Текст книги "Темная материя"

Автор книги: Питер Страуб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

Я повел своего спутника на север к Раш-стрит, и пару минут Олсон молча изучал дорогу и людей вокруг. На улице чувство опасности у него заметно усилилось. На тротуарах царила обычная чикагская толкотня. Олсон не привлекал внимания до той поры, пока мы не остановились в ожидании сигнала светофора: несколько человек отошли от него подальше.

– Не ожидал такой враждебности здесь, в стране свободных людей.

– Душ, свежая одежда – и проблемы как не бывало. Удивляюсь, как ты не замечаешь своего запаха.

– В автобусе все так пахли.

Мы подошли к «Оук-банку» и остановились перед банкоматом. Не успел я вытащить бумажник, Олсон шепнул:

– Давай войдем, а?

Он кивал, как китайский болванчик. Перспектива сделки на улице довела его беспокойство до предела.

– Но мы здесь в безопасности.

– Хотелось бы верить, – сказал Олсон.

Мы зашли в банк и направились к ряду банкоматов. Бородатый парень с рюкзаком давил на клавиши дальнего справа автомата, а мужчина, наверняка в студенческие годы игравший в лакросс – широкая спина, короткая стрижка, накрахмаленная голубая рубашка, отутюженные хлопчатобумажные брюки, – забирал купюры из того, что ближе к центру. Я было двинулся туда же, но Олсон встал передо мной и, как пастушья собака, направил к последнему банкомату в ряду.

– Ты понятия не имеешь, сколько народу может вычислить твой пин-код, непринужденно наблюдая со стороны. Поверь мне.

Я вытянул карточку из бумажника. Олсон занял позицию спиной ко мне, как телохранитель. Я поднес кредитку к щели картоприемника и задержал руку.

– М-м…

Олсон чуть отошел назад и вывернул шею, чтобы видеть меня.

Я вставил кредитку и сразу же вытащил обратно. Олсон сделал вид, будто смотрит в сторону, пока я набирал на клавишах код.

– Знаешь, самому интересно, зачем я пообещал дать тебе пятьсот баксов.

– Могу сказать, если ты и вправду хочешь знать.

Я обернулся, подняв брови в немом вопросе.

– Затем, что я просил тысячу.

Пока банкомат выдавал наличные, Олсон наклонил голову, упер левый локоть в ладонь правой руки и щелкнул пальцами.

Олсон сложил двадцатки и пятерки в карман джинсов.

– Люди склонны действовать каждый по-своему. Спенсер все это просчитал. Всегда проси вдвое больше, чем тебе надо.

* * *

Несколько минут спустя мы свернули на Кедровую. Молниеносно оглядевшись, Олсон оценил местность и отметил, что я поселился в красивом квартале. За ресторанами, стоявшими как бы на границе Раш-стрит, на восток, к ярко-голубой безбрежности озера Мичиган, протянулась вереница симпатичных офисных зданий и жилых домов под раскидистыми кронами огромных деревьев.

Дон сошел с тротуара и зашагал к асфальтовой дорожке, убегающей к застекленному входу в высокий многоквартирный дом. В этом доме я прожил много лет. Я спросил Олсона, куда он направился. Он удивленно оглянулся через плечо.

– А разве ты не здесь живешь? – Он ткнул большим пальцем в сторону дома.

– Нет. А с чего ты решил?

– Не знаю. Инстинктивно… – Он остро глянул на меня. – Сказать по правде, я не раз бывал там. Подружка Мэллона разрешала нам оставаться, когда уезжала из города. Но, клянусь тебе, не поэтому. Просто такое чувство…

Олсон поднес руку ко лбу и внимательно посмотрел на меня.

– Обычно интуиция меня не подводит. Вот и сейчас, а?

Я покачал головой:

– В этом доме я прожил двенадцать лет. Выехал отсюда в девяностом. Именно здесь я написал «Агенты тьмы» и еще три книги. Удивительно, как же ты…

– Ну, я же не только жулик, – сказал Олсон, как будто немного смущенный. – Скажи, если ты переехал в девяностом, почему мы здесь?

– Потому что переехал я в дом напротив, вон, номер двадцать три.

Я показал на четырехэтажный дом из бурого песчаника, с ярко-красной дверью и двумя рядами окон. Несмотря на откровенное соперничество соседних домов, свой я всегда считал самым красивым на Кедровой улице.

– Дела у тебя, похоже, идут недурно, – сказал Олсон. – Ты в какой квартире жил?

Я пожал плечами, борясь с желанием скрыть от него информацию.

– Девять-A. Там было здорово.

– Та же квартира, которую нам с Мэллоном сдавала его девица. Девять-А – сразу в конце коридора.

– А вот сейчас ты начинаешь жульничать. Впервые об этом доме я услышал от своей жены.

Я достал ключи: мы подошли к моей красной двери.

– И с чего это ты со мной такой добренький? – раздраженно спросил Олсон. – Забудь про чушь, что я говорил насчет получения половины просимого. Ты вовсе не обязан был давать мне пятьсот баксов, и уж тем более – впускать к себе в дом. Ничего подобного я от тебя не ждал.

– Правда?

– Блин, я только вышел из тюрьмы, мы с тобой никогда не были близкими друзьями, а ты собрался пустить меня в этот шикарный дом? – Он задрал голову и оглядел кирпичный фасад и ряды сверкающих окон. – Вы с Миногой обитаете здесь одни? В таких хоромах?

– Мы живем одни.

– Только сейчас ее здесь нет.

Я не сдержался и сердито выпалил:

– Если боишься войти, перейди через Раш-стрит и зарегистрируйся в ночлежке.

Я показал вдоль по улице и на ту сторону оживленной авеню, где «яппи-бар», казалось, подпирал покосившуюся гостиницу квартирного типа для изгоев, возвещающую о себе большой неоновой вывеской «Отель «Кедр».

– Да не боюсь я твоего дома, – сказал Олсон.

Я понял, что он сказал правду, но не всю.

– Поверь мне, я в этом клоповнике бывал намного чаще, чем ты можешь вообразить. Но какого дьявола тебе все-таки от меня надо?

Я вставил длинный ключ в массивный замок и распахнул дверь в просторную прихожую со стенами палисандрового дерева, ковром из Шираза и китайской вазой с мясистыми каллами.

– Для начала, – сказал я первое, что пришло в голову, – я бы хотел послушать о Бретте Милстрэпе.

Это заявление, которое я выдал, почти не задумываясь, поразило меня самого. Если б я хоть немного поразмыслил, я сказал бы, что давным-давно забыл имя второго студента из круга обожателей Мэллона.

Олсон в ярости остановился:

– А когда я, по-твоему, мог встретить Бретта Милстрэпа?

Не в силах сдержаться, он обернулся и посмотрел на угол, из-за которого мы только что вышли: противоречие между острой потребностью скрыться в доме и нежеланием входить пригвоздило его к цементному крыльцу. Видеть это было невыносимо.

Качая головой, Дон наконец переступил порог. Цепким взглядом он окинул гостиную, зыркнул на угловую лестницу; пытается освоиться, предположил я. Теплые отблески серебра и полированного дерева манили и отталкивали его, наверное, в равной степени.

– Сколько здесь комнат?

– Двенадцать или четырнадцать, в зависимости от того, как считать.

– От того, как считать, – пробормотал он и осторожно ступил на переплетающиеся длинными стеблями тюльпаны, вытканные на ковровой дорожке.

– Скажи мне, – спросил я с верхних ступенек, – ты встречался с Милстрэпом случайно или он искал тебя?

– Все почему-то считают, что у меня есть эти ответы. А их, между прочим, нет.

Мы поднялись к оборудованному под комнату бельэтажу, обстановку которого составляли письменный стол, красивое кожаное кресло, прямоугольная ваза с живыми цветами и книжные полки вдоль лестницы на третий этаж. Полутемный, с книгами по стенам коридор вел в недра дома.

– Если вдруг попадешь в беду, – сказал Олсон, – пусть твой адвокат сделает все, чтобы добиться домашнего ареста.

Он привалился к перилам, сощурил глаза, поджал губы. Волна козлиной вони поплыла от него.

– Пока будешь в душе, я подберу тебе кое-какую одежду. Все, что снимешь, брось в корзину. Кстати, обувь какого размера?

Олсон опустил взгляд на свои стоптанные, заляпанные грязью кеды.

– Десять с половиной. А что?

– По-моему, этот день у тебя будет удачным, – ответил я.

* * *

Через полчаса обновленный Дональд Олсон скользнул в гостиную первого этажа с бесшумной грацией кошки. Я предполагал, он вымоет, расчешет и уложит волосы, сбреет щетину, смажет увлажняющим кремом щеки, переоденется, избавится от запаха. Результат оказался поразительным: Олсон выглядел помолодевшим, довольным и симпатичным. Он надел голубую рубаху, чуть ему великоватую, и зеленые штаны хаки со складками в талии и отворотами внизу. Под отворотами – пара грубоватых ботинок, с отстроченным носком, светлые, почти желтые, из материала, напоминавшего мягкую блестящую кожу. Очарованный замечательными башмаками, Олсон улыбнулся и спросил:

– Ручной работы?

– Можешь оставить себе.

– Ого, ты отдаешь свои башмаки?

– Несколько лет назад у меня ноги раздались на пару размеров. Там коробка со старой обувью – можешь подобрать себе что-нибудь.

Олсон рухнул на диван, раскинул руки и вытянул ноги. Сейчас он напоминал продавца мебели.

– Вот это комфорт. А какова комнатка? Ничего лучшего в жизни не надо, чем такая комната. – Не сгибая ног, он приподнял их, любуясь ботинками. – А вот, скажем, вошел я в самый крутой обувной магазин, во сколько эти малыши встали бы мне?

Он опустил ноги на ковер и подался вперед, приготовившись удивиться.

– Сколько они стоили? Дон, я не помню.

– Ну хотя бы примерно.

– Триста.

Я и правда не помнил, сколько они стоили, но, скорее всего, раза в два дороже.

Олсон покачал ногой:

– Вот уж не думал, что можно таскать на ногах столько денег.

Он опустил ногу и еще раз оглядел себя: разгладил ткань на бедрах, вытянув руки, полюбовался рукавами, пробежался пальцами по ряду пуговиц на рубахе.

– Я смахиваю на парня с домом за городом и вульгарным спортивным автомобилем. Винтажным [23]23
  Т. е. старинный автомобиль, выпущенный в период с 1916 по 1930 г.


[Закрыть]спортивным автомобилем, как тот, на котором каталась Мередит Брайт. Помнишь ту маленькую красную машинку? С большими хромированными «свушами» [24]24
  Свуш – узнаваемый товарный знак фирмы Nike в форме «галочки».


[Закрыть]по бортам?

– Никогда не видел ее машины, – сказал я. – Я даже никогда не видел Мередит Брайт.

– О, старина, ты много потерял, – загоготал он. – В те годы Мередит Брайт можно было смело называть самой красивой девчонкой в мире.

– Ты знаешь, что случилось с Мередит Брайт? Можешь помочь найти ее?

– От Мередит Брайт твоему проекту будет не много толку.

Я резко выпрямился.

– Чем она сейчас занимается?

– Она жена сенатора. А до этого была замужем за исполнительным директором «Форчун-пятьсот» [25]25
  Ведущий экономико-политический журнал, выходящий два раза в месяц тиражом около 700 тыс. экз. Ежегодно в мае-июне публикует статистические данные о 500 корпорациях и 1000 крупнейших акционерных промышленных корпораций.


[Закрыть]. Когда они развелись, она содрала с него тридцать миллионов долларов и поместье в Коннектикуте, которое продала, чтобы купить что-нибудь побольше в Вирджинии или в Северной Каролине, не помню, в общем, там, откуда нового мужа выдвинули сенатором. Он республиканец. Она хочет сделать его президентом.

– Черта с два, – сказал я.

– У этой получится. В нее будто что-то вселилось.

Олсон покосился на стену и передвинулся, чтобы смотреть прямо. Его как будто привлекли картины. Работы Эрика Фишля и Дэвида Салле – в ту пору, когда я их покупал, эти люди были восходящими звездами. Ни за что бы не подумал, что Дон Олсон так заинтересуется ими.

– Ты имеешь в виду, вселилось тогда?

– Ну. А потом она взялась вытягивать соки из богатых парней, или черт ее знает, чем она занимается. – Он поерзал на диване, пытаясь сформулировать, что случилось с Мередит Брайт. – Знаешь, вот как у некоторых людей есть что-то типа внутренней температуры, внутреннего климата? У Мередит Брайт внутренний климат вампирши. Лучше, наверное, не скажу. Она заставляет тебя видеть всю идею бесовской одержимости в абсолютно ином свете. И мы любили эту женщину, старина, мы просто с ума от нее сходили. Более жуткой бабы я не видал.

– Ее мужья, наверное, так не считали.

– У миллионеров-сенаторов и исполнительных директоров свои стандарты для жен, не как у других людей. Если упаковка тянет на высокую пробу, им до лампочки, кто в ней сидит, вампир или зомби. А эта женщина может так притворяться…

– Ботик как-то говорил, что случай на лугу поломал жизни всем, кто был в группе. Я тоже вижу это в таком свете, даже если Мередит Брайт – история отдельная. Ты считаешь, что твою жизнь сломали?

– А что, разве нет? Ты вспомни ее, мою жизнь! Без твоей помощи мне снова не подняться. Я только что вышел из тюрьмы. Кстати, из «Менарда» – это ее снимали в фильме «Беглец». Исправительное заведение в городе Менард.

Я кивнул, но ничего не сказал.

Олсон щелкнул пальцами:

– Эта официантка из «Дитка» – как ее? Эшли? Знаешь, кого она мне напомнила? Миногу.

– Да, мне тоже, – сказал я. – Только Эшли не так красива, как твой друг Минога. Тебе стоит взглянуть, как она выглядит теперь.

– Только без обид, но ей же сейчас столько, сколько нам.

– Погоди.

Я вышел из комнаты, сделав жест, которым обещают собаке лакомство, если она будет исполнять команду «сидеть» достаточно долго. Через несколько минут я вернулся с черно-белой фотографией в простой рамке со складной ножкой на тыльной стороне. Я протянул ее Олсону.

– Это примерно год назад. Я бы еще показал, но жена терпеть не может фотографироваться.

– Повторю, Ли, без обид, но…

Олсон развалился, откинувшись на спинку дивана и держа фотографию обеими руками.

– Постой-ка.

Он выпрямился, поставил рамку на колени и, склонившись, вгляделся в снимок.

– Погоди, погоди…

Олсон с улыбкой помотал головой.

– Эта миниатюрная седоволосая женщина… но… Она удивительна. Откуда такая красота берется?

– Иногда в ресторанах или в самолетах я вижу, как мужчины смотрят на нее, как бы спрашивая себя: «Как, черт возьми, такое случилось?» В нее влюбляются с первого взгляда официанты. Влюбляются копы. Влюбляются таксисты. Носильщики. Швейцары. Уличные регулировщики.

– Она просто… сногсшибательная. Раз увидишь и никогда не забудешь. И по-прежнему похожа на себя. Седина и пара морщинок не в счет. Она по-прежнему выглядит как Минога, только выросшая в эту потрясающую женщину.

Олсон продолжал смотреть, опустив голову, на фотографию Ли Труа, на Миногу своей юности: ее сияющее лицо было обращено к небу – то ли притягивая свет солнечный, то ли отдавая собственный.

– А женушка, как я понимаю, часто тусуется? Много разъезжает? И у вас все хорошо?

– Дон, ты сейчас спрашиваешь о чем-то другом?

– А она… она, часом, не слепая?

– Совсем слепая, – ответил я. – Уже много лет. Хотя это нисколько ей не мешает. Если вдруг нужна помощь, всегда рядом случается водитель такси, или швейцар, или проходящий мимо коп – чтобы протянуть руку. Она может вдохновить с дюжину волонтеров, лишь взмахнув вот этой палочкой, прислоненной к креслу. Она называет ее веретеном.

Олсон содрогнулся:

– Правда?

– Правда. А что?

– Веретено – это чуть ли не самое безобидное орудие труда, с его помощью можно наматывать шерсть, но… Ладно, неважно. Сейчас, наверное, это просто что-то, имеющее отношение к женщинам. В общем, сам знаешь.

– Само собой. Только, по-моему, это имеет отношение к чему-то, увиденному тогда на лугу. Вот почему она ослепла: что-то увидела. Или от всего увиденного. Слепота наступала постепенно. В течение лет десяти – примерно с восьмидесятого по девяностый год. Как она говорила, ей милостиво подарили столько времени до того, как полностью ослепнуть.

– Я видел веретено, – сказал Олсон с чуть заметной неохотой. – В тот день. Буквально одну секунду.

Он вытолкнул себя с дивана и подошел к окну. Не вынимая рук из карманов, чуть наклонился и посмотрел на Кедровую улицу.

– У тебя, кстати, выпить не найдется? Ланч-то был давненько…

– Пойдем.

Я повел его назад в кухню. Бар располагался последним в ряду сделанной на заказ мебели, снизу – холодильник для вина, а сверху – отделение для крепких напитков, где аккуратными рядами стояли бутылки.

– И тебя с веселым Рождеством, – сказал Олсон. – Лопни мои глаза: да это, никак, вкуснющая текила?

Я налил ему первоклассной текилы, а себе взял пива. Было начало седьмого, еще по меньшей мере час до того времени, когда я обычно разрешаю себе спиртное. Мелькнула мысль, что Дон Олсон станет более откровенным, если немного выпьет.

Мы сели за кухонный стол друг против друга, как обычно делали с женой. Олсон опрокинул всю текилу, прополоскал ею рот, проглотил, облизал губы, по достоинству оценив напиток, и сказал:

– Слушай, я не то чтобы хочу показаться неблагодарным или типа того, но в этом одеянии чувствую себя самозванцем, ей-богу. В голубых рубашках и штанах хаки, может, отлично смотрятся мужики типа тебя, Ли, но мой личный стиль чуть более авангардный, что ли.

– Ага, ты бы предпочел одеться во все новое.

– Вот-вот.

– Мы можем сходить в пару мест на Мичиган-авеню. Не смущайся, пожалуйста.

– Блин… ну ты прямо святой. Неудивительно, что Минога вышла за тебя.

Эти слова мне очень не понравились, но я ничего не ответил.

* * *

Мы немного посидели, потом отправились за покупками, скромно отобедали рыбой и пастой и еще поговорили, и у меня возникла странная мысль, что я становлюсь более близким другом прежнему Крохе, чем был много лет назад, когда мы виделись каждый день.

Неожиданный отъезд Олсона вечером 16 октября 1966 года мы восприняли очень болезненно, особенно потому, что уезжал он навсегда. Скорее всего, из-за обещанного «прилива», но я полагал, это смутное пророчество относилось лишь к Ботику. Однако Ботика Мэллон с собой не взял, бросив трясущимся от потрясения и потери вместе с остальными, кто выжил. По показаниям трех очевидцев, Мередит Брайт видели улепетывающей как заяц сквозь лоскуты желто-оранжевого тумана, протянувшиеся через луг. Ее исчезновение понятно: она вернулась к безопасной привилегированной жизни. С Гути все обстояло иначе. Говард Блай, как и все мы, дитя западного Мэдисона, ушел в мир пугающе неизвестный, о котором даже думать страшно.

Эту историю, как и многое другое, мы обсуждали с Дональдом Олсоном на Кедровой улице. Наши беседы продолжались несколько дней. Я прекрасно знал: ничто не мешает ежедневно уходить в офис на пять или шесть часов, и я намеренно откладываю работу – даже моей жене очень редко удавалось заставить меня сделать это, – хотя, признаться, общение с Олсоном можно было назвать своеобразным исследованием. Это как если бы жена позволила копаться в единственной запертой комнате ее души, по крайней мере единственной, известной мне.

На четвертый вечер пребывания у меня Дон Олсон вспомнил поразительную историю, из которой следовало, что не зря Ли считала Кита Хейварда опасным типом. Рассказ Олсона подтверждал гипотезу детектива Купера о том, что убитый мальчик имел отношение к милуокскому злодею по прозвищу Сердцеед.

– Гути и твоя жена частенько говорили Спенсеру, что Хейвард куда хуже, чем он думает, что довольно странно, поскольку откуда им знать, о чем Спенсер думает? К тому же полагались они только на свои ощущения и интуицию.

– А у тебя есть доказательство? – спросил я.

– Ну, доказательством это не назовешь, но выглядело оно достаточно чумовым, чтобы напугать меня.

– «Оно»?

– Место, особое место, которое себе обустроил Хейвард. Я как-то забрел на антивоенный митинг за библиотекой и увидел, что он там ошивается, пытается подцепить девчонок. Только ему, скажем так, ни черта не светило. К кому бы он ни подваливал, его отшивали. После четырех-пяти заходов его просто посылали. Даже это многое говорит об этом типе, согласен? Но он не вешал носа и не расстраивался – он бесился.

– Девушки отказывались играть по его сценарию.

– Именно. И он менялся: лицо как-то напрягалось, а глаза щурились. И быстро так озирался, не наблюдает ли кто за ним. Меня, слава богу, не засек, потому что я припарковался в укромном уголке. Я сразу понял: этот парень что-то скрывает. А когда он отчалил в сторону Стейт-стрит, я двинул за ним. Хейвард отправился прямиком к Генри-стрит, где повернул налево, резко ускорил шаги на подходе к тому незастроенному участку с тремя старыми сараями, типа небольших ангаров, в дальнем конце. Там он вытащил здоровенную связку ключей и зашел в самый последний ангар. Хоть до него было далековато, но даже со своего места я услышал, как он грохнул дверью и заперся. Я постоял пару секунд и рванул через участок заглянуть в маленькое окошко на двери.

Были у меня кое-какие догадки о занятиях Хейварда, однако я все же спросил:

– И что же он делал?

– Разговаривал с ножом, вот что он делал, – ответил Дон. – И пел ему. Пел. Стоял перед столом, брал с него здоровенный нож, как бы ласкал его и клал обратно. Я просто онемел, смысл всей затеи мне показался таким жутким… Ну какой нормальный человек будет петь ножу? Закрывшись в ангаре?

– У Хейварда были нарушения психики. Я просматривал кое-какие… Нет, об этом пока не могу.

– Твоя воля, босс. – Дон расслабленно откинулся на спинку стула и оттолкнул тарелку, та заскользила по столешнице из темно-серого камня. – Еще не слишком поздно для стаканчика на ночь?

– Ты знаешь, где бутылки.

Олсон поднялся со стула и двинулся в сторону бара.

– А, черт, – сказал я. – Захвати мне, пожалуйста, из холодильника еще пива, ладно?

Я почувствовал, что мне трудно даже говорить, и не понял, откуда взялась эта тяжесть.

– Держи.

Олсон вручил мне пиво и снова сел. Рассказ его раззадорил, и будь он проклят, если сейчас отправится спать: Дональд Олсон всего несколько дней назад освободился, он одет с иголочки и держит в руке стакан с самой классной текилой.

– Как поживает Минога?

– Что, прости?

– Как ее конференция? Или что там?..

– Да, верно. Она сказала, что собирается остаться в Вашингтоне еще на неделю. У нее там полно дел.

– Она знает, что я здесь?

– Знает. Можешь погостить еще немного, если хочешь. Есть у меня кое-какие задумки, хотелось бы обсудить их с тобой.

– Лады. Тогда получай хорошие новости, я приберег их. Отныне мне больше не придется жить на иждивении.

– Раздобыл денег? Как тебе удалось?

– Стребовал должок. Поможешь открыть новый счет в банке, завести чековую книжку, все такое?

– О какой сумме речь?

– Если интересно – пять тонн.

– Ты добыл пять тысяч долларов, сделав всего пару звонков?

– Немного больше, если честно. Хочешь – могу вернуть тебе пятьсот.

– Может, попозже, – сказал я, не переставая удивляться. – А пока суд да дело, давай сходим завтра в банк, положим твои деньги.

* * *

Утром я отвел Олсона в «Оук-банк» и воспользовался давним знакомством с клерками, чтобы упростить процесс оформления чекового счета на сумму 5500 долларов для моего гостя. Три отдельных чека были выписаны людьми, имена которых я слышал впервые: Артур Стэдэм ($1000), Филисити Чен ($1500) и Мередит Уолш ($2500). Олсон получил временную чековую книжку и пять сотен наличными и остался доволен. Когда я отказался взять деньги, Дон сунул половину долга мне в нагрудный карман.

Я думал, Олсон будет выписывать чеки, пока их не перестанут принимать. С кредитной картой он бы быстро прогорел, потому что Дон расценивает кредитки лишь как наличные в постоянно доступной форме. Но нет, оказалось, он возьмет кредит, за первый месяц расплатится чеком. Суть последующих операций для меня осталась не вполне ясной.

Чувствуя себя пособником в криминальной затее, я принял предложение Дона угостить меня обедом в «Полной чаше», китайском ресторане на углу Кедровой и Раш. Мы сделали заказ, и тут Олсон меня удивил:

– Ты собираешься попросить меня съездить в Мэдисон навестить Гути Блая, угадал?

Я едва не выронил палочки.

– Это еще что. А как насчет пообщаться с Мередит Брайт, хочешь? Ныне Мередит Бинэм Уолш.

– Да о чем ты?

– Если интересует, могу попробовать организовать встречу с Мередит. От Гути и слова не добьешься, но миссис Уолш может оказаться полезной. Поручиться не могу, просто предполагаю.

– Вампирша, вышедшая замуж за сенатора? И как ты это устроишь?

– Долго рассказывать, – ответил Дон. – Похоже, я ее позабавил. Ведь один из этих чеков прислала она.

Он пристально смотрел на меня, поедая суп с клецками.

– Ты ведь всерьез хочешь выяснить, что случилось на лугу. И вроде как считаешь, что все мы видели одно и то же и что каждый пережил то же, что и остальные. Так?

– Считал – поначалу. Но теперь так не считаю.

– Почему же?

– Пару лет назад случайно столкнулся с Ботиком на тротуаре за «Пфистером». Это случилось еще до того, как я начал интересоваться Сердцеедом.

Тут память подсказала одну деталь:

– Он тащил чемодан. «Ого, – подумал я, – Ботик так и не завязал». В чемодане, наверное, было полным-полно чужих наличных и драгоценностей. И того, что он прихватил «заодно».

– Надо отдать ему должное, – сказал Дон. – У парня потрясающее отношение к труду.

– Довольно однобокое, на мой взгляд. В общем, мы друг друга узнали и вроде как оба почувствовали желание пообщаться, поэтому зашли в бар отеля: в такой с большими столами, с лестницами… Я думал, Ботик занервничает, но он сказал, что это место для него абсолютно безопасное и он может провести здесь полчасика.

– Отличный план, – рассмеялся Олсон.

– Мы сидели и беседовали, как приятели, и я понял, что он, вероятно, может что-нибудь рассказать о том дне. В те годы он едва замечал меня в школьных коридорах. Гути тогда уже сидел в психушке. Ли отказывалась говорить. А ты был бог знает где.

– В паре кварталов от тебя, по крайней мере, некоторое время.

– Итак, когда мы сидели в «Пфистере», я поднял эту тему. «А у жены не пробовал спрашивать?» – поинтересовался он, и я ответил: «Пытался». «И что – не вышло?» Потом сказал, что много времени прошло и, наверное, уже можно кое-чем поделиться. «Жутко было, вот что», – сказал он. И добавил, что говорил об этом только с тобой.

Олсон кивнул:

– Пять лет назад, в Мэдисоне. Он там вроде как отсиживался в убогой комнатенке около стадиона и просто ждал, когда я появлюсь в городе. А я тогда начал проводить встречи со студентами, вроде той, в «Ла Белла Капри», на которую ты не пошел. Ботик был потрясен – не мог выкинуть из головы увиденное тогда.

– Башню из мертвых детей с торчащими наружу ножками и ручками, – подсказал я.

– И кое-где головами. Он плакал, когда вы разговаривали?

– Значит, с тобой тоже плакал?

– Да, когда пытался объяснить мне, что большинство мертвых детей были как бы завернутыми, наподобие тако [26]26
  Тако – сэндвич из тортильи, свернутой в трубочку или конвертиком и наполненной самой разнообразной начинкой: жареным мясом, кусочками острых колбасок чорисо, луком, зеленым салатом, фасолью и даже стеблями кактуса.


[Закрыть]. «Как тако», – сказал Ботик. После этого он просто не мог говорить.

– Поразительно. В точности то же самое было и при мне. «Как тако», и – бац – он весь в слезах, его колотит, он не в состоянии вымолвить ни слова и жестами пытается показать «прошу прощения».

– Еще бы, увидишь такое… – сказал Дональд. – Но больше он не видел ничего.

– Ничего. Только высокую башню из мертвых детских тел. И ослепительное оранжевое зарево цвета «Кулэйд» [27]27
  «Кулэйд» (Kool-Aid) – товарный знак растворимого порошка для приготовления фруктовых прохладительных напитков.


[Закрыть].

– Так это же мои слова! Вот ведь ворюга, до мозга костей – даже чужие слова ворует. Ну, в общем, тот свет был мерзким. Нас заливало им, будто из какой-то трещины мира. И противнее вони я не встречал. Уверен, это пережили все. К твоему сожалению, однако, ничего другого мне увидеть не удалось. Хотя… было кое-что еще.

– Вот как?

– По правде говоря, еще два видения. Первое – этот пес: стоял в маленькой комнате возле шведского бюро. На нем был темно-коричневый костюм, двухцветные башмаки, галстук-бабочка. Знаешь, как иногда ребята в галстуках-бабочках смотрят на тебя, будто ты только что пукнул и они надеются, что ты уберешься до того, как им придется попросить тебя сделать это? Жалость и презрение. Именно так он смотрел на меня.

– А, тот плакат… – вспомнил я.

– Нет, не тот плакат, который Миноге подарил папаша. Он ничем не напоминал тех смешных барбосов. Его тошнило от меня, и он хотел, чтобы я поскорее убрался.

– А второе видение?

– Господи, да потерпи ты немного. Я к этому и веду. Мэллон сцапал меня за локоть и дернул, но я увидел, что пес пытается что-то заслонить от меня, – какие-то объекты, которые я не должен был видеть. Эти объекты очень смахивали на людей, но яркие, блестящие, словно из ртути или чего-то в этом роде. И они напугали меня до смерти. Один оказался женщиной и как бы королевой, и она держала в руке палку, а я отчего-то знал, что палка эта называется веретеном. Откуда мне это известно, я понятия не имел, но именно так эта штуковина и называлась. От всей сцены у меня поджилки тряслись. Она напугала меня. Нет, она меня ужаснула, наполнила ужасом. Если б Спенсер не оттолкнул меня, я б с места не сдвинулся.

– И об этом ты рассказал Ботику?

– Ну да. Но он зациклился на мертвых детях. Он спросил, как, по-моему, могло ли это все быть реальным. Я ответил: «В чем-то, может, и да».

* * *

Вечером мы сделали несколько необходимых телефонных звонков и забронировали номер в отеле «Перекресток», а наутро отправились в Мэдисон. Съезды к деревням и маленьким городкам, указатели миль, рекламные щиты выплывали навстречу, но самих городков не было видно, как и ресторанов, мотелей или придорожных забегаловок, только пару раз мелькнули фермы. Вдоль дороги раскинулись широкие просторы лесов и полей, лишь изредка попадались одинокие холмы. Три или четыре машины ярдах в пятидесяти впереди были единственными нашими попутчиками.

Олсон сказал:

– Черт, сбавь скорость. Ты пугаешь меня.

Спидометр показывал восемьдесят восемь миль в час.

– Извини. – Я снял ногу с педали газа. – Не заметил, как увлекся.

Олсон погладил переднюю панель костлявой рукой:

– Блин, у тебя все такое красивое. А я гол как сокол. И мне это по душе. Если б у меня было столько всего, как у тебя, мне бы крышу снесло от забот, как все это защитить.

– К этому быстро привыкаешь.

– А сколько, кстати, эта старушка выжимает?

– Как-то ночью, часа в два, я ехал один по хайвею. Пьяный в стельку. Выжимал сто тридцать. Пока не испугался. Это был последний раз, когда я позволял себе что-нибудь подобное.

– Ты летел сто тридцать миль в час пьяный в два часа ночи?

– Глупо, знаю.

– Не только. Это выглядит очень-очень печально, старик.

– Ну…

Я не стал продолжать.

– Как говорил Спенсер, все носятся в поисках счастья, а искать надо удовольствия.

– Удовольствия надо заслужить, – сказал я.

– Знавал и я удовольствия. Только давно это было. – Олсон засмеялся. – Спенсер однажды признался: единственный раз он почувствовал настоящее удовольствие тогда на лугу, перед тем, как все рухнуло.

Олсон сидел боком, лицом ко мне, одна нога вытянута на сиденье; казалось, губы вот-вот скривятся в ухмылке.

– Неужели?

– Ну да, – сказал Олсон.

– Ты хоть раз спал с Миногой, тогда, когда мы были в десятом классе?

– С Миногой? – Смеясь, Олсон поднял правую руку ладонью наружу, как для клятвы. – Клянусь Господом, нет. Я, Ботик и Гути – мы все были по уши влюблены в Мередит Брайт. Да успокойся ты. Надо быть последней сволочью – спать с девчонкой друга. Дело принципа. К тому же я был уверен: вы с Миногой занимаетесь этим каждый день.

Лицо у меня, наверное, вытянулось от удивления:

– Не думал, что об этом все знали.

– Я не знал… Я просто чувствовал…

– Мы так старательно…

– И успешно. Никто в школе не знал, что у вас с Миногой больше секса, чем у всех остальных, вместе взятых, включая преподавательский состав.

Пожалуй, так оно и было, подумалось мне. Мы с Ли Труа вступили в связь на четвертой или, как она утверждает, пятой по счету встрече. Эти встречи и так были слишком непринужденными, чтобы называться свиданиями. В девятом классе на вечеринке мы, уже давно неразлучная парочка, набрели на пустую спальню и продолжили историю поцелуев, прикосновений, частичных раздеваний и открытий до естественного завершения. Мы были потрясающе, поразительно удачливы. Наши первые сексуальные опыты оказались почти всецело приятными. Через несколько недель они привели мою подругу к первому оргазму. Позже мы стали упоминать этот день, 25 октября, как Четвертое июля. И с самого начала знали: чтобы сохранить это чудо, надо держать все в секрете.