Текст книги "Мед и лед"

Автор книги: Поль Констан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

35

– Я вспоминаю, – говорит Розарио, – как мы негодовали после суда, после всех этих проявлений трусости, когда я была вынуждена похоронить свою собаку в саду дома, который нас тоже вынудили покинуть. Мы взяли машину и уехали вначале в Мэриленд, чтобы найти Сьюзан. Попросили показать нам школу, где она преподавала. Решили дождаться ее. Это было ранним утром после бессонной ночи, когда мы выпили огромное количество кофе. Мы рассматривали все варианты, даже хотели застрелить ее. Но, к счастью для нее, стали прибывать дети с родителями. Мы вглядывались во всех одиноких женщин, уверенным шагом входивших во двор школы. Мы не могли ее узнать, так как никогда не видели.

Тогда мы вошли в здание и позвали ее. Мы увидели высокую молодую женщину в хлопковом пуловере, вышитом крупными простыми цветами. Она приветливо подошла к нам, приняв нас за родителей кого-то из учеников. Марта сказала: «Я мать Дэвида». Девушка застыла. Марта повторила: «Я мать Дэвида и я должна с вами познакомиться».

Ледяным тоном Сьюзан попросила нас уйти. Мы не имеем права ее преследовать. Она сообщит шерифу, подаст на нас жалобу. Марта повторила: «Я не говорю вам ничего плохого, я лишь сказала, что я мать Дэвида Денниса». Девушка взяла себя в руки и ответила: «Я не знаю никакого Дэвида Денниса. Знаю лишь Фрэнка Адама».

– Фрэнк Адам, представляете? – перебила ее Марта. – Я и не подозревала, что он знает имя своего отца, я даже не помню, чтобы произносила это имя в его присутствии. Откуда он узнал? Почему решил взять себе это имя? Я почти уверена, что никогда не произносила его. Ему с детства внушали, что он был сыном храброго американского солдата, который освобождал Францию.

– Его дед?

– Да, для нас этот образ служил и дедом, и отцом, моя мать была такой выдумщицей, у нее было столько историй о нем!

– Но он называл себя именем «отца»?

– Об этом, – ответила Марта, – я не знала никогда.

– И вот перед нами стояла эта девушка, – продолжила Розарио, – которую нимало не беспокоило то, что если она и не отправила парня в камеру смертников, то, по крайней мере, и пальцем не пошевелила, чтобы спасти его! Парня, с которым прожила много недель, за которого замолвила слово перед директором школы, чтобы тот взял его преподавателем на замену; парня, которого, по ее словам, она любила так, что хотела выйти за него замуж.

«Я не знаю никакого Дэвида Денниса. Знаю лишь Фрэнка Адама», – вновь произнесла Розарио, передразнивая выговор Сьюзан. – Я решила, что напишу ее номер телефона на стенках всех туалетов в самых грязных барах Мэриленда, напишу большими цифрами на дверях всех сортиров.

И если я этого не сделала, – продолжала Розарио, – то не потому, что не посещала самых грязных сортиров. У нас больше не было крыши над головой, и мы оказывались порой не в самых шикарных местах. Я не сделала этого потому, что в жизни не писала ничего на стенах. Но я сказала Марте, что сделала это, тем самым немного успокоив ее гнев. Она смеялась, думая о ночах, проведенных девушкой до того, как она сменила свой номер, обо всех непристойностях, которые ей говорили. Они бы немного лишили ее спокойствия, которого она не теряла даже при упоминании о скорой смерти Дэвида.

Потом мы отправились на север, чтобы повидаться с Дженет. Марта даже планировала похитить ее сына. Пережить с этим маленьким мальчиком то, что она пережила с Дэвидом. Все понять и исправить. Я была не против: раз у нее отняли сына, то мы вернем ей другого, как раз в том возрасте, что был Дэвид – с завитками на лбу и дипломом, перевязанным красной лентой, в руках. Ничего сложного. Мы подстерегли мальчика на выходе из школы и пошли следом. Вдруг он признал Марту и окликнул ее: «Бабушка!» Все шло как по маслу, но ребенок человека, совершившего гнусный поступок, становится для вас невыносим. Похищение длилось лишь с обеда до вечера, в то время, которое принято убивать в больших магазинах, поднимаясь и спускаясь по эскалатору, угощая ребенка гигантским мороженым с флажком, воткнутым на самый верх, среди шоколадных вафелек. Все закончилось тем, что мы попросили его отвести нас к нему домой.

Мы увидели ее через окно: худую, нервную, перебирающую бусины ожерелья. Вначале она устремилась к сыну, потом, подняв голову, стала мертвенно-бледной, я даже не припомню, чтобы раньше видела у кого-то в глазах такой страх. Что, по ее мнению, мы могли сделать с маленьким мальчиком? Убить его? Каким образом? И бросить тело? В какую речку? Потребовать выкуп? Все это читалось в ее глазах. Единственное, чего она не понимала: почему мы его ей вернули. Несомненное доказательство того, что она бы так не поступила. Он сообщил ей, что провел чудесный день, и в доказательство показал маленькие пластмассовые фигурки и флаг, которые свидетельствовали о внушительных размерах купленного ему мороженого. Она благодарила нас, едва не ползая на коленях. Если бы мы захотели, она лобызала бы нам руки и вылизывала бы башмаки. Только вот на следующий день в наш мотель прибыли полицейские, которые потребовали нас покинуть Джи Таун и никогда больше не преследовать свидетеля обвинения. Мы развернулись и поехали туда, откуда прибыли – на юг, а по дороге заглянули в знаковый для нас Ричмонд. Отправились в Музей современного искусства, охраняемый статуями генералов. На первом этаже располагалась выставка, посвященная Египту, и там околачивалась целая толпа детишек, на втором же никого не было – там была представлена мебель в стиле арт-деко. Мы поднялись в ресторан, на последний этаж, чтобы немного перекусить. Мы ожидали появления матери Кэндис, хотели увидеть ее активной, оживленной, деятельной директрисой музея, а не угнетенной mater dolorosa – роль, которую ей посоветовали адвокаты и судья. Ее боль проникала присяжным в самое сердце, и даже мы сами склонялись к состраданию, которое заставило бы нас буквально задушить Дэвида собственными руками, будь у нас хотя бы малейшее сомнение в его невиновности. Мы хотели убедиться, что все проходит, даже боль матери погибшей девушки. Марте нужны были доказательства, что после смерти ребенка жизнь не прекращается. Она сказала: «Я хочу посмотреть, какого цвета у нее платье, чтобы купить такое же». Но в ресторане отказались нас обслуживать, так как мы не были членами общества друзей музея.

Затем мы двинули в Норфолк и прямо на въезде в город свернули под прямым углом в Роузбад. Марта не знала, что раньше я каждое воскресенье гуляла здесь с собакой. Я все показала Марте: озеро, статую юной Роуз, преподавательское кладбище. Мы зашли в конный клуб, куда студентки приходят покататься на лошадях. И вот в глубине леса, в самом красивом месте, там, где я всегда спускала пса и тот бегал, внюхиваясь в запахи животных, мы обнаружили дом судьи. Дом невероятной архитектуры, словно он был продолжением деревьев, разделявших его на этажи и комнаты. Доказательство сделки судьи Эдварда было запечатлено здесь, среди роузбадского леса, оно будто впилось в кору деревьев.

Мы даже зашли позавтракать в ресторан, чтобы побыть среди этих девушек. Двести Кэндис. Ничего общего с Дженет или Сьюзан, другой род человечества. Марту пробила запоздалая дрожь: «И с этими девицами связался Дэвид! Они невыносимы!» Но я все поставила на место. Не попадали же они с неба! Невыносимые, но реальные принцессы курятников, королевы свинарников, инфанты крольчатников, наследницы хлопка и всей остальной мясной, масляной, молочной и бумажной знати. Марта надулась: «Если нужно пятьсот тысяч свиноматок, чтобы достичь такого результата, то каждая из этих девушек такая же редкость, как один изумруд, чтобы найти который, нужно перелопатить тридцать тонн булыжников».

– Даже еще большая редкость, – уточнила я, вспомнив рыжую девушку, – камень молчит, а вот свинья полна жизни, она пуглива, истерична, всегда стремится набить брюхо. А ночью их одолевают кошмары, нужды пятиста тысяч свиноматок, которые вот-вот принесут приплод и уже чувствуют первые спазмы в утробах, первый прилив молока ко всем своим тринадцати грудям. А еще поросята, столько живой плоти, пульсаций, спазмов, крови, молока… и из всего этого родилась одна роузбадская девушка, томная мечтательница, которая считала каждую проглоченную калорию и привносила то, что в ней оставалось плотского, к коллективному «sweet and secret».

– Марта не знала, что такой тип людей существует, – продолжала Розарио. – У нее в голове не укладывалось, как люди могут жить среди такой красоты. Это был другой мир, нигде не описанный, не показанный по телевидению, скрытый от глаз жадных масс. Мы заказали две порции мороженого, такие же огромные, как то, что купили похищенному ребенку. На меню одна из студенток написала свое пожелание: «Пожалуйста, дайте нам йогурты, нам просто необходим кальций!» – «Но он же есть в мороженом!» – сказала Марта. Кальций был также в трех видах молочных напитков, предлагаемых в автоматах: цельное, полуобезжиренное и «ноль процентов». «Им нужно больше кальция, чем всему остальному миру, – сделала вывод Марта, – потому что они должны быть более жесткими».

Затем мы вернулись в Норфолк. Нам нужно было отыскать трех сынков богатых родителей и двенадцать присяжных заседателей. Было чем заняться. Но утром явился полицейский и запретил нам посещать Роузбад и Норфолк, так как наши похождения были запечатлены черным по белому на видеопленках, что свидетельствовало о нашей опасности. Словом, нам было приказано испариться из поля зрения. Уехав, мы будто стали невидимками, стерлись у всех из памяти. Мы были как разгневанные призраки, которые неизменно присутствуют в драме, преследуя настоящих виновников. Чтобы как-то успокоиться, мы подумали, что самое время навестить Дэвида в «Гринливзе».

36

Я знала дорогу на «Гринливз» и не забыла тот сложный путь, который вел к комнате для свиданий в корпусе смертников, но кроме Роузбада, эта Америка дорог и просторов была мне незнакома. В Канзасе я останавливалась у своей лучшей подруги и практически не выходила из дома, напичканного электроникой, из которого мне было видно лишь сооружение напротив, оказавшееся церковью – его религиозное предназначение я узнала лишь утром на Пасху. Я бы тоже хотела вначале поехать в Джи Таун, потом оказаться в пригороде Нью-Йорка, в Ричмонде, а по пути заглянуть в Вашингтон. Я бы хотела, как они, добраться до Линчбурга и встретить брата Авраама.

Ехать и ехать, все дальше и дальше, посещать каждый день новые места. Всю свою жизнь я хотела вырваться наружу, для чего пересекала континенты, но каждый раз чувствовала себя еще более зажатой в пространстве, чем там, где жила. Самой большой поездкой в конечном счете оказывался путь от аэропорта до дома, который мне предоставляли, а потом про меня забывали до дня моего выступления. Как только я сходила с трапа самолета, не важно, в какой час дня или ночи, то все мои чувства обострялись и я пыталась представить себе, в какую страну попала и что за люди меня окружают. Я оценивала температуру, запахи, ветер, дождь или пыль. Я вглядывалась в асфальтированные автострады и разбитые дороги. Ах! Уж я точно не сожалела, что аэропорт находится далеко от того места, куда меня собирались поселить на время конференции.

Марта и Розарио заставили меня мечтать о путешествии, которое я могла бы совершить в их компании. В этом отчаянном бегстве я бы открыла для себя Америку, о которой мечтала. Если бы я встретилась с ними во время их «карательной экспедиции», я бы уселась на заднее сиденье их джипа, положив локти на спинки их кресел, вжавшись коленями в пространство между ними и превратившись с ними в единое целое. Продолжая их слушать, я бы не сводила глаз с дороги, стараясь запомнить каждую мелочь, ухватить все вокруг, даже то, что от меня попытались бы скрыть. Я бы выходила из машины лишь на заправках, которые знала уже очень хорошо, так как каждый день мы посещали заправку в Нэгз Хед. На автозаправках можно жить, есть, спать, умываться. Запах бензина и масла меня не беспокоит.

Ночью я спала бы, свернувшись калачиком на заднем сиденье, и ни за что не испугалась бы, если бы какой-нибудь полицейский ранним утром заглянул вовнутрь через стекло. Для меня было бы удивительно, если бы среди незнакомых пейзажей и нескончаемых дорог невесть откуда взявшаяся дикая индейка в своем неуклюжем и тяжелом полете вдруг разбилась о лобовое стекло. Она бы повредила капот и оставила вмятину, которую Марта с Розарио не стали бы выправлять.

На обочинах я разглядывала бы всякую живность, которую дорога заставляет возвращаться в лес и по которой можно судить о дикой фауне: раздавленный енот, парализованная жаба, козодои с мокрыми глазами. Возможно, под прикрытием несчастных случаев происходит массовое убийство ланей и кабанов, когда их рыжие и черные туши давят и полосуют бамперы грузовиков. А вон там дальше, в просеке строевого леса, виднеется большая серая надменная цапля с длинным хохолком, сбившимся назад, как шевелюра на ветру.

Конечно, я бы хотела увидеть Сьюзан, Дженет, мать Кэндис, которые тоже часть этой истории и которых я, не будучи с ними знакома, была вынуждена додумывать. Я охотно наблюдала бы за сыном Дженет во время его «похищения». Взяв его за руку, я бы получила другой конец ниточки истории Дэвида и рассказала бы ее уже иначе. Но я встретила Марту и Розарио в конце их приключений, на исходе поездки, на финишной прямой. И они могли предложить мне лишь то, что оставалось у них от Америки: три недели в мотеле на пляже, перерытом ураганом, да это влажное и душное бабье лето.

– Боже, – сказала Розарио, – а мы ведь вас даже никуда и не вывезли.

– Тут недалеко, – заметила Марта, вопросительно глядя на Розарио, – есть одно озеро, куда слетаются на зиму лебеди. Они ведь скоро прилетят, да?

– Тысячи лебедей, – подхватила Розарио, – их белые перья устилают поверхность озера, словно каток. Я всегда приезжала туда из Норфолка на День Благодарения. Тысячи лебедей, взлетающих с таким шумом, словно началась буря, а их перья кружатся словно снег.

Они обещали мне тысячи лебедей. Розарио уже подарила мне миллионы свиней, а Марта – сотни акул. Кроме того, я уже насмотрелась на огромных, как бульдоги, чаек и пеликанов, эскадрильями пересекавших пляж. Вместо восторга, который я должна была бы испытать, я почувствовала какую-то горечь, словно они хотели посмеяться надо мной. Свиньи – в это я еще верила, акулы – ну, допустим, но лебеди… эта история была слишком красивой, чтобы попасться на крючок. Однажды в Квебеке мне уже обещали показать гусей, которые, как утверждали, по весне возвращаются на мыс Турмант. Сколько мне потребовалось усилий, чтобы убедить своих хозяев отвезти меня в одно из воскресений на мыс Турмант! Всё было готово к грандиозному спектаклю: стоянки для машин на краю унылого берега, лужайки, на которых росли корешки – любимое лакомство гусей, – шалаши для отдыха, гусиный музей, образцовая ферма. Там было всё, за исключением гусей. Наверное, теперь, когда мне предложили посмотреть на лебедей, то чувство разочарования, которое я испытала, не увидев ни одного гуся на мысе Турмант, выплеснулось через край. Я расплакалась:

– Нет, не видать мне лебедей!

Увидеть лебедей – значит поверить в освобождение Дэвида до Дня Благодарения. Я не верила в лебедей, я не верила в освобождение Дэвида.

Моя печаль их удивила. Они окружили меня, успокаивая с тем же участием, как и тогда, когда я заплыла слишком далеко. Они приговаривали:

– Конечно же, вы увидите лебедей в День Благодарения.

Они обещали.

37

За два дня до даты казни мы с Мартой возвращались из нашего ежедневного похода на заправку. Розарио уже поджидала нас у мотеля. Она следила, как мы продвигаемся по пляжу, увязая в песке. Ее неподвижность меня встревожила. Она держалась прямо, высоко подняв подбородок, с решительным лицом, победно выставив грудь вперед, словно противостоя буре. Когда мы подошли достаточно близко, то ее лицо показалось мне гладким и отдохнувшим, даже красивым. Она медленно подняла руку и показала пальцами символ победы. Радость сияла в ее глазах. Она сжала Марту в объятьях. Марта вскрикнула от счастья.

Экспертиза отпечатков была разрешена. Только что звонила Хитер Хит. Все шло согласно процедуре, подготовленной ее адвокатами. Лаборатория, эксперты – система уже работала. Официально на это понадобится сорок восемь часов, но мы узнаем результат намного раньше. Вначале судебный эксперт должен констатировать, что челюсть Дэвида и его прикус не соответствуют следам, оставленным на теле. Конечно, впоследствии их должны сравнить с отпечатками зубов Бадди, Гарри и Энтони, однако вторая часть процесса не обязательна для того, чтобы объявить Дэвида непричастным к делу. Таким образом, возможно, он освободится в ближайшие часы. Но тогда торг с судом должен пойти по другой статье: как оправдать Дэвида и одновременно не обвинить парней? К этому нужно подготовиться!

– Они попались, – сказала Розарио. – Негодяи наконец-то проиграли.

Но эта была не последняя хорошая новость. Хитер Хит получила разрешение на встречу с Дэвидом. Она хотела, чтобы Розарио и Марта поехали с нею. Встреча была назначена на следующий день. Именно на месте они должны были узнать результаты экспертизы. В настоящее время адвокаты искали способ как можно быстрее снять запрет для обеих женщин на въезд в Вирджинию.

Поднимаясь в комнату, я осознала, что наше совместное проживание заканчивалось. История уже продолжится без меня, а героями станут Розарио, Марта и третья женщина, которую они никогда не встречали, но любили больше всех на свете. Да здравствует Хитер Хит! Она совершила невозможное. Она сказала «я это сделаю», и она это сделала. Меньше всего мне хотелось оспаривать превосходство Хитер, оно было очевидным. Я сожалела лишь о том, что приключение закончится без меня и что я останусь во всей этой истории лишь одним из тех обломков, которые море выбрасывает и забывает на пляже. Я не предусмотрела, что буду делать после. Оспаривая смертный приговор, я не заботилась о том, что в будущем мне придется возвращаться, снова ехать в Роузбад, забирать свои вещи, встречаться с Филиппом и, возможно, с судьей Эдвардом. Объясняться, извиняться.

Остаток дня прошел между телефоном и компьютером в большом волнении. Очень скоро адвокаты добились для Розарио и Марты разрешения на визит. Оно было подписано директором «Гринливза» и судьей Эдвардом.

– Он отступает, – сказала Розарио, – и это только начало, он будет отступать все дальше, и все закончится приговором для тех, кого он защищал.

Она торжествовала, ее ненависть вспыхнула с новой силой. Она не хотела для судьи Эдварда смягчающих обстоятельств, она надеялась, что трое преступников получат наистрожайший приговор, что их самих отправят в камеру смертников. Нужно было ковать железо, пока горячо. Она поторапливала Марту. Зачем им чемоданы? Простая сумка, две-три вещицы, чтобы не обременять себя.

Да, я останусь здесь, в тылу. Я буду отвечать на телефонные звонки, просматривать сайт, объем сообщений на котором значительно вырос после того, как там появилась новость, набранная заглавными буквами и подписанная «Хитер Хит». По мере того, как информация распространялась по часовым поясам, поступали новые отзывы. Это были сплошь поздравления, ободрения, восклицательные знаки, «ура» и «да здравствует».

Мы находились в комнате мотеля в Северной Каролине, и со всего мира к нам слетались сообщения. Дело больше не принадлежало Роузбаду, семье Кэндис, судье Эдварду. Это не было больше делом Дэвида, Марты, Розарио и даже Хитер Хит, хотя под новостями стояло ее имя. История уже не была похожа на ту, что я составила для себя из рассказанных кусочков. Отныне она выплеснулась на весь мир, облетела Америку, пересекла океан, достигла Европы. Невиновность Дэвида казалась все более и более несомненной. Пользователи Интернета сходились во мнении, что это была судебная ошибка, они во всем винили американское правосудие и смертную казнь. Правда, там-сям попадались и оскорбления, но они в каком-то роде доставляли нам удовольствие, потому что были признаком поражения противника.

Я не могла не думать о судье Эдварде, у которого не было никаких сомнений, и о Филиппе, убежденном в извращенной сущности Дэвида. Наверное, сейчас они чувствуют себя совершенно раздавленными. Как должен реагировать человек, который занимается делом, расследует его, а оно вдруг выходит из-под его контроля? Сколько всего откроется, если за пересмотр возьмутся серьезно! Какой позор, если докажут, что там было мошенничество! В глубине души мне казалось, что Эдвард ни за что не примет такого исхода дела, что он скорее умрет. Я представляла себе его могилу на профессорском кладбище – вот человек, погибший из-за чрезмерной любви к Роузбаду и желания сохранить светлую память о Кэндис.

Розарио объяснила мне, как пользоваться компьютером, выходить в Интернет, набирать сообщения. Марта показала, где лежит одежда, которую мне нужно привезти. Она думала лишь о ней, что сильно раздражало Розарио. Я отвечала одной, сидя за монитором и через плечо общаясь с другой. Компьютер и Розарио говорили безумно радостные вещи. Мы были в самом сердце событий, и каждый наш поступок должен был быть выверенным и спокойным. Марта же, с ее одеждой в шкафах, остатками еды в холодильнике, хлебными корками, кусочками круассанов для чаек, казалось, совсем потеряла голову. Она удобно устроилась в этом мирке и не желала что-то менять. И тут вдруг столкнулась с огромным радостным событием, смысла которого не могла до конца постичь. Наверное, весть о смерти сына потрясла бы ее не больше, чем сегодняшние новости.

Сквозь наставления Розарио я слышала восклицания Марты, разыскивавшей вещи, которые она хотела взять с собой, но нигде не находила. Вдруг она замолчала, и это нас встревожило. Обернувшись, мы увидели, что она лежит поперек постели, прижав руки к груди и уткнувшись лицом в простыню. Ее спина сотрясалась от глубоких рыданий. Мы смотрели, как нестерпимая боль вырывалась у нее изнутри и сотрясала ее, это была саднящая боль, которая ломала ей кости, выворачивала руки, сводила живот. У нее были красивые ноги, белые, тонкие – ноги юной девушки. Я подумала о той девушке, которая когда-то уступила ухаживаниям солдата Фрэнка Адама и до сих пор за это расплачивается.

Провожая их к машине, я снова взглянула на вмятину на капоте и трещины в стекле, оставленные индейкой. Я еще раз повторила, что обо всем позабочусь и буду ждать указаний Розарио или Хитер Хит.

– Только не звоните вашей подруге, французской журналистке, – предостерегла Розарио. – Не знаю, как отнесется к этому Хитер.

Она включила зажигание, машина тронулась, взвизгнули шины. Сдавая назад, она побеспокоила собаку, которая неохотно уступила дорогу Я смотрела, как они едут по дороге. Потом подошла к собаке и приласкала ее. Решено: на ужин вместо супа я закажу сосиски. Я заметила, что она их любит.