Текст книги "Кристаль"

Автор книги: Поль-Франсуа Уссон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Глава 16

Гигантские сугробы тянулись вдоль заснеженной дороги. Деревья, подобно людям, сопротивлялись великой зиме, возвещавшей близкое крушение мира. Снег и вечные льды были его спутниками, он вез их с севера, где, кроме них, не было ничего. Солнце исчезло навсегда. Когда настанут сумерки богов, войны и бедствия потрясут мир. Брат пойдет на брата. Огромные волки побегут по земле, разинув хищную пасть от земли до неба; их глаза и ноздри будут извергать пламя. Один из них проглотит солнце, другой похитит луну. Звезды исчезнут. Земля содрогнется, с корнем выворачивая из себя деревья, обрушивая горы. Корабли, сделанные из ногтей всех умерших, поплывут по водам. Океан поглотит все.

Имир потянулся, так что послышался хруст. За его двухэтажным автобусом осторожно двигалась вереница автомобилей, стараясь ехать по оставленному им следу. Привыкший к невысокой скорости движения, он не испытывал ни малейшего нетерпения. Единственная используемая зимой дорога тянулась вдоль побережья на сотни километров и заканчивалась у фьорда. На берегу, изрезанном многочисленными бухточками, тут и там попадались отдельно стоящие дома, при каждом из которых был собственный мини-порт, сейчас скованный льдом, иногда – деревянный лодочный ангар, окрашенный в красный цвет, а рядом – подъемный или мостовой кран для спуска лодки на воду.

Увидев наконец дорожную стоянку, Имир свернул туда, остановился и вышел из автобуса, чтобы размять ноги.

Когда мимо проследовала длинная цепочка машин, чьи владельцы ехали на работу в Осло, стало тихо – только ветер глухо завывал в кронах гигантских елей и пощелкивал охлаждающийся мотор.

Несмотря на трехдневную щетину, Имир чувствовал, как ветер резко обдувает щеки. Они хорошо знали друг друга, он и этот ветер – то особое движение воздуха, которое предшествует настоящим зимним холодам. Ветер касался щеки, как холодная сталь. Земля, камни, люди и животные – вся природа, живая и неживая, оплакивала этот переход от тепла к морозу. Привычный к холодам от тридцати до сорока градусов ниже нуля – обычное дело на севере, – Имир впивал этот ветер, смаковал его на губах, как поцелуи, чувствуя себя возлюбленным Великой Зимы. Восхищаясь необъятным заснеженным пространством, он слегка сожалел, что не сидит спокойно в тепле маленького деревянного дома, затерянного в снегах… Не то чтобы он устал от этих повторяющихся разъездов, но его угнетала теснота.

Он подумал о старом добром Одине, сражающемся со злыми силами, скачущем впереди всех в своем золотом шлеме, потрясая копьем. Он часто встречал его, когда часами бродил по заснеженной ледяной поверхности озера Янген, сам не зная, куда идет. Гонимый страшным воспоминанием о пожаре, он часто уходил куда глаза глядят – на равнину или в бесконечные лабиринты леса, окаймлявшего равнину. Эти путешествия успокаивали его – лесные пути были куда более простыми и невинными, чем человеческие, на каждом шагу окруженные иллюзиями… Еще несколько лет изнурительной работы – и он выплатит все родительские долги, после чего сможет наконец удалиться от мира…

Сидя на берегу, Имир вновь вспоминал о своем обещании. Огонь с давних пор заставлял его отводить глаза. Лишь холод и снег его умиротворяли. Он мог часами сидеть неподвижно под сенью холодной белизны. Он охотно воображал, как сливается с этой стихией – льдом, снегом, застывшей землей, – становится ее неотъемлемой частью. В нем столько сил, и однако… этот жар и холод, это пустое зеркало, не отражающее лиц… Иногда по ночам он кричал от страха, оставаясь один на острове своей тайны.

«Все это только иллюзия», – по вечерам шептал ему брат в темноте их общей спальни. Бальдр, нежный и всеми любимый, излучающий свет, не по годам разумный, гораздо более подвижный, чем он.

Имиру понадобилось время, чтобы понять, что если на людях родители восхищались его силой, его надежным оберегающим присутствием, то причиной тому был неосознанный стыд. У них родились два мальчика вместо ожидаемых мальчика и девочки. Близнецы росли, и под влиянием жизненных трудностей все больше становилась заметна разница между ними. Здоровяк все больше замыкался в своей роли героя защитника, а его близнец, более мягкий и нежный, с каждым днем становился все менее мужественным. Отвергаемый, хотя и чтимый родителями, Имир довольно рано утратил вкус к чему бы то ни было – в прямом и переносном смысле. Врачи опускали руки перед такой странной нечувствительностью. Мир без вкуса и запаха. Безмолвный и холодный.

Каждую весну, когда вся природа возрождалась заново и наступала пора свадеб, толпы женихов и невест, а также их родственников устремлялись в родительский магазин, пополняя кассу. Родители, в глубине души испытывающие раздражение от такого наплыва клиентов, мало-помалу сворачивали торговлю. В каталогах появлялось все больше хрустальных чаш, хрупких стеклянных миниатюрок с изображениями животных, оправленных в золото, камей и прочих безделушек в таком роде. Так продолжалось до той ночи под Рождество, пока огонь не поглотил эту безвкусную вселенную без остатка.

Имир и Бальдр. Их любовь уцелела под грудами пепла и льда и длилась все эти годы ледяного безмолвия. Любовь близнецов – особое сокровище. Затерянный остров, где обитали два одиночества, остров, которым более сильный из братьев безжалостно правил вдали от остального мира.

Имир смотрел на море, обнимавшее берег распростертыми руками, которые чуть вздрагивали от порывов ветра, швырявшего в них пригоршни снега. Он знал, что легкая белая взвесь заключает в себе мириады крошечных ледяных кристалликов. Каждый из них неповторим. Резкие перемещения этих бессчетных хрустальных звездочек выглядели как миниатюрные белые смерчи. Иногда, скользя по льду на широко расставленных ногах, Имир и Бальдр запутывались в этих длинных вуалях зимы, упиваясь холодом и страхом, что лед проломится под ними, не выдержав веса двух тел.

Слезинки, застывшие на морозе, задержались на его щетине.

По колено утопая в грязном снегу на стоянке, гигант плакал, сам того не замечая. Наконец он напомнил себе, что у него есть цель. Ослабевшая ненадолго пружина снова сжалась. Он поднялся в кабину автобуса, завел мотор и вырулил со стоянки на дорогу, едва различимую во тьме.

Бьорн думал: «Для того чтобы как следует рассмотреть стену, нужно время. Вид стены может доставить не меньше удовольствия, чем красивый пейзаж. На первый взгляд все стены похожи. Нужно смотреть на них с любовью и терпением золотоискателя, просеивающего песок. Это развивает тягу к красоте. Пусть по ним вьется плющ, преодолевая все их неровности, – а мы будем смотреть, утопая в этом блаженном созерцании. Коллективная память требует, чтобы стены были старые, в трещинах и выбоинах, по которым скользят ящерицы… Стены пробуждают эмоции. Кажется, что стены вырастают из прошлого, из незапамятных времен; наши глаза замечают расшатанные камни, которые выступают из них и потихоньку осыпаются в пустоту. Округлый выступ среди ровного пространства… Каждая стена, на которой мы останавливаем взгляд, это будущие руины. Мы стоим перед ними прямо, мы не позволяем им слишком нас зачаровывать. Когда-нибудь мы станцуем на них, с трудом держа равновесие среди их рухнувших зубцов».

Стену, перед которой Бьорн стоял сейчас, он недоверчиво разглядывал уже довольно долго. Ему казалось, что он погрузился в бездумное созерцание, но тут сработал профессиональный навык, и отсутствующий взгляд комиссара оживился. Дыхание его немного участилось, он нервно переступил с ноги на ногу. Глядя на стену прачечной, он представлял себе тени прошлой ночи.

Простая бетонная стена, гладкая, поверхность которой стала пористой от постоянной влажности. Отблеск неонового света казался бликом луны. Бьорн был уверен, что ни стена, ни все помещение не скажут ему ничего особенного. Сцена преступления была лишь игрой театра теней. Сколь бы ужасны ни были эти тени, они являли собой лишь обман воображения.

Бьорн чувствовал, что не должен искать ответ на вопрос «Как?». На это не было времени. Как только нога Крагсета ступит на территорию отеля, он, Бьорн, утратит всю свою власть. У него только один выход – обратиться к самой сути дела и найти ответ на вопрос «Почему?».

Ответить на вопрос «Почему?» означает придать какой-то смысл этим душераздирающим и абсолютно непонятным убийствам. Бьорн по опыту знал, что любой чудовищный поступок имеет под собой прочное непоколебимое основание. Убийство противоестественно. Тем не менее ключ к разгадке лежит не в природе убийства, а в природе того, кто его совершает, утратив равновесие на гребне стены, которой окружено его существование.

Ибо всегда речь идет о стене.

Бьорн тщетно пытался преодолеть путем этих размышлений упадок духа. Вдруг он услышал чьи-то негромкие голоса и обернулся. В дверном проеме столпились тренеры, подталкивая друг друга локтями и не решаясь войти. Некоторые склонили головы в знак скорби перед свершившейся трагедией, другие обводили глазами помещение, словно хотели уловить его атмосферу.

Альбер выглядел менее удрученным, чем все остальные. До сих пор никакие несчастья не затронули французскую команду. Объективно он вел со счетом семь ноль. С сегодняшнего утра его коллеги, до глубины души потрясенные случившимся, смотрели на него с невольным уважением. Но сейчас самым важным было защитить своих подопечных. Не может быть и речи о том, чтобы остаться еще хоть на одну ночь в этом отеле! Альбер собирался потребовать у комиссара, чтобы их всех перевезли в Сторуман – маленький городок, где и должен был проходить чемпионат.

Бьорн стоически выслушал француза, наблюдая за смятением на лице каждого из остальных тренеров, лишь слегка просветлевшем при упоминании о чемпионате. Он уже собирался сказать, что предложенный вариант кажется ему не слишком удачным – ведь Сторуман находится в трехстах километрах к северу от Осло, и на дорогу уйдет в лучшем случае полдня, – как вдруг в его мозгу возник простой и совершенно законный вопрос, который почему-то до сих пор не пришел никому в голову.

Он быстрыми шагами вышел в коридор.

Тренеры осторожно переместились в центр помещения, пристально разглядывая обстановку. Здесь оказалось множество стиральных машин. Мужчины наконец осознали, что находятся в прачечной.

На память ему пришла фраза старого Одина, Древнего Отца, мудрого и понимающего: «Лучше без стеснения задать вопрос, чем, стесняясь, пребывать в неведении».

Старшие классы, голова полна слов и образов, которые учитель поверяет лишь самым лучшим ученикам… Только древние легенды и фантастические существа побуждали Бьорна ходить в школу. Позже, страдая от невнимания одноклассниц, он записал сам себя в усмиренное племя древних великанов. Еще позже, не видя никаких особенных знамений на горизонте собственной судьбы, он решил стать несравненным светочем в изучении того, что сам он называл «маленькие заурядные мифологии». Ему всегда удавалось выявить их даже у самых ограниченных преступников. Вплоть до свидетельствующей о жестоких наклонностях характерной формы основания носа, которую он обнаружил у убийцы собственной дочери, – это была как бы основа персонального мифа этого человека.

Серия убийств, с которой Бьорн столкнулся сейчас, была частью воображаемого узора, воплощавшего в себе маленькую личную мифологию автора (или авторов) преступлений. Один за другим начали появляться отдельные элементы пазла: убитые юные девственницы; похищенные одежды, расшитые золотом; лабиринт коридоров; влажный туман в сауне; подземный грот… Пока Бьорн еще не находил никакого объяснения, не видел связи между этими разрозненными элементами, но ключ к разгадке, комиссар был в этом уверен, таится именно в их совокупности. Его величество Крагсет может действовать собственными методами – на здоровье. Он увидит лишь то, что лежит на поверхности… в длинных белых мешках. Но суть в другом – в той мифической роли, которую играет преступник. Когда миф превосходит реальность, человек должен обладать достаточной силой, чтобы подчинить себе своего внутреннего персонажа – иначе тот выйдет из-под контроля. Победитель на ринге остается только один. Вот его-то и нужно вычислить, пока он не совершит новое преступление.

За фактами скрывается некий смысл, но, тем не менее, прежде всего – факты.

Юные девственницы спускаются в подземный лабиринт, привлеченные некой сияющей химерой…

Нужно расшифровать этот образ, эту маску, эту роль. Вопрос не в том, ктоэтот таинственный мифический персонаж, а в том, почемуон это сделал.

– Ты мне веришь, крестная?..

– Конечно…

Анжела и Жозетта сидели на кроватях напротив друг друга, их вытянутые ноги почти соприкасались. С самого начала разговора Анжела чувствовала потребность утешить крестницу, однако по-прежнему держала руки сложенными на коленях. Она ни на секунду не заподозрила, что малышка может быть причастна к убийствам. Но за потоком стенаний и жалоб, которые понемногу начали ее раздражать, явно скрывались умолчания о каких-то маленьких тайнах. Когда девушка наконец замолчала и опустила глаза, Анжела поняла, что та ждет от нее ответной откровенности.

– Что именно твоя мама тебе рассказала?

– О чем? – спросила Жозетта с неискренним удивлением.

– Ну-ка покажи мне ту заметку…

Жозетта растерянно моргнула, потом повернулась к ночному столику.

Анжела стиснула зубы, увидев старую газетную вырезку. Она никогда раньше не читала эту заметку, но событие, о котором в ней говорилось, помнила во всех подробностях. Бремя скорби давило на нее все эти годы. Исчезнет ли оно когда-нибудь?

– Там, в общем-то, никаких деталей… Но теперь все говорят, что ты принесешь нам несчастье… А ты сама как думаешь, мы выиграем кубок?

При одном только упоминании о кубке Анжела в ярости смяла пожелтевший листок. Жозетта, кажется, совсем забыла о недавней гибели семи девушек. Стоявший перед глазами Анжелы образ мертвой, застывшей от холода Кристаль в расшитом костюме мажоретки исчез вместе со скомканной вырезкой.

– Простой пересказ мало о чем говорит, Жозетта…

Она запнулась и с трудом проглотила слюну, словно это было горькое лекарство. Жозетта села по-турецки на край кровати и взяла Анжелу за руки.

– Мне было столько же лет, сколько тебе сейчас…

Жозетта невольно улыбнулась и осторожно расправила заметку, взглядом прося крестную продолжать.

– После ухода матери отец был безутешен… Это продолжалось долгие годы, мы, я и сестра, боялись, что он сойдет с ума… Он постоянно ругал Кристаль, устраивал скандалы из-за пустяков. Мы от него прятались – дом был огромный… Все эти скандалы всегда заканчивались прятками – мы убегали, смеясь во все горло. Когда мы подросли, мы уже ясно видели, что отец не в себе, но мы к нему привыкли, понимаешь?.. Это ему принадлежала идея, чтобы мы стали мажоретками. Мы никогда об этом не думали, нам это казалось какой-то чепухой – но мы на все были готовы, лишь бы он был нами доволен… Отец сделал сотни наших фотографий, почти одинаковых. Надо сказать, что мажоретки-близняшки во главе парадного шествия – это действительно стало сенсацией. Со временем Кристаль стала все больше бояться этой отцовской одержимости… Мы были похожи, но она все же отличалась от меня… была более хрупкой, более уязвимой… может быть, и более красивой. Она и отец ругались перед каждым парадом. Накануне какого-то особо торжественного мероприятия она исчезла.

– Куда?

– Никто не знал. Отец был вне себя от злости. Я промаршировала без нее, в первый и последний раз. Вечером, когда все закончилось, отец окончательно взбесился и начал искать ее по всему дому. Он был уверен, что она где-то спряталась. Я всю ночь ее искала вместе с ним. Это он ее нашел. В холодильном шкафу. Уже застывшую…

– Значит, то, что говорят, правда?

– А что говорят?

– Что она покончила с собой…

– Да нет же! Она просто не смогла открыть дверь изнутри!

– Извини.

– Ничего…

– Поэтому ты с тех пор боишься холода?

– Да, у меня много лет были приступы озноба… И снились кошмары по ночам. А потом это прошло.

– Полностью?

– Теперь твоя очередь рассказывать.

Коленопреклоненный силуэт Бьорна четко вырисовывался в свете лампы, горевшей над запасным выходом. Наклонившись к двери и прижав ухо к замочной скважине, он ловил каждое слово, сказанное в комнате. Услышав смех, он изумился. Кто может смеяться, когда гибнут невинные создания? Подождав несколько минут, пока смех не утих, он постучал.

Дожидаясь, пока ему откроют, он еще раз перебрал трех золотых бабочек. Две их них были нарисованы на рекламных проспектах отеля, на развороте с фотографиями сауны, третья – на квитанции из прачечной. Золотые чернила оставляли блестящие следы на пальцах. Каждое изображение сопровождалось указанием времени и надписью:

You

Den cyllen sommerfugl

Бьорн напевал эту строчку из детской песенки, чтобы немного унять возбуждение. Интуиция привела его к начальному этапу разгадки. Теперь он наконец понял, почему Жозетта отправилась в сауну в тот вечер.

Чувствуя облечение от того, что теперь на нее больше не давит бремя тайны, Жозетта всматривалась в широкое лицо комиссара, который одновременно изучал рисунки и слушал рассказ Анжелы.

Затем Бьорн переключился на Жозетту, даже не пытаясь избавиться от навязчивого мотива песенки, все еще звучавшего в голове. Французская мажоретка была уверена, что она одна получила такое послание, до тех пор, пока Адриана не объявила, что Золотая бабочка выбрала ее. Позапрошлой ночью Жозетта действительно отправилась в сауну, но, услышав чьи-то шаги в коридоре, испугалась и вернулась к себе.

Второе приглашение Золотой бабочки она обнаружила у себя под подушкой. Ее соседка по комнате, насмерть перепуганная, умоляла ее ничего не говорить полиции. С учетом всего случившегося было очевидно, что смертоносное насекомое расширило крут своих адресатов.

Бьорн казался не столько удивленным, сколько заинтригованным.

– Ну, по крайней мере, теперь у нас есть объяснение для ваших позавчерашних ночных прогулок. Теперь мы знаем, что это Жозетта пыталась войти в сауну в три часа ночи. Ты права, Анжела, в ресторане она появилась в три часа пять минут по дороге обратно к себе в номер.

– Ну что ж, тем лучше, – сказала Анжела. – Теперь нужно предупредить всех остальных девушек, чтобы они тут же сообщили вам, если кто-то из них получит очередное послание в том же духе.

– Наоборот, не нужно никому ничего говорить! – возразила Жозетта. – Если Бабочка отправит кому-то очередное послание, можно будет заманить ее саму в ловушку.

– Да, но не забывай, что этот второй гаммельнский крысолов обладает большой силой убеждения, – задумчиво произнес Бьорн. И, убрав сложенные буклеты в карман, добавил:

– Так что одного сачка для бабочек может оказаться недостаточно.

Глава 17

Властный голос, слишком резкий для того, чтобы быть благозвучным, раздавался над головами полицейских, столпившихся в кабинете директора отеля. Каждый невольно приподнимался на цыпочки, чтобы увидеть Крагсета.

Мужчины ростом ниже полутора метров редки в этих широтах. Старший комиссар Крагсет был одним из них. Однако этот бравый полицейский, готовящийся отпраздновать шестидесятилетний юбилей, был блестящим профессионалом. Со дня поступления в полицию он всегда носил серые костюмы одного и того же фасона, – его портной уже привык, что этот клиент, столь необычно сложенный, периодически к нему возвращается. С годами он располнел, отчего стал похож на снеговика: на большой шар туловища был посажен маленький шар головы, окаймленный веерообразной бородой и аккуратно подстриженными седыми волосами. Тонкие и хилые ручки и ножки казались четырьмя спичками, воткнутыми в гигантскую картофелину. Из-за врожденной болезни Крагсет ходил мелкими семенящими шажками. В довершение всего слабое зрение мешало ему различать что-либо на расстоянии дальше полуметра, несмотря на огромные выпуклые очки, из-за которых глаза казались громадными, что усугубляло своеобразие внешнего вида комиссара.

Однако, несмотря на свои многочисленные физические недостатки, Крагсет отлично знал свое дело. Его расследования всегда были тщательны, методичны и необычайно эффективны. Но больше всего удивляло его коллег то, что у него было двое прекрасных и абсолютно здоровых детей и красивая и умная жена, которая каждый день отвозила его на работу в огромном семейном «вольво».

Вскоре Йохансен вышел из кабинета с поручением – разыскать и привести Бьорна как можно скорее. Едва выйдя в холл, инспектор увидел Бьорна, спускавшегося по лестнице в сопровождении француженки фотографа.

– Ну что, Йохансен, дружище, – пророкотал комиссар, явно пребывавший в хорошем расположении духа, – надумал что-нибудь еще?

Инспектор сделал предостерегающий жест, призывая говорить тише, и вполголоса произнес:

– Он уже здесь… Он хочет тебя видеть, немедленно. Он чертовски зол на тебя… Что будем делать?

Бьорн благожелательно посмотрел на него и похлопал по плечу:

– Ну так пойдем к нему, Йохансен, дружище, пойдем! Послушаем, что скажет нам настоящий профессионал… Да, пока я не забыл: есть новости от нашего шофера-полиглота?

– Да, он звонил с бензозаправки, сказал, что задерживается. И что ему нужно будет несколько часов поспать. Он дал координаты другого шофера, на тот случай, если срочно потребуются его услуги.

– Мм… Какой у него адрес?

Йохансен вынул из кармана записную книжку, раскрытую как раз на нужной странице. Рука Бьорна тут же с треском выдрала листок.

Мимо них прошла группа солдат и полицейских: все опустили голову, не осмеливаясь встретиться глазами с Бьорном. Затем, разделившись на тройки – один полицейский и двое солдат, – они направились на посты, определенные для них Крагсетом.

Последний, склонившись над столом, внимательно изучал план отеля и не сразу услышал, как Бьорн с помощником вошли. Затем Крагсет подался немного вперед и, поправив на носу очки, стал методично рассматривать разложенные над планом фотографии, едва не касаясь их носом.

– Ну наконец-то! – воскликнул Бьорн. – Господин старший комиссар!

И с нарочито громким вздохом облегчения опустился в дешевое кресло, заскрипевшее под его весом.

Бородатый гном даже не шелохнулся, лишь наморщил нос, чтобы удержать на нем очки, и несколько секунд пристально смотрел на Бьорна без малейшего признака дружелюбия.

– Мне даже не придется рисовать тебе план – он у тебя перед носом, – весело продолжал Бьорн. – Само собой, это ужасное преступление превосходит все, с чем нам приходилось сталкиваться до сих пор. Но ты, конечно, сумеешь распутать этот клубок. А то у меня руки-крюки… Ну, как твои первые впечатления?

Йохансен удивленно переводил глаза с одного полицейского на другого. Он опасался стычки, но поведение Бьорна его успокоило. Он сел, втайне надеясь, что Крагсет сейчас одним махом разрешит все загадки.

Глаза Крагсета, похожие на большие черные шары за выпуклыми стеклами очков, уставились на Анжелу, стоявшую у самого порога.

– Это она? – спросил он по-французски без тени любезности.

– Французская пресса… Она репортер, – сказал Бьорн, опередив Йохансена, который собирался ответить.

Анжела продемонстрировала фотоаппарат. Взгляд старшего комиссара буквально пригвоздил ее к стене. На протяжении двух-трех секунд у нее было ощущение, что ее просвечивают насквозь, словно рентгеном.

– Хм. Стало быть, ты работаешь рука об руку с подозреваемой, которую велел освободить. Понятно.

– Под мою ответственность.

– У тебя нет никакой ответственности. Официально ты по-прежнему в отставке.

Про себя Анжела возмутилась бесцеремонностью новоприбывшего. На лбу Бьорна вздулась синяя жилка.

– Отведите подозреваемую в ее номер. Я уже распорядился, чтобы этой ночью у каждого номера стоял охранник. Ни одного убийства здесь больше не совершится.

– Тренеры команд предлагают, чтобы всех отвезли в Сторуман… – нерешительно сказал Йохансен.

– С чего вдруг? Этим господам захотелось экскурсий?

– Нет, именно там будут проходить соревнования…

– Понимаю, понимаю… Да, конечно, там будет легче обеспечить их безопасность.

– Вот и я говорю: не такая уж глупая идея, – облегченно кивнув, сказал Йохансен.

– Мы над этим подумаем. Я приму решение, когда еще раз всех допрошу. На данный момент никому не разрешается покинуть Норвегию. Я хочу, чтобы все свидетели были под рукой. Хотя, может быть, Бьорн, ты уже вытряс из них что-нибудь стоящее?

Анжела вздрогнула, увидев, что Бьорн полез в карман. Он вынул оттуда три приглашения Золотой бабочки и протянул старшему комиссару:

– Ну уж не знаю, стоящее или нет…

Крагсет с жадностью схватил добычу. Вертя буклеты маленькими пальчиками, он бормотал:

– Золотая бабочка… Так-так… Бабочка. Золотая. Приглашения. Это приглашения… Эти девушки отправились на свидание… Так, теперь понятно…

– А это что? Снимки с видеокадров? – спросил Бьорн, указывая на фотографии, лежавшие на столе. Он надеялся, что Крагсет позволит ему на них взглянуть.

– Да.

– Есть что-нибудь интересное?

– Поучительное.

Бьорн указал на заметки и разноцветные стрелки на плане отеля и спросил:

– Стало быть, Йохансен восстановил для тебя хронологию событий?

– Да, это оказалось не так уж трудно… учитывая отметки на магнитных картах, фотографии и свидетельские показания… Так. Значит, вот что я об этом думаю, Бьорн. Жертва первой вышла из своего номера, но мы не знаем, в какое время она вошла в сауну. Где она была? С кем? Почему? Загадка… Если только…

Он подтолкнул снимки по направлению к Бьорну и продолжал:

– Как я уже говорил, мы не знаем, в котором часу жертва вошла в сауну. Мы спутали ее с юной француженкой, Жозеттой. Вполне понятная ошибка, ведь все костюмы похожи… Но итальянка на двенадцать сантиметров выше – я велел измерить длину огнетушителя, укрепленного на стене, вот, видите?.. Адриана заслонила бы его целиком… На фотографии Жозетта. Судя по всему, она зашла в сауну и сразу вышла – вероятно, испугалась. Вы также обманулись по поводу ее пребывания в ресторане. На пленке не видно лица… Что же касается вашей протеже, фотографа, которая на тот момент уже была в сауне, я не знаю, говорила ли она вам, что она там делала вдвоем со своей крестницей… либо в компании шофера, Имира. Тот факт, что она провела с ним ночь у себя в номере, не исключает того, что они вместе вышли из ее номера в два часа тридцать пять минут. Серьезный прокол с установлением времени смерти… Но как бы то ни было…

Наслаждаясь произведенным эффектом, Крагсет переводил глаза с лица одного изумленного коллеги на лицо другого.

– Если вы внимательно вглядитесь в этот снимок, то увидите на нем жертву…

Это был снимок с кадра, на котором значилось время: 2.40. Дело происходило в маленьком салоне, где в витрине стоял кубок. Видя, что попытки Бьорна что-либо разглядеть тщетны, Крагсет протянул ему большую лупу.

– Витрина… – подсказал он.

Наконец Бьорн смог разглядеть что-то еще помимо золотых отблесков на стекле. Да, перед его глазами был смутный силуэт мажоретки.

– Значит, вот где это произошло, – пробормотал Бьорн. – Вот где он назначил ей встречу…

– Ну да, старина Бьорн, теперь ты пришел к тому же выводу, что и я. Убийство произошло в салоне, перед витриной с кубком. После этого убийца перенес тело жертвы в сауну, чтобы еще несколькими ударами размозжить ей голову… Так, с этим разобрались. Насчет прошлой ночи пока не могу ничего сказать – я еще не видел пленку.

Крагсет замолчал. Его мясистые губы слегка причмокивали, будто он смаковал хорошее вино. Йохансен был в восторге, ему хотелось аплодировать. Бьорн по-прежнему разглядывал фотографию, исподлобья поглядывая на этого мини-тролля, старшего комиссара, который погрузился в изучение посланий от Золотой бабочки. Лицо Крагсета было неподвижным, лишь глаза бегали за стеклами очков. Наконец он сложил бумаги и сунул их в папку.

– Это никакие не бабочки. Это руны! – объявил старший комиссар.

По застывшему лицу Бьорна Анжела поняла, что маленький человечек раскрыл некий ключевой момент в расследовании.

– Теоретически, – продолжал тот, – древний нордический алфавит включал в себя двадцать четыре руны. Вот эти две действительно похожи на бабочек. Если память мне не изменяет, одна из них символизирует человека, а другая – день, дневной свет… [14]14
  Имеются в виду руны Манназ и Дагаз.


[Закрыть]

Бьорн кивнул с невольным уважением.

– Ну что ж, я вижу, расследование в надежных руках, – сказал он. – Стало быть, я могу… возвращаться домой.

Крагсет обогнул стол и прислонился к нему спиной.

– Можешь, – сказал он.

Бьорн решил не затягивать прощание. Он слегка прищелкнул языком и вышел, не глядя на Анжелу.

– Пьяница, – сквозь зубы произнес Крагсет.

И указал подбородком на француженку своему коллеге. Йохансен хотел было схватить ее за руку, но удержался и лишь вежливо попросил следовать за ним. Перед тем как выйти, Анжела обернулась к гному у стола и слегка приподняла фотоаппарат:

– Фото?..

Захваченный врасплох, Крагсет выпрямился и на шаг отступил от стола – теперь он лишь опирался рукой на столешницу. Анжела присела на корточки. Она сделала три недодержанных снимка. В этом безликом кабинете, стены которого были увешаны планами и схемами, маленькая коренастая фигурка инспектора совершенно затерялась – лишь сверкали серебряные очки на носу. Это будет самое яркое пятно на фотографии…

– Спасибо, комиссар.

Когда Анжела и Йохансен выходили, Крагсет по-прежнему стоял у стола, замерев в той же позе и слегка порозовев от смущения.

Они нагнали Бьорна уже в холле.

– Ну что, Йохансен, теперь вся ответственность ложится на тебя, – сказал тот. – Ничего, ты справишься.

Йохансен остановился и нажал кнопку рации, нерешительно глядя на Бьорна:

– Шеф, а ты это знал?.. Про руны…

Рация затрещала, и на инспектора обрушился град вопросов со всех концов отеля.

– Давай распоряжайся. – Бьорн хмыкнул. – Не беспокойся обо мне.

Йохансен в нерешительности отпустил кнопку. Плечи Бьорна поникли. После этих двух ужасных дней Йохансен не мог не восхищаться профессиональными навыками комиссара. Алкоголь их не притупил. Йохансен чувствовал, что отстранение Бьорна от работы скажется на расследовании не лучшим образом. Крагсет, несмотря на весь свой опыт и успешную деятельность, мог утонуть в водовороте этих многочисленных убийств. Однако разум инспектора, а также его неуклонная привычка следовать правилам и соблюдать субординацию требовали от него держаться от Бьорна на расстоянии. Итак, он снова нажал на кнопку рации и принялся отдавать распоряжения.

Бьорн положил одну руку ему на плечо, а другой взял за руку Анжелу:

– Я о ней позабочусь.