Текст книги "Кристаль"

Автор книги: Поль-Франсуа Уссон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

Глава 10

Низкий голос Бьорна разносился по сауне, отражаясь от стен:

– …Два часа двадцать пять минут: итальянка выходит из своего номера. Мы знаем, куда она направляется… Через десять минут…

– В два тридцать пять, – уточнил Йохансен.

– Через десять минут из своего номера выходит фотограф. Она говорит, что ее поход в сауну закончился безуспешно. На дорогу туда и обратно нужно меньше восьми минут, если воспользоваться лифтом, и чуть больше, если спускаться и подниматься по лестнице. Если заблудишься по пути – то еще больше… Анжела возвращается в номер через двадцать пять минут.

– В три часа ночи, шеф.

– Ничто не говорит о том, что она отправилась в сауну ради…

– Ради?..

– Ну, ради…

– А, понимаю. Я об этом не подумал. Это он сказал?

– Да, он болтлив, как всякий выходец с Севера… [9]9
  Имеется в виду Северная Норвегия.


[Закрыть]

– А капитан французской команды? Она говорит, что с двух пятидесяти пяти до трех десяти…

– Эта малышка лжет. То ли она напугана, то ли просто хочет защитить свою крестную. Но, так или иначе, время у нее было только на то, чтобы прогуляться до сауны и обратно. На данный момент нет никаких доказательств, что она была в сауне. А ты что думаешь, Йохансен?

– Ты уже все сказал. Я пока ничего не думаю, шеф.

– Ну конечно, ты ничего не думаешь. Ты ждешь меня. Ждешь, когда придет здоровяк Бьорн и обо всем подумает, да?

– Нет-нет, я ничего не жду, шеф.

– В том-то и проблема, Йохансен. Вот уже давно никто ничего ни от кого не ждет. В том числе и ты. Но я жду. Тебя это не смущает?

– Что именно?

– Что мы всегда оказываемся в одиночестве перед лицом противника…

– Такова жизнь, шеф… Но, с твоего позволения, одна деталь. Магнитные карточки нужны только для входа в номера. В сам отель мог войти кто угодно. И выйти, не оставив следов.

– Вот. Ведь можешь же, когда хочешь.

Бьорн попытался встать со скамьи, но это удалось ему только со второго раза. Он пересек сауну и сел на скамью напротив, заскрипевшую под его тяжестью. Йохансен, подойдя, в третий раз протянул ему отчет о результатах вскрытия.

– Взгляни хотя бы.

– Попозже.

– Ты даже не зашел в лабораторию к судмедэкспертам…

– Вскрытие юных девственниц – не самое приятное зрелище.

– Кстати, она уже не была девственницей.

Бьорн приподнял одну бровь:

– Это как-то связано с убийством?

– Нет-нет… просто…

– Просто что? – с раздражением сказал комиссар. – Почему ты сказал «уже не была девственницей»?

Медвежьи брови сдвинулись к переносице.

– У тебя есть дети, Йохансен?

– Э-э… нет… я…

– В каком возрасте ты сам потерял невинность?

– Но… какое отношение…

– Ты ведь почему-то отметил эту деталь.

Белобрысый полицейский, смущенный и сбитый с толку, попытался вновь вернуть Бьорна к обсуждению сути дела:

– Когда судмедэксперт узнал, что расследование поручено тебе, он сказал, что для нас все сделает в первую очередь.

– Можно подумать, у него большая очередь! – Бьорн хмыкнул. – Сам, скорее всего, обрадовался, сразу примчался на запах свежей крови!

– Скорее уж мяса на пару, учитывая место преступления…

Бьорн с изумлением посмотрел на помощника.

– Прости, шеф, – проговорил тот, потупившись, – это была дурацкая шутка…

– Но ведь сауна к тому времени уже остыла. Однако наша итальянка… как там ее?..

– Адриана, – подсказал Йохансен.

– Наша Адриана разгуливала по ней голышом. Одна, в холодной сауне посреди ночи… если только ее не пригласил туда убийца.

– Не пригласил или не пригласила, – выделяя последний слог, сказал Йохансен.

Бьорн испытующе взглянул на помощника, но теперь тот не отвел глаз и добавил:

– Ее могли раздеть уже после убийства, а одежду унести.

– Ну что ж… действительно могли… – согласился комиссар и, подняв медвежью лапу, требовательно произнес: – Ну, давай сюда свой отчет!

Йохансен почтительно протянул ему папку. Бьорн медленно пролистал страницы отчета вперед и назад и поднял глаза:

– Не бог весть что.

– Не знаю… Надо еще раз перечитать на свежую голову.

– Размозжены лоб и затылок. Любого из двух ударов было достаточно, чтобы убить. Второй был лишним.

Бьорн с гримасой недовольства указал на размытую фотографию тела Адрианы, наполовину соскользнувшего со скамейки.

– Кто фотографировал?

– Маленький Хенрик.

– Передай ему от меня, что он бездарь.

– Просто он не дурак выпить. А поскольку вчера была пятница…

– Подумаешь! Я тоже алкоголик, и что?

Йохансен с обескураженным видом опустился на скамью рядом с шефом. Дерево, разбухшее от пара, казалось сырым. Скамья напротив них была запятнана кровью. Кровавый след протянулся по стене до самого пола. Бьорн посмотрел на ведро и веревочную швабру, оставленные уборщицей, и передал папку помощнику. Йохансен, раскрыв ее у себя на коленях, принялся повторно изучать каждую страницу отчета.

Тишину нарушил чей-то кашель. Оба полицейских одновременно повернулись к двери. На пороге стояла уборщица, со страхом оглядывая помещение. Йохансен слегка наклонился к своему патрону и тихо произнес:

– Это она обнаружила тело…

Бьорн поднялся и подошел прямо к женщине:

– Спасибо, что вернулась, мадемуазель. [10]10
  На самом деле обращение к незамужней женщине в Норвегии – «йомфру», но автор, видимо по забывчивости, использует французское обращение, хотя оба собеседника – норвежцы.


[Закрыть]

Огромная фигура Бьорна сейчас закрывала от женщины забрызганную кровью скамейку. Уборщица испуганно смотрела на него – видно было, что потрясение, вызванное увиденным утром, еще не прошло. Боясь, как бы уборщице внезапно не стало дурно, Бьорн подхватил ее под руку, прежде чем подвести к месту преступления.

– Тебе придется рассказать обо всем, что ты видела, – сказал он. – Очень важно, чтобы ты во всех подробностях вспомнила тот момент, когда вошла. Инспектор Йохансен запишет твои показания. Так ведь, Йохансен?

Помощник вскочил со скамьи и слегка щелкнул каблуками.

– Запишешь все показания этой достойной, сознательной особы, – добавил Бьорн и, снова повернувшись к уборщице, продолжал: – Да, прости, я ведь говорю прежде всего с женщиной, а не со служащей отеля… Как тебя зовут?

– Эли, комиссар.

– Красивое имя.

– Спасибо.

Несмотря на обстоятельства, она слегка покраснела, услышав комплимент. Бьорн отметил этот факт, мысленно усмехнувшись с иронией. Он крепче сжал пухлую руку уборщицы и, глядя на нее так пристально, словно хотел загипнотизировать, спросил:

– Итак, Эли, когда ты утром пришла сюда делать уборку… как всегда по утрам, да?.. что ты увидела?

– Нет, комиссар, не всегда… не каждое утро. Я прихожу два раза в неделю. Вчера должен была убираться Сари, новичок, из Шри-Ланки. Но поскольку у него жена должна вот-вот родить… между нами говоря, что-то они увлеклись, это у них уже пятый ребенок!.. Так вот, я его заменила. А если бы все было как всегда, мне не пришлось бы увидеть эту бедную малышку…

– Да, я понимаю. Продолжай.

Уборщица молчала. Нет, так не годится, подумал Бьорн, сохраняя на лице сочувственную улыбку. Он подвел Эли к входу в парную, потом сделал Йохансену знак, чтобы тот подошел, и, положив обе руки на плечи женщины, спросил:

– В какое время ты пришла?

– В полседьмого утра.

– Так, хорошо. В половине седьмого утра ты входишь в сауну. У тебя с собой ведро и швабра – вон они стоят. Это ведь твое ведро и твоя швабра, да?

– Да. Я так испугалась, что бросила их здесь. Но…

– Понимаю. Ты бросила их, потому что испугалась того, что здесь увидела. Вот это меня и интересует больше всего. Я хочу узнать детали.

– Да, комиссар. Обычно я начинаю уборку с коридора и служебных помещений, а под конец прихожу сюда. Сегодня утром я не убиралась, потому что вы были здесь, и…

– Да, конечно.

Бьорн по-прежнему держал ее за плечи, пристально глядя ей в лицо.

– Я так понимаю, когда ты вошла, то не сразу ее увидела. Тебе пришлось повернуться в ту сторону…

Он отпустил ее. Эли невольно повернулась.

– Боже всемогущий… – со стоном произнесла она.

– Продолжай…

– Первое, что я заметила, это что здесь было грязнее, чем обычно. Потом я увидела большой камень… и кровь! Раньше я никогда не видела кровь, то есть так много… и так близко…

– Что ты почувствовала?

– Я не понимаю твоего вопроса, комиссар, – жалобно сказала Эли.

– Ну, например, как ты думаешь, ты была одна в сауне?

Эли вздрогнула и машинально посмотрела по сторонам.

– О, ну конечно, я была одна! То есть… не считая этой бедняжки… Господи, боже мой!..

– Что ты подумала?

Эли снова застонала, но, увидев нетерпеливую гримасу на лице Бьорна, взяла себя в руки.

– Я подумала, что она в темноте наткнулась на печку, потому что та была опрокинута.

– А свет был погашен?

– Нет, горел. То есть это я его включила, когда вошла. Выключатель у двери. Как только я вхожу, сразу включаю свет.

– И все-таки. Ты уверена, что именно ты зажгла свет вчера утром?

– Господи помилуй! А ведь ты прав, комиссар! Я по привычке потянулась к выключателю, щелкнула клавишей… Но свет и правда уже горел! Так что мне пришлось нажать второй раз…

– То есть сауна была освещена. Тебя это не встревожило?

– Нет. Бывает иногда, что некоторые клиенты приходят в сауну ночью… если ты понимаешь, о чем я… а когда уходят, забывают гасить свет. Приходится потом за ними убирать. Иногда я нахожу здесь эти штуки…

Йохансен бросил на шефа заговорщицкий взгляд.

– А сейчас тебе по-прежнему кажется, что она могла наткнуться на печку, опрокинуть ее, а сама упасть и разбить голову о скамейку? – спросил Бьорн.

– Нет… ведь сауна была освещена…

– Давай пока забудем про свет.

– Это настоящая старинная печка – видите, чугунная, с фарфоровыми изразцами… И к тому же в ней камни… Я однажды попыталась сдвинуть ее с места, но женщине в одиночку этого не сделать.

– Эта итальянка была спортсменкой, – напомнил Бьорн.

– Все равно это невозможно.

Эли окинула взглядом фигуру Бьорна, потом бросила взгляд на Йохансена и добавила:

– Даже ты, комиссар, вряд ли смог бы.

– Ну, хорошо. В какой момент ты поняла, что это не был несчастный случай?

– Почти сразу же. Из-за камня, заляпанного кровью, который лежал на полу у скамьи. Да и вообще, не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что тут произошло настоящее сражение…

– Мм… Продолжай.

– Сам видишь, комиссар, камни рассыпаны по полу. Но они не раскатились по всей сауне, а лежат рядом друг с другом, и при этом как бы в форме веера. И ножки печки находятся рядом с теми ямками в полу, которые они же и оставили. То есть если печку повалили, то не случайно, а нарочно. И осторожно. А если бы ее просто опрокинули в драке, то камни валялись бы повсюду. Но они все вместе лежат, и посмотри – на некоторых капли крови. Нет, я готова спорить, что убийца все рассчитал и загодя выбрал оружие. Ты видел этот булыжник? Какая же должна быть ручища у этого человека?..

– Но он мог схватить булыжник двумя руками, – заметил Бьорн.

– Да, и впрямь…

Несколько мгновений Эли стояла в растерянности, приоткрыв рот и искоса глядя на комиссара одним глазом, словно курица, размышляющая, зернышко перед ней или просто соринка. В конце концов она произнесла:

– Ну, вам лучше знать, это ведь ваша работа… Боже всемогущий, бедный ребенок! Ты видел, с какой силой ей размозжили голову? Надо было просто взбеситься, чтобы так ударить!

– Ну хорошо, Эли, пока все. Спасибо за твою наблюдательность – все твои замечания могут быть очень полезны. Правда, Йохансен?

Йохансен, который записывал каждое слово уборщицы с самого начала ее рассказа, кивнул, держа ручку наготове.

– Но перед тем как ты вернешься к работе, – продолжал Бьорн, обращаясь к Эли, – попытайся вспомнить, может, было еще что-нибудь? Какая-нибудь деталь, пусть даже незначительная? Даже дурацкая?..

– Не знаю…

– Я спрашиваю не о том, что ты знаешь, а о том, что ты ощутила в самой глубине души?

– Ну… можно сказать, что…

– Да?..

– Я подумала… сразу же, как ее увидела…

– Что?

– Я подумала: Боже всемогущий, она совсем голая… и наверняка мертвая. И еще – что она красивая.

В сауне воцарилась тишина. Все трое посмотрели на засохшую лужицу крови под скамьей, как будто только что осознали до конца всю дьявольскую природу этой загадки.

Потом Эли поняла, что больше вопросов не будет, и молча вышла в коридор. Йохансен колебался, не решаясь задать шефу вопрос, который беспокоил его с самого начала допроса уборщицы. Бьорн, казалось, полностью был поглощен созерцанием лежавшей на боку печки. Наконец комиссар произнес:

– Да, Йохансен. Причиной смерти наверняка стал удар камнем по затылку. И лишь потом убийца раздробил девушке лоб, чтобы изуродовать ее красивое лицо. Это преступление гораздо серьезнее, чем кажется на первый взгляд.

Йохансен облегченно вздохнул – теперь он убедился, что был прав в своих подозрениях. Потом, указав на ведро уборщицы, сказал:

– Бедная женщина, она опять его забыла…

– For helvet! Верни-ка ее.

– Что? – растерянно спросил Йохансен.

– Приведи ее сюда. Быстро!

– О, черт!.. Ну ладно, – проворчал Йохансен, не имея понятия, чем вызвано такое распоряжение.

Когда он привел растерянную Эли, Бьорн стоял посреди сауны, рядом с ведром, из которого торчала ручка швабра. Он пытался казаться спокойным, но видно было, что он невероятно возбужден какой-то внезапной догадкой.

– Эли! – Бьорн посмотрел на уборщицу. – Подумай хорошенько, прежде чем ответить еще на один вопрос.

– Да, комиссар, – испуганно произнесла та.

– Это не игра, Эли! Речь идет об убийстве ни в чем не повинной девушки. Боюсь, будут и другие жертвы…

Йохансен вздрогнул, шокированный таким неожиданным откровением.

– У меня есть одно соображение, и я хочу услышать, что ты думаешь по этому поводу. Как ты думаешь, кто-то мог использовать твой рабочий инвентарь, пока он здесь оставался?

– Н-нет, комиссар, вряд ли. Как я уже сказала, я бросила здесь ведро и швабру, потому что испугалась. На следующий день была моя смена. Сари так и не появился. Поэтому ведро как стояло, так и стоит на том же месте. Похоже, его никто не трогал. И воды в нем столько же, сколько было.

– Прекрасно! – воскликнул Бьорн и сделал знак отойти Йохансену и уборщице.

После чего вынул из ведра швабру, отжал ее на решетке и отставил в сторону. Потом взял ведро и выплеснул всю воду на пол. Под ногами у него растеклась огромная лужа в форме бабочки. Не обращая внимания на изумленные лица Эли и своего помощника, Бьорн принялся тщательно исследовать стенки ведра и веревки в плетении швабры.

– Здесь все обыскали, но в коридоре тоже могли остаться какие-нибудь следы. А Эли сначала мыла коридор, а потом пришла сюда. Может быть, удастся отыскать какую-то улику, пусть самую крошечную… Помогите-ка мне!

Эли и Йохансен, согнувшись, принялись осматривать залитый водой пол – медленно и тщательно, как куры в поисках червяка. Дойдя до противоположной стены, они выпрямились и уже хотели возвращаться, как вдруг Йохансен снова наклонился – так низко, что едва не уткнулся носом в пол.

– Что там? – спросил Бьорн.

– Не пойму…

Бьорн и Эли наклонились рядом с ним. На полу сверкала крошечная золотая искорка.

– Что это? – прошептала Эли.

Бьорн подобрал эту блестящую пылинку с помощью большого пальца и поднес ближе к свету. Потом произнес таким тоном, словно речь шла о самой обычной вещи:

– Золотая блестка.

Глава 11

Куда бы Анжела ни бросила взгляд, она повсюду видела гладкие поверхности и прямые линии. Даже когда команды отдыхали, они не собирались в кружок, а образовывали ровное каре – видимо, так сильно действовала обстановка.

Имир флегматично наблюдал за этой суетой со зрительской трибуны. Разочарованная тем, что он избегает встречаться с ней взглядом, даже когда для этого предоставляется благоприятная возможность, Анжела сфотографировала его так, чтобы он оказался в самом углу снимка.

После этого она убрала фотоаппарат. Если снимать так часто, скоро останешься без пленки. Такая лихорадочная деятельность не была естественной для Анжелы, просто ей хотелось отвлечься от мрачных мыслей. Чем дольше она нацеливала фотоаппарат, глядя в видоискатель, тем меньше на нее давила реальность. В то же время она демонстрировала, что отрабатывает свой хлеб как профессиональный фотограф в самой гуще событий. Щелчок кнопки, урчание мотора, снова щелчок – все это подтверждало легитимность ее присутствия в спортивном зале.

Часть зала была отгорожена огромным черным брезентовым полотнищем, свисавшим с потолка. Посередине был разрез в три метра высотой, сквозь который можно было пройти из основной части зала в импровизированные раздевалки. В качестве перегородок между ними использовались пластмассовые стеллажи для бутылок, на время привезенные из соседней пивной; они были похожи на детали гигантского конструктора «Лего». Над входом в каждый из этих узких отсеков был прикреплен бумажный флаг той или иной страны. От бесконечной беготни мажореток в шортах и футболках туда и обратно брезент постоянно колыхался.

Посреди основной части зала тянулась широкая тренировочная дорожка, над которой на тонких проводах висели громкоговорители – казалось, что они парят в пустоте. Слева и справа от дорожки стояли ограждения с укрепленными на них пестрыми рекламными щитами. С одной стороны ограждения амфитеатром высились длинные ряды скамеек, на которых расположились зрители и журналисты. Из громкоговорителей непрерывно звучал гимн мажореток – как только он заканчивался, сразу начинался снова. Сами мажоретки разминались под присмотром тренеров, выкрикивающих команды на разных языках; тренеры напоминали овчарок, ревностно оберегающих вверенное им стадо и иногда рычащих на какую-нибудь нерадивую овцу, чьи ошибки нарушали общую гармонию. Спортсменки снова и снова повторяли отдельные элементы и целые комплексы движений, добиваясь абсолютной синхронности, которая должна была принести им победу. Обязательная программа. Произвольная программа. Каждая деталь сложного многорукого и многоногого механизма двигалась в общем ритме.

Однако с верхнего ряда зрительских скамеек, где сидел Имир, зрелище внизу казалось сумбурным и жалким. Улыбаясь уголками губ, он наблюдал за взмахами позолоченных капитанских жезлов. Поскольку мажоретки были не в парадных костюмах, а в обычных тренировочных, происходящее выглядело обычной спортивной разминкой. Из-за отсутствия роскоши и блеска ощущения праздника не возникало.

Имир не сразу осознал, что отбивает такт ногой. Заметив это, он поднялся и спустился вниз, к Анжеле, сидевшей на корточках возле своей сумки.

Не вставая, она подняла голову и взглянула на него, как восхищенный турист, зачарованный видом огромной горы, вершина которой теряется в облаках. Она даже не заметила, как он подошел. Несмотря на свою массивность, Имир обладал удивительным свойством – полностью сливался с обстановкой.

– Ты больше не фотографируешь?

– Надо сохранить пленку для продолжения.

– Думаешь, будет продолжение?

– Кто знает.

Она мысленно выругала себя за такой шаблонный ответ, одновременно следя за реакцией своего лжелюбовника. Имир смотрел на нее с той непринужденной доброжелательностью, которая покорила ее с самого начала. Словно вся ее прежняя жизнь была сплошным непрекращающимся испытанием, а этот человек самой судьбой был предназначен для того, чтобы стать для нее тихой пристанью после всех бурь.

– Ты говорила, что хочешь мне что-то сказать…

– Да… Спасибо за твое свидетельство. Но я могла бы выпутаться и сама, поскольку я абсолютно невиновна.

– Я знаю. Но я беспокоился за тебя. В общем-то, я даже не понимаю, зачем сказал… это. Такая идея возникла как будто сама собой во время допроса.

–  Это?

Наконец-то ей удалось заставить его улыбнуться по-настоящему. Это воодушевило Анжелу, и она решила продвигаться в глубь новооткрытой территории.

– Ну что ж, не такая уж плохая идея. Во всяком случае, благодаря ней я на свободе.

– Анжела…

– Да?

– Можешь на меня рассчитывать.

– Имир… Вчера вечером ты пытался войти ко мне в номер?

– В самолете у тебя был такой испуганный вид. Мне захотелось придать тебе уверенности. Взять тебя под свою опеку.

«Вот именно так мужчинам и удается вызывать сверхъестественные катастрофы в сердцах женщин!»

Одна из распорядительниц недовольно на них шикнула. Имир покраснел. Анжела попыталась удержать его взглядом, но безуспешно: он повернулся и направился к выходу, пробормотав какое-то невнятное извинение, минуя распорядительницу.

Анжела поднялась, с нарочитой небрежностью прислонилась к стене и подумала: «Какие у него огромные ботинки, я никогда таких не видела. Должно быть, они исходили всю страну… А почему ты думаешь о ботинках? На самом-то деле, дорогая, ты думаешь совсем о другом… Ну-ну, ты сама знаешь, что ничуть не хуже местных красоток, закутанных с головы до ног. Так что хоть раз в жизни будь откровенна сама с собой. Ты думаешь совсем о другом, сексуально озабоченная лицемерка!»

Она окинула взглядом пространство зала с другой стороны разминочной дорожки. Там стояли столы, за которыми распорядители готовили для девушек легкую закуску. На пять секунд динамики умолкли, потом – наверное, в сто двадцатый раз – снова зазвучал гимн мажореток. Хрупкие когорты дрогнули, упражнения возобновились.

Взглянув на черный брезентовый занавес, Анжела заметила легкое колыхание, как будто с той стороны кто-то шел из крайней раздевалки к выходу. Несколько мгновений спустя из разреза в брезентовом полотнище выскользнула мажоретка и направилась к разминочной дорожке. Анжела не сразу узнала ее, а когда узнала, то сначала не поверила глазам.

Девочка двигалась с непринужденной грацией. Похоже было, что она уходила освежиться: на лице и руках блестели капельки воды. Волосы были собраны в тугой узел и покрыты тонкой серебристой сеточкой.

Кристаль.

Зачарованная видением, Анжела вынула из сумки фотоаппарат, присоединила к нему телеобъектив и приблизила изображение, чтобы убедиться, что не ошибается.

Кристаль – единственная из всех мажореток – была одета в парадный костюм из легкой, просвечивающей ткани. Широкие оборки розовой юбки, расшитой серебром, то и дело взлетали вокруг бедер; стройность талии подчеркивал широкий пояс. Каждым своим движением она создавала вокруг себя мини-каскад – шелестящий, сверкающий, почти невесомый.

Да, это действительно была сестра – или ее призрак. Их недавняя ночная встреча произошла в какой-то непонятной реальности между сном и явью, и Анжела не осмеливалась предположить, что это было на самом деле. Сейчас Кристаль полностью завладела ее вниманием. Больше не пытаясь разобраться, видение это или реальность, Анжела смотрела в объектив, пытаясь не упустить сестру из виду ни на секунду. Ей удалось взять себя в руки. Кристаль склонилась над каким-то длинным футляром и, раскрыв его, вынула свой жезл. Тот самый, который был у нее когда-то: тонкий стальной прут, обмотанный клейкой лентой, чтобы не скользил в руках, с позолоченными металлическими шарами на обоих концах.

«У тебя галлюцинация, детка. Вспомни: несколько месяцев после ухода матери отцу казалось, что она по-прежнему в доме!»

Опустившись на корточки, Анжела гусиным шагом передвигалась вдоль стены, старясь держать колени на одной и той же высоте, поскольку на них опирался фотоаппарат. Однако ей никак не удавалось справиться с дрожью в руках. Глядя в объектив, она старалась не упустить ни малейшего из движений рук и ног Кристаль, ни малейшего поворота ее жезла с позолоченными шарами на концах. Словно загипнотизированная, Анжела щелкала спусковой кнопкой затвора, делая снимки крупным планом. От быстрых движений танцующей мажоретки рябило в глазах. Она казалась жар-птицей, подхваченной вихрем.

На столах были расставлены блюда с сэндвичами с креветками и лососем. Тренеры пытались чуть ли не на пальцах объяснить рослым жизнерадостным женщинам из обслуживающего персонала, что предпочли бы еду не такую жирную, но более калорийную. Однако те в ответ так настойчиво и доброжелательно протягивали им плошки с майонезом, что в конце концов наставники мажореток решили больше не спорить и принялись уплетать розовую нежную мякоть. А уж когда специально для тренеров из-под стола был извлечен ящик местного пива, они смирились окончательно. И впрямь нужно было немного снять напряжение. Вскоре они расслабились до такой степени, что почувствовали себя как дома. Фабио торжественно предложил, чтобы по возвращении в отель они отослали костюм погибшей Адрианы ее родителям, приложив к посылке письмо с выражением соболезнований, подписанное всеми мажоретками.

Сами девушки расположились у столов или на трибуне. Быстро распространилась новость об автобусной экскурсии по столице Норвегии после тренировок. От еды всех разморило. Никто не вспомнил про фотографа, чья раскрытая сумка одиноко стояла на пустой скамейке.

Тем временем Анжела, углубившись в лабиринт пустующих раздевалок, возобновила работу. После гигантского сэндвича с креветками и авокадо она, оглушенная стрекотней мажореток, незаметно прошла вдоль стены и скользнула в небольшой просвет между стеной и краем брезентового занавеса. Она следовала не столько за Кристаль, сколько за голосом своей интуиции. Однако пока она меняла кассету с пленкой, интуиция умолкла. Решив не слишком расстраиваться по этому поводу, Анжела предпочла прийти к выводу, что все-таки у нее была галлюцинация. Пытаясь всесторонне обдумать этот факт, она стала мысленно перебирать доводы, подтверждающие и опровергающие собственное душевное здоровье. Да, она по-прежнему видит рядом свою умершую сестру – но, может быть, оттого, что не может смириться с ее смертью? Или, может быть, она просто заснула на ходу и увидела сон? Но как узнать наверняка?

Она рассеянно прислушивалась к шуму голосов, доносившихся с той стороны занавеса, смотрела на одежду, разбросанную по стеллажам для бутылок. Из соседнего отсека просачивался слабый электрический свет. То и дело щелкая кнопкой спуска, Анжела фиксировала на пленку заброшенность и неуют этих времянок. Общий план, мелкие детали. Пластмассовые конструкции. Донышко бутылки, невынутой по недосмотру. Если приглядеться, можно было увидеть в нем собственное размытое отражение.

Вдруг ей показалось, что за одним из стеллажей мелькнула чья-то тень. Анжела вздрогнула и застыла на месте. Тот, кто стоял по другую сторону стеллажа (если там вообще кто-то был), кажется, тоже испугался и остановился.

– Кто там?

Словно в дурацком сериале, она некоторое время ждала ответа, но его не было. Анжела неотрывно смотрела в ту сторону, где заметила движение. Но тот, кто там был (если ей не померещилось), скорее всего, уже исчез. Она подумала, не стоит ли позвать кого-нибудь из зала. Но наконец сама решила туда вернуться.

Один из стеллажей чуть дрогнул.

«Нет, он не мог сдвинуться с места сам по себе. Но, может быть, в том месте неровный пол и стеллаж перекосился?.. Да и к тому же от этой разминки весь зал дрожит… Хорошо бы сейчас под рукой оказался сейсмограф, но его нет… А может быть, мне просто показалось. У меня слишком живое воображение. Надо об этом помнить».

Но вместо того чтобы вернуться в зал, Анжела немного постояла у черного занавеса, глядя на ряды стеллажей, потом на пару секунд закрыла глаза, снова открыла и осторожно, на цыпочках, направилась в соседнюю раздевалку.

На этот раз она никого не увидела, зато услышала. Где-то за стеллажами. Она прошла к середине брезентового полотнища, где был разрез, и остановилась, глядя на узкие отсеки раздевалок по обе стороны от себя. В них было полутемно, в глубине у самой стены вообще ничего нельзя было разглядеть. Границы, образованные стеллажами, казались нечеткими, колеблющимися. Но ведь на самом деле абсолютной темноты не существует. Анжела не привыкла всматриваться в то, что находится в поле ее зрения, просто так – если только не надо было сделать очередной снимок. Однако ей показалось, что она разглядела за сквозной перегородкой чей-то силуэт. Но вместо того чтобы убежать, она приблизилась к стеллажу и, слегка пригнувшись, оперлась на одну из полок.

Анжела не смогла удержаться от крика, увидев в нескольких сантиметрах от себя чужое лицо.

Крик Анжелы почти сразу же был заглушён грохотом упавшего стеллажа. Деревянный пол задрожал, огромное брезентовое полотнище заколыхалось сверху донизу, и на спортзал обрушилась настоящая пыльная буря. Все присутствующие закрыли лицо руками, ожидая, пока пыль уляжется.

Это продолжалось недолго – примерно столько же времени занял бы небольшой камнепад в горах. Затем в наступившей тишине послышался жалобный стон и почти сразу же – торопливый шум шагов, внезапно стихший после громкого раскатистого окрика. Наконец брезентовый занавес резко распахнулся от резкого движения руки комиссара Бьорна.

Пригнувшись и на всякий случай закрыв голову руками, Бьорн переступил через рухнувший стеллаж и оглянулся в поисках пострадавших.

Анжела лежала на полу, засыпанная пластмассовыми обломками, скорчившись и прижимая к животу фотоаппарат. Оглушенная и растерянная, с рассеченным лбом, она без малейшего сопротивления позволила Альберу и одной из норвежских распорядительниц оказать ей первую помощь. Мажоретки, явно перепуганные, наперебой спрашивали ее о самочувствии.

Все еще не в силах произнести ни слова от сильного шока, она поняла, что ее собираются отвести в автобус, но слегка напряглась, услышав, что комиссар Бьорн вызвался отвезти Анжелу в отель, заявив, что ей нужно «немного отдохнуть».

Отворилась спасительная входная дверь. Ледяной воздух окончательно привел Анжелу в себя. Мельком взглянув на Имира, возящегося под капотом автобуса, Бьорн распахнул перед Анжелой дверцу своего «мерседеса».

Когда они отъехали, Имир вернулся в спортзал. Мажоретки собирали свои вещи со стеллажей. Услышав его вопрос, они стали отвечать, перебивая и ревниво отталкивая друг друга. На всех языках ему объяснили, что бедняжка фотограф совсем расклеилась, что неудивительно после всего с ней случившегося.

– Вы имеете в виду арест? – спросил Имир.

– О, нет, – ответила Жозетта. – Мама мне говорила: ей будет очень тяжело оказаться среди десятков мажореток. После несчастного случая с ее сестрой Анжела стала… странная.

– С сестрой? – переспросил Имир.

– Да. У нее была сестра… близняшка.

Несколько французских девушек расслышали слова Жозетты и подвинулись ближе. В руках Жозетты появилась старая газетная вырезка, сложенная вчетверо.

Бьорн с некоторым беспокойством взглянул на свою пассажирку, сидевшую на соседнем сиденье и пристегнутую ремнем безопасности. Одной рукой Анжела вцепилась в подлокотник, другой прижимала компресс к кровоточащей ранке на лбу.

– Извини, если я тебя напугал…

– Напугать меня сильнее уже невозможно.

– Тебе не холодно? Включить обогрев?

– И так сойдет…

– У тебя зуб на зуб не попадает.

Так оно и было. Бьорн протянул руку к приборной панели и передвинул рычажок обогревателя к красной отметке. В салоне машины стало теплее. Через некоторое время Анжела почувствовала себя лучше.