Вниз по склону.

Тройная скорость. 400 миллиардов, триллионов километров в час… в минуту… в секунду.

Вершина Брэй. Смотрю на склон – крутой, бесконечный.

Побежишь на верную смерть?

Да.

Ну давай, голубенький, попробуй!

Никакой я, блин, не голубой. Я побегу вниз. Вы все увидите. Побегу так, как бегают только настоящие парни.

И я бегу вниз, будто мне ничего не страшно. Как первый ардойнский смельчак. Вот так-то.

Быстрее, быстрее! Давай, лети, голубок!

Блин! Тело не успевает за ногами.

– Ноги, прием, вы меня слышите? Конец связи.

– Мозг, это ты? Это ноги, связь плохая…

Приказ до ног не доходит. Я потерял управление.

– Связь прервалась, – докладывают из Мозгового центра управления.

Теряю управление, дальше все как в замедленной съемке. Я – Стив Остин.

Хрясь! Ударяюсь о землю. Ничего не чувствую. Еще раз. Опять ничего. Я – прыгающая бомба, как в том филиме. Еще один удар. На сей раз он приходится по колену, и я это ощущаю. Слышу, как что-то хрустит. Во всем теле покалывает.

Катится, катится, катится гей, катится вниз по склону Брэй.

Встал вмертвую. Вмертвую встал. Вмертвую. А сколько у человека жизней?

Мальчик Микки Доннелли того и гляди испустит дух. Но мы его починим. Уже изобрели технологию, чтобы изготовить первого на земле Биомальчика.

Футболка разодрана. Шорты грязнущие. Локти и колени исцарапаны и в крови. Губ не чувствую, голове больно.

Со стороны Яичного кто-то идет. Не хочу, чтобы меня видели. Пытаюсь подняться. Колени подгибаются. Больно повсюду. На меня смотрит какая-то девчонка. Пытаюсь бежать, но куда с такими коленями. Они все время подгибаются, я бегу, как Франкенштейн.

Вызывали, начальник?

– Ты чего, Микки?

Это Тереза Макалистер. Возвращается из своего Мира клея.

Ковыляю к проулку за Гавана-стрит.

Футболка вся разодрана – моя футболка с американским флагом! Та, которой мне должно было хватить на все каникулы. Ма меня теперь убьет. Придушит, а потом придушит еще раз. У меня за всю мою жизнь не было такой классной футболки. В ней я выгляжу как большой. И все мне завидуют.

Никто не хочет с тобой дружить, Микки.

Выхожу из проулка – все мальчишки и девчонки играют на пустыре. Они увидят, что я плачу. И Гадина Бридж, и Дрянь Мартина.

– Мамочка!

Знаю, что она на работе, а все равно зову. Слышу смех.

– Мамочка!

Добираюсь до входной двери. Она заперта. Почему у нас дверь заперта? Ее никогда не запирают. Всё сегодня против меня. Молочу кулаком, долго. Дверь открывается. За ней – Моль.

– Мамочка! – кричу в гостиную.

– Матерь Божья!

Ма вскакивает со стула.

– Ма, ты дома!

Спасибо Тебе, Боженька, за такое чудо.

– Господи Иисусе, вы только поглядите на него! Пэдди! – кричит Ма.

– Да чего вам всем от меня надо?

Пэдди высовывается из кухни, всовывается обратно. Я падаю на пол в слезах.

– Мамочка, мамочка, – рыдаю я.

Ма прижимает меня к себе. И повторяет, снова и снова:

– Что случилось? Что случилось?

Мелкая Мэгги ревет.

– Мамочка, посмотри на мою самую лучшую футболку! Вся порвалась!

– Да бог с ней, с твоей футболкой!

– А вот и нет, мамочка. Она же на все лето.

– Так лето уже кончилось, сынок. Тебе через неделю в школу.

– Через неделю? – Ой, Боженька. – Пожалуйста, не заставляй меня туда идти! пожалуйста! Я прошу тебя! Я не пойду в Святого Габриэля.

– Вы на руки его посмотрите. Ты на что упал? На бревно? – спрашивает Ма.

– На Брэй, – реву я.

– А руки-то! Господи, Микки, сынок!

Ма тоже плачет.

Я прячу руки за спину.

– Мэри, Мэри, – всхлипывает Ма, – отведи его быстренько на кухню, я не могу…

Хромаю на кухню, вижу во дворе Пэдди – он прячет что-то в конуре Киллера. Опять! Ничего себе. Я вот маме скажу. Помни, Микки, дядька из ИРА тебя предупредил. Верно, но уж Пэдди-то не сдаст меня ИРА. Или сдаст?

– Давай, Микки, садись сюда, – говорит Моль.

– Что, очень там все плохо? – спрашиваю.

– Ничего, заживет, – говорит она.

Входит Пэдди, физиономия перекошена от отвращения.

– Хнычет, как мелкая девчонка.

Терпеть его не могу. Он хуже всех.

– Ну а сам-то ты кто? – ору я. Не надо, Микки! Не надо! – А ты – подлый убийца!

Замираю. Все стоят не шевелясь, двигаются только мамины глаза – между мной и Пэдди.

– Ты что такое сказал, Микки? – спрашивает Ма.

Я смотрю на Пэдди.

– Да ничего, Ма, – говорит он. – Как всегда, наигрался с девчонками и лепит какую-то ерунду.

– Я не играю с девчонками! – Зачем он врет, я правда не играю. – И ничего я не леплю.

– Так, педик, рот заткнул живо, а то я тебя, блин, прикончу!

– Пэдди, прекрати! – Ма встает. – Микки, хватит.

– Ты что, его защищаешь?! – Такого просто не может быть! – Это он во всем виноват! Потому что он меня ненавидит! Меня все ненавидят! И вот ты теперь тоже!

– Это неправда, Микки, – говорит Ма.

– И что это вы вообще тут дома все собрались? Обсуждали меня?! – ору я. Они переглядываются. – Ага! Обсуждали.

– Рот закрой! Ты ничего не понимаешь! – обрывает Пэдди.

– Вы от меня что-то скрываете. Что?! – ору я.

– Микки, потише, – говорит Ма.

– Это ты ему скажи. – Указываю пальцем. – Ты его защищаешь, а я вообще ни в чем не виноват!

– Педик мелкий, – цедит Пэдди.

– Киллер! – восклицаю я.

Лицо у Пэдди каменеет.

– И что с Киллером, Микки? – спрашивает он.

Мне не сглотнуть. И не вздохнуть. Он все знает. Сейчас расскажет. Нет! Нет! Ему не взять надо мной верх!