Текст книги "Кристаль"
Автор книги: Поль-Франсуа Уссон
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)
Глава 13
Возвышавшаяся над неподвижными льдами фьорда старинная крепость, издавна защищавшая Осло, полнилась непривычными звуками – взрывами девичьего смеха.
По крепостным стенам прогуливались группки мажореток в сопровождении продрогших тренеров. У тех и у других лица были закрыты шарфом или поднятым меховым воротником. Экскурсия подходила к концу. Напоследок все остановились на смотровой площадке, откуда открывался панорамный вид на набережную и гавани. Однако в сумерках можно было разглядеть лишь темную полосу воды, оставшуюся после прохода ледокола, и огоньки снующих по ней катеров.
Вдоль узких улиц тянулись цепочки фонарей. Туристов в это время года было мало. Здесь, в крепости, единственным живым существом кроме них был вооруженный гвардеец в униформе, регулярно обходивший дозором центральную аллею и вымощенный брусчаткой двор.
Столпившись у ворот, десятка два мажореток хихикали, глядя на его маневры. Повинуясь какому-то внутреннему распорядку, часовой регулярно вскидывал оружие вверх, и в стенах крепости эхом повторялись резкий скрип кожи и бряцание металла; затем, шесть раз ударив прикладом в землю, он строевым шагом обходил двор, безупречно оттягивая мысок. Оказавшись перед подъемной решеткой, зубья которой нависали над узким проходом, он делал полуоборот и тем же шагом углублялся в заснеженную аллею.
– Кто-нибудь из вас так может? – спросила одна из мажореток.
Остальные закивали, одновременно представляя себе строевой шаг гвардейца.
– Ничего сложного, – заявила хрупкая непоседливая брюнетка.
Слегка склонив голову набок, она смотрела на подруг, словно ожидая команды.
– Это пара пустяков.
– Ну попробуй, раз ты первая сказала…
Азиатские девушки хлопали ладонями себя по груди, демонстрируя готовность повторить проход гвардейца.
– Жозетта, попробуй и ты!
Предводительница французской команды рассеянно смотрела на горизонт, как будто ее все это не касалось. Затем она перевела взгляд на часового, стоически продолжавшего свои маневры.
– Почему все время я?
– Ну тебе же это нравится…
– Ты никогда не боялась…
Подошла другая группка девушек. Несколько минут все возбужденно переговаривались сразу на многих языках. Наконец каждая команда выбрала свою представительницу, и импровизированное соревнование «часовых» началось.
Одна за другой мажоретки доходили строевым шагом до деревянной будки часового и, остановившись перед бравым норвежцем, приветственно улыбались. Но тот, по примеру своих лондонских собратьев, оставался совершенно бесстрастным, словно был высечен из мрамора. Жозетта даже дважды повторила упражнение. Все новые и новые мажоретки, охваченные духом соревнования, следовали примеру своих «первопроходцев». Русские девушки, вдохновившись военной хореографией, даже пели на ходу какую-то мелодию. Испанки звонко щелкали пальцами в такт шагам. Итальянки, оставшиеся без капитана, маршировали, скорбно склонив головы, словно под звуки похоронного марша. Азиатки, напротив, широко улыбались, соблазнительно поводя плечами и пожирая глазами молодого норвежца.
Уставшие и раздраженные тренеры с трудом передвигали ноги в глубоком снегу, доходившем по середины икр. Наконец они увидели следы своих подопечных – сначала беспорядочные, потом все более четкие и ровные. Что бы ни было тому причиной, тренеры видели перед собой наглядную картину рождения порядка из хаоса. По следам они вышли к воротам, ведущим во внутренний двор крепости. Ворота немного возвышались над пространством двора.
Во дворе целая армия мажореток маршировала ровными рядами друг за другом, со всех сторон окружая часового, словно почетный эскорт на военном параде. Некоторые напевали вполголоса какую-то ритмичную мелодию, чтобы не сбиться с ноги. Со стороны эта мозаика из человеческих фигур казалась каким-то заведенным гигантским механизмом – такое ощущение усиливалось от негромкого гула поющих голосов. Двигавшийся в центре часовой был невозмутим. Кажется, еще никогда шаг его не был настолько близок к совершенству – все в нем было устремлено вперед и вверх.
Ритмичный топот усилился. В стенах крепости как будто стало жарче от этого массового упорядоченного движения. Поневоле завороженные этим зрелищем, тренеры наблюдали за ним, позабыв о холоде, еще усилившемся с наступлением темноты.
Имир, спрятавшийся за выступом стены, видел все с самого начала. Через какое-то время это необычное дефиле захватило его настолько, что он вышел из укрытия, даже не отдавая себе в этом отчета.
Словно лис, пробравшийся в курятник, он крался вдоль стены, приглушенно смеясь сквозь зубы, несмотря на мелкий снег, иголками коловший лицо и засыпавший голову и плечи. Затем, разбежавшись и размахивая руками, проехал несколько метров по скользкой брусчатке. При виде Имира мажоретки с восторгом закричали и, бросившись к нему, окружили его со всех сторон: их стайки образовали четыре больших неровных лепестка вокруг сердцевины, в которую превратился белокурый викинг. Лишь четыре тени продолжали маршировать возле часового, который, кажется, все-таки был слегка выведен из равновесия всеми этими событиями. Тренеры, в свою очередь, беспорядочной толпой устремились к подопечным, тогда как Имир продолжал смеяться, уже в полный голос, гордясь своей удачной шуткой. Наконец в сгустившемся сумраке вся огромная компания, усталая и довольная, направилась к автобусу.
Часовой некоторое время стоял неподвижно, глядя на истоптанный снег, затем снова вытянул ногу вперед и, отважно вскинув голову навстречу ледяному ветру, продолжил свой бесполезный дозор.
Тяготясь вынужденным бездельем, Анжела решила выйти подышать воздухом. Дойдя до автомобильной стоянки, она почувствовала себя одинокой и заброшенной, вернулась и села на ступеньки у входа в отель. Покрывавший их снег, утоптанный ногами постояльцев, казалось, был спаян с камнем в единое целое. Анжела думала, что через пару минут закоченеет, но ничего подобного не случилось. «Невероятно: прошло всего два дня – и я уже не чувствую холода!» Она собрала в ладонь немного снега. В сущности, ее уже почти ничего не удивляло в этом неожиданном путешествии. Поскольку здесь все не так, как в привычном для нее мире, то вполне естественно, что она и чувствует себя по-другому. Но исцеление это или ухудшение?.. Предпочла бы она страдать от холода, как раньше, или наслаждаться, как сейчас, его укусами?.. Так ли уж несовместимы жар и холод? Горячий пар, заполнявший сауну, был так похож на морозный пар холодильника…
Ладонь обжигало холодом – это было болезненное и одновременно приятное ощущение. Наконец Анжела разжала пальцы и стряхнула полурастаявший снег, стараясь больше ни о чем не думать. Потом наскребла еще снега, слепила плотный снежок и бросила его в темноту.
Ей вспомнились зимние баталии времен ее детства. Игра в снежки, штурм снежной крепости… Хохочущие лица и постоянные насмешки над ней… Что на самом деле чувствует несчастный снеговик, невозмутимо стоящий под шквалом снежков и смешков, перерастающих в крики?..
Анжела отряхнула руки, рассыпая крошечные поблескивающие кристаллики снега. Может быть, в них заключалась душа Кристаль?..
«Снег – это просто иллюзия. Невидимое покрывало, наброшенное мне на плечи ветром странствий. Дурной сон. Недолгое забытье. Я – мое собственное видение. Надо очнуться. Если я сейчас открою глаза, то увижу салон самолета, безмятежных пассажиров? Из динамиков зазвучит успокаивающий голос пилота? И получу ли я свой багаж сразу после приземления?..»
– Анжела!.. Анжела!
Бьорн звал ее, распахнув дверцу своего «мерседеса».
– Иду, комиссар!
Два мокрых отпечатка на ее джинсах повторяли форму ягодиц. Анжела ощутила некоторую неловкость и, спускаясь по ступенькам, машинально похлопала себя ниже спины, чтобы стряхнуть остатки снега. Но когда она спустилась, Бьорн жестом ее остановил:
– Завтра… Завтра поговорим!
С этими словами он захлопнул дверцу и так резко тронулся с места, что Анжела почувствовала себя не столько обиженной, сколько растерянной. Скорее даже – полной идиоткой.
Потом она снова села на ступеньки и подумала о недавно открывшихся удивительных совпадениях – о фотографии Бьорна, стоявшего перед церковью в ее родном городке, о брате-близнеце Имира и о своей собственной сестре-близняшке…
«Как относиться к совпадениям? Может быть, это плоды, выросшие из крошечных, почти невидимых зерен? Или грандиозные землетрясения и обвалы, первопричиной которых стали почти незаметные сдвиги почвы?.. Двадцать последних лет моя жизнь течет широкой рекой, которую ничто не может остановить – даже встречные течения, даже водовороты, заставляющие вспомнить о подводных обитателях мезозойской эры… Берега размываются, и река выедает себе пространство у земли… А вдоль берегов то и дело попадаются заурядные случайности, небольшие совпадения… Они тянутся вдоль всей нашей жизни, словно ряды кариатид, – до тех пор, пока не начинают рушиться под тяжестью собственного веса. И тогда река жизни бездумно увлекает их с собой. Они поглощаются, рассыпаются, дробятся; обломки сглаживаются, полируются, превращаются в мелкую гальку – и в один прекрасный день река снова выносит их на поверхность. Они появляются над водой, словно глаза крокодила, они предательски манят… Как их распознать, различить, определить, как понять, почему они оказались в воде и какая сила потом вытолкнула их именно в этот момент? Пытаются ли они доплыть до устья реки? Умеют ли они плавать? Сколько будет длиться их путешествие – до бесконечности?.. Признаки моей эрозии… Знаки или просто совпадения? Эта река неотделима от меня. Я – ее русло и ее вода. Огромные кувшинки моих снов убаюкивают меня иллюзиями. Я не вольна ничего сделать. Я лишь стремлюсь к той огромной дельте, где соединяются все жизни, сколько их есть на свете, и там я наконец успокоюсь и застыну в неподвижности…»
Часть III
КОШМАР
Глава 14
Никто не знает, что произошло.
Все вдруг содрогнулось: земля, ночь, деревья, скованные зимним сном. Их раскрывшиеся глаза были узкими, холодными, осуждающими…
Некоторые подумали о крыльях Золотой бабочки – легком, едва ощутимом дуновении, предвещающем ужас и великие потрясения. Огромная бабочка расправила крылья и окунула их в кровь – словно в красную пыльцу…
Затем она взмыла вверх – бабочка-охотница, высматривающая добычу в трещинах коры. Ее огромные крылья рассекали воздух над кронами деревьев. Это была великолепная бабочка, сверкающая золотой броней, становящейся все прочнее по мере того, как она забирала одну душу за другой. Ласкающие прикосновения ее острых крыльев разрезали хрупкую плоть. Лучше всего было оказаться в их тени… Смеженные белые веки фьордов распахивались, глаза вглядывались в ночь, и в них вспыхивал ужас при виде огромной бабочки со смертоносными крыльями… Что же произошло? Неотвратимая тень добиралась до чистых душ, забирая у них золото и свет. Жар сменялся холодом. Последний всплеск недоверия. Охваченная сомнением, бабочка повернула обратно на север, в глубину таинственного леса. Сейчас крыльям было легче, хотя они и отяжелели под грузом золота. Их цвет изменился: на них было меньше белого, больше красного.
Цинь выскользнула из своей узкой кровати.
От ее шагов по ковру было не больше шума, чем от листка, упавшего на мох. Она была миниатюрной, как и все девушки, прибывшие из Страны восходящего солнца, но не самой хорошенькой из них. Цинь ненавидела свое круглое лицо и пухлые щеки, в которых почти утопали узкие щелочки глаз.
Она бросила осторожный взгляд на соседку по комнате. Та спала глубоким сном. Маленький будильник в оправе из ракушек показывал половину третьего ночи. Несмотря на опущенные шторы, в безликий номер отеля проник тусклый металлический свет северной ночи. Цинь, бесшумно раскрыв свою спортивную сумку, какое-то время перебирала вещи, потом скрылась за дверью ванной.
Затем все так же неслышно, опасаясь разбудить соседку, отворила входную дверь и, перед тем как закрыть ее за собой, на всякий случай еще раз заглянула в номер. Бледное круглое лицо, на котором одновременно отражались тревога и возбуждение, мелькнуло в узком просвете и через миг исчезло.
Виктория не нравилась себе. По десять раз на дню она проклинала свое имя, уверенная в том, что именно из-за него вся ее жизнь – сплошной вызов. Убеждение было настолько прочным, что она буквально видела воочию это имя, сияющее над горизонтом повседневности. Особенно когда оставалась наедине с собой – размышляла и занималась привычными делами в одиночестве.
Участие в парадных маршах по солнечным улицам своего городка стало для нее просто очередным испытанием. Разумеется, ей пришлось стать лучшей. Каждый раз, вскидывая свой жезл к небесам, она слышала, как толпа выкрикивает ее имя. Но Виктория не испытывала от этого никакой радости. Она к этому привыкла.
Давно выработавшийся рефлекс – всегда быть первой – и на этот раз заставил ее прибыть на место раньше остальных. Стоя здесь в своей расшитой золотом парадной форме и машинально крутя в руках жезл, Виктория даже не думала о том, зачем, собственно, она сюда пришла.
Стефани чувствовала себя по-настоящему свободной только во время парадов.
В ее маленьком городке Браункирхе кожаные штаны до колен уже вызывали у многих улыбки, но баварские традиции по-прежнему сохранялись. Городок не особо жаждал перемен. В результате для большого количества берлинских и мюнхенских пенсионеров он стал излюбленным местом отдыха. Даже в самые мрачные послевоенные годы в каждое второе воскресенье месяца мажоретки проходили парадом по главной городской улице. В нынешнем году Стефани была избрана капитаном. Она вела свой полк, стуча в барабан, от старой гимназии до цветочного рынка, делая небольшую остановку возле старинной церкви из побуревшего камня. В завершение мажоретки демонстрировали «мулине» и другие трюки, после чего возвращались в гимназию уже по другой улице, более неровной и змеящейся между домами, понастроенными как придется.
Вот уже несколько месяцев Стефани чувствовала, что у нее как будто вырастают крылья. Она могла маршировать часами, даже целыми днями, неважно, на виду у публики или без нее, под фанфары или обычный магнитофон. Ей не было дела до зрителей, достаточно было, чтобы ею гордились ее близкие. С тех пор как ее выбрали для соревнований за кубок Европы, она спала и видела, как возвращается с победой и торжественно шествует по украшенным в ее честь улицам Браункирхе.
Она надела высокий кивер из синего бархата с золотым шитьем, надвинув на крутой упрямый лоб, поправила золотые эполеты на мощных квадратных плечах и посмотрела на свое отражение в оконном стекле. В вентиляционной трубе завывал ветер. Совсем как дома, где в зимние вечера иногда бывает так холодно, что приходится целый вечер сидеть перед стареньким телевизором, слушая, как ветер воет над остроконечными крышами соседних домов.
Дурацкая норвежская команда ее не слишком беспокоила. Все эти изысканные кривлянья ничего не стоят по сравнению с силой и отточенностью ее движений.
– Ты не пойдешь? Точно?
Эльза, свернувшаяся клубочком под одеялом, отрицательно покачала белокурой кудрявой головой.
– Это все глупости какие-то, – пробормотала она, подавляя зевок.
Стефани снова развернула маленькую тайную записку. Опять та же самая фраза, так что словарь уже не понадобился:
Еще одно загадочное пророчество, смысл которого был не более ясен, чем одно-единственное слово «ТЫ» в записке, полученной сразу после прибытия. Однако уверенная в победе Стефани отбросила все сомнения, и ей захотелось сжечь записку в пепельнице.
– Где ты взяла зажигалку? – удивленно спросила Эльза.
– Стащила у французского тренера. Кажется, он полный придурок.
– Мы лучше француженок, тут и говорить нечего.
– Мы просто лучшие, вот и все.
– Тогда зачем ты идешь? Это опасно.
Стефани не удостоила Эльзу ответом. Только у самого порога, уже взявшись за дверную ручку, она наконец сказала:
– Я иду за победой. И не забывай, Эльза, это наша тайна.
Сидя по-турецки на кровати, одна в номере, Грациэлла неотрывно смотрела на листок бумаги у себя в руках и чувствовала, что не в силах пошевелиться от ужаса. На листке была изображена бабочка: два позолоченных треугольника, соединенных в одной точке. Грациэлла перевернула листок (это был обрывок какого-то счета на бланке отеля) и еще раз взглянула на дополнительное указание: три часа ночи.
Грациэлла была девушка красивая и простая – даже слишком простая, терявшаяся при столкновении со всем, что было недоступно ее пониманию. Обычно она старалась этого не замечать. В первый вечер после прибытия она предпочла ничего не знать. Потом – ничего не говорить. И вот теперь – новая записка у нее на подушке…
Ее глаза, обычно меланхоличные, были прикованы к рисунку и загадочной фразе:
DEN LILLE LARVEN HADDE BLITT TIL EN NYDELIG
GYLLEN SOMMERFUGL
В дверь тихо постучали.
– Mamma mia! – со стоном произнесла Грациэлла и, не выдержав, разрыдалась.
Позвонить дежурному администратору? Постучать в стену, чтобы услышали в соседнем номере? Позвать на помощь? Грацэлла чувствовала, как кровь застывает в жилах. Но, может быть, на этот раз страх оказался сильнее любопытства (хотя обычно оно пересиливало все остальные чувства) и это привело к тому, что у нее просто разыгралось воображение? Может, никто и не стучал?..
Она вспоминала первый вечер в отеле – во всех подробностях, как наяву. Тогда она сделала вид, что ничего не замечает, но на самом деле от ее внимания не укрылись ни странный вид Адрианы, когда та вышла из ванной, ни быстрый жест, когда она украдкой сунула что-то под подушку. Грациэлла вспомнила и легкий шорох сминаемой бумаги. А ночью, приоткрыв глаза, она молча наблюдала за тем, как Адриана надевает парадный костюм мажоретки, а затем бесшумно выскальзывает в коридор.
Сегодня вечером все иначе. Она – не Адриана, не капитан команды. Победа ей никак не светит. С чего бы кому-то желать ей зла? Она продолжала разглядывать Золотую бабочку, слабо светившуюся в полусумраке. Что же делать? Одеться в парадный костюм? И куда потом идти? В сауну?
Она посмотрела на дверь, и взгляд ее застыл при виде замочной скважины. Грациэлла судорожно глотнула воздух, словно собираясь задуть свечу. Узкое отверстие сейчас было темным – свет из коридора в него не проникал. Кто-то стоял там, за дверью. Неподвижно.
Нежные очертания губ Грациэллы исказились. Сердце подпрыгнуло в груди, обнаженной, лишь слегка прикрытой волосами.
Грациэлла лихорадочно соображала. Номер Фабио, их тренера, находится через пару номеров от того помещения, в котором она сейчас находится. Но прежде чем поднимать тревогу, нужно убедиться, что перед ее дверью действительно кто-то стоит. Девушка аккуратно сложила записку, твердо решив рассказать обо всем, что знала. Пусть даже это совсем немного…
Она встала с кровати и на цыпочках подошла к двери. Проходя мимо зеркала, висевшего на стене, она невольно вздрогнула, но в то же время отдала себе отчет, что из одежды на ней лишь трусики в сиреневых цветочках. Она машинально подтянула их и открыла шкаф. Там, рядом с новой зимней курткой, висел ее парадный костюм. Грациэлла осторожно погладила ткань, расшитую серебряными узорами. Ощущение было приятным и волнующим.
Соня всегда была кокетлива. Уже с трех лет она могла часами расчесывать волосы, глядя в окно на свинцовую гладь необъятного Рыбинского водохранилища.
Вернувшись к себе в номер этим вечером, она не легла спать. Усевшись за стол, она долго разглядывала свое отражение в небольшом овальном зеркальце при свете настольной лампы.
Открытое простодушное личико улыбалось ей, обрамленное эмалевым ободком с разноцветными узорами. Глядя в зеркало, Соня причесывалась: руки словно сами по себе совершали привычный ежевечерний ритуал, разделяя волосы на пряди, придерживая их, расчесывая и заплетая в две тугие, словно плети, косы платинового цвета. Наконец, когда ее соседка по комнате уже посапывала, Соня завершила сооружение своей любимой прически: высокий плотный шиньон, образованный из уложенных на затылке кос, напоминающий огромный экзотический фрукт.
Ее жезл лежал поперек кровати, словно ждал хозяйку.
Соня надела парадный костюм, который до нее носила ее мать на военных парадах, – из темно-зеленой ткани, расшитой золотом и серебром. Белая оторочка на рукавах и по подолу юбки немного смягчала впечатление официальности, возникавшее при виде золоченых эполет и высокой каскетки с государственным гербом.
Осмотрев себя в последний раз и решив, что теперь она полностью готова, Соня слегка поправила витые золоченые шнуры на груди, чтобы лучше подчеркнуть ее очертания, проверила, хорошо ли натянуты гольфы и симметричны ли помпоны на них, – и наконец, подхватив жезл, вышла из комнаты навстречу своему триумфу.
Взявшись за дверную ручку, Грациэлла обратила внимание, что узкая полоска света под дверью исчезла. Девушка облегченно вздохнула: так значит, во всем коридоре не было света. А она так перепугалась! Но тут же возразила сама себе: значит, перед этим кто-то его включил. Итак, сейчас ей придется выйти в абсолютно темный коридор.
Грациэлла была единственной дочерью в семье. Но, несмотря на воспитание – с детства ее готовили к роли будущей жены, и важной составляющей этой роли была кулинария, – у нее сложился характер мальчика, которым, как ей казалось, она должна была родиться. «Эти прекрасные глаза никогда не взглянут равнодушно!» – говорили фанфароны. Она обожала третьеразрядный сериал «Реванш амазонок», который постоянно смотрела по вечерам по своему персональному мини-телевизору, закрывшись у себя в комнате. Эти низкопробные фальшивые амазонки были такими мускулистыми, что с ними не мог сравниться ни один мужчина во всем ее городке. Они жили в пещерах из папье-маше, скакали верхом в кожаных штанах и могли отделать любого самца, ставшего им поперек дороги, так чтобы тот запомнил урок на всю жизнь.
Грациэлла потянула дверную ручку вниз. Дверь со слабым щелчком приоткрылась. Чувствуя, что все мускулы в теле напряжены, Грациэлла осторожно открыла дверь полностью, так что та коснулась стены. Коридор был темным, лишь вдалеке мерцал зеленый огонек над запасным выходом. Даже противоположной стены не было видно. Помня, что кнопка, включающая свет (который через несколько минут выключался сам), где-то рядом, Грациэлла переступила порог и, держась одной рукой за дверной косяк, другой провела по стене. Рука нащупала настенный гобелен; в следующий момент Грациэлла слегка покачнулась, пытаясь удержать равновесие, и вдруг ее бедро уперлось во что-то мягкое и неподвижное.
Она едва не вскрикнула от ужаса, но сила воли, приучившая ее не сдаваться перед любыми испытаниями, и врожденное любопытство приказали ей довершить начатое. Нужно было просто ненадолго вернуться в комнату, чтобы обрести немного уверенности. Грациэлла отступила назад еще до того, как успела додумать эту мысль до конца. Свет из комнаты упал на тележку с грязным бельем, видимо оставленную горничной. Это было кубической формы сооружение из алюминиевых трубок, с подставкой на колесиках. К нему сверху крепился большой полотняный мешок с грязным бельем, сейчас наполовину пустой. Грациэлла, даже немного разочарованная, не могла устоять перед искушением заглянуть в мешок. Она слегка нагнулась, машинально подумав: «Вот как только я наклонюсь пониже, меня толкнут в спину…»
Однако случилось иначе. На голову ей натянули нечто вроде плотного капюшона. Потом ударили по затылку с такой силой, что по телу ее как будто прошел электрический разряд. А потом ее действительно затолкали в мешок с грязным бельем.
Цинь не позволяла себе чересчур отвлекаться на свое отражение в зеркале, хотя сейчас, собираясь на некий тайный смотр посреди ночи, она была красива, как никогда. Зайдя в ванную, она бесшумно оделась, совершая ловкие и точные движения, всегда ей свойственные. Она словно натягивала вторую кожу, лелея про себя самую заветную фантазию. Это было очень давнее воспоминание. Потрепанная книга, которую ее дед купил у букиниста в Киото и часто пролистывал, чтобы убить скуку. Приятели деда, старые господа со сморщенными, словно печеное яблоко, лицами, насмешливо фыркали, когда она показывала им свою любимую картинку на центральном развороте: прекрасный воин в сверкающей золотом одежде сражается с черным рогатым чудовищем, и кончики рогов почти касаются красного плаща. Цинь была уверена, что этот воин – самурай, настолько грозным и одновременно изящным, словно танцор, он выглядел. Дед объяснил ей, что некоторым мужчинам нравится сражаться с быками без всяких на то причин. Подарить ей книгу он отказался. Из этого давнего неудовлетворенного желания, возможно, выросла страсть Цинь к расшитым золотом одеждам. Идя во время парада впереди кортежа, она пылала гордостью, и вся энергия, пробуждавшаяся в ней, трансформировалась в идеальную, каллиграфическую точность движений.
Словно в забытьи, Цинь вышла из комнаты. Не зажигая свет, она шла по коридору, ориентируясь по золотым отблескам, падавшим на стены от ее костюма: словно блуждающие огоньки, они увлекали ее за собой в глубины отеля.
«Никто меня никогда не полюбит» – эта мысль промелькнула в охваченном паникой сознании Грациэллы.
Ее руки были связаны за спиной. Капюшон, который надели ей на голову, на самом деле оказался небольшой выпотрошенной подушкой, замотанной на шее стальной проволокой, больно врезавшейся в горло. Перья кололи лицо, попадали в уши, в нос. Каждый раз, когда Грациэлла приоткрывала рот, чтобы вздохнуть, туда набивался пух, залепляя язык и нёбо.
Она очнулась довольно быстро, но мысли у нее путались. Она висела в мешке вниз головой, ноги запутались в ворохе грязного белья, связанные руки онемели. Кажется, она – точнее, тележка – была неподвижна. Большой полотняный мешок лишь вяло покачивался. Затем до ее ушей донесся какой-то механический рокот. Кричать или даже стонать бесполезно – пух и перья еще сильнее набьются в горло…
Потом ее слегка встряхнуло, и почти сразу раздался металлический лязг: открылись двери лифта. Тележка быстро покатилась по не слишком ровной поверхности, по пути один раз обо что-то ударилась. Наконец послышалось несколько металлических щелчков, мешок сняли с креплений и перевернули. Грациэлла почувствовала, что проваливается в пустоту, но почти сразу же ударилась об пол и заскользила по нему.
Ее тащили волоком, как тюк грязного белья, среди мерного гула и шорохов, наполнявших служебные подвальные помещения.
Итак, вслед за Адрианой она поддалась искушению Золотой бабочки. И теперь это дьявольское существо накажет ее за гордыню, бросив в пламя печи. Что-то подобное она несколько раз видела в фильмах с обилием крови, которые обычно не слишком рекламируют.
Грациэлла напрасно извивалась и пыталась выплюнуть перья, которые уже начали проникать ей в горло: чувство беспомощности было абсолютным. Однако она не ощущала поблизости ничего похожего на тепло раскаленной печи. Вдруг она почувствовала, как ее поднимают и заталкивают вверх ногами в какое-то металлическое изогнутое пространство с множеством маленьких круглых отверстий. После этого тишина стала абсолютно непроницаемой.
Здесь, внутри, пахло мокрой псиной. Грациэлла попыталась повернуться к слабому свету, одновременно ощупывая пальцами связанных рук маленькие круглые отверстия в стальном цилиндре, которым, судя по всему, было место ее заключения; но, стараясь распрямить ноги, она ничего не добилась, а ее согнутые ступни оказались прямо у нее над головой. Внезапно она почувствовала, что ягодицы у нее мокрые. «Здесь вода! И она поднимается!.. Porca miseria, я в стиральной машине!»
Вода действительно быстро поднималась, Грациэлла слышала ее шум и бульканье. Мокрое белье теперь не так сильно спутывало ноги, давая возможность слегка пошевелиться. С жалким писком Грациэлла уперлась в одно из оснований цилиндра, с трудом перевернулась, и ее лицо оказалось прижатым к круглому стеклянному люку.
Охваченная ужасом, она разглядела сквозь ткань лицо Золотой бабочки, неподвижно за ней наблюдавшей.
Заурчал мотор. Барабан начал быстро вращаться. Вода резко хлынула в рот девушки. Намокшие, слипшиеся в комья перья и пух мгновенно заполнили дыхательное горло и трахею, дойдя до самых легких. Воздуха больше не было. Лишь несколько пузырьков поднялось вверх перед расширенными глазами Грациэллы, почти сразу же залепленными густой массой мокрых перьев.
Виктории становилось все жарче. Уже в течение некоторого времени она сидела неподвижно в темном углу, ожидая знака Золотой бабочки. Застывшая в этом странном месте – каком-то подвальном помещении, – испанка терзалась сомнениями: «Я недостаточно красива. Мне недостает смелости, не хватает изящества. Эта проклятая левая нога всегда была моим слабым местом. Она короче правой и искажает фигуру. Я не симметрична. Как это прекрасно – быть симметричной! Тренер постоянно говорит, что я должна работать над равновесием. Слишком поздно. Моя фигура уже сформировалась, а потом начнет деформироваться… Скоро месячные – начнутся как раз в день соревнований… Я буду вся разбухшая от крови… Не везет мне. А отец говорит, что все эти разговоры о везении – ерунда. Не может быть и речи о том, чтобы вернуться без кубка… Отец хочет, чтобы я привезла этот чертов кубок…»
В ее воображении непроизвольно возник образ, удививший ее саму: кубок победительницы, наполненный менструальной кровью, которая сочится из нее, присевшей на корточки над своим трофеем. Виктория решила вообще ни о чем больше не думать. Она смотрела в расстилавшийся перед ней сумрак: он был неподвижен, никакого движения не было заметно в его глубине, никакая бабочка не выпархивала оттуда, неся надежду на золотых крыльях…
На противоположной стене над круглой раковиной из нержавеющей стали поблескивали уцелевшие осколки разбитого зеркала. Чувствуя какое-то странное неодолимое притяжение, Виктория подошла к раковине и склонилась над ней. В раковине лежали остальные осколки.
Ей вдруг сильно захотелось пить.
Она отвернула ржавый кран, но он лишь пронзительно заскрипел. Воды не было.
Подняв глаза, Виктория заметила, что два самых больших осколка на стене – соединенные между собой треугольники, похожие на крылья бабочки.
В следующее мгновение эти крылья стали красными.
Золотая бабочка была у нее за спиной.
Виктория резко обернулась и увидела красную, расшитую золотом ткань, которая тут же окутала ее с ног до головы и плотно спеленала. Затем ее вытолкнули куда-то в темноту, швырнули на пол и поволокли, словно тюк с тряпьем.
