Текст книги "Пропущенный мяч"

Автор книги: Пол Бенджамин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

– Я верю, что Виктор Контини приложил руку ко вчерашнему происшествию. В письме, которое он послал Чепмэну, содержится прозрачный намек на ту аварию. Если я раскрою, что же произошло тогда на самом деле, это прольет свет на настоящее. Я говорю не о простом совпадении, а о явной связи. И не верю, что вы такой идиот, что ничего этого не видите.

Гримз раздраженно хлопнул себя по бокам. Разговор шел уже не просто о Чепмэне, а об основных принципах, и он хотел непременно убедить меня в своей правоте.

– Послушайте, – сказал он, – я не говорю, что Контини никак не связан с катастрофой. Я сегодня же займусь им. Но вы лучше меня знаете, что практически невозможно получить доказательства виновности этого типа. За двадцать пять лет ему не смогли пришить ничего серьезнее превышения скорости. – Гримз поднял руки, призывая меня молчать и не перебивать его. Он не хотел, чтобы я мешал ему разворачивать свою аргументацию. – Хорошо. Допустим, вы откроете, что Контини подстроил несчастный случай с Чепмэном пять лет назад. Что это нам дает? Одни догадки, предположения. Вам кажется, что вы продвигаетесь вперед, а на деле пятитесь задом. Прежде чем доставать свой телескоп, посмотрите, что творится у вас под носом. Не надо быть гением, чтобы раскрыть преступление, надо просто много работать.

– Разница между нами в том, – сказал я, – что я хочу выяснить, почему Чепмэн был убит, а вас интересует – каким образом. Мне нужна истина, а вы ищете виновного, козла отпущения.

– Мне платят за это, – отрезал Гримз. – В этом заключается обязанность полицейского.

– Значит, у нас разные обязанности.

– Точно. И вы не получаете жалованья.

– А за что вам платят в настоящее время, лейтенант?

– Я думал, вы не станете задавать таких вопросов. – Гримз сделал паузу, вернулся на место и сел. Он улыбнулся. – Для этого я и пришел к вам. Я хотел поговорить о предстоящем аресте.

– Насколько я понимаю, вы имеете в виду Джудит Чепмэн?

– Да. Потому что именно она совершила убийство. Эта женщина виновна.

Мне не нравилось такое решение. Оно было слишком легким и бессмысленным. Вчера в девять часов утра я разговаривал с Джудит по телефону. После нашей шутливой перепалки она вдруг стала очень серьезной и сказала, что беспокоится о своем муже. Тревога в ее голосе была неподдельной, искренней. Так не может говорить человек, замышляющий злодейство.

– Не знаю, какими фактами вы располагаете, – сказал я, – но уверяю вас, что она этого не делала.

– Чепуха, – отмахнулся Гримз, – вам нужны факты? Пожалуйста! Первое – она признает, что завтракала вместе с мужем. Второе – отпечатки ее пальцев были найдены на обеих – обеих! – чашках. Третье – мы нашли пузырек с ядом в кухонном шкафу, он был куплен в понедельник в аптеке самой миссис Чепмэн. Четвертое – у нее была любовная связь с профессором из Колумбийского университета Уильямом Бриллем. Она требовала у Чепмэна развода, а тот отказывал ей в этом. Мне продолжать?

– Где находится миссис Чепмэн в настоящий момент? – спросил я.

– У себя.

– Брайан Контини в курсе дела?

– Но он не будет вести ее защиту. Он не может выступать как адвокат в уголовном деле, и им понадобится очень сильный защитник. Говорят, он собирается нанять Бэрльсона, а он настоящий зубр в уголовных делах.

Я предпринял последнюю попытку:

– А вам не кажется странным, что адвокатом Чепмэна является сын человека, который организовал ему автомобильную катастрофу?

Гримзу надоело препирательство, он начал злиться.

– Так не пойдет, Клейн. Вы не можете возлагать на человека ответственность за того, кто подписал его свидетельство о рождении. Брайан Контини нормальный парень, просто он, к несчастью, не мог выбирать себе отца. Конечно, такие хитрецы, как мы с вами, не рождаются, не предъявив сначала список требований к родителям. Но большинство людей вынуждены довольствоваться тем, что есть. – Он сделал нетерпеливый жест: – Оставьте это. Дело ясно как день, и оно закончено.

– Это-то меня и беспокоит. Все слишком легко и просто. Расследование закончилось, не начавшись. Слишком много улик. Это больше похоже на инсценировку, чем на обычное преступление. Джудит Чепмэн могла оставить за собой все перечисленные вами улики, только находясь в состоянии глубокого транса.

– Кто знает? Может, она хотела, чтобы ее поймали. Такое часто бывает.

– Слишком просто, – повторил я.

– Иногда жизнь бывает проста, – произнес Гримз, вставая. – Это потому, что большинство преступлений очень сложны, и, соответственно, когда появляется более простой случай, это вызывает подозрения. – Он направился к двери. – Теперь мне пора уходить, Клейн. Я думал вам будет приятно, если я приду и расскажу обо всем, что произошло за время вашего отсутствия.

– Я благодарен вам, лейтенант. Если бы вы не сыграли сегодня роль будильника, я бы, наверное, проспал до вечера.

Гримз улыбнулся, шагнул через порог и просунул голову в приоткрытую дверь.

– Эй, Клейн, – крикнул он, – спасибо за кофе! Это было совсем неплохо. Если однажды вам надоест хлеб частного детектива, вы всегда можете открыть экспресс-бар в нашем районе.

Не дожидаясь ответа, голова исчезла. Хлопнула дверь, и я остался в гордом одиночестве.

Я сидел, созерцая торговую марку на дне чашки. Гримз не сообщил мне ничего из того, что меня интересовало. Я закурил сигарету и стал убивать время, пуская колечки. Но и они не принесли мне желаемого ответа. Я встал и начал мерить комнату шагами. На счете девяносто девять я плюхнулся на диван. Голова была пуста. В последнее время у нее появилась привычка подводить меня в самые неподходящие моменты.

Дело принимало дурной оборот. Два дня я боролся, чтобы собрать головоломку из фактов, действующих лиц и человеческих отношений. И вот заявляется Гримз, и все летит к чертовой матери. Я спрашивал себя, есть ли у меня еще время, чтобы собрать вновь распавшиеся частички головоломки. Почти машинально мысли вернулись к Чепмэну. Я пытался смотреть на мир его глазами. В какой-то момент мне пришло в голову, что Чепмэн был пленником своего таланта. Я попробовал представить себе, каково это – быть удачливым до такой степени, чтобы в конце концов испытывать отвращение к предмету своего таланта и успеха. Чепмэн познал успех во всем, и, однако, не он сам его достиг. Талант, как чудовище, живущее внутри, использовал его личность для достижения собственных целей. Он, должно быть, чувствовал себя отрезанным от жизни. Он был не самим Чепмэном, а своим заместителем, отрекшимся от всякой ответственности за свои поступки. Приказывал монстр. Жил монстр. Веселился монстр. Монстр дал ему все и все отнял. Потом внезапно монстр был убит. Ощутил ли Джордж себя свободным? Или же погрузился в другую, еще более ужасную пустоту? Если все его существование до этого определялось монстром, где он мог искать самого себя, свое «я»? Такой человек, как Чепмэн, мог чувствовать себя нереальным, призрачным, как если бы самая главная часть его души еще не родилась. Он мог чувствовать себя потерянным, разрываясь между одним «эго», которое у него украли, и другим, которого ему никогда не обрести.

Жестокая борьба с Лайтом вокруг контракта была для него способом отомстить монстру за испорченную жизнь, вернее, за навязанный ему образ жизни. Это был долг крови.

Я не отступлю. Что бы там ни думал Гримз, дело не закрыто, и я намеревался довести его до конца. Единственное, что мне нужно – клиент. Я решил предложить свои услуги Джудит Чепмэн.

По телефону ответил пожилой женский голос.

– Джудит сегодня не принимает, – сказала женщина. – Сейчас вы не сможете с ней поговорить.

Я догадался, что это мать Джуди. Только родители называют своих детей полным именем.

– Пожалуйста, передайте ей, что звонит Макс Клейн. Не хочу показаться назойливым, но речь идет о чрезвычайно важном деле, и она наверняка согласится со мной поговорить.

Мать сказала, что спросит у дочери. Через полминуты раздался голос Джуди:

– О боже мой, Макс! Я так рада, что вы позвонили. Это чудовищно. Вы не представляете, что произошло.

Голос ее утратил былую уверенность. За одни сутки она пережила смерть мужа и обвинение в убийстве. Ей было страшно.

– Знаю, – сказал я. – Дело плохо. Но нужно бороться. Я хочу помочь вам, Джуди.

Она глубоко вздохнула, как будто ей предстояло сделать особое усилие, чтобы продолжать разговор.

– Когда вы можете прийти? Я хочу, чтобы вы были со мной.

– Мне еще нужно кое-что сделать. Но я приду к вам около двенадцати.

– Не опаздывайте.

– Я сделаю все возможное.

– Я буду ждать.

– Я тоже.

Мы повесили трубки, оставив все недосказанное в воздухе. Я пообещал ей помощь, но не предложил ничего конкретного. Сколько времени она сможет выдерживать давление? Я не знал, удастся ли мне оправдать ее. А если удастся, захочет ли она потом принимать мою поддержку.

Я готовился к встрече с Виктором Контини. Посмотрев в зеркало, я обнаружил, что моя физиономия выглядит не столь ужасно. На левой щеке – большая ссадина, но в основном все в порядке. Сильно болел затылок, да и ребра давали о себе знать при каждом движении. Но, как говорится, до свадьбы заживет. Заключение медицинского осмотра было положительным.

Когда я завязывал галстук, зазвонил телефон. Машинально я двинулся к аппарату, чтобы взять трубку, но в последний момент остановился и решил не подходить. На четвертом звонке я пошел в ванную, на шестом – пересмотрел свое решение. На девятом – вернулся обратно. Абонент, видимо, решил во что бы то ни стало меня достать. Может, случилось что-то важное. Вера в священное могущество телефонного аппарата – неотъемлемый элемент современной жизни. Люди прерывают самые увлекательные дискуссии и ожесточенные споры, подчиняясь его призывам. Отказ ответить считается актом агрессии против самой структуры общества. На одиннадцатом звонке я снял трубку. Павлов мог бы быть доволен подтверждением теории безусловных рефлексов.

– Клейн? – Глухой, угрожающий голос – похоже, говорили через платок, так что узнать говорившего было невозможно.

– Собственной персоной, – ответил я. – Что я могу для вас сделать?

– Не для меня, Клейн. Для самого себя.

– Например?

– Например, исчезнуть.

– Я уже пробовал. Но магическое зелье оказалось недостаточно сильным. Мой нос все время проявлялся.

– Предупреждаю, что если вы не испаритесь по собственному желанию, вас испарят насильно. Вы пожалеете о своем упрямстве. Впрочем, покойники не испытывают сожаления, не так ли?

– Послушайте, если вы хотите уговорить меня подписаться на «Нью-Йоркер», оставьте эту затею. Я не собираюсь возобновлять подписку на этот журнал в следующем году.

– Вам надо уматывать подальше от всего, что касается Джорджа и Джудит Чепмэн.

– Все, кого я встречаю в последние дни, говорят только об этом. Все так заботятся о моем здоровье, что даже советуют мне поехать в отпуск. Но мне хорошо и здесь. В мае Нью-Йорк так прекрасен, почему бы вам не позвонить в ноябре? Возможно, осенью ваше предложение меня заинтересует.

– В ноябре будет слишком поздно, Клейн. Вы к тому времени умрете.

– И ромашки тоже умрут. Закончится очередной телесериал, птицы улетят на юг. Что дальше?

– Прощайте, Клейн. Вы глупец.

– А у вас зато насморк. Мне легче.

Так начался день. Я не собирался переживать из-за такой мелочи. Я слышал слишком много угроз, чтобы обращать внимание на еще одну. Я достиг предела беспокойства за эту неделю и отныне не мог оборачиваться назад. А впереди была стена. Проблема состояла в том, чтобы преодолеть ее, не видя поблизости ни одной двери.

13

За то время, пока мы не виделись, Чип потолстел и стал носить очки. Перемены во внешности замечаешь тогда, когда встречаешь через много лет старого приятеля. Время оказалось беспощадным к Чипу. Округлившаяся талия не феномен для мужчины, перевалившего далеко за третий десяток. Но в нем помимо этого появились признаки старости, изношенности. Я даже не сразу узнал его. Чип растерял всю свою шевелюру, виски посеребрила седина. Но не это сбило меня с толку – скорее его тяжеловесность и покорность судьбе. Он производил впечатление человека, который ничего больше не хочет от жизни, цепляясь за прошлое. Он был хорошим мужем и хорошим отцом, жил со своей прелестной женой и тремя детьми в богатом красивом доме. Он стал уважаемым гражданином, деля свое время между престижной работой и домашним очагом. Я засомневался, могу ли я опять называть его Чипом, как в старые добрые студенческие времена. Он подошел ближе, и мы обменялись улыбками, рукопожатиями и похлопываниями по плечу. Впрочем, было заметно, что под напускной веселостью скрывается беспокойство. Недавние события ставили его в неловкое положение, и он не знал, принимать ли меня как друга или как врага. Несколько минут мы болтали, вспоминали молодость.

Он спросил:

– Сколько же времени мы не виделись?

– Четыре года.

Чип не мог поверить, но я назвал ресторан, где мы вместе обедали в последний раз, и он в конце концов вспомнил.

– Это было двое детей и пятнадцать килограмм тому назад, – рассмеялся он.

Действительно это все было сто лет назад. Покинув приемную, он повел меня по длинному коридору. Пол был устлан толстым ковром, а стены украшали старинные гравюры XVII века в элегантных рамках. Обстановка сильно изменилась со времени моего последнего визита. Райан и Болдуин, основатели фирмы, собрались уйти на покой, и Чип стал полновластным хозяином. Офис был переоборудован в соответствии с духом времени, а интерьер служил рекламой, предупреждая клиентов, что они находятся в учреждении высшего класса и гонорары будут высокими. Посередине коридора Чип остановился и осторожно взял меня за локоть. Он хотел поговорить со мной, прежде чем мы предстанем перед Виктором Контини.

Я чувствовал себя боксером, которому арбитр напоминает правила игры перед началом первого раунда. Чип не знал, что его отец уже провел несколько раундов со мной, правда через подставных лиц. С лица Чипа исчезло выражение радушного хозяина. Радость встречи со старым институтским товарищем померкла. Лицо исказил страх, будто поблизости была спрятана готовая взорваться мина. Он заговорил почти шепотом:

– Послушай, Макс, я не знаю, что у тебя на уме, но будь осторожней, ладно? Я не хочу неприятностей.

– Я пришел не за этим. А неприятности начались еще до того, как я появился на сцене.

– Прошу тебя, не говори с ним слишком резко. У отца слабое сердце, и я хотел бы избежать всего, что может его взволновать.

– Не беспокойся. Я не из тех людей, которые могут взволновать твоего отца. Ты бы лучше обо мне беспокоился.

– Не забудь, что я сделал тебе большое одолжение, устроив вашу встречу.

– Я упомянул тебя в своем завещании, так что успокойся, Чип. Игру веду не я, а твой папа.

Чип с несчастным видом поджал губы, понимая, что не властен надо мной.

– Я знал, что это ошибка, – сказал он. – Я знал, что не следовало этого делать.

Перед тем как зайти в кабинет, я спросил его:

– Как обстоят дела с Джудит, Чип?

– Я нанял Бэрльсона для ее защиты. – Он посмотрел на часы. – Сейчас они, наверное, обсуждают свою тактику на процессе.

– Я тоже скоро буду у нее. Мы в одной упряжке, Чип. Постарайся не забывать об этом.

– Знаю, знаю, – заныл он. – Я бы предпочел не быть ни в чьей упряжке. Я не гожусь для таких вещей.

– Мужайся, мой мальчик, – сказал я, хлопнув его по плечу. – Тебе надо вырабатывать характер.

Чип скорчил гримасу и открыл дверь кабинета. Его отец сидел в удобном кожаном кресле и смотрел в окно. Виктор Контини был маленьким пухлым человечком семидесяти лет и казался не более опасным, чем паук. Одет он был свободно – цветастая рубашка выглядывала из-под синего спортивного пуловера, брюки из голубой шотландки и белые мягкие туфли. Не зная о его страшном прошлом, его можно было принять за пенсионера, греющего свои старческие косточки на солнышке в Майами-Бич. Массивное бриллиантовое кольцо, украшавшее мизинец его левой руки, было единственным знаком, указывающим на то, что он жил не на средства благотворительности. Он не поднялся при нашем появлении.

– Вот мистер Клейн, – сказал Чип.

– Счастлив познакомиться с вами, мистер Клейн, – произнес старик равнодушно.

– Мы с Максом вместе учились на юридическом. Он был тогда прекрасным игроком в бейсбол, – продолжал Чип.

– Очень интересно, – ответил Контини. Так усталый отец отвечает на лепет трехлетнего сына, который с гордостью показывает исчерканный каракулями листок.

– А теперь оставь нас, Чип. Нам с мистером Клейном надо поговорить о делах.

Чип вспыхнул от стыда. Отец так с ним обращался тысячи раз, и тысячи раз Чип испытывал это жгучее мучительное унижение. Он не смог противостоять отцу пятнадцать лет назад, когда это могло оказать решающее значение для всей его жизни, а теперь было поздно что-то менять. Принятое Чипом решение заключалось в том, чтобы стать таким человеком, каким не был его отец, – искренним, прилежным, честным. С одной стороны, этот выбор польстил отцовской гордости. С другой – он навсегда помешал Чипу завоевать отцовское уважение. Брайан Контини достиг всего сам, но для отца он оставался маленьким послушным мальчиком, получающим хорошие отметки. Отец никогда не считал его равным.

– Я хотел бы остаться, папа, – сказал Чип, пытаясь символически заявить о своих правах. – Мы с Максом старые друзья, у нас нет секретов друг от друга.

Старик ответил спокойно, но твердо:

– Это деликатное дело, Чип, и тебе лучше уйти. Это займет всего несколько минут.

Чип обескураженно взглянул на меня и, не говоря ни слова, вышел из кабинета.

Когда дверь за ним закрылась, Виктор Контини заметил:

– Брайан хороший невинный мальчик. Я не хочу его впутывать в свои дела. Мой сын – это моя семья. Вы не должны были обращаться к нему, чтобы добиться встречи со мной. Это против правил, и вы должны были это знать.

– Вам следовало прислать мне список правил, – сказал я. – Мне кажется, вы сами любите их нарушать. Например, послали трех головорезов против одного. И забронировали для меня номер в отеле с видом на заброшенный карьер, откуда я мог не вернуться.

– Вы упрямец, – произнес Контини хрипло, и без всякого выражения. – Но судя по вашему лицу, ваше здоровье оставляет желать лучшего, Клейн. Вам надо обратиться к врачу.

Я пересек комнату и уселся на подоконник метрах в пятидесяти от Контини. Я хотел говорить с ним лицом к лицу. Мне казалось, что я смотрю на статую бульдога. Обвислые щеки были усыпаны старческими пятнами, а маленькие темные глазки не отражали света. В них было столько хитрости, что настоящие эмоции разглядеть было невозможно. Контини в совершенстве владел наукой скрывать свои чувства.

– Если вы находите, что я неважно выгляжу, – сказал я, – вам лучше взглянуть на другого человека. Он на дне заброшенного карьера составляет компанию булыжникам.

– Я слышал об этом. – Контини выглядел таким спокойным и расслабленным, что я бы не удивился, если бы он, выслушав мои обвинения, взял со стола журнал и начал небрежно его перелистывать. – Но это было вчера. Сегодня – другое дело. Прошлое меня не интересует.

– Зная о вашем прошлом, не сомневаюсь, что вы не любите оглядываться назад. Но прошу сделать для меня исключение. Я бы хотел, чтобы вы помогли мне понять кое-что о событиях пятилетней давности. Видите ли, мистер Контини, иногда прошлое удивительным образом переплетается с настоящим.

– Не для меня. Если вы хотите поговорить о том, что случилось пять лет назад, хорошо. Я отвечу вам. Но мне нечего сказать по поводу настоящего. Возможно, я смогу открыть вам счет моих партий в гольф или назвать список любимых ресторанов, но это все. Два года назад я перенес тяжелую операцию на сердце и практически удалился от дел. Я занимаюсь только семьей. Знаете, дети, внуки, пикники по воскресеньям, сказки о добрых феях, прогулки на лодке и все такое.

– Превосходно. Жаль, что я не вырос в вашей семье. Как подумаю, что я потерял!

– Я не злой человек, Клейн. Все меня любят. Я оказываю людям услуги, и они благодарны мне за мою доброту.

– Такие, как Бруно Пиньято, я полагаю. Вот человек, которого просто погубила ваша любезность.

Впервые взгляд Контини встретился с моим. Он не оценил мой юмор, мои грязные инсинуации оскорбляли его.

– Мне не нравится ваша манера разговаривать, – сказал он все тем же бесцветным голосом. – Бруно Пиньято был сыном одного из моих дальних родственников, и я заботился о нем всю жизнь. Он был несчастным человеком, у него было много проблем. Тот, кто убил его, негодяй и извращенец.

– Вы хотите сказать, что не приказывали убить Пиньято?

– Именно это я и говорю. Я его не убивал. Зачем мне это? Я относился к нему как к родному сыну. Кто, по-вашему, оплачивал все медицинские расходы, давал ему деньги на лекарства и продукты? Кто устроил его в шикарную больницу с ровными подстриженными газонами и хорошенькими сиделками? Все это стоит больших денег. Я любил Бруно и хотел бы поймать того негодяя, который убил его.

– Теперь вы станете уверять меня в том, что Пиньято не звонил вам два дня назад и не говорил о встрече со мной?

– Нет, я этого не говорю, потому что это неправда. Вы это знаете, я это знаю, к чему лукавить. Бруно позвонил мне и сказал, что говорил с вами. Вы очень взволновали его, Макс. Он просто бредил. Мне понадобилось минут двадцать, чтобы понять, о чем идет речь.

– Мы говорили о том, что произошло пять лет назад, – сказал я, – в частности, о катастрофе с Чепмэном. Об этом я хочу поговорить и с вами. Если вы честно ответите на мои вопросы, я, пожалуй, оставлю вас в покое. Но если вы станете увиливать, я начну копать глубже. Я уже обнаружил достаточно грязи, чтобы доставить вам кучу забот. Вы можете думать, что такое ничтожество, как я, не заслуживает внимания, но в мою пользу говорят две вещи – я упрям и меня нелегко сломать. Я вам не по зубам.

Контини вытащил из кармана рубашки огромную сигару и стал беспечно ее разглядывать.

– Мне не нравятся ваши манеры, Клейн. Вы не знаете того, о чем говорите. Вы считаете себя хитрецом и ловкачом, потому что выбрались из переделки прошлой ночью. Но я сделал вам одолжение, не следует забывать об этом. Одно мое слово – и вам конец. Вы мне должны, и я представлю вам счет тогда, когда мне это будет угодно.

– Вы должны рассказывать о Джордже Чепмэне, а не высказывать свое мнение обо мне.

– Мне практически нечего сказать о Джордже Чепмэне, – ответил Контини. – Он мертв.

– Вы очень хитры.

– Так говорят.

Я встал и прошелся перед креслом старика. Он лениво следил за мной, оказывая мне не больше внимания, чем случайному прохожему.

– Я хочу знать все, Контини, все от начала до конца. Как вы познакомились с Джорджем, какие дела вы вели вместе с ним, почему вы подстроили эту аварию пять лет назад. Почему вы послали ему письмо с угрозами в начале недели. И почему вы организовали его убийство. Факты, Контини, начало, конец и все, что между ними.

Контини поднял правую руку:

– Легче, ковбой, легче. Вы слишком рьяно взялись за допрос. Вы заявляете, что хотели бы поговорить о случившемся пять лет назад. Я соглашаюсь. Но вы не даете мне рта раскрыть и засыпаете вопросами о том, что случилось на прошлой неделе. Я вам уже сказал: забудьте о настоящем. Я в этом не замешан, ясно? Все свое время я посвящаю игре в гольф. Если бы вы хоть немного соображали, то поняли бы, что задаете глупые вопросы. Конечно, я был знаком с Джорджем Чепмэном. У нас были общие дела, мы решали наши проблемы. Об остальном вы должны догадаться сами. У меня нет намерения рассказывать вам свою жизнь. Вы всегда можете пойти в библиотеку и покопаться в архивах.

– Как вы познакомились с Чепмэном?

– Чепмэн был важной персоной. Я тоже. В таком месте, как Нью-Йорк, наша встреча была только вопросом времени.

– Простите, если я слишком недоверчив, – сказал я, – но мне сложно представить, что у человека такого уровня, как Чепмэн, появилось желание общаться с таким известным гангстером, как вы.

Контини улыбнулся.

– Что вы знаете об уровнях, мистер частный детектив? Вы верите, что человек принадлежит к высокому уровню потому, что он красив, хорошо одевается и умеет говорить? Возьмите, например, Чепмэна, соскребите с него слой лака – и вы увидите, что он такой же, как все, если не хуже. Только «ужасные гангстеры», подобные мне, имеют настоящий уровень. Мы такие, какие есть, и не претендуем ни на что другое. У нас есть характер. А типчики вроде Чепмэна не стоят выеденного яйца.

– Какие у вас были общие дела? Что за шантаж вы вели, Контини? Зачем вам была нужна его смерть?

– Никакого шантажа, – отрезал Контини, подчеркивая слова взмахом сигары. – Никогда никакого шантажа. Я деловой человек и не стану совать свой нос в чужую личную жизнь. Как я уже говорил, нас с Чепмэном связывали общие дела. Мы уладили наши разногласия и порвали отношения.

– Вы хотите сказать, что вы уладили разногласия – вы лично. Чепмэн изменил данному слову, и вы решили устроить автокатастрофу, чтобы проучить его. Никому не позволено обманывать Виктора Контини. Слово есть слово, и если кто-то отступается от данного обещания, то рискует своей шкурой. Так?

– Как вам угодно. Поскольку у вас на все есть ответ, зачем вы утруждаете себя, задавая вопросы?

– Мне понадобится очень много времени, чтобы самому разузнать, что вы там затевали с Чепмэном. И как только я узнаю это, то оповещу всех. Будет очень забавно увидеть вас перед трибуналом.

Контини засмеялся. Смех его был похож на хрюканье. Эти звуки, видимо, означали дикий хохот. Ситуация была до того смешной, что он не смог сдержаться.

– Единственный недостаток вашего плана в том, что вы забываете о моем больном сердце. Вам никогда не увидеть меня перед трибуналом. Ни один медицинский эксперт не допустит процесса. Это вредно для моего здоровья. Слишком велико напряжение. Вы можете вынюхивать все что угодно, выяснять, что случилось пять лет назад, это вам ничего не даст. Я неприкосновенен.

– Не важно, – сказал я. – Я вскрою ваши махинации и поведаю о них прессе. Результат будет тот же.

– Слухи, сплетни, пересуды, – обронил Контини с полным безразличием. – Все это я уже пережил, меня это не беспокоит. Если создать книгу из всех газетных статей, напечатанных обо мне, получится огромный том. Пускай люди думают что хотят. Я живу в мире с самим собой. Главное, что думают о вас ваши внуки.

– Вы не только один из выдающихся игроков в гольф, вы еще и дзэн-буддист, – сказал я, – как в вас вмещается столько мудрости?

Он игнорировал мое замечание и продолжал развивать свою мысль:

– Я скажу вам кое-что, Клейн. Мы можем договориться. Вы найдете убийцу Бруно Пиньято, а я дам вам за это две тысячи долларов.

– Чтобы натравить своих людей на виновного?

– Я в любом случае найду его. Я просто подумал, что вам нужны деньги на карманные расходы. Вы ли займетесь этим делом или кто другой – не моя забота.

– Спасибо, я ценю ваше предложение. Но у меня нет желания закрывать черным крепом зеркала в моей квартире. Они мне нужны для бритья по утрам.

– Как хотите, Клейн. Я не питаю к вам ненависти.

– Вы вообще не способны испытывать чувств.

Контини закрыл глаза и молчал целую минуту. Я уже решил, что он заснул.

– Приятно было с вами поговорить, Клейн, – сказал он наконец, открыв глаза. – Но уже поздно. Мне пора принимать лекарства. У меня их столько, что иногда мне нужно минут десять, чтобы проглотить все. Но все же я подчиняюсь моему врачу и соблюдаю режим. Я больше не курю сигары. – Он посмотрел на сигару, которую держал в руках, и произнес с ностальгией: – Десять долларов за штуку. И только для того, чтобы пожевать кончик сигары. Но надо держать себя в руках – я собираюсь прожить на этом свете еще несколько лет. Это называется иметь характер.

Я оставил его сидящим в кресле наедине со своей сигарой. Вся его жизнь превратилась в долгий отдых, ничто уже не могло его задеть. Он нашел забавным поговорить со мной, но в конце концов наша беседа оставила его равнодушным. Я пожелал ему удачи с его пилюлями и направился к двери. Чипа не было видно в приемной, а я не располагал временем, чтобы броситься на его поиски. В любом случае у него вряд ли было желание меня видеть.

14

На посту у дома Чепмэна стоял тот же охранник. По случаю наступившего тепла он сменил свой тяжелый плащ на легкую летнюю форму. В остальном он выглядел абсолютно так же, хотя и менее импозантно. Меня он встретил грустной улыбкой.

– Вчера вы вляпались в грязную историю, мистер Клейн, – сказал он сочувственно.

Я кивнул:

– Да, не такого ждешь, когда идешь в гости.

– Особенно в такой дом, как этот.

Он принадлежал к той категории людей, которые воспринимают жестокость и насилие как болезнь, поражающую исключительно низшие социальные слои населения.

– Кто-нибудь приходил к мистеру Чепмэну между уходом миссис Чепмэн и моим приходом? – спросил я.

– Я уже рассказывал полиции, – сказал он, посматривая на кровоподтеки и синяки на моем лице, но не осмеливаясь спросить об их происхождении. – Ничего такого не было.

– Кроме главной двери есть другой способ проникнуть в здание?

– Есть еще служебный вход сбоку у лестницы, но он обычно заперт" на ключ.

– Был он заперт на ключ два дня назад?

– Утром нет. В здании работали ремонтники, они ходили туда-сюда в течение нескольких часов.

– Кто следит за тем, чтобы дверь была закрыта?

– Сторож.

– Ключ находится только у него?

– Нет. Запасные ключи есть у всех жильцов. Это удобно, когда надо занести в дом что-нибудь большое и громоздкое. Служебный лифт гораздо просторнее, чем пассажирский.

– Спасибо. Вы мне очень помогли.

– Вчера я уже рассказал все это полиции.

– Я в этом уверен. Но иногда полиция забывает о том, что ей рассказывают.

Охранник позвонил в квартиру Чепмэнов по интерфону, и я поднялся на лифте на одиннадцатый этаж. Было пятнадцать минут первого. Дверь открыла женщина лет пятидесяти пяти, точная копия Джуди, только в зрелом возрасте. Те же огромные карие глаза, та же тонкая спортивная фигура. Глаза ее опухли, макияж был слегка размыт. Было видно, что накануне она пролила немало слез. Женщина смотрела на меня, как на пришельца из космоса, спустившегося на летающей тарелке.

– Кто там?

Тот же голос, что отвечал мне по телефону.

– Макс Клейн. Портье только что сообщил вам обо мне.

– Да, конечно.

Она была слишком встревожена, чтобы чувствовать неловкость за свой негостеприимный прием.

– Входите, прошу вас.

Джуди сидела за круглым столом в другом конце гостиной вместе с седоватым мужчиной, который, как я догадался, был адвокатом Бэрльсоном, и молодым человеком, видимо, его помощником. На Джуди было простое шерстяное платье с рисунком из синих и белых квадратов, оно очень молодило ее. Она была больше похожа на студентку, чем на тридцатилетнюю вдову. Не знаю почему, но я ожидал увидеть ее одетой во все черное со всеми традиционными знаками траура, которые принято выставлять напоказ. Но, по правде говоря, обстоятельства были достаточно необычны. Не успев оправиться после смерти мужа, она была вынуждена защищаться от обвинения в его убийстве. Простота платья и манеры школьницы – знаки невинности, которые она предъявляла, чтобы подчеркнуть ложность обвинения. Такая женщина не может быть убийцей. Интересно, подумалось мне, она надела это платье для своего адвоката или просто чтобы придать себе уверенности? И вообще, сознательно ли она выбрала именно эту одежду? Хотя в конечном счете это не имеет никакого значения.