Текст книги "Сила шести"

Автор книги: Питтакус Лор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

– Мне было тринадцать, когда они добрались до нас, – говорит Шестая. Мы уехали из мотеля в Траксвилле пятнадцать минут назад и сейчас въехали в штат Теннесси. Я просил рассказать, как их с Катариной поймали. – Мы были в западном Техасе после того, как бежали из Мексики из-за идиотской ошибки: нас обеих привела в полный восторг глупая записка в Интернете, которую написала Вторая, хотя мы тогда и не знали, что это Вторая, и мы ответили. В Мексике мы в полном уединении жили в каком-то захолустном пыльном городке и решили узнать, действительно ли это один из Гвардейцев.

Я киваю, зная, о чем она говорит. Генри тоже видел эту запись в блоге, когда мы были в Колорадо. Я принимал участие в школьном конкурсе по правильному произношению, и шрам появился, когда я был на сцене. Меня отвезли в больницу, и доктор увидел первый шрам и свежую рану от второго, который прожег мне тело до самой кости. Когда приехал Генри, его обвинили в насилии над ребенком, и это заставило нас бежать из штата и сменить имена. Мы в очередной раз все начали заново.

– «Девять, теперь восемь. Остальные, вы здесь?» – спрашиваю я.

– Да, эта запись.

– Значит, это вы ответили, – говорю я. Генри сделал фотографии записей с экрана, чтобы я мог ее посмотреть. Он яростно пытался взломать тот компьютер и стереть запись, пока не поздно, но не успел. Вторая была убита. Сразу после этого запись стер кто-то другой. Мы предположили, что это были могадорцы.

– Ответила Катарина. Она написала только «Мы здесь», и меньше чем через минуту появился шрам, – говорит Шестая, качая головой. – Было так глупо со стороны Второй написать это, зная, что она была следующей. Я до сих пор не могу понять, зачем она так рисковала.

– Вы знаете, где она находилась? – спрашивает Сэм.

Я смотрю на Шестую.

– Ты знаешь? Генри думал, что в Англии, но до конца не был уверен.

– Понятия не имею. Мы только понимали, что если они так быстро добрались до нее, то им не потребуется много времени, чтобы добраться и до нас.

– Но откуда вы знаете, что она вообще это написала? – спрашивает Сэм.

Шестая бросает на него взгляд.

– Что ты имеешь в виду?

– Не знаю. Вы даже не знаете, где она была, так откуда можете знать, что это была именно она?

– А кто же еще?

– Ну, я ведь вижу, как вы с Джоном осторожны. Не могу представить, что кто-нибудь из вас мог бы сделать такую глупость, понимая, что он следующий. Особенно зная столько о могадорцах. Начать с того, что вы бы не стали публиковать запись, я так думаю.

– Верно, Сэм.

– Так что, может быть, они уже схватили Вторую и пытались выйти на кого-нибудь из вас, прежде чем ее убить. Тогда становится понятно, почему она была убита через считанные секунды после того, как вы ответили. Это мог быть блеф. А может, она знала, что они делают, и сама себя убила, чтобы предостеречь вас. Как знать. Вы понимаете, что это только предположения.

– Да, – говорю я. Но хорошие предположения. Я до них не додумался. Интересно, додумался ли Генри?

Мы едем в молчании, погрузившись в мысли. Шестая ведет пикап на предельно допустимой скорости, и мы обгоняем несколько машин. Вдоль шоссе горят фонари, и горы в их тени кажутся жутковатыми.

– Она могла быть испугана и в отчаянии, – говорю я. – Это могло подтолкнуть на какую-нибудь глупость вроде неосторожной записи в Интернете.

Сэм пожимает плечами.

– Просто мне это кажется маловероятным.

– Верно, – замечаю я. – Но может быть, они перед этим убили ее Чепана, и она была не в себе. Ей ведь было двенадцать-тринадцать лет. Представь, что тебе тринадцать и ты предоставлен самому себе, – говорю я, не успев сообразить, что в точности описываю историю Шестой. Она бросает на меня взгляд, потом снова смотрит на дорогу.

– Мы даже подумать не могли, что это была подстава, – произносит она. – Хотя такая вероятность есть. Тогда мы были просто напуганы. И моя лодыжка была в огне. Трудновато ясно мыслить, когда твою ногу словно отпиливают.

Я мрачно киваю.

– Но даже после первого испуга мы не пытались посмотреть на все дело под таким углом. Мы ответили, и это навело их на наш след. Мы поступили смехотворно. Может быть, ты прав, Сэм. Я только надеюсь, что мы с тех пор стали немного умнее. Те, кто остался.

Ее последняя фраза повисает в воздухе. Нас осталось всего шестеро. Шестеро нас против всех них, сколько бы их ни было. И никакой возможности узнать, как мы могли бы отыскать друг друга. В нас заключена единственная надежда. Сила – в числах. Могущество шести. От этой мысли мое сердце начинает биться вдвое быстрее обычного.

– Что? – спрашивает Шестая.

– Нас осталось шестеро.

– Я знаю. И что?

– Нас шестеро, и, может быть, у кого-то еще остались их Чепаны. А может, и нет. Но шестеро против скольких могадорцев? Тысячи? Ста тысяч? Миллиона?

– Эй, не забывай обо мне, – говорит Сэм. – И о Берни Косаре.

Я киваю.

– Извини, Сэм. Ты прав. Нас восемь. – Тут я вдруг вспоминаю кое о чем еще. – Шестая, ты знаешь о втором корабле, который улетел с Лориен?

– Еще один корабль, помимо нашего?

– Да, он улетел после нашего. Или, по крайней мере, я так думаю. Он был загружен химерами. Их было примерно пятнадцать. А еще три Чепана и, возможно, ребенок. У меня было видение с этим кораблем, когда мы с Генри тренировались. Он, правда, был настроен скептически, но до сих пор все мои видения оказывались правдой.

– Я представления не имела об этом корабле.

– Он взлетел на старой ракете, похожей на шаттлы НАСА. Ну, ты знаешь, с топливом, которое оставляет за собой шлейф дыма.

– Тогда он бы сюда не долетел, – говорит Шестая.

– Да, Генри так и говорил.

– Химеры? – спрашивает Сэм. – Такие же животные, как Берни Косар? – Я киваю. Он вскидывает голову. – Может, и Берни на нем прилетел? Представь, если они все сюда добрались? Ты ведь видел, на что он способен в битве?

– Это было бы изумительно, – соглашаюсь я. – Но я практически уверен, что старина Берни был на нашем корабле.

Я провожу рукой по спине Берни Косара и чувствую болячки ран, все еще покрывающие почти все его тело. Сэм вздыхает и откидывается на спинку сиденья с выражением облегчения на лице – возможно, представляя, как в последнюю минуту к нам на помощь приходит целая армия химер, чтобы нанести поражение могадорцам. Шестая глядит в зеркало заднего вида, и фары от идущей сзади машины отбрасывают полосу света на ее лицо. Она снова смотрит на дорогу тем же отрешенным взглядом, какой всегда был у Генри, когда он вел машину.

– Могадорцы, – мягко начинает она, сглотнув, и мы с Сэмом обращаемся все во внимание, – настигли нас на другой день после того, как мы ответили на записку Второй, в заброшенном городке в западном Техасе. Мы ехали из Мексики, и Катарина вела машину пятнадцать часов подряд. Было уже поздно, и мы были измотаны, потому что обе не спали. Мы остановились в придорожном мотеле, примерно таком же, как тот, из которого мы только что уехали. Это был маленький городок, похожий на те, что показывают в старых вестернах, с ковбоями и ранчеро. У некоторых домов даже стояли столбы, чтобы можно было привязывать лошадей. Это было очень странное место, но мы приехали из какой-то мексиканской дыры и особо не выбирали, где остановиться.

Она замолкает, обгоняя машину. Она провожает ее взглядом и, прежде чем снова посмотреть на дорогу, бросает взгляд на спидометр.

– Мы пошли поесть в ресторанчик. Мы съели примерно половину, когда в ресторанчик вошел мужчина и сел за столик. На нем были рубашка и галстук, но это был ковбойский галстук шнурком, и вся его одежда выглядела устаревшей. Мы не обратили на него внимания, хотя я заметила, что другие посетители глазели на него так же, как глазели на нас. В какой-то момент он повернулся и уставился на нас, но поскольку то же самое делали и все остальные, я не придала этому значения. Мне было всего тринадцать, и в тот момент я мало о чем еще могла думать, кроме как о том, чтобы поесть и поспать. Так что мы закончили есть и вернулись в свой номер. Катарина пошла в душ и, когда она вышла, закутанная в халат, раздался стук в дверь. Мы посмотрели друг на друга. Она спросила, кто там, и мужчина ответил, что он управляющий мотеля и принес чистые полотенца и лед. Я, не задумываясь, подошла к двери и открыла ее.

– О, нет, – говорит Сэм.

Шестая кивает.

– Это был мужчина в ковбойском галстуке из ресторана. Он сразу вошел и захлопнул дверь. Мой кулон висел на виду. Он сразу понял, кто я, а мы с Катариной сразу поняли, кто он. Одним движением он выхватил из-за брючного ремня нож и метнул мне в голову. Он сделал это очень быстро, и я не успела никак среагировать. У меня еще не было никаких Наследий, никакой защиты. Это был конец. Но потом произошло нечто очень странное. Когда нож вонзился в мой череп, раскололся его череп. Я же ничего не почувствовала. Только позже я узнала, что они понятия не имели о том, как действует заклятие, что он не мог меня убить, пока не погибли номера от первого до пятого. Он упал на пол и лопнул, обратившись в пепел.

– Клево, – замечает Сэм.

– Послушай, – прерываю я. – Судя по тому, что я видел, могадорцев довольно легко опознать. У них такая белая кожа, словно ее обесцветили. И их глаза и зубы… – Я не договариваю. – Как вы могли не узнать его в ресторане? Почему впустили к себе в комнату?

– Я почти уверена, что так выглядят только скауты и солдаты. Это у могадорцев военная каста. Во всяком случае, так говорила Катарина. Остальные так же похожи на обычных людей, как и мы с тобой. Тот, кто пришел в ресторан, напоминал бухгалтера: очки в проволочной оправе, черные брюки, белая рубашка на пуговицах с короткими рукавами и этот галстук. У него даже были дурацкие усы. Я помню, что он был загорелый. Мы и не догадывались, что они идут следом за нами.

– Это вдохновляет, – саркастически замечаю я. Я воображаю сцену с ножом, который вонзается в голову Шестой, а убивает, наоборот, могадорца. Если бы один из них проделал такую штуку с ножом на мне, прямо сейчас, я бы погиб. Я отгоняю эту мысль и спрашиваю: – Как ты думаешь, они еще в Парадайзе?

Она с минуту молчит, а когда наконец отвечает, мне хочется, чтобы уж лучше она молчала.

– Думаю, они могут быть там.

– Значит, Сара в опасности?

– Все в опасности, Джон. Каждый человек в Парадайзе, которого мы знаем, и каждый человек в Парадайзе, которого мы не знаем.

Возможно, весь Парадайз находится под наблюдением, и я знаю, что опасно приближаться к нему больше чем на сто километров. Или звонить. Или даже написать письмо – иначе они поймут, что меня тянет к Саре, что между нами есть связь.

– Ладно, – говорит Сэм, который хочет вернуться к рассказу, – могадорский бухгалтер падает и умирает. Что было потом?

– Катарина бросила мне Ларец, схватила чемодан, и мы выбежали из комнаты, Катарина так и осталась в халате. Пикап не был заперт, и мы запрыгнули внутрь. Из-за мотеля выскочил еще один могадорец. Катарина так волновалась, что не могла найти ключ. Однако она заперла двери, и стекла были подняты. Но парень не терял даром времени. Он кулаком разбил стекло двери с пассажирской стороны и схватил меня за рубашку. Катарина закричала, и в дело вмешались находившиеся поблизости мужчины.

Другие люди выскочили из ресторана посмотреть, что происходит. Могадорцу ничего не оставалось, как отпустить меня и развернуться к мужчинам.

– Ключи в номере! – крикнула Катарина. Она смотрела на меня своими огромными обезумевшими глазами. Она была в панике. Мы обе паниковали. Я выпрыгнула из машины и побежала в номер за ключами. В тот раз мы сумели ускользнуть только благодаря тем техасским мужчинам. Они спасли нам жизнь. Когда я вернулась с ключами, один из техасцев целился в могадорца из ружья.

Не знаю, что случилось потом, потому что Катарина поехала на всей скорости, и мы не оглядывались назад. Мы спрятали Ларец через несколько недель, прямо перед тем, как они нас окончательно настигли.

– А Ларцы первых трех уже у них? – спрашивает Сэм.

– Уверена, что да, но какой от них прок? В ту же секунду, как мы умираем, Ларец сам открывается, и все, что находится внутри, становится бесполезным, – говорит она, и я киваю, потому что тоже об этом знаю из разговоров с Генри.

– Предметы не только теряют всякую ценность, – добавляю я, – но и полностью разрушаются, как могадорцы, когда их убивают.

– Клево, – говорит Сэм.

Тут я вспоминаю записку, которую нашел, когда спасал Генри в Атенсе, штат Огайо.

– Те парни, к которым пошел Генри, которые издавали «Они ходят среди нас…»

– Да?

– У них был информатор, который, похоже, захватил одного могадорца и пытал его, выведывая информацию. Он вроде бы узнал, что следы Седьмого ведут в Испанию, а Девятый находится где-то в Южной Америке.

Шестая на секунду задумывается. Она кусает губу и смотрит в зеркало заднего вида.

– Я точно знаю, что Седьмая – девушка. Я помню это из путешествия на корабле.

В ту секунду, когда эти слова слетают с ее губ, сзади нас раздается рев сирены.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Снегопад прекращается вечером в субботу. В воздухе разносится звук лопат, скребущих по асфальту. Из окна я вижу силуэты жителей, которые отбрасывают снег, расчищая себе дорожки, чтобы утром пойти по обязательным воскресным делам. От этой совместной вечерней работы, когда все заняты одним и тем же делом, возникает ощущение спокойствия, и я бы хотела оказаться среди них. Потом звонит колокол, возвещая отход ко сну. Все четырнадцать девочек в комнате за минуту укладываются в кровати, и свет выключается.

В ту же секунду, как я закрываю глаза, начинается сон. Теплым летним днем я стою на цветном поле. Вдалеке справа на фоне заката видна ломаная линия горной гряды, слева раскинулось море. Из ниоткуда появляется девушка, одетая в черное. У нее черные с отливом волосы и яркие серые глаза, жесткая и в то же время приятная улыбка. Нас только двое. Потом позади меня происходит какой-то катаклизм, как будто начинается землетрясение, и земля раскалывается, по ней идут трещины. Я не оглядываюсь посмотреть, что на самом деле происходит. Девушка поднимает руку и протягивает ее мне, ее глаза неотрывно смотрят в мои. Я тянусь рукой к ее руке. Мои глаза открываются.

В окна льется свет. Хотя кажется, что прошло всего несколько минут, на самом деле прошла вся ночь. Я стряхиваю с себя сон. Воскресенье – день отдыха, но по иронии для нас это самый загруженный день недели, начинающийся с длинной мессы.

Принято считать, что по воскресеньям большая толпа собирается по причине глубокой религиозности, но на самом деле люди приходят из-за El Festín – большого обеда, который устраивается после мессы. Все мы, живущие в монастыре, должны его обслуживать. Мое место – у стойки в кафетерии. Мы освобождаемся только после обеда. Если повезет, мы закончим к четырем и до захода солнца будем свободны. В это время года солнце садится вскоре после шести.

Мы спешим принять душ, быстро чистим зубы, причесываемся и наряжаемся в свою лучшую воскресную одежду – она у всех одинаковая, черно-белая, и оставляет открытыми только ладони и головы. Когда большинство девушек ушли, в комнату входит Аделина. Она встает передо мной и поправляет мне воротник рубашки. От этого я чувствую себя маленькой девочкой. Я слышу, как толпа заполняет церковь. Аделина молчит. Я тоже. Я смотрю на проблески седины в ее темно-рыжих волосах, которую раньше не замечала. У ее глаз и у рта появились морщины. Ей сорок два года, но выглядит она на десять лет старше.

– Мне приснилась девушка с черными волосами и серыми глазами, которая протянула мне руку, – говорю я, нарушая молчание. – Она хотела, чтобы я взяла ее за руку.

– О'кей, – говорит она, не вполне понимая, зачем я ей это рассказываю.

– Как ты думаешь, могла это быть одна из нас?

Она расправляет последнюю складку на воротнике.

– Я думаю, что тебе не стоит слишком увлекаться толкованием снов.

Мне хочется с ней поспорить, но я не знаю, что сказать. Поэтому я только роняю:

– Это казалось реальным.

– Со снами так бывает.

– Но ты когда-то давно говорила, что на Лориен мы иногда могли общаться между собой на больших расстояниях друг от друга.

– Да, а после этого я рассказывала тебе о волке, который мог сдувать дома, и о гусыне, которая высиживала золотые яйца.

– Но это были сказки.

– Все это – одна большая сказка, Марина.

Я скриплю зубами.

– Как ты можешь так говорить? Мы обе знаем, что это не сказка. Мы обе знаем, откуда мы прибыли и зачем мы здесь. Я не знаю, почему ты себя так ведешь, словно ты не прилетела с Лориен и не обязана обучать меня.

Она заводит руки за спину и смотрит в потолок.

– Марина, с тех пор как я оказалась здесь, как мы оказались здесь, нам улыбнулась удача, и мы узнали истину о мироздании, о том, откуда мы взялись, и о нашей подлинной миссии на земле. Все это сказано в Библии.

– А Библия – это не сказка?

У нее напрягаются плечи. Она хмурит брови и стискивает челюсти.

– Лориен – это не сказка, – говорю я, и, не успевает она ответить, как при помощи телекинеза я поднимаю подушку с ближней кровати и кручу ее в воздухе. Аделина делает то, чего никогда не делала прежде: она дает мне пощечину. И бьет сильно. Я бросаю подушку и прикладываю ладонь к горящей щеке. От неожиданности у меня челюсть отвисла.

– Не смей делать это при них! – произносит она в ярости.

– То, что я сделала, – это не сказка. Я не из сказки. Ты мой Чепан, и ты тоже не из сказки.

– Называй, как хочешь, – говорит она.

– Ты что, не читала новостей? Ты знаешь, что парень в Огайо – один из нас, ты должна это понимать! Может быть, он наш единственный шанс!

– Единственный шанс на что? – спрашивает она.

– На жизнь.

– А мы что, не живем?

– Проводить дни, притворяясь, что мы не пришельцы, это не жизнь, – говорю я.

Она качает головой.

– Оставь это, Марина, – произносит она и уходит. Мне приходится идти следом.

Марина. Сейчас имя звучит так естественно, оно настолько мое. Я сразу же реагирую, когда его с шипением произносит Аделина или когда другие девочки из приюта выкрикивают его у школьных дверей, размахивая забытым мной учебником по математике. Но меня не всегда так звали. Раньше, когда мы скитались в поисках теплой еды или постели, еще до Испании и Санта-Терезы, еще до того, как Аделина стала Аделиной, я была Женевьевой. А Аделина – Одеттой. Это были наши французские имена.

– Нам придется менять имена в каждой новой стране, – шептала Аделина, когда она была Сигни и мы были в Норвегии, куда наше судно пристало после долгих месяцев плавания. Она выбрала имя Сигни, потому что оно было написано на рубашке у продавщицы.

– А меня как будут звать? – спросила я.

– Как захочешь, – сказала она. Мы сидели в кафе в какой-то унылой деревне и радовались теплу от кружки горячего шоколада, которую вместе пили. Сигни встала и взяла с соседнего столика воскресную газету. На первой странице была фотография самой красивой женщины, какую я когда-либо видела: белокурая, с высокими скулами и синими глазами. Ее звали Биргитта. И я стала Биргиттой.

Даже если мы ехали в поезде и страны мелькали, как деревья за окнами, мы всегда меняли имена – пусть даже на несколько часов. Да, мы делали это, чтобы прятаться от могадорцев и любых других преследователей, но так мы еще и поднимали себе настроение посреди стольких разочарований. Мне это казалось таким забавным, что мне хотелось проехать по всей Европе несколько раз. В Польше я была Минкой, а она выбрала имя Зали. Она была Фатимой в Дании, а я была Ясмин. В Австрии у меня было два имени – Софи и Астрид. Ей полюбилось имя Эммалина.

– Почему Эммалина? – спросила я.

Она засмеялась.

– Точно не знаю. Наверное, мне нравится, что здесь почти два имени в одном. Они оба красивые, но если сбить их вместе, то получается нечто сверхъестественное.

Между прочим, сейчас я думаю, что тогда в последний раз слышала, как она смеется. Или это был последний раз, когда мы обнимались и говорили о своем предназначении. Думаю, тогда я в последний раз почувствовала, что она действительно мой Чепан и ей не безразлично, что случилось с Лориен и со мной.

Мы приходим на мессу перед самым ее началом. Свободные места есть только в самом заднем ряду, но я там всегда и предпочитаю сидеть. Аделина пробирается вперед, где сидят сестры. Отец Марко, священник, начинает читать вступительную молитву своим обычным заунывным голосом, и пока его слова доходят до последнего ряда, они заглушаются почти до неузнаваемости. Мне это подходит, и я сижу на мессе с отрешенным безразличием. Я стараюсь не вспоминать о том, что Аделина меня ударила, и вместо этого думаю, что буду делать, когда наконец закончится El Festín. Снег еще и не думает таять, но я все равно намерена добраться до пещеры. Мне нужно нарисовать что-то новое, и еще я хочу закончить портрет Джона Смита, который начала на прошлой неделе.

Месса тянется целую вечность или, во всяком случае, так кажется – с литургиями, причастием, молитвами, обрядами. Когда настает время последней молитвы, я измождена и даже не притворяюсь, что молюсь, как делаю обычно. Вместо этого я сижу с поднятой головой и открытыми глазами и осматриваю затылки присутствующих. Почти все мне знакомы. Один мужчина спит, ровно сидя на скамье, скрестив руки и касаясь подбородком груди. Я наблюдаю за ним до тех пор, пока что-то в его сне не тревожит его. Он с хрюканьем просыпается. Несколько голов оборачиваются к нему, пока он приходит в себя. Я не могу удержаться от улыбки, а когда отвожу глаза, наталкиваюсь на сердитый взгляд сестры Доры. Я опускаю голову, закрываю глаза и притворно молюсь, шевеля губами в такт словам, которые декламирует отец Марко, но я знаю, что попалась. Это как раз то, в чем сильна сестра Дора: она из кожи вон лезет, только бы поймать нас на чем-нибудь предосудительном.

Молитва заканчивается крестным знамением, и с ним заканчивается и месса. Я первой вскакиваю со скамьи и бегу на кухню. Сестра Дора, пожалуй, самая большая из всех сестер, но, когда надо, проявляет удивительное проворство, а я не хочу дать ей шанс себя поймать. Если мне это удастся, то я смогу избежать наказания. И мне удается: когда она пять минут спустя входит в столовую, я уже чищу картошку рядом с долговязой четырнадцатилетней Паолой и ее двенадцатилетней сестрой Люсией. Сестра Дора только награждает меня сердитым взглядом.

– Что это она? – спрашивает Паола.

– Она заметила, что я улыбнулась во время мессы.

– Хорошо, что не выпороли, – скривив рот, говорит Люсия.

Я киваю и снова принимаюсь за картошку. Такие моменты, незначительные и быстротечные, сближают нас, девушек, потому что у нас общий враг. Когда я была моложе, то думала, что именно это, а также сиротство и жизнь под этой тиранической крышей объединит нас и сделает подругами – сразу и навсегда. Но на самом деле все это только еще больше нас разъединяло, создавая мелкие фракции в нашей и без того маленькой группе: между собой кучковались красивые девушки (Ла Горда, правда, не была красивой, но они приняли ее к себе), умные девушки, атлетичные, те, что помладше. А я в результате осталась совсем одна.

Через полчаса, когда все готово, мы выносим еду из кухни к ожидающей очереди. Толпа встречает нас аплодисментами. В конце очереди я вижу самого приятного мне человека во всей Санта-Терезе – Гектора Рикардо. Его одежда грязная и помятая, волосы всклокочены. Его глаза налиты кровью, лицо и щеки почти что алые. Даже издалека я вижу, что у него слегка дрожат руки. Так всегда бывает по воскресеньям – единственный день недели, когда он зарекся пить. Сегодня он выглядит особенно тяжелым, хотя, когда он наконец подходит, он протягивает поднос с самой оптимистической улыбкой, какую только может изобразить.

– Как поживаете, моя дорогая морская королева? – спрашивает он.

Ответный реверанс.

– У меня все хорошо, Гектор. А как ты?

Он пожимает плечами.

– Жизнь – она как хорошее вино. Ее надо потягивать и смаковать.

Я смеюсь. У Гектора всегда есть в запасе какой-нибудь старый афоризм.

Я познакомилась с Гектором, когда мне было тринадцать. Он сидел у кафе на Калле Принсипаль и в одиночку пил вино из бутылки. Была середина дня, и я возвращалась из школы. Когда я проходила мимо него, наши взгляды встретились.

– Марина, что значит морская, – сказал он, и я удивилась, что он знает мое имя, хотя ничего удивительного тут не было, потому что с первых дней пребывания в монастыре я чуть ли не каждую неделю видела его в церкви. – Побудь несколько минут с пьяницей.

Так я и сделала. Не знаю почему. Может, потому, что в Гекторе есть что-то очень милое. С ним легко и спокойно, и он, в отличие от многих, не притворяется, будто он какой-то другой. У него простой подход: «Я такой, какой есть. А ваше дело – принимать меня или не принимать».

В тот первый день мы сидели и разговаривали – достаточно долго, чтобы он допил бутылку и заказал вторую.

– Держись Гектора Рикардо, – сказал он, когда я наконец собралась идти в монастырь. – Я позабочусь о тебе, это заложено в моем имени. Латинский корень имени Гектор означает «защищать и стойко держаться». А Рикардо значит «сила и храбрость», – сказал он, дважды стукнув себя в грудь правым кулаком. – Гектор Рикардо позаботится о тебе.

И я уверена, что он сказал это всерьез.

Он продолжал:

– Марина. «Морская». Вот что означает твое имя. Ты это знала?

Я сказала ему, что не знала. Интересно, что означала Биргитта. И Ясмин. И какие корни у Эммалины.

– Это значит, что у Санта-Терезы появилась собственная морская королева, – сказал он с кривой усмешкой.

Я рассмеялась:

– Думаю, ты слишком много пьешь, Гектор Рикардо.

– Да, – ответил он. – Я деревенский пьяница, Марина. Но пусть это не вводит тебя в заблуждение. Гектор Рикардо все равно остается защитником. К тому же покажи мне человека без порока, и я докажу, что у него нет и добродетели.

И годы спустя он один из немногих, кого я могу назвать другом.

На то, чтобы раздать нескольким сотням человек то, что им сегодня причитается, уходит двадцать пять минут, и, когда в очереди никого не остается, мы усаживаемся поодаль и сами едим. Мы едим так быстро, как только можем, потому что знаем: чем быстрее мы все вымоем и приберем, тем раньше освободимся.

Уже через пятнадцать минут мы пятеро, которые обслуживали очередь, скребем кастрюли и сковородки и протираем стойки. Уборка в лучшем случае занимает час – и это только в том случае, если все, кто поел, сразу уходят из столовой, что случается довольно редко. Пока мы убираемся, я украдкой бросаю в сумку непортящиеся продукты, которые собираюсь захватить сегодня в пещеру: сушеные фрукты и ягоды, орехи, банку тунца, банку фасоли. Это тоже стало для меня еженедельной традицией. Я себя долго убеждала, что ношу еду, чтобы перекусить, пока рисую на стенах пещеры. Но на самом деле я создаю запас продовольствия на случай, если произойдет худшее, и мне придется скрываться. Под худшим я имею в виду их.