Текст книги "Левиафан"

Автор книги: Пол Бенджамин Остер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

И вот мы взяли напрокат машину и кресло для ребенка, чтобы нанести ему короткий визит. Я спросил Фанни, не хочет ли она к нам присоединиться, и в ответ услышал, что ей сейчас не с руки. Зимой планировалась выставка Блейклока, которую она курировала (ее первый большой проект), и ей надо было написать предисловие к каталогу, а сроки поджимали. Вот разделаюсь со статьей, сказала она, и съезжу к Бену. Сочтя причину отказа уважительной, я не настаивал. Так я в очередной раз проигнорировал тревожный звоночек. Пять месяцев они жили врозь, и это меня не насторожило. Стоило только открыть глаза пошире, чтобы заметить неладное, но я купался в своем счастье, и ничто, кроме моего маленького мирка, меня в тот момент не интересовало.

Поездка получилась удачной. Проведя с Саксом четыре дня и три ночи, я уехал с ощущением, что он твердо стоит на ногах и мы опять близки. Так и хочется сказать: «Все было, как в старые добрые времена», но это было бы натяжкой. После того, что он пережил в связи с роковым падением и всех перипетий моего романа с Фанни, наша дружба не могла остаться прежней. Это не значит, что новые времена оказались хуже старых. Скорее, наоборот. Вновь обрести то, что ты считал навсегда утраченным, – что может с этим сравниться?

Никогда не отличавшийся организационными способностями, Сакс поразил меня тщательностью, с какой он подготовился к нашему визиту. В спальне стояли живые цветы, на спинке стула висели аккуратно сложенные полотенца, а гостевую постель он заправил не хуже профессиональной горничной. Впечатляли также запасы выпивки и еды, причем меню каждого ужина было им продумано заранее. Эти, казалось бы, мелочи сразу помогли создать комфортную обстановку. Деревенский быт во многих отношениях проще, чем нью-йоркский, и Сакс быстро почувствовал себя хозяином положения. Как он признался мне во время одного из наших ночных бдений, эта жизнь чем-то напоминала ему тюремную отсидку. Минимум удобств, никаких развлечений и масса свободного времени. Один день похож на другой, и все они сливаются в череду неразличимых буден. Это успокаивает. Застрахованный от неожиданностей, он смог полностью сосредоточиться на работе.

– Странно, – размышлял он вслух. – Оба раза, сочиняя романы, я был отрезан от внешнего мира. Первый раз в тюрьме, и вот сейчас здесь, в лесу, где я живу отшельником. Что бы это значило?

– Это значит, что ты не переносишь одиночества, – ответил я. – Там – живые люди, здесь – вымышленные персонажи. Тебе нужна компания.

Все дни мы бездельничали – ели-пили, купались в пруду, болтали о том о сем. За домом Сакс устроил баскетбольную площадку, и каждое утро, для разминки потренировав броски, мы с ним играли один на один, причем он неизменно разбивал меня в пух и прах. После обеда Айрис ложилась на часок, а мы вели разговоры во дворе и по очереди носили на руках Соню, пока она не засыпала. В первый же вечер я прочел рукопись неоконченного романа Сакса, и в последующие вечера мы допоздна обсуждали как уже написанное, так и дальнейший замысел. Дни были теплые, солнечные. Словом, идиллия.

То, что Сакс дал мне прочесть, составляло примерно треть будущего романа. Поэтому он не ожидал развернутой критики или предложений, как переделать тот или иной пассаж. Он просто хотел услышать от меня, стоит ли ему продолжать.

– Наступает такой момент, когда сам не можешь оценить сделанное, – сказал мне Сакс. – Хорошо, плохо? Это лучшее из всего, что ты написал, или полная хренотень?

Что это не хренотень, было ясно по первой странице, и чем дальше я читал, тем яснее видел: из-под пера Сакса выходит нечто из ряда вон. О чем-то таком в его исполнении я давно мечтал, а то, что для рождения замысла понадобилась катастрофа – с этих новых позиций она рее не выглядела столь зловеще. Так, во всяком случае, я тогда рассуждал про себя. При всех огрехах, с учетом возможных сокращений и переделок, главный вывод был такой: на Сакса снизошло вдохновение, и это надо поощрить.

– Пиши и ни о чем не думай, – сказал я ему наутро за завтраком. – Если тебя хватит на всю дистанцию, это будет великая книга, запомни мои слова. Книга, которая останется надолго.

Закончил ли он ее – этого мне знать не дано. В ту минуту я был уверен, что закончит, и, когда мы с Айрис прощались с ним, садясь в машину, у меня на этот счет, опять же, не было никаких сомнений. Мы ведь о многом успели в те дни переговорить, и я понял: он контролирует свои поступки и четко видит перспективу. Если я тогда был прав, а роман он все же не закончил, то не может быть ничего ужаснее. Из всех трагедий моего несчастного друга эта для меня – самая непереносимая. Не хочу сказать, что книги важнее, чем жизнь, но все мы смертны, все рано или поздно исчезнем, а книга Сакса пережила бы ее автора. Так, во всяком случае, мне верилось когда-то. А что мы имеем в сухом остатке? Мы имеем всего лишь обещание книги, великолепное начало, полсотни машинописных страниц и записей в блокнотах, сваленных как попало в картонной коробке. Да еще два разговора заполночь, под безлунным, усыпанным звездами небом. На мгновение показалось – он заново родился и впереди у него необыкновенное будущее, а на самом деле он был в шаге от конца. Не прошло и месяца после нашей вермонтской встречи, как Сакс бросил роман. Однажды в середине сентября он вышел из своего деревенского дома – и канул в неизвестность. Не написав больше ни строчки.

В память о несбывшемся замысле я взял его название для этой книги: «Левиафан».

4

Прошло почти два года, прежде чем мне довелось снова его увидеть. О его местонахождении знала только Мария, с которой Сакс взял обещание молчать. Многих на ее месте это не остановило бы, но она, дав слово, держала рот на замке, хотя для нее это было сопряжено с реальной опасностью. Время от времени мы с ней виделись, и всякий раз, когда речь заходила о Саксе, у меня складывалось впечатление, что об исчезновении Сакса ей известно не больше моего. Прошлым летом, узнав, как много она от меня скрывала, я пришел в ярость. Я готов был ее убить. Впрочем, это уже моя проблема. Она ничем не заслужила такого к себе отношения – слово есть слово, и, хотя ее молчание дорого ему обошлось, я понимаю, что не вправе ее осуждать. Если кто-то и должен был нарушить молчание, так это Сакс. В конце концов, он заварил эту кашу, а Мария просто его покрывала. Но Сакс словно воды в рот набрал. Затаился и два года не подавал о себе вестей.

Вроде он был жив, но чем дальше, тем больше сомнений на этот счет у нас у всех возникало. Зацепиться-то не за что – так, какие-то обрывки. Из Вермонта уехал, машину бросил, на короткий миг объявился в Нью-Йорке. Остальное – из области догадок. Поскольку в свою бруклинскую квартиру он нагрянул без предупреждения, мы решили, что он хотел сообщить Фанни нечто важное, о чем нельзя было сказать в письме или по телефону, но, увы, до этого так и не дошло. Среди ночи он ворвался в спальню («не в себе, глаза безумные») и, на свою беду («свет был включен, мы с Чарльзом занимались любовью, даже не прикрывшись простыней»), увидел то, что он меньше всего ожидал увидеть. Прежде чем Фанни успела открыть рот, он попятился в прихожую, бормоча на ходу извинения. Она вскочила с постели и бросилась следом, но он уже захлопнул входную дверь и кубарем скатился по лестнице. Голая, она подбежала к окну и громко его окликнула. Сакс на мгновение остановился и помахал ей. «Я вас благословляю!» – крикнул он и, послав ей воздушный поцелуй, скрылся в темноте.

Фанни тут же позвонила нам. Она подумала, что мы следующие. Но нет, мы с Айрис просидели полночи в ожидании Сакса, и все впустую. После этого следы его затерялись. Фанни периодически названивала по вермонтскому телефону – никто не отвечал. С каждым днем наши надежды на то, что он туда вернется, таяли, а панические настроения нарастали. Другого выхода не было – Фанни взяла напрокат машину и на субботу-воскресенье поехала в Вермонт. По приезде она мне позвонила. Ситуация непонятная. Входная дверь не заперта, машина стоит во дворе на своем обычном месте, в холодильнике еда, письменный стол в рабочем состоянии: отпечатанные страницы сложены стопкой, из пишущей машинки торчит незаконченный лист, рядом валяются ручки. Впечатление такое, что он в любой момент вернется. Если бы Бен решил уехать, сказала Фанни, он бы запер дверь на ключ, спустил воду в трубах, отключил электричество. «А главное, он бы забрал с собой рукопись, – добавил я. – Все остальное он мог забыть, но только не рукопись».

Все это не укладывалось в голове. Мы вместе прикидывали и так и этак, но загадка осталась без ответа. С чем был связан столь внезапный отъезд? Был ли он добровольным, или тут замешаны какие-то темные личности? Последний вариант вроде бы исключался, ведь Сакс сумел добраться до Нью-Йорка. Пускай немного не в себе, но целый и невредимый. Но если с ним было все в порядке, то почему он не вернулся обратно в Вермонт? Почему бросил свою машину, одежду, работу? Мы перебирали самые разные варианты, но так и не пришли к удовлетворительному объяснению. Слишком много белых пятен, слишком много в этом уравнении неизвестных. После месяца бесплодных гаданий я посоветовал Фанни объявить Бена в розыск и встретил неожиданное сопротивление. Она больше не имела на него никаких прав, поэтому отказывалась вмешиваться. После ночного инцидента он был волен делать все, что ему заблагорассудится; и вообще, насильно возвращать его в лоно семьи она не собиралась. Ее новый друг Чарльз, с которым к тому времени мы успели познакомиться, парень при деньгах, готов был нанять частного детектива. «Выясним, что с ним, – сказал он. – Никто не собирается возвращать его насильно. Просто надо убедиться, что он исчез, потому что хотел исчезнуть». Мы с Айрис сочли этот план разумным, но Фанни опять же встретила его в штыки: «Он нас благословил, все равно что попрощался. За двадцать лет я его хорошо изучила. Он не хочет, чтобы его искали. Один раз я его уже предала, с меня хватит. Оставим его в покое. Надумает вернуться – вернется. А нам остается только ждать. Поверьте мне, это единственно правильная линия поведения. Мы должны запастись терпением. Свыкнуться с мыслью, что его нет».

Так, в полной неизвестности, прошли два года. Айрис и Чарльз прямо говорили, что Сакса уже нет в живых. У меня на его счет не было ни интуитивных догадок, ни экстрасенсорных прозрений, просто смутное ощущение, что я его больше не увижу. «Смутное», потому что я давно перестал что-либо понимать. В первые месяцы после его исчезновения меня раздирали довольно бурные и противоречивые эмоции, но, когда они сгорели дотла, в душе не осталось ни гнева, ни скорби. Его отсутствие перестало восприниматься как личная трагедия. Мое воображение спасовало. Сакс стал «черной дырой». Из пропавшего друга превратился в пример моих ограниченных способностей проникать в суть вещей, в символ непознаваемости мира. Я выражаюсь туманно, но иначе не получается. Айрис обозвала меня буддистом, и она по-своему права. Христианка Фанни настаивала на том, что Бен рано или поздно вернется, атеисты Айрис и Чарльз яростно доказывали прямо противоположное, и только я как верный последователь дзен, для которого существует лишь Абсолютная Пустота, не мог ничего сказать по этому поводу. Впервые за все время, что Айрис меня знала, я не имел собственного мнения.

А жизнь продолжалась. Вняв призывам, мы постепенно свыклись с мыслью, что Сакса нет. Фанни теперь жила с Чарльзом, и мы с Айрис не могли не признать, что он человек достойный. За тридцать пять, архитектор, разведен, отец двоих сыновей, умен, по уши влюблен в Фанни – не к чему придраться. Со временем мы подружились, и для обеих пар наступила новая эра. Когда год назад Фанни сказала, что не собирается ехать летом в Вермонт (а может, уже никогда туда не поедет), ей пришла в голову мысль, что мы с Айрис могли бы там пожить вдвоем, причем это нам ничего не будет стоить. Мы согласились с условием, что оплатим расходы по содержанию дома: коммунальные услуги, налоги и прочее. Вот как случилось, что я оказался в августе месяце в Вермонте, – тут-то, нежданно-негаданно, и нагрянул Сакс, выпрыгнул, как черт из табакерки, когда я уже не чаял его увидеть. Однажды среди ночи подкатил к дому на разбитом синем «шевроле», провел с нами пару дней и снова исчез. Эти два дня он говорил без умолку, его словно прорвало. Наконец я все узнал из первых рук. Он очень хотел быть правильно понятым, поэтому старался не упустить ни одной существенной детали.

* * *

После того как мы с Айрис и Соней от него уехали, он с удвоенным рвением взялся за работу. Наши разговоры о «Левиафане» явно пошли на пользу, и он дал себе слово не возвращаться в Нью-Йорк, пока вчерне не закончит роман. Дело спорилось, и он наслаждался своим монашеским образом жизни, как в лучшие времена. Как-то раз, ближе к вечеру, вздумалось ему прогуляться, вместо того чтобы побросать мячи в баскетбольную корзину. Стояла середина сентября, воздух посвежел, запахло осенью. Он надел шерстяную охотничью куртку и двинулся вверх по склону, в северном направлении. До сумерек оставалось не так уж много времени, так что через полчаса он рассчитывал повернуть назад. Ему захотелось углубиться в лес, полюбоваться первыми желто-красными листьями и закатным солнцем, мелькающим между кронами берез и кленов. Взбираясь на холм, он прикидывал, чем бы побаловать себя на ужин.

В лесу, вместо того чтобы наслаждаться красотами природы и провожать взглядом улетающие на юг стаи, он начал думать о книге. Перебирая в памяти написанные за день страницы, сочинял на ходу новые варианты, намечал план работы на завтра. Под ногами шуршала палая листва, хрустели сухие ветки, а он себе шел и шел, проговаривая вслух целые куски и не замечая ничего вокруг. Сколько он так шагал, неизвестно, но в какой-то момент видимость резко ухудшилась. Солнце село, сгустилась тьма. Он огляделся, пытаясь сориентироваться, но место было незнакомое. Чувствуя себя глупым мальчишкой, он побежал обратно. Через несколько минут окончательно стемнеет, а у него ни фонарика, ни спичек. Чего доброго, придется заночевать в лесу. Он сел на пень и захохотал. Это ж надо, свалять такого дурака! Меж тем наступила безлунная ночь, в двух шагах не видно ни зги. Он еще раз хмыкнул. Пропади оно все пропадом. Ну, померзнет до рассвета – жив будет, не помрет. Словом, растянулся на земле, присыпал себя сверху листьями и ветками и стал думать о книге. И сам не заметил, как уснул.

Очнулся он на рассвете, продрогший до костей, в мокрой от росы одежде. Состояние препаршивое. Уже не до смеха. Все тело ломит, под ложечкой сосет. Одно желание – поскорей добраться до дому. Он пошел, как ему казалось, обратной дорогой, но после часа пути засомневался. Можно было попробовать вернуться на исходное место, но поди его найди – утро пасмурное, небо затянуто облаками. Среди живой природы Сакс чувствовал себя беспомощным, сориентироваться без компаса не мог. Но все-таки это не джунгли. Рано или поздно, если идти по прямой, лес кончится. Надо только выбраться на проезжую дорогу и разыскать ближайшее жилье, а там уж как-нибудь, мир не без добрых людей.

Легко сказать. Проблуждал он часа три-четыре (часов у него не было), все сильнее раздражаясь и кляня себя за преступное легкомыслие. Но стоило ему выбраться из леса, как на душе сразу стало легче. Он стоял на узкой проселочной дороге и успокаивал себя мыслью, что худшее позади. Вышагивая по дороге, он соображал, как далеко от дома его занесло, и сам с собой заключал пари. Если до пяти миль, то он купит Соне подарок на пятьдесят долларов. Если до десяти, то на сто. Свыше десяти – на двести. И так далее. Пока он мысленно задаривал свою крестницу мишками, лошадками и кукольными домиками, сзади послышался шум двигателя. Сакс остановился в ожидании. Это был красный грузовик, ехавший на приличной скорости. Сакс проголосовал. Грузовик промчался мимо, подняв облако пыли, и вдруг резко затормозил. Из-под колес полетела щебенка. Молодой голос пригласил его в кабину.

На вид водителю было двадцать с небольшим. Явно из местных. Здоровенный детина. Дорожный рабочий или слесарь-водопроводчик. Сакс был не слишком расположен к беседе, но парень оказался таким компанейским, что они разговорились. На полу валялась железная бейсбольная бита, и, когда водитель рванул с места, она подпрыгнула и ударила Сакса по лодыжке. Парень извинился за неудобства и представился: Дуайт (позже выяснилась и его фамилия – Макмартин). Заговорили о бейсболе. Дуайт играл за команду, которую спонсировала пожарная часть Ньюфёйна. Неделю назад закончился регулярный сезон, и как раз сегодня вечером состоится первая игра в серии плей-офф – «если не пойдет дождь», несколько раз добавил главный подающий и второй в лиге по хоумранам. Сажень в плечах, он мог поспорить со знаменитым Скоуроном по кличке Лось. Когда Сакс сказал, что постарается выбраться на вечернюю игру, Дуайт со всей серьезностью заявил, что он не пожалеет. Сакс невольно улыбнулся. Помятый, небритый, в налипших на одежду иголках и листьях, с красным носом, напоминавшим подтекающий водопроводный кран, он имел вид бомжа, но Дуайт не лез к нему в душу. Не поинтересовался, кто он и откуда, даже имени не спросил. То ли туповатый, то ли деликатный – так или иначе, Сакс был ему за это благодарен. Он даже пожалел о своей замкнутости в последнее время. Следовало сойтись поближе с соседями, вникнуть в их дела. Он сказал себе, что вечером надо непременно прийти на бейсбол, хотя бы по моральным соображениям. Да и полезно немного отвлечься от романа. Если бы было с кем перемолвиться словечком, его бы давеча не понесло в лес, вот и не заблудился бы.

Когда Дуайт сказал, где они находятся, Сакс ужаснулся. Эк куда его занесло! Надо было ехать на запад через два городка. По прямой-то было всего миль десять, зато в объезд все тридцать. Сакс вдруг решил все рассказать своему спасителю, хотя тот ни о чем не спрашивал. Из благодарности, а может, из желания повеселить. Пусть вечером позабавит своих партнеров по команде – с Сакса не убудет. Классический анекдот о столичном фраере, заблудившемся в трех соснах. Обхохочешься. Однако Дуайт отреагировал с неожиданным сочувствием. Со мной, говорит, случилась похожая история, даже вспоминать страшно. Лет в одиннадцать, вот так же заблудившись, он всю ночь просидел под деревом, дрожа как осиновый лист, в ожидании медведя. У Сакса закралось подозрение, что тот придумал эту историю, чтобы както его поддержать. В общем, парень и не думал над ним потешаться. Наоборот, предложил отвезти домой, хотя сам опаздывал. Лишних полчаса его, Дуайта, все равно не спасут, да и любой другой на его месте наверняка поступил бы так же.

Под колесами уже была мощеная дорога, но Дуайт решил сократить путь и, развернувшись, поехал в обратную сторону. Узкая ухабистая колея пролегала через густой лес. По словам водителя, она должна была вывести на более широкую просеку, а та, в свою очередь, к шоссе, в каких-нибудь четырех милях от дома Сакса. Очень может быть, но проверить это на практике ему не удалось. Впереди поджидал сюрприз, который поставил точку в их приятном путешествии.

Все случилось головокружительно быстро. От усталости Сакс ничего не успел понять – ни тогда, ни спустя два года, когда он мне об этом рассказывал. Дуайт тормознул. Посреди колеи, опершись на капот белой «тойоты», с сигаретой в зубах, стоял высокий стройный мужчина лет двадцати семи в рабочей фланелевой рубашке и мешковатых брюках цвета хаки. Сакс успел обратить внимание на бородку – от его собственной, в недавнем прошлом, она отличалась разве что более темным оттенком. Дуайт вышел узнать, не нужна ли помощь. Ответа Сакс не расслышал, но тон был рассерженный, враждебный. Еще на один вопрос мужчина и вовсе разразился матом. Сакс инстинктивно потянулся за бейсбольной битой, а ют добродушный Дуайт, похоже, опасности не почувствовал. Он сделал еще несколько шагов со словами, что готов помочь. Мужчина распахнул дверцу машины, и через мгновение у него в руке сверкнул пистолет. Раздался выстрел. Здоровяк взвыл и схватился за живот. Прогремел второй выстрел. Дуайт, согнувшись пополам от боли, с воплями и стонами заковылял прочь под яростным взглядом убийцы. Сакс подбежал к мужчине сзади, когда последовал третий выстрел, и со всей силой обрушил на него железную биту. Он хотел раскроить ему череп так, чтобы мозги брызнули, но удар пришелся по касательной. Хрястнула кость, мужчина завалился. Наступила тишина.

Сакс подбежал к лежащему Дуайту. Последний выстрел его добил: пуля разворотила затылок. Сакс опоздал на долю секунды. Сейчас он мог бы перевязывать парня, а не смотреть в остекленевшие глаза. Его колотила дрожь, к горлу подступала тошнота. Он сел на колею и уронил голову на колени. Ветер трепал одежду. Где-то неподалеку громко верещала сойка. Он взял пригоршню земли и стал втирать себе в лицо. Вторую пригоршню он отправил в рот и жевал землю пополам с мелкими камешками. Потом выплюнул эту кашу и завыл, как зверь.

Если бы Дуайт выжил, сказал мне Сакс, все сложилось бы иначе. У него не возникло бы такой мысли – удариться в бега. Но его охватила дикая паника. Рядом лежали два трупа. О том, чтобы обратиться в полицию, не могло быть и речи – один срок он уже отмотал. Кто поверит ему, человеку с сомнительным прошлым? Свидетелей-то нет. История дикая, невероятная. Мысли путались в голове, но одно было ясно: Дуайту уже ничем не поможешь, а свою шкуру еще можно спасти. Значит, надо поскорей убираться отсюда.

Полиция, конечно, вычислит, что тут не обошлось без третьего участника. Парень с пулей в затылке никак не мог проломить череп здоровому мужчине, а потом еще пройти метров семь по дороге. Всех следов своего присутствия, как ни старайся, он не уничтожит. Опытные криминалисты что-нибудь да найдут: след подошвы, волос, клочок одежды. Ну и пусть. Главное – стереть отпечатки пальцев и унести биту, тогда опознать его будет невозможно. В этом вся суть. Сделать так, чтобы этим третьим, исчезнувшим с места преступления, мог быть кто угодно. Тогда он неуязвим.

Сакс протер в грузовике все, к чему мог прикоснуться: приборная доска, сиденье, окно, дверная ручка, внутри и снаружи. Он проделал это три раза, для верности. Прихватив с земли бейсбольную биту, он залез в «тойоту» незнакомца. Ключ торчал в зажигании. Машина завелась с первого раза. Он отдавал себе отчет в том, что следы от колес только подтвердят версию о третьем участнике драмы, но он находился не в том состоянии, чтобы идти пешком. Конечно, это было бы самое разумное: добраться до дому на своих двоих и забыть случившееся, как кошмарный сон. Но поди уйми рвущееся из груди сердце и разбегающиеся мысли. Он жаждал скорости, рева мотора, а главное – поскорее убраться из этого проклятого места. Только так можно было бы унять колотившую его дрожь. Только так можно было справиться с ужасом, распиравшим его бедную голову.

* * *

Сакс вырулил на хайвей и часа два с половиной двигался на север вдоль Коннектикут-Ривер, пока не достиг широты города Барре. Вдруг отчаянно засосало под ложечкой. Он не ел вот уже сутки, и, хотя его могло вывернуть наизнанку, стоило рискнуть. Он нашел съезд, проехал минут пятнадцать по двухрядной дороге и оказался в маленьком городке, названия которого не запомнил. В пабе он заказал самое простое – яйца всмятку и тост.

Потом зашел в туалет, набрал в умывальник теплой воды и вымыл голову, очистил одежду от лесного сора и комков грязи. Сразу стало легче. Он заплатил по счету и вышел на крыльцо. Следующий шаг очевиден: развернуться и ехать в Нью-Йорк. Держать в себе такое невозможно. Он должен с кем-то поделиться, и этот «кто-то» – Фанни. Несмотря на все, что между ними произошло за последний год, он жаждал ее увидеть.

Подходя к белой «тойоте», Сакс впервые обратил внимание на калифорнийские номера. Это открытие его поразило. Что еще он упустил из виду? Прежде чем выехать на хайвей и взять курс на юг, он свернул в густой лес. Место было безлюдное. Он настежь распахнул все четыре дверцы, встал на коленки и тщательнейшим образом обследовал салон. В результате пшик. Несколько закатившихся под сиденье монеток, всякий мусор (скомканная обертка от фаст-фуда, корешки билетиков, пустые пачки от сигарет), и ничего – с именем владельца, никаких данных о человеке, которого он убил. В бардачке, кажется, тоже не было ничего, кроме руководства для водителя, коробки с патронами тридцать восьмого калибра и нераспечатанного блока сигарет «Кэмел». Оставался багажник – и вот там Сакса ждали главные открытия.

В багажнике лежали чемоданчик и два баула. В большем – одежда, бритвенные принадлежности и дорожные карты, а на дне, в белом конверте, паспорт. На фотографии Сакс увидел сегодняшнего незнакомца – тот же мужчина, только без бороды. Рид Н. Димаджио. Родился 12 ноября 1950 года в Ньюарке, штат Нью-Джерси. Паспорт выписан в Сан-Франциско в июле; страницы, где проставляют визы и другие отметки, – пустые. Небось, документ поддельный, подумал Сакс. После того, что этот Димаджио, или кто он там, натворил утром в лесу, напрашивался вывод: Дуайт – не первая его жертва, ну а профессиональный убийца, скорее всего, путешествует по подложным документам. А вот имя, пожалуй что, настоящее, такое не придумаешь. Кому бы оно на самом деле ни принадлежало, за отсутствием других свидетельств Сакс решил исходить из того, что так звали человека, которому он несколько часов назад проломил голову. Пусть будет Рид Димаджио, а дальше время покажет.

Стальной блестящий чемоданчик, в каких фотографы иногда носят свое хозяйство, оказался заперт, и Сакс провозился с ним добрых полчаса. Пока он раскурочивал пружинный механизм с помощью монтировки, в железном ящике погромыхивали какие-то предметы – надо полагать, профессиональный набор: ножи, огнестрельное оружие, патроны. Но когда замки наконец сдались, все оказалось одновременно и прозаичнее, и загадочнее. Полная мешанина: электропровода, будильники, отвертки, микрочипы, мотки проволоки, оконная замазка, черная изолента. Он вертел в руках один предмет за другим, пытаясь понять, как они связаны между собой, но так ни к чему и не пришел. И только позже, ночью, по дороге в Нью-Йорк, его осенило: это была начинка для самодельной бомбы.

Второй баул, точнее, красно-бело-синий саквояж на молнии, с пластиковой ручкой, в первую же секунду внушил Саксу такой безотчетный страх, что он решил оставить его напоследок. Там могло быть что угодно. В случае маньяка и убийцы – такое, о чем лучше и не думать. Сакс долго колебался, открывать ли его вообще. Воображение рисовало ему такие страсти, что проще было сразу выбросить эту мерзость. Но он не выбросил.

В последний момент, закрыв глаза, одним движением расстегнул молнию.

Отрезанной головы, равно как и ушей, пальцев или детородных органов, там не обнаружилось. Зато там лежали деньги. Много денег. Столько денег он в жизни своей не видел. Саквояж под завязку был набит деньгами: толстые пачки стодолларовых купюр, перевязанные резинкой, каждая по три-пять тысяч. Сакс насчитал сто шестьдесят не то сто шестьдесят пять тысяч долларов. Его первой реакцией было облегчение, что страхи не оправдались. Затем – шок и растерянность. А затем он решил еще раз пересчитать деньги и вдруг почувствовал, что они ему как родные. Сакс удивительно быстро приноровился к экстраординарной ситуации. Закончив подсчет по второму разу, он уже воспринимал их как свои собственные.

Себе он оставил деньги, паспорт, сигареты и клюшку для гольфа. Остальное раскидал по лесу, а пустые баулы и чемодан выбросил в мусорный контейнер у выезда из городка. Шел уже пятый час, а впереди долгий путь. Следующую остановку он сделал в Спрингфилде, Массачусетс, чтобы поесть и выкурить сигарету Димаджио, и во втором часу ночи добрался до Бруклина. Здесь, на одной из мощеных улочек неподалеку от Гованус-Канал, среди пустых складов, на ничейной земле, где хозяйничали тощие бродячие собаки, он бросил машину, предварительно протерев все поверхности, к которым мог прикасаться. Излишняя предосторожность. Ключ торчит в зажигании, дверцы открыты – можно не сомневаться, что «тойоту» угонят еще до рассвета.

Дальше он шел пешком – в одной руке саквояж, в другой бита. На углу Пятой авеню и Президент-стрит он сунул биту в переполненный мусорный бак со старыми газетами и арбузными корками. Кажется, он все предусмотрел. Ему предстояло пройти еще около мили, но, несмотря на усталость, он зашагал к дому с легким сердцем. Впереди его ждала встреча с Фанни. Когда он ее увидит, худшее останется позади.

* * *

Теперь ясно, почему он так растерялся. Сакс не просто не был готов к новой ситуации – он вообще, что называется, не врубился. Его мозг и без того испытывал перенапряжение, а тут еще такой электрошок. Он стремился в тихую гавань, где можно ошвартоваться в любое время, но у причала не нашлось для него свободного места. Фанни, кувыркающаяся в постели с каким-то мужчиной, – эта картина была для него столь унизительна, что его хватило только на то, чтобы пробормотать извинения и пулей вылететь из квартиры. Все произошло слишком быстро. Хотя он вроде бы пришел в себя в тот момент, когда прокричал с улицы свои «благословения молодым», это был не более чем блеф, жалкая попытка сохранить лицо. Ему показалось – рухнуло небо. Из груди вырвали сердце.

Он пробежал квартал, не думая о дальнейшем, с одной мыслью – унести оттуда ноги, но на углу Третьей стрит и Седьмой авеню, увидев телефон-автомат, позвонил мне, чтобы попроситься на ночлег. Линия оказалась занята (я разговаривал с Фанни, которая после бегства Сакса сразу набрала мой номер), и он решил, что мы сознательно сняли трубку. Логично: в два часа ночи мы с Айрис по телефону не болтаем. Поэтому перезванивать он не стал. На сэкономленный четвертак он позвонил Марии. Хотя звонок вытащил ее из глубокого сна, она прочувствовала отчаянность положения и велела ему ехать к ней немедленно. В этот поздний час метро ненадежно, так что, пока он дождался поезда на станции «Гранд-Арми-Плаза» и добрался до ее квартиры в Манхэттене, она уже пила на кухне третью чашку кофе.

Решение ехать к Марии, в общем-то, напрашивалось. Даже из своей лесной глуши Сакс поддерживал с ней связь. Прошлой осенью, когда я вынудил Марию рассказать всю правду, она показала мне больше десятка писем и открыток из Вермонта. Они также разговаривали по телефону. За полгода его отсутствия раз в десять дней до нее так или иначе доходили какие-то сведения. Сакс верил ей, и, после того как отпала Фанни, а вслед за ней и я, Мария стала его последним прибежищем. После рокового падения ей единственной он открывал свою душу, поверял сокровенные мысли. Если разобраться, ближе человека в тот момент у него не было.