Текст книги "Мед и лед"

Автор книги: Поль Констан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

38

Я заказала сосиски, позвала собаку. Когда она подошла, я стала протягивать ей кусочек за кусочком, вынуждая таким образом остаться возле меня. В конце концов она лениво растянулась у моих ног. Это вселило в меня безумную уверенность, и я, отбросив смущение и неуверенность, удобно устроилась на стуле возле собаки. Я продолжила ужин, стараясь ее не тревожить. Именно в этом спокойном состоянии я и услыхала информацию из вечерних новостей.

Я не могла не услышать этой новости и услыхала ее в каком-то смысле вопреки собственному желанию. Диктор сообщал, что в деле Дэвида Денниса, убийцы студентки из Роузбада, экспертиза следов, разрешение на которую было получено после долгих юридических баталий, оказалась невозможной. Слово дали врачу, который стал объяснять, каким образом были сняты отпечатки. Журналист прервал его, заявив, что объяснение слишком сложное и вряд ли телезрители смогут его понять. Врач насупился, камера покинула его лицо, диктор заговорил о чем-то другом. Когда я пришла в себя, дама из метеослужбы разгоняла руками по карте Америки дождевые тучи, которые разбегались с предельной скоростью, заливая Север и щадя Юг. В сердцах я пожелала, чтобы в этом тумане разбился какой-нибудь самолет.

В комнате Розарио и Марты эта новость преследовала меня всю ночь, на всех экранах, на всех волнах радио. В полночь судья Эдвард сам появился на экране телевизора. Он был таким же, каким я увидела его в первый раз – строгим, уверенным, решительным. Он напомнил, что последняя экспертиза, проведенная по ходатайству убийцы, не оправдала его, и что пора завершить дело, которое тянется уже десять лет и исчерпало все лазейки для ходатайств. Оно обошлось налогоплательщикам в кругленькую сумму, и их терпение иссякло.

– Нужно, чтобы убитая девушка почила в мире, – сказал он с важностью и достоинством, – и чтобы ее семья и друзья наконец сняли с себя траур.

В два часа ночи в новостях появилось сообщение последнего адвоката Дэвида, в котором объяснялось, что экспертиза не представляется возможной из-за плохо сохранившихся отпечатков. Он требовал, чтобы ФБР начало расследование по подозрению в повреждении улик. Слово дали прокурору Бенбоу. Он уже не говорил, что отпечатки не оправдывали Дэвида, по его словам, они доказывали его виновность. От отрицания они переходили к утверждению.

Я позвонила во Францию журналистке, специалистке по судебным делам, которая ранее заинтересовалась Дэвидом, и спросила ее, что она думает о таком повороте дела. Она ответила, делая небольшие паузы, в которых иногда слышалось эхо наших голосов, что для нее все яснее ясного:

– Дэвид Деннис виновен.

«Виновен, виновен», – подхватило эхо.

Я ответила, что не быть оправданным еще не значит быть виновным. Она сказала, что я лишь играю словами. Я запротестовала: это не я играла словами, а те, кто таким образом проворачивает дела!

– Вы прекрасно знаете, – сказала она, – что к смертной казни Дэвида Денниса привели не слова. – И после паузы добавила: – Уж лучше видеть, что он умирает виновным, нежели невинным.

Я ответила, что если она так думает, то тоже выступает за смертную казнь. Наступило молчание. Она сказала, что доказывать невиновность Дэвида Денниса не означает бороться против смертной казни. И снова молчание.

– Да кто мы такие, чтобы решать: виновен он или нет?

– Он всегда утверждал, что невиновен!

– И что это доказывает?

Тогда она рассказала, как брала интервью у одного подозреваемого в убийстве, на которого легли серьезные подозрения. Она готова была за глаза поклясться, что он чист как младенец. Через несколько дней, освобожденный за недостатком улик, он совершил убийство с изнасилованием, тем самым подписавшись в предыдущих двенадцати убийствах. Я молчала. Она спросила:

– Так вы туда пойдете?

«Пойдете, пойдете, пойдете!» – повторило эхо.

Журналистка говорила то же самое, что и полная чернокожая надзирательница с позолоченными ногтями, которая, сопровождая меня к Дэвиду, спросила, зачем я приехала в «Гринливз». Она хотела знать, кто я: юрист, политик или член семьи. Я ответила, что оказалась здесь почти случайно, но ответила с таким озабоченным видом, что она посчитала нужным меня предостеречь. К осужденным часто привязываешься, но не стоит их слушать: все они очень умны.

– Вы хотите сказать, им удается обвести вокруг пальца даже собственных охранников?

– Конечно! Поэтому нужно как можно меньше вступать с ними в контакт и соблюдать предписания.

– Значит, вы тоже можете к ним привязаться? – спросила я, неожиданно осознав еще одну опасность ее профессии: привязаться, попытаться понять, оправдать, стать подругой, влюбиться.

Она рассказала, как ужасно обнаруживать утром пустую камеру, в которой до этого много лет обитал тип, чье преступление уже забыли, но все детали последней схватки за жизнь помнят до сих пор. Накануне казни закрепленных за осужденным охранников снимают с поста. Но пустая камера, несмотря на то, что все расписано до минуты и каждый до мельчайших деталей знает распорядок, всегда – шок. К этому не привыкнешь. Она повторила мне свое правило – видеть в них тех, кем они на самом деле являются: мошенниками, манипуляторами, лгунами, выдумщиками. Держаться с ними настороже не только физически, слушать их в пол-уха и не воспринимать всерьез их комедий. И ни за что не думать об их жертвах! Отрастить себе ногти до вот такой длины, красить их золотистым лаком. И, отдавая мне сумочку, добавила:

– Идите быстрее, убегайте, забудьте его, он здесь не задержится, а вы еще не успели к нему привязаться.

Привязаться, привязаться, привязаться – это слово эхом звучало у меня в мозгу. Внезапно к моим глазам подступили слезы.

Все радиостанции и телеканалы только и говорили о деле Дэвида Денниса, повторяя его историю с самого начала. По одному из каналов показали архивные кадры: Дэвид Деннис кричит о своей невиновности. Полицейские волокут его за кандалы к тюремному фургону. Он поворачивается к камерам с незнакомым мне, искаженным от гнева лицом, и из его груди вырывается ужасный крик. Я вспомнила его спокойное лицо и приятную улыбку, когда навещала его в «Гринливзе», немного опухшие руки и четки на запястьях. По радио каждые полчаса передавали сообщение о скорой смертной казни. Это неистовое всенощное повторение сокращало время, съедало его, ускоряло.

Что касается Интернета, то там царили противоречивые мнения. Кто-то требовал, чтобы за дело взялось ФБР и чтобы казнь отложили, другие считали, что ожидание было и так слишком долгим и поэтому нужно побыстрее со всем покончить. Люди вставали ночью с постелей, чтобы набрать на компьютере сообщение о том, как им не терпится увидеть казнь другого человека. Скоро сайт превратился в нечто наподобие некролога, куда пользователи один за другим добавляли свои искренние соболезнования. Утром появилось сообщение Авраама из «Искупления». В ожидании реакции губернатора на последнее прошение о помиловании он призывал членов ассоциации бдеть и молиться у Дворца правосудия в Норфолке. В этот момент я решила, что тоже буду там.

39

В ожидании разрешения на свидание с Дэвидом Деннисом я прогуливалась по Роузбаду. В тот день, встав с постели, я не задумывалась, что мне надеть на встречу с приговоренным к смерти. Я пошла туда, в чем была, одетая в расчете на жаркий день. Предвидя обед на пляже, я обула сандалии и захватила купальник.

И вот уже около трех недель я разгуливала в одной и той же сорочке, в одних и тех же брюках поверх купальника «Nike» с логотипом в виде запятой. Каждый вечер я всё стирала, вешала сушиться перед кондиционером, включая его на полную мощность и рискуя превратить свою комнату в морозильник, а утром досушивала феном. Человеку необходимо очень мало одежды. Если он соблюдает чистоту. А на чистоту у меня была куча времени между двумя телесериалами и ежедневной передачей о докторе Лестер и Бинго. Последняя серия: Бинго хочет заполучить зеленый пуловер.

Но теперь это было чересчур. Моя одежда, в которой я уехала из Роузбада, выглядела слишком изношенной. Я заглянула в шкаф Марты в надежде найти хоть что-нибудь подходящее. Я сразу отбросила светлые платья и стала разглядывать костюм, который находила слишком нарядным, и хлопчатобумажное серое платье без рукавов, похожее на те, что носят школьницы, только более открытое. Кроме того, я нашла также черное платье в чехле: видимо, его забрали из прачечной. Я разложила всё на постели, решив, что выберу наряд после того, как приму душ.

Я пошла в ванную, включив телевизор на всю громкость, чтобы слушать новости под душем. Дама, разводящая тучи руками, громко уверяла, что весь штат Вирджиния находится под защитой антициклона. Посмотревшись в зеркало, я себя не узнала. После бессонной ночи, в утреннем свете, мое лицо было землисто-серым. На краю раковины лежал тюбик тонального крема. Я нанесла его на щеки, чтобы придать им немного цвета. Добавила румян. Потом подкрасила ресницы черным карандашом и сделала стрелки на веках. Я остановила выбор на черном платье. Обувая сандалии, я заметила, что один ремешок держится лишь на ниточке, но обувь Марты мне не подошла бы по размеру.

Когда я оплачивала внизу свой счет за мотель, портье смотрел телевизор. Диктор сообщал, что осужденный подал прошение о помиловании губернатору. Мяч был на поле губернатора. Камера показала Дворец правосудия в Норфолке, дорические колонны, фасад из красного кирпича – как будто весь памятник архитектуры переживал напряженный душевный кризис, как будто судьба Дэвида решалась именно там. Собака подняла на меня глаза. Как у всех старых боксеров, ее морда была в морщинах, впадинах, отметинах, словно морда дохлой собаки. Портье отдал мне квитанцию, и я бегом помчалась к заправке.

Я споткнулась о камень, нога выскользнула из сандалии, и ремешок окончательно порвался. Я подняла сандалию и, прихрамывая, побежала дальше. Тип из автосервиса вызвался мне помочь и направился за гвоздем и молотком. Гвоздь был слишком большим и торчал из подошвы. Тогда он откусил его клещами. Остался острый конец, с которым он не знал что делать. Я сказала, что затуплю его о камень. Это заняло у меня все время, пока тип искал машину, которая отвезла бы меня в Норфолк.

Мне попалась черная пара, которая с радостью согласилась подвезти иностранку, француженку, столь достойную даму. Они объяснили, что с третьим пассажиром в машине имеют право занять левый ряд автострады и таким образом выиграть немного времени, а мое удивление настолько тщательно прописанным законом приняли за восхищение и заговорили о том, как они счастливы жить в Америке, особенно в Вирджинии. Мне попались настоящие американцы, патриоты, гордящиеся своей страной.

Их сын учился в Военном институте Вирджинии, он был хорошим парнем, чудесным студентом: в свое время закончил Стоун. Они объяснили, что Стоун был лучшим местом для подготовки к военной школе.

– Вы что-нибудь слышали о Йельском университете? – спросили они. – Так вот, Стоун то же самое, только на Юге.

Мне подумалось, что жюри присяжных на суде Дэвида Денниса состояло из таких же людей, как они, прямых и честных. Они упомянули о казни, назначенной на вечер. Они были «за».

– Нет, мы не хотим проливать кровь, Господь это запрещает, – уточнила дама. – Но за ошибки нужно платить.

– Нужно защитить честь Вирджинии! – сказал господин. – Мадам, разве невиновный человек будет убегать? И разве является невиновным тот, кто убегает ночью с места преступления и пытается скрыться в другом штате? И этот человек выдавал себя за студента Стоуна! Хотя всем известно, как трудно туда поступить, какой там отбор и какие нужны рекомендации. Разве честно, мадам, занимать место других, использовать в своих целях репутацию заведения? Разве он делал это с добрым умыслом? Этот человек изнасиловал настоящую девчушку, мадам, несовершеннолетнюю, которой не было и восемнадцати. Разве честно, мадам, что человек, который уже, говорят, был женат, встречался с девушкой, только что покинувшей дом и не знающей ничего о жизни? Не считая того, что он с ней сделал. Говорят, он ее истязал.

Он десять лет провел в камере смертников. И что? Мадам, это лишние десять лет, скажу я вам. Просто нужно было соблюсти все процедуры. Ладно, это закон, он одинаков для всех. Но все это оплачивает штат Вирджиния. Моя жена, я, мой сын, который сейчас служит – все мы платим. Я вам скажу: когда преступление доказано, нужно убивать немедленно. Казнить сразу же на выходе из суда. Зачем ему десять лет торчать в тюрьме, если дело все равно этим кончится?

– Печально другое, – сказала дама. – То, что о Вирджинии будут судить по этому делу. Не по честным людям, не по тому, как здесь хорошо живется. В этом году нам не везет: сначала ураган, потом этот гнусный тип. Но не нужно на этом зацикливаться, не правда ли, мадам?

Острый кончик гвоздя впился мне в ногу, пошла кровь. Немного крови осталось на коврике их машины.

40

Человек двадцать из ассоциации Авраама протестовали перед зданием суда Норфолка. Только что был озвучен вердикт. Губернатор не согласился на помилование. Я переживала очередную катастрофу без особого волнения. Я не надеялся на милость губернатора, как не надеялась и на то, что экспертиза следов будет разрешена и что она к чему-то приведет. Надежда все время была где-то в другом месте. Я просто следила за неумолимой логикой дела, которое было проигрышным с самого начала, и ничто не могло вмешаться и изменить его ход. Эпизод с Хитер Хит был лишь милой интерлюдией, которая на время отвлекла нас от тревог и создала иллюзию, что мы что-то можем.

Я села в одну из машин с тремя заядлыми активистами, направлявшимися в «Гринливз». На всех на них были футболки с надписью «A like Abolition». Они взялись просвещать меня. Хотя уже смеркалось, водитель уверенно вел машину по дороге. Пассажирка справа от него спросила, взяла ли я крем против насекомых. Она предложила мне свой спрей, так как комары в окрестностях тюрьмы очень прожорливы. После небольшого молчания она запела религиозную песню. Остальные подхватили ее. Речь в песне шла о переходе через Красное море, и о том, как по Божьей воле волны расступились. Успокаивающая песня, полная веры в божественную справедливость. В сущности, они были правы, на этом этапе оставалось лишь полагаться на Бога.

«Гринливз» в темноте показался мне большим шестиугольным космическим кораблем, приземлившимся в лунную ночь. Нелепый, нереальный объект из фантастики в пустынном месте, где выжили лишь комары. Центральный пост сверкал огнями, как летающая тарелка, привязанная к земле лучами прожекторов, перекрещивающихся в небе и шарящих по окрестностям. Это была уже не тюрьма, а корабль, отправлявшийся в космос. Повсюду шныряли полицейские. Они остановили нас и заставили припарковаться подальше от тюрьмы, на стоянке, организованной специально по этому случаю. Только машинам официальных лиц и приглашенных после предъявления пропуска разрешалось въезжать в ворота тюрьмы.

Со сжавшимся сердцем наблюдала я с обочины дороги, как прибывал весь высший свет Роузбада. Ректор университета и Филипп даже не взглянули на меня. В другой машине следовали судья Эдвард и какой-то человек, которого я не могла вспомнить, а позади них сидела женщина, которую я тут же узнала. Это была та неприятная дама, которая первой подошла ко мне на приеме у Эдвардов и которую я вначале приняла за жену судьи, пока она не завела речь о неделе французского кино в Ричмонде. Я вспомнила, с каким вызывающим видом она заговорила по-французски, какими крикливыми были ее синее платье и цветная стеклянная брошь, нацепленная на плечо как «знак артистичной натуры». Вначале я не обратила внимания на эту даму, хотя она выделялась из толпы, словно ее освещал, оттенял какой-то свет. Трудно было не понять, кто она такая, так как все ее существо кричало, что это она – мать убитой девушки.

Она подошла ко мне – к только что приехавшей иностранке – с уверенностью, что я не знаю, кто она, и воспользовалась этими несколькими минутами, чтобы перестать быть матерью убитой Кэндис. Она попыталась вести себя нормально, естественно, чего не могла себе больше позволить в своем кругу, но все равно я сочла ее манерной, объяснив это ее недостаточным знанием французского, на котором она старалась говорить бегло, используя устойчивые выражения. Она пробудила во мне чувства, которые обычно испытывают писатели, видя, как их персонаж воплощается в жизнь.

Стоя напротив меня, она была уверена, что находится в безопасности, поскольку я ничего о ней не знаю. Хотя я, возможно, была для нее самой опасной из всех гостей, так как сочиняла историю о женщине, которая одевается и наносит макияж перед тем, как отправиться смотреть казнь. Когда она спросила, о чем будет моя будущая книга, я начала объяснять ей, что придумала пока не историю, а только персонаж. Да-да, именно это я начала говорить, когда ее охрана, то есть те, кто защищал ее от внешнего мира, насилия, печали и воспоминаний, кто сделал все, чтобы процесс получился достойным, чтобы имя Кэнди не было испачкано в грязи, ее охрана, состоявшая из друзей, профессоров, судей, юристов, адвокатов с судьей во главе, сплотилась возле нее и разделила нас. Судья Эдвард отвел меня как можно дальше, на кухню, где, все еще охваченная вдохновением, я рассказала ему о женщине, которая красится перед зеркалом, накладывает синие тени на веки и надевает слишком яркое синее платье.

– Это родители и судья, – сказала моя сопровождающая. – Скоро начало.

Она порылась в бардачке и протянула мне спрей.

– Нанесите на руки, ноги, ступни, шею, даже на одежду.

Она освещала меня своей лампой-факелом все то время, пока я наносила на себя маслянистую жидкость.

– У вас кровь!

Моя нога все еще кровоточила, но я этого даже не замечала. Она взяла свои пластиковые пакеты со свечами и направилась к первому заграждению.

Около ворот, которые я без проблем преодолела когда-то с Филиппом, новая цепь из полицейских перегородила дорогу демонстрантам. Первые прибывшие расставили на земле зажженные свечи, но их маленькое дрожащее пламя то и дело поглощал свет прожекторов. Их лучи прорезали ночь и металлическими вспышками отражались на алюминиевых крышах тюрьмы.

– Вы увидите, – сказала моя сопровождающая, – как красивы наши свечки, когда вокруг темно. Они хранят память. И мы храним память, – продолжала она, – становясь на колени.

Она молилась, скрестив руки и обратив ладони к небу. Вокруг нее были только женщины. Но напрасно я искала среди них женщину с приятным лицом и густо подведенным глазами из своей будущей книги, я потеряла ее в этой толпе. Я видела только сосредоточенных юных девушек, а также более старших женщин с огрубевшими чертами лица и руками, сложенными на груди. Они все превратились в одну женщину, которая молилась, жаловалась, стонала. На другой стороне дороги полицейские сдерживали демонстрантов, требовавших смертной казни. Это были мужчины в белых накидках с черными крестами на груди, принадлежавшие к братству Гроба господня. Они были зловещими, как священники, пришедшие из глубины веков, когда еще пылали костры инквизиции. Они молились громко и четко о возмездии за грехи преступника. Их лица были скрыты под продолговатыми масками, головы укрыты коническими уборами.

Все молитвы о пощаде и мести, об искуплении и заступничестве, смешиваясь и противореча друг другу, летели в сторону «Гринливза». Все умоляли Господа, Спасителя, Всевышнего. Но все были согласны в одном: дело не в самой смерти, а в жизни после смерти. Они уже преодолели загадочную границу, за которой начиналась бесконечность. И именно этой их уверенности я не разделяла. Я спрашивала себя, что общего между той вечной жизнью, на которую обрекал Дэвида судья Эдвард, той, о которой молила Марта для своего сына, и той, которой желала мать Кэндис для убийцы своей дочери.

Я думаю, ей бы не хотелось, чтобы Дэвид присоединился на небесах к ее дочери в разгар большой и шумной примирительной вечеринки. Мать Кэндис, наверное, верила, что после смерти Дэвида Денниса ждет вечная смерть, на этот раз уготованная самим Богом на веки вечные. Судья желал для своего осужденного новой камеры смертников под названием чистилище, из которого он не выйдет никогда, а Марта, видимо, представляла себе огромный рай, украшенный, как детская комната.

За одним и тем же словом для всех этих людей скрывались разные вещи. Я же, перед лицом неизвестности, изо всей силы шептала собственную молитву. Стоя твердо и прямо, руки по швам, я молилась о простой жизни, пусть даже такой, какой она была: ничтожной, проходящей за решеткой. О, Господь, пусть они узнают сначала, куда отправляют этого человека перед тем, как сделают ему смертельный укол. Пусть поинтересуются, что же происходит там, в загробном мире! И пусть все придут к согласию по поводу вечной жизни.