Текст книги "Мед и лед"

Автор книги: Поль Констан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

20

– И что вы об этом скажете? – спросила Розарио, когда я дочитала распечатку записи.

Все подтверждало то, о чем мы думали – это махинация. Закрытое элитное общество повесило убийство на случайного приезжего. Было очевидно, что ребята не смирились с тем, что у них увели девушку. Если Энтони, официальный покровитель Кэндис, разозлился, что Дэвид услышал слишком смелое предложение Кэндис, то тем более он не согласился бы, чтобы оно воплотилось в жизнь. Парни пасовали перед Дэвидом, который указывал им, что делать, и, вообще, был в другой весовой категории. Отсюда и желание свергнуть его с пьедестала, а лучше – упрятать куда подальше. Кэндис, в свою очередь, изменила с приезжим, с самым старшим и опытным из них. Она моментально забыла о любви с Энтони, малоопытном Гарри и девственнике Бадди. Она насмехалась над ними под их же собственной крышей. Все становилось понятно: карательная операция против Кэндис, обвинение против Дэвида. Идеальное преступление. Если не считать алкоголя, на что все время намекал Россо. И наркотиков, для которых, если они циркулировали между Норфолком и Стоуном, не должна была стать помехой дверь Уайт Хоума. Вполне вероятно, что, вступив во взрослую жизнь, ребята захотели попробовать всё.

– В том числе наркотики, – сказала я.

– Наркотики! – победоносно повторила Розарио.

Энтони уже здорово подсел на них, именно поэтому Россо удалось заманить его в ловушку, предложив дозу. Нанюхавшись, Энтони разговорился. Алкоголь и наркотики объясняли не только насилие, но и увечья. Словно обезумев, парни буквально набросились на тело. А самый безумный из них приложил всю силу, чтобы обезобразить лицо Кэндис.

– И что же? – спросила я у Розарио. – Как суд отреагировал на такое признание?

– Никак. Никак, потому что ни запись, ни распечатка даже не дошли до суда. Им не дал ход – представьте себе! – собственный адвокат Дэвида, Флойд. Барри Дуглас Флойд! Он заявил, что ему не нужен документ, полученный таким способом, что он не может его обнародовать!

Розарио подозревала Флойда в том, что тот сообщил о записи во вражеский лагерь. После того, как всплыл этот документ, обвинение пошло другим путем. Никаких намеков на личную жизнь несовершеннолетней жертвы. Никаких намеков, которые могли бы скомпрометировать свидетелей. Алкоголь свелся к нескольким выпитым банкам пива. Ни слова о наркотиках. Хотя Энтони отправили на лечение в центр дезинтоксикации.

Но Россо не опустил рук и упрямо искал факты против Кэндис. Он нашел в Ричмонде доказательства, что она рано начала половую жизнь. Ему рассказали о ее поездке во Францию, где Кэндис вела себя отвратительно, домогаясь отца семейства, в котором гостила, и намного меньше интересуясь играми со своей новой тринадцатилетней подружкой, чем тем, что ей мог дать молодой папаша. Семьи обменялись неприятными письмами, и Кэндис отравили на родину раньше, чем планировалось, в результате чего пришлось доплачивать за билет на самолет. Спор, однако, заключался не в сути проблемы – бесстыдном поведении девушки, – а в том, кто будет доплачивать. Сумма была ничтожно мала, и обе семьи могли ее оплатить, но ни одна из сторон не желала этого делать из-за уязвленного самолюбия.

– Я поеду в Париж, – предложил Россо, – и заставлю этого типа разговориться, у него зуб на эту дурочку.

– Нет, только не в Париж! – умоляюще воскликнула Марта.

Она уже получила счет за поездку в Норфолк: номер в отеле, ресторанное питание для Россо и даже наркотики для Энтони, которые фигурировали в графе «непредвиденные расходы». Откровения Энтони обошлись в круглую сумму.

Россо был одержим желанием доказать, что предчувствие его не обмануло и что Кэндис была шлюхой. Но Марта прекрасно понимала, что даже если он это докажет, даже если так было на самом деле, как это может помочь оправдать Дэвида? Россо шел по неверному пути. Волко намного лучше него очертил суть проблемы: она заключалась в молодых людях из Братства, единственных свидетелях обвинения. Показания Энтони о том, что он встретил Дэвида в коридоре около шести утра, свидетельство Бадди, который якобы увидел его с доской для серфинга и спросил, как сегодня волна, – всё это намного перевешивало показания Дэвида. Подразумевалось, что, убив и изуродовав Кэндис, он имел уйму времени, чтобы избавиться от тела, оттащив его на пляж. Со своей стороны, Дэвид клялся, что уехал в полчетвертого, самое большее – в четыре утра, и так отставая от своего графика.

Молодые люди лгали. Надо было их выслушать, задать вопросы, заставить запутаться в показаниях. Ничего из этого сделано не было. Быстрое судебное заседание, минимальное количество зрителей – все в голубых рубашках, черных блейзерах и галстуках Братства. Энтони, Гарри и Бадди, взаимозаменяемые, как члены футбольной команды. Нужно было бы допросить их снова. «Милая, – говорил ей Волко, – к таким людям так просто не подъедешь».

На процессе их, простых свидетелей, консультировала целая армия тренеров, психологов, адвокатов, учивших их нужным словам и жестам. Конечно, прокурор Бенбоу не причинил бы им неприятностей, но их мог спровоцировать обвиняемый. Они не должны были ему отвечать, не должны были даже смотреть в его сторону. Они должны смотреть лишь на судью Эдварда. Если почувствуют, что нервничают, пусть переводят внимание на руки, держат их вне досягаемости взглядов присяжных, положат плашмя на колени. Чтобы никто не увидел, как их лица краснеют или потеют, перед судом их слегка припудривали. Кроме того, их обильно спрыскивали дезодорантом «Grey Flanel». Когда они будут проходить мимо присяжных, даже запах будет доказательством их невиновности.

И как теперь заставить их говорить? Непризнание своей вины – надежная крепость, кирпичиками которой служит отрицание всех фактов. Они могли бы сознаться утром, сразу после преступления или после обнаружения тела. Но на процессе они были защищены, как в башне, и настолько уверовали в свою невиновность, что натравили бы на вас своих адвокатов, если бы вы высказали хоть малейшее сомнение. «Это такие люди, что когда у них ломается холодильник, они вначале звонят адвокату, чтобы предъявить иск производителю, а потом уже вызывают мастера».

Волко мечтал, чтобы родители Кэндис поссорились с семьями парней, чтобы Стоун восстал против Роузбада, а прокурор против судьи. Но даже если бы на месте Дэвида оказался кто-то другой, это было бы невозможно, а с Дэвидом – тем более. «Он, можно сказать, крупно проиграл. Повесив на него преступление, они обеспечили невиновность трем сынкам богатеньких родителей, а сынки обеспечили Кэндис целомудрие. В общем, одни невиновны, а другая – сама добродетель. Поэтому необходимо изнасилование».

– Кстати, об изнасиловании, – сказала я Розарио. – Если они состояли в сексуальной связи, то изнасилования не было. Если же оно было, то тому должны быть доказательства…

– В Вирджинии любые сексуальные отношения с несовершеннолетними, то есть до наступления восемнадцати лет, считаются изнасилованием, – сообщила Розарио.

21

Я поняла, почему Россо изо всех сил пытался доказать, что Кэндис вела себя безнравственно и давно спала с мужчинами. Он хотел убрать из обвинения отягчающее обстоятельство – изнасилование. Но у него был пунктик – он считал всех девушек шлюхами. А его манера говорить об этом или делать намеки выглядела просто гнусно. Ибо, как бы Кэндис ни распоряжалась своей свободой, ничто не позволяло детективу говорить о ней в таком тоне. Пока не доказано обратное, она ни разу не занималась любовью, не домогалась ни Энтони, ни Гарри, ни Бадди. Они просто ее приютили, а молодой отец семейства из Франции оказался слишком чувствительным, если так всполошился из-за какой-то девчонки.

Свинья, сучка, подстилка, киска. Не знаю, как круто звучали эти слова по-английски, но точно знаю, что эти слова есть во всех языках. Мое сердце сжималось. Везде оскорбления, везде насилие, везде безумие. Большинство убийств совершается алкоголиками, наркоманами или же сексуальными маньяками, для которых неважно, знакомая ли это женщина, незнакомая, старая, молодая, согласная или не согласная, почти согласная или совершенно неподдающаяся.

И на трупах изнасилованных женщин они оставляли следы, сделанные различными предметами, которых хватило бы, чтобы заполнить витрины в паталогоанатомическом институте. Самые обозленные кусали, разрывали и расчленяли свои жертвы. Мастера своего дела поедали человеческую плоть в сыром или сваренном виде. А в конце всех их мучил вопрос: что делать с телом? Закопать, утопить или сжечь? Найти бензин, облить, чиркнуть спичкой. Шлюшка-поросюшка получила по заслугам, она обуглена, уничтожена, превратилась в пыль и рассыпалась над землей.

В списке осужденных, готовившихся перейти в мир иной, сосед по камере Дэвида Денниса, который за одну ночь убил пятерых. Сначала он изнасиловал, убил и изуродовал мать, потом убил четверых спящих детей и, чтобы довершить свою работу, прирезал собаку. Конечно, он поджег дом. Теперь он просил о снисхождении и даже нашел себе оправдания. Какие оправдания? Подавленный вкус к смерти, неудовлетворенный инстинкт к убийству?

Дэвид Деннис, бедняга, сражался против обвинения в изнасиловании, которое находил возмутительным. Розарио рассказала мне, как он взбунтовался, прочтя судебно-медицинский протокол, в котором утверждалось, что травмы сексуального характера на трупе могли быть причиненными только «силовым проникновением». Дэвид потребовал, чтобы формулировка была аннулирована как необъективная. Эксперт объяснил, что он использовал термин «силовой» в медицинском смысле, что он просто хотел сказать о применении силы, не уточняя, было ли на то согласие жертвы. Адвокат Дэвида не счел нужным продолжать полемику.

А во время процесса эксперт стал подробно описывать вагинальные травмы, утверждая, что они были причинены при «насильственном проникновении». Он не просто не посчитался с возражениями Дэвида, но и ввел в заблуждение присяжных. «Насильственное проникновение» было страшнее, чем «силовое».

Дэвид потребовал провести независимую экспертизу, так как единственным доказательством изнасилования была формулировка официального эксперта. Но судья Эдвард отклонил запрос. Таким образом, присяжные не только поверили в изнасилование, но и наглумились над законом, вынеся приговор на основании единственного судебно-медицинского протокола, который, по мнению Розарио, был сомнительным, так как его составил врач, связанный с должностными лицами Роузбада.

Я восхищалась мужеством Дэвида, который защищал себя один, без средств, с адвокатом, не верившим в его невиновность и требовавшим, чтобы он признал вину: «Надо как можно скорее прекратить этот процесс, пока людей не стало от него тошнить! Никаких деталей, пожалуйста, и ни слова о теле! Вам этого не простят! Давайте признаемся в убийстве и будем отвергать лишь изнасилование, в противном случае вы знаете, что вас ждет».

Когда мы впервые встретились в «Гринливзе», Дэвид показал себя довольно искушенным в судопроизводстве. Он казался расстроенным тем, что я не потрудилась изучить его дело прежде, чем приехать к нему. Он хотел поговорить, но не о дожде и хорошей погоде, не о смертной казни в США, не об условиях заключения – благодатные темы, которые я ему подбрасывала, – а о своем деле и, в первую очередь, о предполагаемом изнасиловании, которое и отправило его в камеру смертников.

Он негодовал, что ни один свидетель не опроверг несправедливый отчет эксперта, что никто из его соседей не рассказал о сцене, которая произошла за неделю до убийства, когда Кэндис всем заявила, что ищет новых сексуальных ощущений и что провела ночь с ним. Она сама пришла в его комнату и осталась. И в ту ночь, когда произошло преступление, она отказалась возвращаться в Роузбад, как он ей предлагал, а осталась спать в его комнате. Этого было достаточно, чтобы доказать, что изнасилования не было, а если и было, то его совершил кто-то другой.

– Я и не предполагал, насколько сильно приревнуют меня эти парни. Между нами все было хорошо до того дня, пока они не познакомили меня с Кэнди и она не переспала со мной. Они почувствовали себя униженными.

Он говорил о Кэнди с большой нежностью. Как о подруге, о чьей ужасной судьбе он сожалел, ведь она оказалась еще ужаснее, чем его. Десять лет тюремного заточения, суд, апелляции, ожидание смертной казни не превратили Кэнди в главную причину его несчастий, не сделали из нее его врага. Он сожалел лишь о том, что до гробовой доски его имя будет связано с девушкой, которая, в сущности, была ему почти безразлична. Он не испытывал никакого чувства мести, ревности, тупой и опустошающей страсти, никакой жажды смерти, которые приписывал ему прокурор Бенбоу в своей обвинительной речи. Он смотрел на их связь как на то, чем она, в сущности, и была – новый эротический опыт для них обоих. Кэнди не любила его, а он не любил ее. Он любил Сьюзан и именно с ней хотел жить. Он никогда не рассказывал ей о Кэнди – конфетке, лакомстве, незначительном приключении.

Прокурор Бенбоу продолжал утверждать, что это все-таки было изнасилованием, а не добровольными сексуальными отношениями между пусть и несовершеннолетней, но довольно опытной девушкой и взрослым парнем. Но что в этом было бесчестного? Если Дэвид не задавался вопросом о возрасте Кэндис, так это потому, что она выглядела старше, да и в обстановке поголовной распущенности, царившей в Братстве, она вела себя как свободная девушка, имеющая сексуальный опыт. Прокурор Бенбоу настаивал, что произошло изнасилование, чтобы повесить на него убийство с отягчающими обстоятельствами. Эти два обвинения рассматривались отдельно, но в итоге были объединены в одно, исходя из ужасающей логики: он ее насилует, а потом убивает, чтобы она ничего не рассказала. Изнасилование стало причиной убийства. А убийство отягчалось изнасилованием. Дэвид повторял и повторял: изнасилования не было.

Когда он начал рассказывать об обвинении в нанесении увечий, я подумала, что плохо поняла, и пододвинулась ближе к стеклу. Он с первого дня требовал, чтобы провели экспертизу следов от зубов.

– Что вы сказали?

– Следы зубов.

– А!

– Почему ее так и не провели? Это единственное доказательство, – говорил он, тоже придвигаясь к стеклу. – Единственное, которое бы полностью меня оправдало. Они нашли мою сперму, нашли ее кровь, нашли наши следы в комнате и ванной. Но следы зубов не мои. И если я с самого начала добиваюсь этой экспертизы, так это потому, что я невиновен. Для судьи результат осмотра влагалища и тест на ДНК – достаточные доказательства, перевешивающие любые другие, но меня они не устраивают, мне их не достаточно! Надо заставить их, – говорил он мне, чеканя слова, – исследовать следы зубов! Это мой последний шанс.

22

Спустя десять лет и несчетное количество процедур, Розарио продолжала считать, что еще есть возможность пересмотреть дело, снять обвинение в изнасиловании и добиться экспертизы отпечатков. Весь процесс был сфальсифицирован. Флойд, защитник, назначенный судом, никогда не верил в невиновность своего клиента и даже не делал вид, что верит. Он был подставной фигурой, его лицо все время было обращено к судье Эдварду, его хозяину. Это его вина, что присяжные пошли на поводу у эксперта и не приняли во внимание отчет Россо, его вина, что Энтони повторно не вызвали в суд рассказать о событиях за неделю до убийства, начиная с вечера субботы, когда Кэндис пошла за Дэвидом в его комнату, и заканчивая тем самым памятным воскресеньем, когда она там осталась. Энтони должен был сказать на допросе под присягой, что Кэндис каждый вечер в течение всей недели приходила в комнату Дэвида, оставляла там трусики, носки, купальник, пользовалась его полотенцем, мыла волосы его шампунем, спала в его футболке.

Флойд не потребовал явки Энтони в суд, зато не воспротивился приглашению Дженет.

– Дженет?

– Дженет Ли, бывшей жены Дэвида, с которой он развелся за год до встречи с Кэндис. Если б вы только знали, как ужасно прошел развод, в чем она его обвинила, чтобы выбить максимум алиментов, с каким лицемерием лишила банковского счета и новенькой машины! Можно сказать, это она заставила его бежать и строить жизнь заново, в другом месте; он уехал, чтобы избавиться от ее преследований и постоянных требований денег.

Когда Марта увидела, как Дженет садится в отсек для свидетелей, ее сердце забилось точно так же, как тогда, когда Дэвид привел Дженет домой. Вводя ее в дом, он напевал свадебный марш «та-та-та-тааа, та-та-та-тааа». Девица была сухой, костлявой, в возрасте: она выглядела на все тридцать пять, хотя ей было двадцать девять, но ему-то было всего двадцать два. Она красилась, как девицы из рабочих кварталов: густой слой теней на веках, чересчур выщипанные брови, залитые лаком волосы. А на шее – бусы из белых шаров. «Та-та-та-тааа, та-та-та-тааа!» – не унимался Дэвид, обнимая ее за талию. Не нужно было даже говорить, что она официантка, разведена и воспитывает ребенка семи лет. Это было написано в складках вокруг ее рта, в выпирающем подбородке, на впалых щеках. В общем, тихий ужас.

Дженет верещала: «Милый! Сладкий! Супер!», как будто желая подчеркнуть контраст между холодностью расстроенной Марты и бьющей через край радостью, фальшивость которой выдавали какая-то сухость и усталость во всем ее существе. «Что такое?» – вдруг вспылил Дэвид. Между свадебным маршем и взрывом его гнева не было никакого перехода. «Что с тобой? Хочешь закатить сцену?» Он заявил, что Дженет Ли достойная женщина, что он не видит разницы между той жизнью, которую они с Мартой вели вдвоем, и той, которая будет у них вчетвером, так как у Дженет есть сын, а еще он с пафосом добавил, что Дженет уже была в браке и осталась одна, совсем одна. «Этот ребенок будет моим, – отчеканил он, – я его усыновлю и воспитаю». А потом они уехали. Марта ничего не сказала, и Дженет ушла с таким видом, словно ее лично оскорбили.

– Не знаю, что я сделала, – говорила нам Марта. – Конечно, я была очень довольна, что они уехали. Они так мало побыли у меня, что мне еще долго казалось, будто это было видение, что они не женились, а если он и женился, то на студентке, которая училась на журналиста, адвоката и в будущем помогла бы сделать ему карьеру. Потом я успокаивала себя тем, что это просто переходный период, что Дженет заменит ему мать, наставит на верный путь, воспитает вместе со своим сыном намного лучше, чем это делала я.

Марта, хорошо зная, что такое постоянная нищета, ожесточающая черты лица и заставляющая говорить фальшивым тоном, с чрезмерной теплотой или горечью в голосе, мучилась угрызениями совести по отношению к Дженет. Приняв ее, она не дала бы ей испытать все те унижения, которые пережила сама, когда Дэвид был еще ребенком, от хозяев квартир, чиновников, учителей, организаций социальной помощи, агентов социального страхования. Она искренне сожалела о своей холодности вплоть до развода, когда Дженет, бессердечная и мстительная, обвинила Дэвида в дурном обращении. Она утверждала, что ее сыну глубоко повредило общение с этим жестоким и неуравновешенным отчимом.

И с таким же коварным и злобным лицом, с ликующими искорками во взгляде она предстала перед судом. Судья хотел знать, была ли она когда-либо жертвой насилия. И она предъявила медицинское заключение о телесных повреждениях. Врач засвидетельствовал гематомы на лице, участки на голове без волосяного покрова, следы удушения на шее, ушибы грудной клетки.

– Вы можете объяснить, как это произошло?

– Мы занимались сексом. Дэвид был слишком жесток, и я попросила его прекратить. Он словно с ума сошел, надавил коленом на мою грудь, пытался меня задушить. Мне удалось вырваться. Он меня догнал. Схватил за шею и стал бить головой о стену. Мой сын плакал. К счастью, прибежали соседи и стали ломиться в дверь. Он остановился, я смогла убежать. Меня отвели в полицию, врач меня осмотрел и составил протокол.

– Вы слышали, – снова заговорил прокурор Бенбоу, обращаясь к присяжным. – Это точное описание сцены, приведшей жертву к гибели. Дженет Ли спаслась от смерти благодаря вмешательству соседей. А вот в случае с Кэндис дверь не открылась, Дэвид Деннис запер ее на два оборота ключа, и она не смогла убежать. Если бы не соседи, на месте жертвы была бы Дженет Ли, мертвая и изуродованная.

Флойд даже не посчитал нужным вмешаться и отказался от перекрестного допроса, в котором выяснилось бы, что после этой, так называемой кошмарной сцены Дженет снова вернулась к Дэвиду.

– А что вы хотите, чтобы я сделал? – ответил он на упреки Дэвида. – Продолжил бы обсуждать это безобразие? Вы полагаете, что всем еще недостаточно криков, избиений, секса? Вы видели реакцию присяжных каждый раз, когда речь заходит о теле? Вы видели лицо судьи Эдварда, когда начинают говорить о сексе? Что еще могла бы рассказать эта женщина? Что вы ее насиловали? Вы что, хотите, чтобы присяжные заседатели после всех разговоров об избиении, ранах, удушении и прочего еще раз услышали об изнасиловании?