Текст книги "Мед и лед"

Автор книги: Поль Констан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

12

Я спросила, где сейчас отец Дэвида. Приезжал ли он, был ли на суде, интересовался ли судьбой сына.

– У него нет отца, – сказала Розарио, не желая, чтобы Марта стала развивать эту тему.

– Он прекрасно жил и без отца, – подхватила Марта среди криков чаек, которых взбудоражил рыболов, вытащивший рыбу одной из своих удочек. – Ему было достаточно моей матери.

Я поняла, что герой «Мужества и гражданской доблести» выполнял функцию отца для двух поколений сразу. У бабушки Деннис было время, чтобы обкатать свою героическую эпопею и представить ее малышу во всей красе.

– Генеалогическое древо, – сказала Марта, – хорошо для тех, кто не переживал потрясений, никогда не путешествовал: такие люди собираются вместе, что-то пишут, наследуют, составляют фотоальбомы. А мы… если добавить к истории Дэвида историю моих матери и отца…

– Довольно, – прервала ее Розарио, который этот разговор становился невыносим. – Сколько раз тебе повторять, что невиновность не нуждается в смягчающих обстоятельствах.

– Невиновность – да, – возразила Марта, – а Дэвид нуждается. И они у него есть: сначала я, затем его родитель и дедушка, которые сошли бы за смягчающие обстоятельства и для меня самой.

Говорить о виновности Дэвида тут было запрещено, особенно Марте. Розарио утверждала, что его приговорили в том числе и потому, что сама Марта не была в нем уверена. Даже десять лет спустя несчастная считала, что не должна была не то что рассказывать или упоминать, но даже вспоминать некоторые факты из жизни своего сына. Хотя, по мнению Розарио, люди догадывались, что Марта что-то скрывает по ее неуверенности, нетерпеливому жесту, по слезам.

Полная, абсолютная и несокрушимая уверенность Розарио была наилучшим аргументом в пользу Дэвида. Эта уверенность лежала в основе поддержки со стороны Авраама и его ассоциации, выступавшей против смертной казни, финансовой помощи церквей, именно из-за нее в дело вмешалась Хитер Хит – журналистка, открыто требовавшая от властей дополнительного расследования.

Абсолютная уверенность Розарио убеждала все большее число окружающих в невиновности Дэвида, разрушало негативное мнение, сформированное прессой. Труп Кэндис, свидетели, рассказавшие об оргии, устроенной ночью, побег Дэвида Денниса в Мэриленд к бывшей невесте, на которой он обещал жениться, – всё это являлось отягчающими обстоятельствами.

Розарио же, выстраивая защиту Дэвида, не опровергала никаких фактов, а просто запрещала всем даже думать, что Дэвид мог быть замешан в убийстве. Судья Эдвард ни секунды не сомневался в его виновности, а Розарио была твердо уверена, что он не виновен.

Бедная Марта умоляла Дэвида согласиться на сделку, предложенную прокурором Бенбоу, который не хотел, чтобы личная жизнь Кэндис стала достоянием толпы. Если бы он признал вину, ему дали бы двадцать лет, он вышел бы уже через двенадцать и сейчас о нем бы уже никто не вспоминал, а Кэндис осталась бы в памяти людей святой мученицей. Но Дэвид уперся. Бледный, с блестящими глазами, он тихо, но очень отчетливо спросил:

– Ты считаешь, что я виновен?

– Нет, конечно!

– Так чего ты боишься?

– Правосудия. Мы не такие сильные и богатые, у нас нет веса в обществе.

– Повторяю в последний раз: я не виновен.

Он повторил это ей снова, когда отвечал судье Эдварду, спрашивавшему, признает он себя виновным или нет. Он повернулся явно к ней, ища в толпе ее взгляд. И в его глазах она увидела вызов. Теперь Марта была уверена, что это из-за нее он решил стоять на своем.

Едва дождавшись, когда Розарио уйдет в ванную, Марта принялась мне рассказывать, как глубоко ее горе. Вся ее жизнь вращалась вокруг Дэвида, ее главной проблемы, которую она пыталась решать всеми возможными способами. В школе она защищала его, как львица, и психолог даже упрекнул ее, что она постоянно оправдывается за сына и даже пришла вместо него на дисциплинарный совет. «Но ведь у него никого нет, кроме меня!» Бедная женщина была права в одном – не стоило отдавать Дэвида в школу, где преподавала она сама. Марта была убеждена, что благотворительная организация «Искупление» также несла ответственность за ее конфликт с сыном. Она даже сказала директору эти пророческие слова: «Вы его обрекаете, вы обрекаете его сегодня и отбираете у него завтра. Потому что, прочитав отчет, который вы поместили в его досье, Дэвида не возьмет ни один колледж, ни один государственный университет». А с той зарплатой, которую она получала в «Искуплении», у нее, понятное дело, не было денег, чтобы отправить его в частный университет.

Он хотел работать, зарабатывать, «вертеться», как он выражался. Ей пришлось вытерпеть его брак с Дженет, затем развод и исчезновение, а теперь еще этот приговор, который засасывал ее, как черная дыра. Марта сказала, что если бы вся ее энергия не ушла на заглаживание предыдущих промахов, то у нее осталось бы хоть немного сил выдержать весь этот процесс. Когда его арестовали, она надеялась, что он лишь немного посидит в тюрьме и его невиновность будет доказана, и поэтому не слишком горевала. Это даже не так и плохо, думала она, это остановит его от скатывания под откос. Можно было перевести дух.

Марта сидела напротив меня и плакала от ярости, смешанной с печалью. Она сердилась на Дэвида, да, сердилась за то, что он обманул ее, заставил поверить вопреки очевидному, что шел своей дорогой, что знал лучше всех, – и уж, конечно, лучше нее, – что ему нужно. Она вспоминала, как успокоилась, когда он уехал в Мэриленд. Она желала этого отъезда всеми фибрами души. И радовалась, что больше его не удерживает! Попутного ветра! И вот, пожалуйста, теперь эта жуткая история в Вирджинии, сразившая ее в самое сердце. Марта не могла простить, что он заставил поверить ее, будто она одна была плоха для него, хотя это он был плох для всего остального мира.

Однако Розарио, вернувшаяся на балкон, не желала слышать подобных слов и не позволила ей продолжить. Разве после таких проклятий Дэвиду может улыбнуться удача? Трагедии не приносят ничего хорошего, и никто не живет долго с проклятием матери. А тот, кто проклинает свою мать, проклинает себя.

– Получается, – обратилась Марта к Розарио, – я тоже виновна в этом, виновна во всем, виновна в преступлении?

– Нет! – отрезала Розарио. – Нет и нет, потому что Дэвид не виновен.

13

Рассказ о детстве Дэвида Денниса, его сомнительном происхождении, почти патологическом поведении, беспорядочном образе жизни не совпадал с тем впечатлением, которое оставил у меня прелестный молодой человек, так обрадовавшийся, услышав мой французский акцент – такой «цивилизованный» в этой варварской тюрьме. Перед его шармом невозможно было устоять, хотя он не злоупотреблял им. Когда Розарио принесла мне зубную пасту, я объяснила ей, что это не был шарм завоевателя, а, скорее, сдержанная, неспокойная, пугливая привлекательность. На самом деле речь шла о харизме. Я почувствовала это с первого мгновения, как только его долговязое тело, освобожденное от цепей, обрело свободу движений, когда он подошел к стеклу, разделявшему нас, отодвинул табурет, взял телефонную трубку и ослепительно мне улыбнулся.

Мы несколько минут сидели по разные стороны стекла, очарованные друг другом. Во всяком случае, я была в восторге и прекрасно понимала, что для меня эта любовь с первого взгляда – а это была именно она – явилась следствием обстоятельств. То, как я медленно шла к нему, предосторожности, удваивавшиеся по мере моего продвижения, ужас, который я испытывала при мысли оказаться лицом лицу с убийцей, чувство облегчение от того, что он был обычным, привычным, нормальным парнем, а затем восторг, потому что он был красив, очень красив, умен, с тонким чувством юмора, которое мне тут же вернуло ощущение комфорта, – все это дало мне силы вынести чудовищную тяжесть его истории, принять ее близко к сердцу, поверить ему и превратиться в одну из его самых пылких союзниц.

Его версия убедила меня. Всем своим существом я ощущала опасность, исходившую от Роузбада, учреждения, основанного на деньгах, традициях и связях в прессе, полиции и суде. Если Роузбад был западней для Дэвида Денниса, то он был западней и для меня. Как и Дэвид, я была нездешней, маргиналкой, без друзей, денег, годившейся лишь для того, чтобы оставаться под их контролем, делать то, что они захотят, двигаться выбранной ими дорогой. Я, как и он, была для Роузбада одной из тех легких добыч, которые можно прибрать к рукам, запятнать репутацию, унизить и уничтожить.

Перед поездкой в «Гринливз» меня мало заботило, виновен Дэвид или нет, настолько я была уверена, что невиновных не сажают. Выходя оттуда, я знала: он не виновен! Нужно было срочно объявить об этом всему свету. Я знала: он не виновен. Эта уверенность не нуждалась в анализе или защите. Это было как откровение. Розарио соглашалась со мной. Она тоже, как и я, едва увидев Дэвида в суде и узнав его, попала под влияние его шарма и была твердо уверена в его невиновности.

Дэвид был соискателем, так как опоздал на предварительную запись в университет Стоуна. Денежные проблемы не давали ему уладить административные формальности, но он сразу же начал посещать библиотеку. Он поселился в Уайт Хоуме [2]2
  White Home (англ.)– «Белый дом» (прим. перев.).


[Закрыть]– лучшем студенческом Братстве Стоуна – и много работал на побережье, чтобы собрать сумму, нужную для оплаты обучения. Он еще только приступил к изучению права, но уже обладал культурой, элегантной непринужденностью, которым могли бы позавидовать многие студенты юридического факультета.

Розарио с радостью сделала для него исключение, выдав ему пропуск и разрешив пользоваться компьютером. Да, она была счастлива позволить хоть одному студенту в этом отвратительном сообществе богатых, испорченных, сытых студентов подобрать пару крошек с барского стола. В то время библиотеку посещало не более десяти соискателей. Дэвид Деннис – она не запомнила его имени – ничего ни у кого не отнимал. Он пахал на пляже весь день напролет, а вечером шел в библиотеку и не отрывался от компьютера.

Ей нравилось, что он зачастую оставался один в зале. Тогда она говорила ему: «Вы слишком много работаете, пора домой». Как-то он ответил, что завтра у него выходной, и поэтому он может поработать подольше. Она сказала: «Я вас оставляю. Закроете за собой дверь». В эту теплую летнюю ночь она была счастлива, что работает библиотекарем, она была довольна Дэвидом, Стоуном, Америкой, которая каждому дает шанс, даже если ради этого ей пришлось сплутовать. Но Америка также нуждается в таких, как она, чтобы смягчать строгость законов и обходить во имя законов человечности слишком дотошные предписания.

Я внимательно оглядела ее с ног до головы, чтобы понять, походила ли она на образ зрелой, полной, мягкой женщины из моей книги. Розарио не была мягкой, уж точно не полной, а ее крашеные волосы делали ее лицо еще более строгим. Она была угловатой, раздражительной, сухой. У нее не было ни мягкого выражения лица, ни выгнутых выщипанных бровей, как у той женщины, что делает макияж перед зеркалом. Она, наоборот, была женщиной с Голгофы. У меня перед глазами, в реальности, был персонаж, который вначале заворожил меня, и я решила, что это доказательство того, как воображаемое воплощается в жизнь, а затем потряс тем, что, оказывается, не нужно было ничего выдумывать и все попытки сделать воображаемое реальным бесполезны: реальность была передо мной, более сильная, чем все то, что я могла себе навоображать. Реальность сводила мои усилия к нулю.

Я спросила ее, возможно, неожиданно, но таков был ход моих мыслей, не думала ли она выйти замуж за Дэвида.

– Если бы это могло его спасти, я бы вышла.

И пока она произносила это, я наблюдала, насколько разрушительной была привлекательность Дэвида Денниса. Розарио любила его любовью женщины, которая наконец нашла того, кого искала. Она полюбила его с первого дня суда, когда Дэвид, оглядев публику и увидав ее среди преподавателей и студентов, улыбнулся ей. Среди этих людей она была наиболее ценным для него человеком. И она его спасет. Она ответила ему взглядом и тоже улыбнулась. Их обоих переполняли чувства признательности и внезапной любви. Это было даже больше, чем если бы она обняла его. Он был на двадцать пять или тридцать лет моложе ее. Ну и что? Он был заключенным, приговоренным. Он нуждался в любви.

Потребность в любви! Тогда, на кухне, судья Эдвард предостерег меня насчет демонстраций, которые устраивали женщины напротив тюрем. Он никогда не видал среди них молодых красивых девушек, а лишь непривлекательных, несчастных, неопределенного возраста созданий, наподобие той женщины в черном. Они приходили туда, чтобы дать волю слезам, показать, как они несчастны, как их снедает тоска. Их печаль присоединялась к чужой печали – настоящая оргия боли.

До сих пор помню его слова: «Задумывались ли вы о психологии посетительниц тюрем, о том, что означает для подавляющего большинства из них ситуация, когда они господствуют в полной безопасности над окончательно кастрированным человеком? Какова природа этого реванша? Почему они демонстрируют свою женственность перед этими неудовлетворенными мужчинами?»

Тогда ему с невероятным пылом ответил Филипп: «Осужденные терпят их и ненавидят. Сломленные и слабаки попадаются на удочку, а некоторые даже женятся. Но те, кто выстоял, прекрасно знают, какое оказывают действие на женщин. Эти мужчины манипулируют ими. Соотношение сил меняется очень быстро. Теперь уже не женщины правят бал, отныне их самих „танцуют“. Мужчины жаждут унижений и убийств. Я знаю, как они называют этих женщин на своем жаргоне, хотите, скажу? Они не любят женщин, им кажется, что они их хотят, но они просто играют своим желанием. Женщины выводят их из себя, ломают их мечту. Их реальность для заключенных просто невыносима. Перед своей посетительницей арестант падает ниц. Поскольку он осужден, она полагает, что достаточно хороша для него, но именно поэтому для осужденного ни одна женщина не будет хороша».

14

Я открыла коричневый конверт. В нем находились отчеты о расследовании, заключения судебного эксперта, мотивировочная часть судебного постановления и несколько статей из местных газет. В одной из них сообщалось о том, что в заливе Хэмптон, недалеко от Вирджиния-бич, был найден изуродованный труп девушки. Журналист цитировал двух влюбленных, явившихся на пляж в поисках укромного уголка и напоровшихся там на женское тело. Сначала они подумали, что это утопленница, но потом засомневались, так как она была совершенно голой, а ее руки были связаны веревкой. Что касается многочисленных укусов, покрывавших тело, то они списали это на крабов. Молодые люди были в шоке. В первых статьях Кэндис называлась всего лишь «телом», «неизвестной», «девушкой».

На следующий день полицейские, благодаря часам на ее руке, смогли установить, кто это. Кэндис обрела лицо. Единственная фотография, которую ее мать дала газетчикам, была со дня рождения. Кэндис спускалась по парадной лестнице ричмондской оперы в платье с кринолином. Лицо ее было увеличено, но черты расплылись из-за плохой газетной печати и почернели на ксерокопии. Сначала я обратила внимание на широкую счастливую улыбку, а затем отметила красоту ее лица и большие глаза, обрамленные идеальными бровями.

В краткой биографии говорилось, что она была студенткой-первокурсницей Роузбада, где и проживала с момента начала занятий. О ней мало что знали. Она была подобна тем тысячам девушек, которые после школы поступают в колледж. Больше газеты ничего не сообщали. Даже ее имя – Кэндис – не упоминалось. Поскольку она была несовершеннолетней, то адвокаты Роузбада, как и адвокаты, нанятые ее семьей, позаботились о том, чтобы подробности ее частной жизни не стали достоянием общественности.

Зато следствие очень быстро напало на след Дэвида Денниса, который учился в Стоуне, был членом Братства и жил в Уайт Хоуме. Его видели в обществе Кэндис в последнюю неделю ее жизни. Фотография Дэвида была такая же размытая и нечеткая, как и фотография Кэндис, с такими же темными кругами под глазами. Вначале это был групповой снимок, сделанный в Уайт Хоуме, но потом журналисты удалили из него других студентов Братства, и теперь от них остались лишь линии подбородков, козырьки кепок, краешки плечей. Дэвида в ту пору разыскивали в качестве свидетеля.

Но очень скоро дело осложнилось, так как из Стоуна пришло опровержение: Дэвид никогда не был их студентом. Затем последовал ответ Братства, которое отрицало, что Дэвид был его членом. Оба учреждения оставляли за собой право предъявить иск не только Дэвиду Деннису за присвоение их званий, но и любому печатному органу, который отныне будет упоминать Стоун или Уайт Хоум в связи с этим делом. Журналисты отправились на побережье Вирджинии, где им подтвердили, что Дэвид Деннис работал сезонным смотрителем платного пляжа, что он провел там все лето и должен был остаться до конца сезона, чтобы перекрасить бунгало. Хозяин пляжа заявил, что это был спокойный парень и хорошо справлялся с работой.

Какая-то газета, копнув поглубже, написала, что Дэвид несколько раз одалживал деньги, но не возвращал их, что как-то в раздевалке для персонала произошла кража и хотя ее не раскрыли, теперь все подозревают его. Некоторые посетители платного пляжа заявили, что Дэвид был не таким уж симпатичным – слишком важничал. В общем, газеты сделали из него подозреваемого.

Думаю, Марта до сих пор не читала этих заметок. О преступлении в Вирджинии мало упоминалось в прессе Нью-Йорка. И даже если бы новость попалась ей на глаза, то как убийство красивой и богатой студентки в Роузбаде могло заинтересовать женщину, жившую в нужде, в бандитском районе, учившую детей, многие из которых были отпетыми наркоманами и неделями не ходили в школу? Она и вообразить себе не могла, что Дэвид в Вирджинии! Он уехал в Мэриленд, чтобы прийти в себя после развода, который прошел, кстати, менее болезненно, чем она опасалась. Джейн получила в конечном счете свободу и красивую машину. Господи, пусть это им обоим послужит уроком! Теперь она могла вздохнуть свободнее, возможно, даже записаться в университет, чтобы получить пресловутый сертификат о владении языком, который от нее требовали. Да, вздохнуть, расслабиться, больше ничего не бояться и спать спокойно.

И, наверное, в то же самое время Розарио перелопачивала газеты, где писалось о Стоуне и Роузбаде, пытаясь вспомнить лицо студента, фамилию которого она прочитала. В тот момент она была потрясена этим происшествием, и если бы журналисты ее спросили, она бы скорее, чем кто-либо другой, заявила: «Я в самом деле шокирована» или «Я глубоко скорблю». И действительно, она не просто переживала по поводу трагической смерти Кэндис, но даже злилась, что это дело компрометировало Стоун и пятнало порядочных молодых людей. И только в следующих номерах появилось настоящее лицо Дэвида. Она проверила свой список и узнала студента, которого записала на свой страх и риск в библиотеку. Сама ли она поспешила в офис ректора университета, чтобы всё объяснить, или, наоборот, ректор вызвал ее и потребовал объяснений?

15

Результаты вскрытия были опубликованы еще до похорон Кэндис. Причиной смерти был проломленный череп. Ее насиловали и истязали. Фотографировать на похоронах было запрещено, но газеты упоминали потрясенную толпу, достойно державшихся родных и друзей. Для меня ее смерть оставалась все такой же абстрактной, как выражение «акт вандализма», с которым я столкнулась в отчете о вскрытии.

Смерть наступила за два дня до того, как обнаружили тело. Судмедэксперт назвал время кончины: понедельник, между четырьмя и шестью часами утра. Ее насиловали, когда она была еще жива и когда уже умерла. Найденная сперма и кровь были отправлены на анализы, чтобы установить ДНК. Все укусы на животе, бедрах, груди, на щеках и губах были сделаны с особой жестокостью «примерно в момент смерти». Убийца измывался над трупом, словно желая его разрушить, уничтожить, изуродовать. Он разрывал ткани «подобно тому, как кусают яблоко», уточнял врач. Укус в ротовой полости спровоцировал отрыв верхней губы вплоть до самого носа, основание которого также было оторвано и выглядело «как козырек кепки».

На фотографиях, сделанных судебным экспертом, присяжные заседатели увидели то, что теперь видела я: изуродованное лицо, обнаженные зубы под носом, который больше походил на две дыры. Лицо Кэндис было похоже на баранью голову без шкуры. В отсутствие губы ее зубы сделались трагически длинными. Набухшие глаза были закрыты. Убийца укусил за верхнюю губу и сразу, резко, вырвал нос. Я полагаю, увидев это, присяжные заседатели уже были внутренне готовы вынести приговор. Это фото, а также точное определение, которое эксперт дал движению, нанесшему эти увечья, забыть было невозможно. Я думаю, что, посмотрев на этот снимок, а потом переведя взгляд на предполагаемого убийцу, все сразу представляли, как он захватывает верхнюю губу жертвы зубами и одним движением подбородка, шеи и головы вырывает всю прилегающую плоть, в том числе нос, который не являлся существенным препятствием.

На пальцах и под ногтями жертвы не было ни крови, ни тканей. Я не сразу поняла, насколько это замечание, скорее, успокаивающее после того ужасного впечатления, которое произвело лицо, было, напротив, угрожающим. Судмедэксперт уточнил для присяжных заседателей, что Кэндис подвергалась всем насильственным действиям с уже связанными руками, лежа на спине, и только затем ее перевернули на живот. «Я предполагаю, – сказал он, – это потому, что она была уже не очень красива спереди».

– Мы думали, что это крабы, – повторили влюбленные, которых вызвали в суд в качестве свидетелей.

– Э нет! – с серьезным видом перебил прокурор Бенбоу и повернулся к присяжным. – Это были не крабы!

Кто пошел на опознание тела? Отец Кэндис, горю и гневу которого сочувствовали все, кто вел расследование? Отец и мать? Отец, поддерживающий мать? Нет, мать не смогла решиться посмотреть на дочь, ее видел только отец, и судья Эдвард поклялся ему, что найдет виновного. Теперь это было его главной задачей, вопросом чести. Мы разыщем его, да-да, разыщем!

Через две недели после похорон одному из членов Братства, Энтони, позвонил Дэвид Деннис и спросил, как дела. Похоже, он ничего не знал о происходящем. Энтони сообщил ему о смерти Кэндис, о следах крови, обнаруженных в его комнате в Уайт Хоуме, и о том, что он находится под подозрением. Полицейским Энтони сказал: «Казалось, он упал с неба и все время повторял, что это ужасно. Он спросил, что ему теперь делать. Я ему посоветовал возвратиться как можно скорее. Он ответил, что не может, так как нашел работу и собирается жениться. Он разрешил мне занять его комнату. Казалось, он не отдает себе отчета в серьезности дела. Тогда я ему сказал, что его комната опечатана и там никто не может жить. Он ответил, что ему нужно подумать, что он не имеет к этому никакого отношения и что перезвонит, как только примет какое-то решение. Но он обязательно приедет, чтобы всё прояснить».

Телефон Братства поставили на прослушку, и через несколько дней местонахождение Дэвида Денниса было установлено. Он жил в Мэриленде у Сьюзан Элиотт под чужим именем. Его привезли в Вирджинию. Он, казалось, не осознавал масштабов драмы. «Кошмар, – только и повторял он. – Кошмар». – «Кошмар для кого, мерзавец? – спросил полицейский, приехавший его арестовать. – Кошмар потому, что что тебя нашли, или кошмар для убитой девушки?»

Он не стал нанимать адвоката. Зачем? Это было недоразумением. Если нужен адвокат, пусть будет любой, назначенный судом. Он ни разу не менял своих показаний. Рано утром ему нужно было ехать в Мэриленд, ночь он провел с Кэндис. Она пришла к нему в комнату, они слушали музыку, занимались любовью. Перед тем как уйти, это было в три или четыре утра, он предложил проводить ее в Роузбад. Но она предпочла остаться в постели. Когда он вышел в коридор, парни из Братства еще не спали, они что-то праздновали. Судя по количеству ящиков из-под пива и бутылок из-под текилы, они здорово напились. Он не посчитал нужным предупредить их о своем отъезде. Зачем? Он не впервые уезжал на несколько дней к Сьюзан, не предупреждая их. Он задержался в Мэриленде только потому, что у него внезапно появилась возможность устроиться учителем в школе, где работала Сьюзан. Но он все равно рано или поздно вернулся бы в Уайт Хоум за своими вещами.

Полицейские побывали и на работе у Марты. Вначале она не узнала сына на фото, так как его волосы и брови были выкрашены в черный цвет, но затем, внимательно рассмотрев снимок, сделанный полицейскими в фас и профиль, где он был запечатлен с приподнятым подбородком и выпученными глазами, она поняла, что ему страшно. И этот страх переселился в нее, захлестнул, словно бурный поток воды, который сносит на своем пути все преграды и заставляет ручьи и реки выйти из берегов. Она чувствовала, как пульсирует ее кровь, которую обезумевшее сердце гонит в грудь, живот, ноги, голову. Она закрыла глаза руками, потом засунула пальцы в рот, до боли сжав челюсти, и наконец упала на пол, который ей показался очень мягким. Она не хотела, чтобы ее поднимали, усаживали. Она хотела лежать, прижавшись щекой к линолеуму, ощущая приятный запах пота и клея.