Текст книги "Повседневная жизнь армии Александра Македонского"

Автор книги: Поль Фор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)

Человек, слишком человек

Тем не менее начиная с октября 330 года, когда при возмутительных обстоятельствах казнили Филоту и многие старые командиры бросили службу, поведение царя становилось все более невыносимым для греческих и македонских воинов, особенно пехотинцев, на которых обрушивались все тяготы войны, длительные переходы, штурмы крепостей, форсирование рек, строительство мостов, осадной техники и кораблей, голод и эпидемии. Ни один из этих свободных людей, падавших ниц на родине лишь перед богами, не мог в одночасье поверить в необходимость оказывать подобные почести «этому мальчишке, этому юноше, этому мужу», как говорил афинский оратор Демосфен ^[34] . Они видели в царе не столько сына небес или избранника судьбы, сколько удачливого человека, сподобившегося иметь подле себя друзей, выручавших его после роковых шагов, на которые его подвигало безрассудство – на Гранике, при Газе или Массаке. Разумеется, это было не слишком приятное зрелище – видеть этого полубога или бога лежащим со стрелой в боку подле щита, в тени фигового дерева в Массаке, которую он пытался в одиночку взять! И какая глупость, недостойная всеведущего правителя, позволить в ноябре 329 года в 150 километрах к западу от Самарканда вырезать из засады целую колонну своих лучших войск, в то время как сам он упорно гонялся по пустыне за скифами! Что уж говорить о политике и особенно логике этого бога, который в тот же год уничтожил греков, потомков Бранхидов из Милета, живших в Согдиане на протяжении ста пятидесяти лет, под предлогом того, что их предки некогда сотрудничали с персами? Поступки исключительной дикости, а не деяния, достойные героя, и еще менее милосердного бога. «Фаланга получает приказ окружить городские стены и по сигналу разграбить город, убежище изменников, а их самих перебить до единого. И вот повсюду избиваются безоружные, и не могут смягчить жестокость врагов ни мольбы, ни священные покрывала взывающих к ним на общем с ними языке. Наконец, чтобы от города не осталось следа, стены его разрушаются до самого основания».

Квинт Курций Руф, который оставил нам эти фразы порицания (VII, 5, 32–33), также лучше других сумел передать осуждение царя войском, вложив в уста Клита Черного, молочного брата Александра, обличительную речь, погубившую его в Самарканде осенью 328 года. Назначенный против своего желания сатрапом Бактрианы, он воскликнул: «Меня посылают к диким, от природы не обузданным зверям. Но я не говорю лично о себе. Ты презираешь воинов Филиппа, забывая, что если бы этот старик Атаррий не остановил молодых, бежавших из сражения, то мы до сих пор сидели бы под Галикарнасом…Когда Клита выводили, он, перейдя от прежней дерзости к гневу, закричал, что своей грудью прикрывал спину царя, а теперь, когда прошло много времени, само воспоминание об этой заслуге ненавистно царю. Кроме того, он стал укорять Александра убийством Аттала, а напоследок, насмехаясь над оракулом Юпитера, которого Александр считал своим отцом, сказал, что слова его, Клита, правдивее ответа оракула» (VIII, 1, 35–42). Согласно Плутарху: «Клит не унимался, он требовал, чтобы Александр при всех высказал то, что думает, или же чтобы он больше не приглашал к себе на пир людей свободных, привыкших говорить откровенно, а жил среди варваров и рабов, которые будут поклоняться его персидскому поясу и белому хитону» («Жизнь», 51, 5). Здесь (и в этом единогласно сходятся все свидетельства) стража притворилась, будто не расслышала убийственных повелений опьяневшего бога и пыталась спасти дерзкого воина от смерти. «Однако Александр начал обходиться со своими друзьями не столько по-царски, сколько как непримиримый враг. Он рассердился, что его решились упрекнуть в том, что он забыл добродетели Филиппа, своего истинного отца, и оставил нравы своей родины. Таково было преступление Пармениона, старого полководца, самого близкого к царю из сановников, и Филоты, его сына, осужденного на пытки и смерть. Вся армия была охвачена гневом» ( Юстин, XII, 5). Недовольные были либо убиты, либо сурово наказаны, всё войско в момент вторжения в Индию отказалось падать ниц перед царем или вставать на колени и сохраняло старую форму приветствия по стойке «смирно» и «на караул», свободу слова, стоя лицом к лицу с правителем.

Но вот уже несколько пажей, среди которых Гермолай, добавляют к старым претензиям жалобы, которые тут же дополняются жалобами пехотинцев и вспомогательных войск, приносящих жертву фальшивому богу: «Вот награда македонянам: их кровь ты проливаешь как ненужную и грязную! Твои 30 тысяч мулов возят захваченное золото, тогда как воинам нечего увезти домой, кроме бесплатных шрамов» ( Квинт Курций, VIII, 7, 11–14). Напрасно царь во многих случаях предоставлял воинам право жениться на туземных женщинах, позволял тем ехать в обозных повозках и обещал вырастить их детей, чтобы сделать из них истинных наследников своих отцов. Напрасно устраивал он почтовые станции и колонии, где на самых тучных землях селил самых старых или испытанных солдат – они чувствовали себя покинутыми и преданными. Они знали, что в Азии царская почта – не что иное, как служба слежки и дополнительного контроля. В конце 330 года царь, прекрасно осведомленный о страданиях и жалобах своего войска и опасавшийся, что известия о его жестокостях, если когда-нибудь дойдут до Македонии, не добавят ему славы, объявил во всеуслышание, что некоторые из его друзей собираются доставить в Грецию известия о его победах. Он призвал воинов написать своим семьям, воспользовавшись все более редким случаем на все более далекой от родины войне. А потом тайно приказал доставить эти письма себе и так узнал, что думал о нем каждый. Затем он собрал в дисциплинарный отряд всех, кто показался ему наиболее недовольным. «Его план, – пишет Юстин (XII, 5), – заключался в том, чтобы постепенно избавиться от них или создать из них колонии на краю мира».

Отступление из Индии

Однако, явившись в самое сердце Индии, на берег Биаса близ Лахора (Восточный Пакистан), воины, которых царь хотел довести до Ганга, устроили «забастовку». Буквально: они сели на речную отмель ^[35] и в отрепье, под проливным дождем, отказывались идти дальше. Они показывали свое выщербленное оружие, свои тела, покрытые шрамами и воспаленными язвами, они плакали и стонали. Один из военачальников, Кен, решился сказать полководцу, у которого также добавилось рубцов, что тот не является ни богом, ни новым Гераклом и – единственный из олимпийцев – удостоился видеть места, где солнце вывозит свою повозку из Великого океана! Подобно Ахиллу, взбешенный царь на три дня удалился к себе в палатку. Постепенно к нему возвращается разум. Получается, он не понял дельфийского урока: «Не прикидывайся богом; будь человеком; оставайся на месте». Выходит также, что если верность его воинов на протяжении четырех лет покоилась на чувствах, неподчинение в последние пять лет основывалось на разуме, простом разуме. И сопровождавшие его восемьдесят тысяч человеческих существ поспешно возвели двенадцать алтарей – своим богам, а не своему царю – и основали городок Никея («Победоносная») в память об их победе, не назвав город в честь Александра.

Нет смысла возвращаться здесь к мятежу в Сузах, вспыхнувшему двумя годами позже: мы уже дважды его упоминали. Лучше попытаемся объяснить его причины теми событиями, которые случились в армии на пути между Индией и Персией. Едва воины Александра достигли слияния рек Джелам и Чинаб, в 250 километрах к югу от Никеи, «македоняне, полагавшие, что они уже преодолели все опасности, вдруг узнали, что им предстоит новая война с самыми свирепыми племенами Индии (кшудраками и малавами к востоку от современного Мултана в Пакистане), испуганные этой неожиданной опасностью, снова стали донимать царя мятежными речами…» ( Квинт Курций, IX, 4, 16). Царь успокоил их, выдав им на расправу тысячи плохо вооруженных землепашцев. Но брахманы повсюду будоражили население, чьих священных коров съели греки. Неожиданные бои обескровили войско. Туземцы использовали мечи и стрелы, отравленные змеиным ядом. Две Александрии, заложенные в Оппиене и Синде (около Уча и Брахмабада?), выглядели скорее городами-убежищами и больницами для покрытых паршой людей, страдавших от лихорадки, чем настоящими колониями. Около Белы, к югу от Белуджистана, царь решил заставить свои наиболее легковооруженные войска преодолеть 11 сотен километров гористого района, отделявшего их от узкого Ормузского пролива, где они должны были встретить флот Неарха. Конец лета, русла рек по большей части пересохли. Здесь лучше процитировать рассказы античных свидетелей: «Отсюда он проник к приморским индам. Они владеют обширной и пустынной страной и даже с соседями не состоят ни в каких торговых сношениях. Обладая от природы суровыми нравами, они совсем одичали в уединенности: ногти у них никогда не обрезаются и отрастают, волосы не стрижены и косматы. Хижины они строят из раковин и других вещей, выброшенных морем. Одеваются в шкуры зверей, питаются вяленой рыбой и мясом животных, выбрасываемых морем. Израсходовав свои запасы, македоняне начали терпеть нужду, а потом и голод и стали питаться корнями пальм, так как произрастают здесь только эти деревья. А когда и этой пищи стало не хватать, они закалывали вьючных животных, не жалели и лошадей, и когда не стало скота, чтобы возить поклажу, они предавали огню взятую у врага добычу, ради которой и дошли до крайних восточных стран. За голодом последовали болезни: непривычный вкус нездоровой пищи, трудности пути и подавленное состояние духа содействовали их распространению, и нельзя было без урона в людях ни оставаться на месте, ни продвигаться вперед: в лагере их угнетал голод, в пути еще больше болезни. Однако на дороге оставалось не так много трупов, как полуживых людей. Идти за всеми не могли даже легкобольные, так как движение отряда все ускорялось: людям казалось, что чем скорее они будут продвигаться вперед, тем ближе будут к своему спасению. Поэтому отстающие просили о помощи знакомых и незнакомых. Но не было вьючного скота, чтобы их везти, а воины сами едва тащили свое оружие, и у них перед глазами стояли ужасы грозящих бедствий. Поэтому они даже не оглядывались на частые оклики своих людей: сострадание заглушалось чувством страха. Брошенные же призывали в свидетели богов и общие для них святыни и просили царя о помощи, но напрасно: уши всех оставались глухи. Тогда, ожесточаясь от отчаяния, они призывали на других судьбу, подобную своей, желали и им таких же жестоких товарищей и друзей. Царь, мучимый горем и стыдом, поскольку именно он был причиной стольких страданий, отправил людей к сатрапу парфян Фратаферну, чтобы тот доставил ему на верблюдах сухого провианта; и других начальников ближайших провинций он оповестил о своем бедствии» ( Квинт Курций, IX, 10, 8–17).

Диодор (XVII, 105, 1–8), используя тот же источник, пишет более сухо: «Преодолев теснины (от Патталы к Беле), он вошел в область оритов и быстро всю ее подчинил себе… После этого Александр отправился берегом моря в Гедрозию (Макран)… Александр с трудом прошел через эту область, так как еды здесь не хватало, и вступил в пустыню, где вообще не было ничего, чем поддерживается жизнь. Многие погибли от голода; войско пало духом; Александр был во власти печали и заботы: страшное зрелище представляла собой смерть этих людей, которые превзошли всех своей воинской доблестью и теперь бесславно погибали в пустыне от голода и жажды. Он послал скороходов в Парфию, Дрангиану, Арию и прочие соседние с пустыней области с приказом быстро привести к границам Кармании караван быстроногих верблюдов и других вьючных животных, приученных ходить под вьюками, с грузом хлеба и других припасов». Рассказ Арриана (VI, 22–27), ссылающегося на прямого свидетеля, Аристобула, куда более обстоятелен: поведав вначале, как финикийские купцы следовали за армией, нагрузив своих животных драгоценными ароматическими веществами, описав песок, ветер, жару, жажду, голод, страдания и смерти в пустыне, «поглощающей как океан», ночные переходы («кто ложился – умирал»), потерю обоза и упряжи, он так описывает катастрофу (VI, 25, 4–6): «На войско обрушилась новая беда, от которой не меньше пострадали и люди, и лошади, и мулы. В земле гедросов дождь нагоняют муссоны, также как и в земле индов, но проливается он не над долинами, а над горами… Воины однажды расположились на ночлег у мелководного горного ручья: вода и заставила их здесь остановиться. Около второй ночной стражи ручей переполнился водой от ливней, – а солдаты и не подозревали, что ливни идут, – и настолько вышел из берегов, что погибло много женщин и детей, сопровождавших войско, пропало всё царское снаряжение, и потонули еще уцелевшие мулы. Сами воины едва спаслись со своим вооружением да и его сохранили не целиком. Много людей погибало и от того, что измученные зноем и жаждой, они, встретив много воды, пили без меры. Александр поэтому обычно и ставил лагерь не у самой воды, а стадиях в двадцати от нее (около 3 километров)».

«Сам Александр, – пишет Плутарх («Жизнь», 66, 4–7), – двинувшись сушею через страну оритов, оказался в чрезвычайно тяжелом положении и потерял множество людей, так что ему не удалось привести из Индии даже четверти своего войска, а в начале похода у него было сто двадцать тысяч пехотинцев и пятнадцать тысяч всадников. Тяжелые болезни, скверная пища, нестерпимый зной и в особенности голод погубили многих в этой бесплодной стране, населенной нищими людьми, всё имущество которых состояло из жалких овец, да и те были в ничтожном числе. Овцы питались морской рыбой, и потому мясо их было зловонным и неприятным на вкус. Лишь по прошествии шестидесяти дней Александру удалось выбраться из этой страны». Из Белы на Пурали до Бампура в Макране 650 километров: в подобных условиях проходить по 11 километров в день – это действительно быстрый темп. Выйдя в начале августа, остатки Великой армии прибыли к Ормузскому проливу в ноябре 325 года, чтобы соединиться с флотом Неарха, а также конницей и фалангой Кратера, почти столь же изнуренными переходом через другую пустыню на севере, о котором рассказчик не упоминает.

Бунты

Нам понятны меры, принятые на протяжении года царем и «друзьями», для реабилитации себя в глазах уцелевших в сражениях воинов и воссоздания армии: основание новой Александрии около Хану (в современном Ларестане) с многонедельным отдыхом, праздниками, развлечениями, семидневными вакханалиями и пышными процессиями через Карманию, вином, льющимся рекой, деньгами для задолжавших солдат, женщинами для вдовцов и холостяков, массовыми увольнениями из армии с щедрыми пособиями, определением детей, рожденных от смешанных браков с азиатками, в царскую гвардию. Известно, к чему привели две последние меры, принятые в Сузах в августе 324 года. «Уволив от службы престарелых воинов, войско пополнили молодыми. Но прочие, досадуя на увольнение старых солдат, требовали отставки также и себе. Они настаивали, чтобы учитывался не возраст, а время службы, считая справедливым, чтобы одновременно увольнять всех поступивших на службу вместе. И, переходя от просьб к оскорблениям, они говорили, чтобы он один со своим отцом Амоном начинал войны, так как гнушается своих солдат» ( Юстин, XII, 11). И когда в Вавилоне 9 июня 323 года македоняне в одних простых туниках прошли перед ложем впавшего в кому царя, это не было свидетельством нерушимой любви: ведь все самые верные, начиная от его друзей ^[36] и до гетайров, бросили, именно бросили на целых семь дней тело своего полководца без погребения. Они думали лишь о том, как разделить его наследство, вернуться по своим странам и затеять друг с другом вражду!

Основания для осуждения

И здесь перед нами встают два поразительных вопроса: как случилось, что за несколько месяцев осени 325 года Александр потерял, разбазарил, утратил столь великий капитал своей популярности и симпатии? И как вышло, что через несколько месяцев после его смерти любовь и популярность восстановились, и не с процентами, а с лихвой, сверх всех кредитов, всех долгов?

Едва ли могут быть сомнения в том, что катастрофическое отступление из Индии в 325 году, сравнимое по потерям с отступлением наполеоновской армии из России в 1812 году (около 4/5 состава), лишь усилило жалобы и критику греков в отношении выскочки, верившего, что он способен на всё: заставлять людей приветствовать себя как бога и даже поклоняться себе, без суда отправлять на казнь, требовать от свободных людей жертвовать жизнью, силами и достоинством. Однако всё свидетельствует о том, что поход в Гедрозию и Карманию готовился тщательно и с заботой о личном составе: сатрапы этих регионов и более отдаленных районов, например Парфении, отстоящей на 2 тысячи километров, получили приказ подготовить провизию и оружие до, а не после перехода через пустыню. Еще задолго до того, как войско покинуло устье Инда, царская интендантская служба приказала расставить вехи у колодцев, недавно выкопанных вдоль дороги, по которой должна была следовать армия. Полные провианта и пресной воды повозки должны были служить как колонне на марше, так и морякам в Оманском заливе. Александр повел с собой лишь самые легковооруженные части, между тем как тяжеловооруженные и отягощенные обозом отряды отправились более удобным путем и т. д. Античные историки искали множество оснований, повлиявших на решение Александра: простое любопытство; желание свершить то, в чем потерпели поражение до него все завоеватели (Семирамида и Кир потеряли здесь свои армии); установить новый путь для перевозки пряностей и драгоценных камней из Индии (к большой прибыли всех восточных торговцев); дойти побыстрее и устрашить непокорных сатрапов; усталость, боязнь новых бунтов. Выделим лишь стратегические основания. Основной задачей этого войска, в котором находилось приблизительно 30 тысяч закаленных жителей гор, являлось оказание поддержки флоту Неарха, продвигавшемуся вдоль скалистого и практически негостеприимного берега; второй задачей – пресечение всякого проявления независимости местных племен. Только в этом случае, как и в России в 1812 году, службы разведки, снабжения и дорожного дела не смогли справиться с безжалостной природой. Генерал Лето оказался столь же жестоким, как и генерал Зима. Или, возможно, выражаясь на манер греков, завоеватель не смог безнаказанно стать богом.

Царь из легенды

Чтобы объяснить, как все-таки вышло, что в Греции и на всем Ближнем и Среднем Востоке Александра после смерти считали сверхчеловеческим существом и почитали его скорее божеством, чем героем, – словом, понять, почему так быстро возникла легенда об Александре, можно с большой долей вероятности утверждая, что в общих чертах она была намечена при жизни еще самим царем. Он сам выдвинул большую часть верных себе людей среди знатных македонян и своих должников азиатов. Его солдаты вернулись к себе домой с богатством и почестями, прославляя его славные деяния, как старые служаки славили гений Наполеона, этого «Стриженого коротышки» ^[37] . Диадохи, его наследники, и особенно Птолемей, узаконили свои претензии на высшую власть, сохранив останки царя и поддерживая его культ. И, наконец, греки всегда будут сожалеть о том времени, когда они являлись хозяевами Передней Азии и когда молодой человек, прекрасный, как ангел, и неистовый, как само божество войны, открыл для них фантастические сокровища Персии и Индии. Все они упустили возможность любить и обожать героя, но когда он умер, им оставалось лишь искупать свою вину, прославляя его, вознося хвалу, которая на деле относилась к ним же самим. Поскольку все, от последнего среди пехотинцев и до Клитарха, записывавшего их воспоминания, все они в эпопее об ушедшем выпячивали именно свою щедрость, свою отвагу, свои страдания или мечты. В конце концов, «Роман об Александре», авторство которого фантазия приписывает Каллисфену из Олинфа, двоюродному брату Аристотеля, сначала курителю фимиама, а затем врагу Александра, гораздо точнее и глубже отразил дух войска и его отношения с царем, чем все изощренные рассказы биографов.

«Роман об Александре»

Этот роман, греческий текст которого возник в египетской Александрии примерно в III веке нашей эры, распространился в дюжине редакций по Востоку и Западу. Здесь перепутаны все даты, кампании и события подлинной истории. Считается, что Рим, Италия и Карфаген уже завоеваны к тому времени, когда несравненное войско начинает свой поход на Египет. Под предводительством царя, которому оракул Сераписа обещал власть над всем обитаемым миром, оно стремительно движется от победы к победе, в то время как в мечтах Александр видит, что бог Амон переносит его ко двору Дария. Он становится великодушным рыцарем, мстящим за смерть своего противника, и галантным кавалером, женясь на царевне Роксане. Только в двух редакциях романа, где действие получает более широкое развитие, Александр отправляется в Иерусалим, где его помазывает первосвященник, после чего он оставляет веру в языческих богов и признает своего покровителя Саваофа единственным Богом Вселенной, а царя Нектанеба (египетского фараона) – своим отцом. Только здесь царь проявляет себя веротерпимым, справедливым и набожным. Зато все версии без исключения показывают войско, готовое столкнуться с Aoiketon, Необитаемым, рассказывают, как оно встречает невероятных животных, как проводники сбиваются с пути. Еще описываются страхи воинов, которых царь уговорил следовать за собой в погоне за неведомым, «иным миром», страной Мрака с ее источником живой воды, который находит повар Андрей. Далее следует изгнание из Страны блаженных повара, а дочь или сестру Александра постигает наказание. После войны с Пором царь встречается с брахманами, внимает оракулу лунных и солнечных деревьев, проникает во дворец Семирамиды, спускается в ад, его навещают амазонки и их царица Кандаса (грезы о фантастических страстях, уже современниками Александра помещенных на берега Каспийского моря). Вернувшись в Вавилон, царь дает последние указания и умирает, предательски отравленный.

В этом романе есть всё: реальные факты, чудеса Востока, сны, рассказ об упущенном посвящении, вариации на темы приключений Эдипа, Моисея и Гильгамеша. Лично я предпочитаю видеть в нем отражение надежд и преклонения перед Александром, превратившихся затем в страх, сожаления и разочарования, родившиеся в сердцах воинов – участников в общем и целом злосчастного похода. Особенно показательны два эпизода: эпизод в стране Мрака с поисками живой воды, к тому же повторенный в третьей книге, где царь спускается в ад, а также эпизод любви Александра и царицы амазонок. Воинам особенно запомнилось то, как в своем желании дойти до края мира царь заставил их пройти через ад жажды и голода, а женившись на всех прелестных дочерях Азии, он позабыл о собственной стране. Они одни оставались верными, терпеливыми и сдержанными. Что до Александра… Точно так же солдаты Наполеона охотно вспоминали о плачевном отступлении из России и коварстве Марии Луизы. Я бы сказал, что «Роман об Александре», вдохновленный не его придворными, но старыми солдатами, больше рассказывает о войске, чем о его вожде: поведение самого царя расценивается в нем как пораженческое или, если угодно, как предательство прекрасного идеала; деяния же воинов и сопровождавших его людей выглядят некой грандиозной жертвой во славу единственного человека – человека мало любимого или, во всяком случае, непонятого тогда, когда в своем чрезмерном честолюбии он счел себя сделанным из иного теста, чем прочие. Он жил в сверхъестественном мире, между тем как они – в самой жестокой реальности.