Текст книги "Левиафан"

Автор книги: Пол Бенджамин Остер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

За первые две недели она, кажется, ни разу к нему не обратилась. Сакс понятия не имел, с чем были связаны ее частые и долгие отлучки, и, хотя он дорого дал бы, чтобы это узнать, никаких вопросов, во избежание возможных осложнений, он не задавал. Осторожность превыше знания, вот и держи свое любопытство при себе. Обычно Лилиан уезжала из дому часов в девять-десять, а возвращалась вечером, иногда за полночь. Случалось, приехав к вечеру, чтобы переодеться, она снова исчезала. Пару раз объявилась под утро и, приняв душ, тут же уехала. Можно было предположить, что она проводит вечера с мужчинами, – возможно, с одним, возможно, с разными, – но что она делала днем? Наверно, она где-то работала, но где? С таким же успехом она могла кататься по городу на машине, или сидеть в киношке, или часами глядеть на бухту.

При этом загадочном образе жизни Лилиан держала его более или менее в курсе своих внезапных появлений – скорее ради дочери, нежели для его спокойствия. Говорила она туманно («Сегодня я вернусь поздно» или «Увидимся утром»), но все же это помогало ему как-то планировать время и поддерживать в доме подобие нормального распорядка. Поскольку она часто отсутствовала, забота о Марии почти целиком легла на плечи Сакса. Удивительное дело, с ним Лилиан была холодна как лед, а при этом без колебаний оставляла дочь на его попечение. Значит, подсознательно он вызывал у нее доверие. Это вселяло надежду, хотя Сакс понимал, что его используют, перекладывая родительскую ответственность на плечи так удачно подвернувшегося простака. Но ясно было и другое: с ним она чувствует себя в безопасности, она знает, что он ей друг.

Мария была его утешительным призом, золотой медалькой на шее. Он провожал ее в детский сад и забирал домой, кормил и купал, причесывал и укладывал спать. Он воспринимал эти маленькие радости как приятную неожиданность, и, по мере того как он становился неотъемлемой частью домашней рутины, крепла их дружба. В прошлом Лилиан прибегала к услугам соседки, милейшей миссис Сантьяго, но у той самой была большая семья, и она не могла уделять достаточно внимания чужой девочке. На третий день после появления Сакса Мария твердо заявила, что к миссис Сантьяго она больше не пойдет. С ним ей гораздо лучше, и, если он не против, они будут вместе играть. Сакс ответил, что он «за». Они шли по улице домой, и в тот момент, когда он ответил согласием, детская ручка уцепилась за его большой палец. Какое-то время они шли молча, а потом Мария сказала:

– У миссис Сантьяго есть дети, а у тебя ни мальчика, ни девочки, да?

Сакс с сожалением помотал головой.

– Разве это правильно? Одним все, а другим ничего? Он снова мотнул головой.

– Вот видишь. Теперь у тебя буду я, и всем будет хорошо.

В ближайший понедельник он обзавелся абонентским ящиком на почте, вернул взятую напрокат машину и купил сильно подержанный «бьюик-скайларк» меньше чем за тысячу долларов. Во вторник и среду он открыл одиннадцать сберегательных счетов в разных местных банках. Он посчитал, что это благоразумнее, чем вывалить перед кассиром сто пятьдесят с лишним тысяч сотенными купюрами. Заботился он и о том, чтобы по возможности не обращать на себя внимание, когда будет снимать деньги для Лилиан. Реже появишься – меньше засветишься. Он планировал посещать каждый банк раз в одиннадцать дней, но, когда выяснилось, что для получения тысячи долларов требуется подпись менеджера, он перешел на другую схему: заезжать в два банка и снимать в банкоматах по максимуму, пятьсот «зеленых». Пятьсот в неделю – сущий пустяк, никто ничего не заподозрит. Новый план себя оправдал – гораздо спокойнее всовывать в щель пластиковую карту и пробегать пальцами по клавишам, нежели иметь дело с живым кассиром.

Начало было нервотрепательным. Он подозревал, что деньги Димаджио имели криминальное происхождение, а значит, по компьютеру во все американские банки уже могли разослать серийные номера украденных купюр. Перед ним стояла дилемма: рискнуть и сунуться в банк или держать огромную сумму дома. Сакс выбрал первое. Он пока не знал, насколько Лилиан можно доверять, а бросать наживку в сто пятьдесят тысяч тоже было, по меньшей мере, глупо. Всякий раз, впервые переступая порог очередного банка, он мысленно видел, как кассир, взглянув на предложенные ему купюры, с извинениями уходит и через минуту возвращается вместе с полицейским. Но ничего не случилось. Все, с кем он имел дело, были в высшей степени обходительны. Пересчитав бумажки со скоростью роботов, они улыбались, пожимали ему руку и говорили, что они счастливы иметь дело с таким клиентом. За открытие счетов свыше десяти тысяч долларов он получил в качестве бонусов пять тостеров, четыре мини-транзистора, портативный телевизор и американский флаг.

К началу второй недели его жизнь вошла в колею. Отведя Марию в детский сад, он возвращался пешком домой, мыл посуду, затем садился в машину и ехал в два банка по списку (иногда в три, если у него самого заканчивались деньги). Покончив с этим, он заходил в бар-эспрессо на Телеграф-авеню, садился в уголке и, попивая капуччино, прочитывал от корки до корки «Сан-Франциско кроникл» и «Нью-Йорк тайме». «Дело Димаджио», как ни странно, прошло почти незамеченным. «Тайме» забыла про него еще до отъезда Сакса из Нью-Йорка. Что касается «Кроникл», то ее интереса тоже хватило ненадолго. После двух-трех статей об экологическом движении и обществе «Дети планеты» (за подписью все того же Тома Мюллера) имя Димаджио исчезло с газетных полос. Хотя Сакса это не могло не радовать, он прекрасно понимал, что в любой момент тучи снова могут сгуститься. Вот почему каждое утро начиналось с чтения газет. Это стало для него религией, его ежедневной молитвой. Проштудируй, затаив дыхание, очередной номер. Убедись, что ты не объявлен в розыск. И до следующего утра живи в свое удовольствие.

Остальной день был посвящен хозяйственным делам. Сакс, как любая американская домохозяйка, покупал продукты (важно было, например, не промахнуться с ореховым маслом для Марии), прибирал дом, стирал белье в прачечной самообслуживания. Идя за девочкой в детский сад, он заходил в магазин игрушек и покупал какую-нибудь мелочь – куколку, яркую ленту, книжку с картинками, цветные карандаши, чертика на резиночке, сережки на липучках или, на худой конец, жвачку. Это был не подкуп, а естественное проявление чувств, и чем ближе он ее узнавал, тем больше ему хотелось доставить ей радость. Сакс никогда раньше так близко не общался с детьми, и сейчас он не переставал удивляться, каких это требует усилий. Надо было постоянно приспосабливаться к жизни этого маленького существа. Впрочем, стоило Саксу уяснить для себя некоторые психологические тонкости, и выполнение невинных прихотей Марии стало доставлять ему удовольствие. Даже когда она вроде бы находилась далеко, он все равно был при деле. Эти постоянные заботы оказались не только отличным лекарством от скуки, но и спасали от тяжелых мыслей о собственной персоне.

Каждый день, открывая морозилку и докладывая в пластиковый пакет очередную тысячу, Сакс проверял, не взяла ли что-то Лилиан на свои нужды. Прошло уже две недели, а она так и не потратила ни одной бумажки. Ее самоустраненность, полное безразличие к деньгам ставили Сакса в тупик. Означало ли это, что она не принимает его условия? Или ему таким образом давали понять, что позволение жить в ее доме не имеет под собой финансовой подоплеки? Обе эти взаимоисключающие гипотезы имели право на существование, и ему оставалось только гадать, что же Лилиан думает на самом деле.

Его крепнущая дружба с Марией как будто не производила на нее никакого впечатления. Ни приступов ревности, ни хотя бы ободряющей улыбки. Появившись гостьей в доме и застав их вдвоем на диване за чтением книжки, или рисующими на полу, или устраивающими чаепитие для чинно сидящих кукол, Лилиан бросала «привет», целовала дочь в щечку и тут же уходила к себе, чтобы переодеться и снова уехать. Она была этаким призраком, прекрасным видением, которое появлялось и исчезало, не оставляя следа. Хотелось верить, что она отдает себе отчет в своих поступках, что ее загадочное поведение имеет какие-то разумные объяснения, но Саксу они были неведомы. Возможно, она его просто испытывала, провоцировала этой игрой в «ку-ку!», чтобы посмотреть, надолго ли его хватит. Возможно, она хотела проверить, сломается ли он или окажется таким же крепким орешком, как она сама.

А затем, без видимой причины, все изменилось. В один прекрасный день Лилиан привезла кучу продуктов и с порога объявила, что их ждет грандиозный ужин. Она была чрезвычайно оживленной, сыпала шутками и щебетала без умолку. Столь разительной перемене Сакс мог найти только одно объяснение: Лилиан обкурилась травкой. Они ни разу не садились за стол втроем, но она вела себя так, будто это обычный семейный ужин. Выгнав Сакса из кухни, Лилиан развернулась вовсю, и через два часа последовало приглашение на великолепное рагу из ягнятины и овощей. Хотя на Сакса эта метаморфоза произвела сильное впечатление, он, помня, что ей предшествовало, предпочел не слишком доверять своим глазам. Вдруг это западня, хитрая уловка с целью притупить его бдительность? Поэтому, как ему ни хотелось разделить с Лилиан ее беспечную веселость, он не позволял себе расслабиться. Он был скован и застенчив, с трудом подбирал слова. Куда только подевался тот непринужденный, легкий тон, в каком он с самого начала разговаривал с хозяйкой дома? И получилось, что за столом болтали девочки, а он превратился в стороннего наблюдателя, чтобы не сказать манекена. Когда Лилиан предложила ему еще вина, он замотал головой, в душе обзывая себя болваном и невежей.

– Не бойтесь, – сказала она, наполняя его бокал, – я вас не укушу.

– Знаю, – ответил Сакс– Просто я подумал…

– Много думать вредно, – перебила она его. – Хорошее вино. Пейте и получайте удовольствие.

Но очень скоро все это показалось ему сном. Утром Лилиан уехала ни свет ни заря и вернулась только через сутки, и всю эту неделю она где-то пропадала. Сакс окончательно запутался. Он уже сомневался даже в собственных сомнениях. Вся эта безумная ситуация, похоже, его надломила. Зря он не послушался советов Марии Тернер. Нечего ему здесь делать, надо сваливать, пока не поздно. В какой-то момент он даже подумал о том, чтобы прийти в полицию с повинной. По крайней мере, покончит с мучительной неопределенностью. Чем швырять деньги на ветер из-за какой-то вздорной бабы, лучше потратить их на хорошего адвоката. Глядишь, отмазал бы от тюрьмы.

И вновь его ждал сюрприз. Сакс уже засыпал, когда на втором этаже послышались шаги. Он решил, что это Марии понадобилось в туалет, но кто-то уже спускался по лестнице. Пока он успел сообразить, что к чему, щелкнул выключатель, и в глаза ему ударил свет. Он инстинктивно закрылся рукой, а через несколько секунд разглядел Лилиан в махровом халате, сидящую в кресле напротив.

– Нам надо поговорить, – сказала она.

Он молча смотрел, как она достала из кармана сигарету и закурила. От ее самоуверенности и вызывающего поведения не осталось и следа, в голосе чувствовалась какая-то нерешительность и даже уязвимость. Она положила спички на кофейный столик перед собой. Машинально проводив взглядом ее руку, Сакс обратил внимание на спичечную обложку – ярко-зеленые буквы на розовом фоне. Это была реклама секса по телефону, и в тот миг его словно озарило: нет ничего бессмысленного, все на свете взаимосвязано.

– Я больше не хочу, чтобы вы думали обо мне как о чудовище, – начала Лилиан.

В последующие два часа он узнал о ней больше, чем за эти недели. Она говорила с ним так, что накопившиеся в нем обиды быстро куда-то улетучились. Нет, она ни за что перед ним не извинялась, и нельзя сказать, чтобы он верил каждому ее слову, просто при всей своей настороженности и подозрительности он понял: ей пришлось так же несладко, они оба в равной степени измучили друг друга.

Но он это понял не сразу. Вначале ее исповедь показалась ему театральной игрой с целью пощекотать ему нервы. Он даже всерьез решил, что она прознала о его намерении тихо смыться – как будто она умела читать чужие мысли! Отсюда он сделал вывод: она пришла, чтобы его задобрить и не дать ему уехать, пока он сполна не рассчитается. Голова у него пошла кругом, и, если бы Лилиан сама не заговорила о деньгах, он бы еще долго продолжал заблуждаться на ее счет. Именно в этот момент разговор повернул в новое русло. Ее слова настолько не вязались с его представлениями о ней, что Сакс устыдился и с этой минуты начал по-настоящему слушать ее, не отвлекаясь на собственные фантазии.

– Вы дали мне уже около тридцати тысяч, – сказала Лилиан. – С каждым днем сумма растет, и вместе с ней растет мой страх. Я не знаю, как долго вы собираетесь заниматься благотворительностью, но и этих денег более чем достаточно. Мне кажется, мы должны остановиться, пока не поздно.

– Мы не можем остановиться, – возразил Сакс. – Это только начало.

– Боюсь, я этого не выдержу.

– Выдержите, Лилиан. Такого сильного человека я еще не встречал. Выдержите, если не будете постоянно себя изводить по этому поводу.

– Я не сильный человек и не добрый человек. Когда вы меня узнаете поближе, вы еще пожалеете, что переступили порог моего дома.

– Эти деньги связаны исключительно со справедливостью, которая должна быть одна для всех, добрых и недобрых.

И тут она заплакала, не отворачивая лица и не смахивая слез, как будто их и не было. Это был отважный плач, Лилиан одновременно обнажала боль и отказывалась признавать себя побежденной, что вызывало у него безусловное уважение. Пока она не замечала этих слез, они ее не унижали.

Говорила по большей части Лилиан, как бы нанизывая на длинный шампур бесконечный ряд сожалений и самооговоров, перемежаемых колечками дыма. Хотя Сакс с трудом поспевал за странной логикой, он Лилиан не перебивал из опасения, что одно неверное слово или не вовремя заданный вопрос могут выбить ее из заданного ритма. Она несла что-то про некоего Фрэнка, потом перескочила на Терри, а затем стала рассказывать про последние годы своего брака. Так она вышла на тему полицейского расследования (после обнаружения тела Димаджио ее допрашивали), но, оборвав себя на полуслове, заговорила о том, что хотела уехать из Калифорнии и начать все заново. Уже, можно сказать, собралась, когда он, Сакс, свалился как снег на голову и поломал все ее планы. Она окончательно запуталась: куда бежать и откуда? Он ждал продолжения, но тут Лилиан ни с того ни с сего начала хвалиться, как она в одиночку тянет семью. Она работала профессиональной массажисткой и попутно снималась для каталогов крупных магазинов, что позволяло им сводить концы с концами. Эту тему она бросила так же неожиданно, как начала, словно посчитав ее неважной, и опять полились слезы.

– Все образуется, – утешал ее Сакс, – вот увидите. Худшее – позади, только вы этого пока не осознали.

Видимо, это было то, что она хотела услышать, потому что разговор закончился на мажорной ноте. Ни к чему конкретно они не пришли, просто Лилиан успокоилась, ее тронули слова ободрения. Перед тем как уйти наверх, она приобняла его в знак благодарности, и ему пришлось сдержаться, чтобы не ответить излишне пылким ответным объятием. И все же то было ни с чем не сравнимое мгновение, краткий миг настоящей близости. Ощущая под халатом голое тело, он целомудренно поцеловал ее в щечку и при этом подумал: «Начинается новый период наших отношений. Все, что случилось до этой минуты, вычеркнуто и забыто».

Утром Лилиан, как всегда, уехала из дому, пока Сакс отводил девочку в детский сад. Зато на кухонном столе его ждала короткая записка, дававшая пищу самым смелым, самым несбыточным надеждам. «Спасибо за эту ночь. XXX». Вместо имени она поставила значки поцелуев, и этот вроде бы пустяк согрел его душу. Даже если это произошло без задней мысли, чисто рефлекторно, как люди часто подписываются, все равно здесь просматривался скрытый намек. Тот же секс-код – три X – был замечен им этой ночью на спичечной обложке в ее руках, и одно предположение, что она сделала это сознательно, с целью вызвать у него такую ассоциацию, подействовало на Сакса возбуждающе.

После этой записки он сделал то, чего делать не следовало. Он понимал, что это ошибка, что он потерял голову, но остановиться уже не мог. Покончив с утренними обязанностями, он нашел в телефонном справочнике адрес массажного салона (Шаттак-авеню, в северной части Беркли), где работала Лилиан, и поехал туда, не удосужившись заранее позвонить и записаться на прием. Он хотел сделать ей сюрприз, непринужденно так, по-приятельски, зайти и переброситься с ней несколькими словами. Если в этот момент у нее не будет клиента, он попросит сделать ему массаж. Вполне законный предлог понежиться под ее пальцами. А пока длится приятная процедура, он может успокаивать себя мыслью, что помогает ей зарабатывать на жизнь. Он уже заготовил фразу: «Никогда не отдавал себя в руки профессионала и вот решил попробовать, что это такое». Он без труда нашел нужную вывеску, но, когда он спросил Лилиан Стерн, хозяйка салона обдала его холодом.

– Лилиан Стерн ушла отсюда еще весной, и с тех пор я ее не видела.

Вот уж чего он не ожидал. Сакс вышел на улицу с ощущением, что его предали. Она соврала ему на голубом глазу. В тот вечер Лилиан домой не приехала, и слава богу, – встретившись с ней лицом к лицу, он не испытал бы ничего, кроме неловкости. Да и что он мог ей сказать? Признайся Сакс в том, где был, и на их отношениях пришлось бы поставить крест. А может, оно и к лучшему. Все сразу встало на свое место. Надо быть поосторожнее со своими чувствами. Импульсивные поступки, порывы энтузиазма – обо всем этом надо забыть. Сакс получил хороший урок, и теперь важно было его не забыть.

Но он его забыл уже на следующий день. Уложив Марию в постель, он устроился на своем диване в гостиной с книжкой о реинкарнации. То, что Лилиан увлекается такой белибердой, приводило его в ужас, и сейчас он переворачивал страницы с этаким мстительным сарказмом: дескать, это ли не доказательство ее ограниченного ума и обывательских интересов? Невежественная баба, чья голова забита модными выдумками и плохо переваренными идеями, – и от этого человека он ждет какого-то понимания? Он уже собирался с гримасой отвращения бросить книжку на столик, когда в дом вошла Лилиан, хмельная, раскрасневшаяся, в коротеньком черном платье в облипочку… и он невольно расплылся. Лилиан была убийственно хороша. Она стояла прямо перед ним, и он не мог отвести от нее восхищенных глаз.

– Салют, малыш, – весело сказала она. – Ты по мне скучал?

– Смертельно, – произнес он ей в тон. – Двадцать четыре часа в сутки.

Сказано как будто в шутку, с такой наигранной бравурностью, но в том-то и дело, что это была чистейшая правда.

– Это хорошо, потому что я по тебе тоже скучала. Она хохотнула и с раскинутыми руками крутанулась на носочках вокруг своей оси, как модель перед камерой.

– Как тебе мое платье? Шестьсот баксов на сейте. Ничего покупочка?

– Оно стоит этих денег. И размерчик подходящий. Еще бы на размер меньше – и что бы я делал со своим воображением? С таким же успехом ты могла бы вообще ничего не надевать.

– В этом весь смысл. Простенько и соблазнительно.

– Насчет «простенько» не уверен, а вот «соблазнительно» – это в самую точку.

– Но не вульгарно, правда?

– Нисколько. Оно слишком хорошо сшито, чтобы быть вульгарным.

– Ты меня успокоил. Мне сказали, что оно вульгарно, и, прежде чем его снять, я решила проверить на тебе.

– Снять? Уже? Ты хочешь сказать, что дефиле закончено?

– Именно это я и хочу сказать. По-твоему, старая больная женщина должна крутиться перед тобой до утра?

– Жаль. Я только начал получать удовольствие.

– Иногда до тебя доходит, как до жирафа, ты это знаешь?

– Возможно. В сложных материях я разбираюсь довольно неплохо, а вот с простыми бывает затык.

– К примеру, снять с девушки платье. Если ты будешь долго собираться, я сделаю это сама, но ты много потеряешь.

– Это точно. Тем более дело, по-моему, нехитрое. Ни пуговиц, ни крючочков, ни молнии. Потянуть снизу вверх – и все дела.

– Или сверху вниз. Выбор за вами, мистер Сакс. Через несколько мгновений платье валялось на полу.

В том, как Лилиан на него набросилась, было сочетание неистовства и игры. Она словно совершала короткие набеги на врага, и, надо сказать, враг сразу сдался на милость победителя. Сакс знал, что она навеселе, но даже если дело было только в этом, в градусах, да еще, возможно, в скуке, он не возражал. Другого такого случая, скорее всего, больше не представится, и после четырех недель бесплодного ожидания чуда он не собирался упускать свой шанс.

Они занялись любовью на диване, а продолжили в спальне. Даже после того как алкоголь перестал действовать, пыла у нее не убавилось – Лилиан отдавалась ему с таким самозабвением и внутренней сосредоточенностью, что если у него и были какие-то сомнения в ее искренности, они должны были рассеяться. Она его выпотрошила, разобрала по косточкам. Но это еще не самое удивительное. Проснувшись наутро и обнаружив, что лежат в одной постели, они занялись тем же, и в какой-то момент, когда первые лучи солнца еще не дотягивались до самых темных углов, Лилиан сказала, что любит его, и ее глаза не обманывали.

Он гадал, чем была вызвана такая метаморфоза, но спросить прямо не решался, просто молча принял как данность. Его подхватила волна невыразимого блаженства, а куда она понесла, не суть важно. В одну ночь они с Лилиан стали парой. Она снова занялась домом и вспомнила про материнские обязанности. Теперь она постоянно была рядом, и в ее взгляде он читал слова, услышанные от нее в их первую ночь. Миновала неделя, и с каждым днем крепла его уверенность в том, что это всерьез и надолго. Он устроил для нее настоящие загулы по магазинам – платья и туфли, шелковое белье, рубиновые серьги, жемчужное ожерелье. Они кутили в дорогих ресторанах, болтали обо всем подряд, строили планы и трахались до полного изнеможения. Так хорошо просто не бывает, но он уже не соображал, как должно быть. Если на то пошло, он вообще ничего не соображал.

Трудно сказать, как долго это могло бы продолжаться. Если бы речь шла только о них двоих, возможно, из этой гремучей смеси, из этой вулканической лавы, несмотря ни на что, и вышло бы нечто путное. Возможно, на новом месте они смогли бы начать новую жизнь. Однако вмешались другие реалии. И двух медовых недель не прошло, как набежали первые тучки. Любовь любовью, но они нарушили семейное равновесие, отчего пятилетняя Мария была не в восторге. Хотя она снова обрела мать, зато потеряла лучшего друга, а в таком возрасте это равносильно крушению целого мира. Почти месяц они с Саксом прожили в своем маленьком раю. Она была его единственной и неповторимой, он нежил и баловал ее, как никто и никогда. И вдруг, без всякого предупреждения, ее бросили. Он перебрался в мамину постель и, вместо того чтобы проводить с ней, Марией, все свое время, пропадал неизвестно где, а ее оставлял на каких-то беби-ситтеров. Она не могла простить матери, что та вклинилась между ними, и не могла простить Саксу его измены. В общем, через три или четыре недели такой жизни ласковый и отзывчивый ребенок превратился в маленького тирана, поминутно закатывающего истерики со слезами.

В воскресенье утром Сакс предложил по-семейному провести день в Розарии.[22]22
  Городской парк в районе Беркли-Хиллз, где было высажено террасами двадцать пять тысяч роз.


[Закрыть] В кои-то веки Мария пребывала в хорошем расположении духа. Лилиан положила в багажник старое стеганое одеяло, и они отправились в другой конец города. Поначалу все шло отлично. Пока утренний туман рассеивался, Сакс с Лилиан валялись на одеяле, а девочка мирно устроилась на качелях. Даже когда через какое-то время она сорвалась с «лианы» и в слезах прибежала к ним, казалось, не было серьезного повода для беспокойства. Лилиан прижала дочь к себе и с особой нежностью поцеловала красную метку на виске. Проверенное лекарство, подумал Сакс. Однако в данном случае оно не сработало. Хотя это была обычная царапина, Мария не успокаивалась, хуже, закатила такую истерику, что начала захлебываться. Лилиан, сохраняя спокойствие, снова прижала ее к себе, но девочка вырвалась с криком, что ей сделали больно, и со злостью оттолкнула мать. В глазах Лилиан промелькнула обида, а потом и гнев. Назревала война. Метрах в двадцати от них, на прогулочной дорожке, остановилась тележка мороженщика, и Сакс, пустив в ход свою самую любезную улыбку, спросил Марию: «Мисс, как насчет мороженого? Оно приятно остудит вашу светлость». Не дожидаясь ответа, он побежал к цветастому зонтику. Выбирать пришлось из шестнадцати сортов. Несколько растерявшись, он остановился на смеси фисташкового и тутти-фрутти. По крайней мере, название должно ее позабавить. Ничего подобного! Мария, по лицу которой продолжали течь слезы, хотя уже только ручейками, подозрительно посмотрела на зеленый шарик, потом осторожно надкусила и тут же выплюнула с такой гримасой, словно ее хотели отравить: «Фу!» Истерика вошла в новую фазу: девочка в ярости запустила мороженым в Сакса. На рубашке остались жирные следы. Лилиан подлетела к дочери и залепила ей пощечину.

– Мерзавка! – закричала она. – Неблагодарная свинья! Я тебя убью! Ты меня поняла? Убью на месте, и никто тебе не поможет!

Мария попятилась и не успела закрыться рукой, как получила еще одну увесистую оплеуху.

– Прекрати! – Голос Сакса задрожал от гнева. Он с трудом сдержался, чтобы не швырнуть Лилиан на землю. – Не смей трогать ребенка, слышишь?

– А вы кто такой, мистер? – вспыхнула она. – Это мой ребенок, и я буду делать с ним все, что сочту нужным!

– Не смей ее бить, я этого не позволю.

– Она получит по заслугам, а ты, умник, прикуси язык.

Дальше – больше. Минут десять они собачились, и, если бы не десяток людей вокруг, один бог знает, как далеко они бы зашли. В конце концов оба сумели взять себя в руки и даже поцеловались в знак примирения. Инцидент вроде был исчерпан. Они втроем сходили в кино, потом поужинали в китайском ресторане, потом вместе уложили Марию спать. Все худшее осталось позади. Но это им только казалось. На самом деле это было началом конца. До отъезда Сакса оставалось пять недель. От былой идиллии ничего не осталось.

* * *

16 января 1988 года перед зданием суда в городке Тернбулл, Огайо, взрывом бомбы была уничтожена небольшая статуя Свободы. Все сошлись на том, что это хулиганская выходка подростков, обычный акт вандализма без политической подоплеки, но, поскольку речь шла о национальном символе, средства массовой информации отреагировали на событие. Не прошло и недели, как при аналогичных обстоятельствах взлетела на воздух статуя Свободы в Данбурге, Пенсильвания. Небольшой взрыв среди ночи, никаких жертв. Неизвестно, стоял за этим один человек или вторая акция была просто копией первой – так называемое подражательное преступление. В тот момент общественность эти события не слишком взволновали, но известный сенатор от консервативной партии сделал публичное заявление, в котором осудил «эти безобразные выходки» и призвал виновных к порядку. «Это не смешно, – сказал сенатор. – Вы не просто уничтожили собственность, вы осквернили национальную реликвию. Американцы любят свою статую, и подобные „шутки“ не вызывают у них ничего, кроме возмущения».

Около ста тридцати масштабных моделей статуи Свободы стоят в публичных местах по всей Америке – в парках, перед городскими ратушами, на крышах общественных зданий. В отличие от флага, который раскалывает нацию в не меньшей степени, чем ее объединяет, статуя как символ не вызывает споров. Одни американцы гордятся своим флагом, другие его стыдятся; кто-то считает его святыней, а кто-то готов на него плюнуть, или вывалять его в грязи, или даже сжечь. Статуе Свободы это не грозит. Последние сто лет она возвышается над политическими и идеологическими бурями, стоя незыблемо на пороге страны как олицетворение лучшего, что в нас есть. Она связана не столько с реальностью, сколько с надеждой, не столько с фактами, сколько с верой, и едва ли сыщется человек, готовый осудить то, что она собой отождествляет: демократию, свободу, равенство перед законом. Это лучшее, что Америка предложила миру, и, как бы мы ни сокрушались по поводу ее неспособности соответствовать этим идеалам, сами идеалы хороши. Они согревали сердца миллионов людей. Они подарили всем нам надежду, что когда-нибудь мы будем жить в более достойном мире.

Через одиннадцать дней после пенсильванского взрыва пришел черед статуи в одном из городских парков штата Массачусетс. На этот раз взрыву сопутствовало послание. Утром следующего дня в офис газеты «Спрингфилд рипабликэн» позвонил неизвестный и зачитал следующий текст: «Проснись, Америка. Хватит проповедовать одно, а делать другое. Если ты не хочешь, чтобы на воздух взлетали статуи, докажи, что ты порываешь с лицемерием. Сделай для своих граждан что-нибудь получше, чем бомбы. Иначе мои бомбы будут продолжать взрываться». И подпись: Призрак Свободы.

В последующие полтора года в разных концах страны были взорваны еще девять статуй. У всех это на слуху, и нет надобности подробно распространяться обо всех подвигах Призрака. В некоторых городах возле статуй был поставлен круглосуточный караул из числа добровольцев Американского легиона, представителей «Клуба лосей»,[23]23
  Общенациональная сеть элитных клубов для богатых бизнесменов, где делается акцент на патриотических ценностях.


[Закрыть] школьников-футболистов и членов местных организаций. Но не везде граждане проявили должную бдительность, и Призрак все так же оставался неуязвимым. После очередного его удара наступала достаточно долгая пауза, и у многих возникало ощущение, что в этом деле поставлена точка. Но затем, как снег на голову, он обрушивался на новый город, в тысяче миль от прежнего, и устраивал очередную заварушку. Возмущенных его действиями хватало, хотя кое-кто разделял его взгляды. Их было меньшинство, но Америка страна большая, так что на круг выходило не так уж мало. Для них Призрак сделался таким современным Робин Гудом. Я думаю, главную роль в этом сыграли заявления, с которыми он регулярно выступал после каждого взрыва. Всегда краткие, они раз от разу все лучше – точнее, поэтичнее, оригинальнее – выражали его разочарование страной. «Каждый одинок, – начиналось одно из посланий, – поэтому нам не к кому больше обратиться, кроме как друг к другу». Или: «Демократия сама в руки не плывет. Если за нее не бороться день за днем, мы рискуем ее потерять. В нашем распоряжении одно оружие – Закон». Или: «Забывая о детях, мы убиваем себя. Мы существуем в настоящем лишь постольку, поскольку наша вера обращена в будущее». В отличие от типичных террористов с их громогласной риторикой и воинственными требованиями, Призрак не просил невозможного. Все, чего он хотел, это чтобы Америка заглянула в себя и очистилась. В этом смысле в его призывах слышалось что-то библейское; то был не крик политического активиста, а скорее тихий голос измученного пророка. В сущности, он просто говорил вслух то, о чем про себя думали многие, и в некоторых кругах люди открыто его поддерживали. От его бомб никто не пострадал, рассуждали они, и если эти пустячные взрывы заставили кого-то пересмотреть свои взгляды на жизнь, так, может, игра стоила свеч?