Текст книги "Темная материя"

Автор книги: Питер Страуб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

Минога ответила, мол, не уверена, что понимает сказанное. Вдруг она с удивлением почувствовала слезы на своем лице. Она и не подозревала, что плачет, и не знала, как долго.

– Ничего, со временем поймешь, это придет к тебе по крупицам, – сказал Дойти Тойд.

Оттолкнувшись, он соскочил со стола и остановил на ней доброжелательный взгляд карих глаз.

– Просто запомни хорошенько сказку о принцессе и тигре. Она может пригодиться тебе, когда доедешь до последней остановки.

Последней остановки?

– Поднимайся по этим ступеням и открывай дверь. Мы должны покинуть нашего славного мистера Хейварда до того, как Беспредел вцепится в него зубами. Выходи к остановке и садись на автобус.

Автобус?

– Он уже стоит, ждет. Давай поторопись. У нас с тобой совсем не осталось времени.

Она вытерла тыльной стороной ладони слезы и поняла, что растрогала ее доброта демона. Вот и все, больше ничего не было.

Она изумленно ахнула.

Нет, было еще кое-что. Она до сих пор не знала, как выбралась.

Кит собирался спасти ей жизнь, а может, заодно и жизнь Гути, бросаясь наперерез Беспределу, правильно? Он «напросился», так ведь сказал ее новый друг? Выходит, злу там нечего делать?

– Где нечего делать? Ты все еще думаешь, или одно, или другое, дурочка, а на самом деле там и то, и другое. Мэллон, хоть и придурошный, но в этом прав. А может, Киту интереснее что-нибудь вроде Беспредела, а не ты или твой сопливый белобрысый приятель. Да, все могло быть вот так просто, представь себе.

Он так и сказал, «белобрысый», словно его любимым писателем был Бут Таркингтон или кто-то вроде. Позже Минога вспоминала книги, которые он упаковывал, в большинстве своем романы. Демоны вроде Дойти Тойда были образованными.

В общем, он отпустил ее и повернулся спиной, вновь принявшись за работу. Минога обнаружила у стены крутой пролет ступеней, напомнивший лестницу к какому-нибудь старинному чердаку, и помахала рукой на прощанье. Он не заметил ее жеста. Запах фекалий, который она почуяла раньше, вновь распространился, и она поспешила наверх как можно скорее.

Узкая белая дверь вывела на пустынную городскую улицу, в поздние сумерки. Пыхая белым дымком выхлопов, под резким желтым светом дугового фонаря дожидался у остановки двухэтажный автобус с водителем и кондуктором. В домах вокруг лишь в нескольких окнах виднелся свет – тонкие полоски из-под ставней. Ей почудилось, будто она в Лондоне.

Кондуктор посмотрел на нее через боковое окно, Минога торопливо пересекла тротуар и вошла в открытую заднюю дверь автобуса. Водитель тотчас включил передачу, и машина рванула с места, едва не выбросив ее на улицу. Кондуктор, тучный мужчина с глубокими морщинами на лбу, постоянно хмурящийся, ухватил ее за руку и решительно потянул в салон.

Где можно сесть?

Повернувшись широкой спиной, кондуктор ответил с акцентом, в котором она не распознала идеальный кокни:

– Да мне пофиг, где вы сядете.

Сэр, будьте добры, куда мы едем?

– Мы никуда не едем, – возмущенно прошипел кондуктор. – Я еду в Белый город. Вы же куда-то в другое место.

А вы не знаете куда?

Он соизволил вновь показать изборожденное морщинами лицо. Крохотные, цвета карамелек глазки впились в нее, рот скривился и, судорожно дернувшись, раскрылся в обнажившую ломаные зубы улыбку.

– Будьте так добры, сядьте, пожалуйста.

Она прошла несколько рядов и упала на крайнее к проходу сиденье. Потом пересела к окну и стала смотреть на катящийся мимо пустой город. Где бы она сейчас ни находилась, это очень далеко от луга агрономического факультета, Мэллона и Гути. Двойняшка еще дальше. Холодной волной накатило понимание: она затерялась в нереальном мире и вместо попытки бежать из него мчится дальше и дальше вглубь. Водитель гнал все быстрее по широким улицам, проносясь мимо остановок, которые почти всегда оказывались пустыми. Дважды на далеко отстоящих друг от друга остановках человек в длинном сером пальто, серой фетровой шляпе и солнцезащитных очках махал летящему автобусу рукой в черной кожаной перчатке, и оба раза, к огромной признательности Миноги, водитель проскакивал мимо. Люди в сером, чувствовала Минога, хотели вышвырнуть ее, хотели помешать ее миссии, не позволив добраться до последней остановки.

Намереваясь вскочить на заднюю площадку, второй человек припустил бегом за автобусом, но бесшабашный водитель лишь поддал газу и оставил преследователя спотыкаться посреди авеню, называвшегося – ей так подумалось – Пик Негодования. Они ехали так быстро, что Миноге даже не удавалось разобрать дорожные знаки и уличные вывески. Всякий раз, когда они сворачивали, автобус кренился набок, как мотоцикл в крутом вираже.

Вдоль длинной и прямой улицы под названием Уголок Альпиниста? А потом по зловонному проспекту Путь к Капиталу?

Из района с внушительными общественными зданиями, покрытыми слоем копоти, с разбитыми черными окнами, они вылетели на широкие улицы, вдоль которых тянулись крепкие респектабельные дома с массивными полукруглыми выступающими фасадами и солидными георгианскими дверями.

Даже не глянув в ее сторону, дородный кондуктор тяжело протопал по проходу и плюхнулся на сиденье сразу за водителем. Они опять повернули и спустились с горки в район трехэтажных кирпичных коммерческих строений, где в каждом темном углу, словно исполинские жабы, вырастали большие каменные церкви с башнями, арками и мрачными колоннами.

Желая отсесть подальше от кондуктора, Минога выскользнула из своего ряда и отошла почти в конец салона. Только она вновь уселась, кондуктор потянулся к водителю и что-то прошептал. Потом он оглянулся и посмотрел на нее взглядом, в котором едва не переливались через край враждебность и что-то еще, вроде обиды или возмущения. Он винил ее за то, что погнала их по длиннющему маршруту, когда вечер перетекал в ночь. Еле сдерживающийся кондуктор и флегматичный, но бесшабашный водитель были ее проводниками по бесконечному городу.

Магазины и церкви больше не попадались, улицы стали уже. Здания ветшали, громоздились кучками, лепились друг к другу, а не выстраивались ровными рядами, как солдаты. Окна мельчали. Площадь Прохиндеев, улицы Шляпная, Мандолиновая.

Справа и слева проносились квартал за кварталом многоквартирные дома – ни единого проблеска света в окнах. Минога сидела, сгорбившись и опустив голову на спинку кресла перед собой. Дома все меньше и запущенней. Мимо пролетел знак – то ли «Мистерия», то ли «Мистериас-плейс» – граффити слопало последние буквы. Фонари будто потускнели, здесь их было один на квартал.

У проезда Делирия автобус с грохотом завернул за угол, прокатился двадцать-тридцать футов и, дернувшись, резко остановился. Водитель обернулся в салон, кондуктор тяжело поднялся и с видом палача, направляющегося к эшафоту, двинулся по проходу. Автобус встал перед самым дрянным домом с квартирами в аренду, на самой захудалой улочке из всех, что они миновали. Темное узкое здание выглядело так, будто соседние выдавили его вверх.

Я не буду здесь выходить, сказала Минога. Пожалуйста, не заставляйте меня.

Кондуктор продолжал неумолимо шагать вперед, пока не достиг ряда Миноги. Она стремительно отодвинулась на последнее сиденье.

Как мне попасть домой? Что я должна сделать?

– Меня достал твой скулеж, – сказал кондуктор и, потянувшись вперед, сцапал ее запястье своей ручищей. – И ты сама достала.

Что я должна сделать?

– Можешь свернуться клубком и подохнуть на улице.

Он вытянул ее с сиденья в проход, будто она весила не больше котенка. Водитель захохотал. Она попыталась завизжать, но лишь сухой хрип вырвался из горла.

Кондуктор подтащил ее к площадке и вышвырнул из автобуса. Минога хотела запрыгнуть обратно, но кондуктор выставил локоть, загораживая дверь. Автобус рванул прочь и растворился в ночи.

Фонарь с чахлой дуговой лампой будто повернул свою идиотскую голову к ней. Может, дурацкий фонарь интересовался, что она будет делать? И тут она уловила, словно подсказку, едва слышный шорох, прилетевший от жуткого здания, перед которым ее высадили.

Желая рассмотреть дом получше, она сделала к нему шаг. Щелкнул замок. Сердце пропустило удар. Над ступенями приоткрылась дверь – не более чем на четверть дюйма.

Что-то ждало ее, ждало, что она поднимется и войдет. В окне верхнего этажа будто дрогнула занавеска. Ее приглашали? Глупый, глупый вопрос. Ну конечно, ее приглашали в этот жалкий дом, в приют бед, слез и убитых надежд. Но с какой стати она должна?..

И тут словно вся безмятежность, когда-то обитавшая за этой дверью, вдруг, как благоухание, окутала Миногу. Восхитительная красота заговорила из самого средоточия радости, изысканная, острая боль сжала сердце осознанием потери. Минога чувствовала, будто в душе поднялся тяжелый занавес и ей открылось изначальное знание, глубокое понимание пронзительной грусти, непомерной красоты и радости каждого мгновения жизни на земле. Почти так же быстро, как появилось, ощущение раскрытого смысла ускользнуло, и она поняла, что ей никогда не удастся вспомнить тот потрясающий миг во всех его взаимосвязанных, головокружительных деталях. Он не просто оставил ее: он исчез без следа.

– Так оно и было, – сказала Минога, – я сохранила то малое, что удалось удержать.

Следующее, о чем она подумала: неважно, чего ей будет это стоить, но она должна войти в этот удивительный дом как можно скорее.

– Простите мне эти слезы, – сказала Минога.

Рассказывая о странном доме, она и правда ревела, как девчонка.

– Ли?

Я забрал у нее комок влажных салфеток и подал сухие, сложенные.

– Ох, это тяжко, – проговорила она. – Пожалуйста, побудьте рядом.

– Мы никуда не уходим, – сказал я. – Продолжать можешь?

– О да. – Она улыбнулась. – Если вытерпишь ты – смогу и я.

Ноги тряслись и отказывались повиноваться, но она заставила их донести себя до нижней ступеньки. Радость от осознания великого смысла не покидала ее.

Минога поднялась на крыльцо и помедлила – дверь оставалась приоткрытой на полдюйма. За щелью не просматривалось ничего, угольно-черная темень. Вся затея показалась ей сомнительной и очень опасной. Бандит в форме автобусного кондуктора вышвырнул ее на улицу перед зловещим, готовым вот-вот рухнуть зданием: и что же, она должна войти? По совету демона?

Трясущейся рукой она коснулась шершавого от растрескавшейся краски края двери.

А краска будто совсем не имела цвета. Минога не верила в существование бесцветного, однако вот оно: не серое и не белое, не зеленое и не желтое, не алебастровое и не слоновой кости. Слабый свет дугового фонаря разбавлял кромешную темноту, и в этом сером полумраке краска чуть мерцала.

Миноге казалось, что она нерешительно топчется на пороге бездны, как Бретт Милстрэп, только бездны пострашней. Она сказала себе: «Меня привезли сюда, хоть и силой, и все окажется напрасным, если я не войду». Открыла дверь и шагнула в недра старого дома.

Первое впечатление – что ничего не произошло – накатило мрачной волной разочарования. Она ожидала раскрытия тайны, ключа к великой загадке о красоте, радости и боли. А оказалась всего лишь между облупившейся кривой дверью и темной, ненадежной на вид лестницей в замусоренной передней.

Минога осторожно шагнула по грязному полу. Пыльно-серые остатки ковра, когда-то пестрого, а сейчас бесцветные, как краска на двери, раскрошились и осыпались с лестницы. Чуть коснувшись перил кончиком пальца, она встала на вторую ступеньку, взглянула наверх и громко поздоровалась:

– Эй, привет!

Только жуткая тишина в ответ.

– Есть кто?

Вновь тишина. Минога представила, как ее голос плывет вверх по ступеням, заворачивает, извиваясь, в комнаты, шкафы, уборную, просачивается через двери, заявляя о себе в каждом помещении, большом и малом. Если б она могла, подумала Минога, последовать за своим голосом так же невесомо и стремительно, что бы она увидела? Занавеска на окне дрогнула, дверь открылась. Некая сила предложила ей входить или она вообразила это? Больше чем вообразила – почувствовала. Когда она двинулась к зданию, внезапная догадка сорвала ее с места и потянула вперед. Откуда это пришло: от дома или от какого-то существа внутри?

Не успела Минога задаться вопросом, как ответ – существо, а не дом – обрушился на нее жестким, неопровержимым доказательством. Ощущение было такое, словно ей влепило пощечину мерзкое создание, раздраженное ее ничтожными страхами и сомнениями.

– Ну конечно, я здесь, бестолковая девчонка. Как бы я тебя вызвал, не будь меня здесь?

Раз уж демоны существуют, видимо, существует и Бог. Еще до того, как Минога поняла, чем это ей грозит, ее затрясло.

Словно глядя на себя со стороны, она осознала, что ее тело стремится преодолеть еще две ступени наверх, но колени, как у обреченного бедняги Миллера, дрожат так сильно, что очень скоро она не сможет даже стоять. А дом колыхался вокруг нее. Минога остановилась, опустилась на лестницу и прижалась к ней. Стена слева превратилась в жидкость, в газ, в ничто, и короткий коридорчик за перилами рассыпался, как до того – ковер под ногами.

Неподвижный холодный воздух сгустился. Ладони, щеку и бедро жгло ледяное прикосновение мрамора. Справа от нее, где только что были перила и голая бесцветная стена, открылось темное трехмерное пространство, пронизанное точечками – она не сразу поняла, что это звезды. Все это оказалось настолько трудным для восприятия, что Минога закрыла глаза и сосредоточилась на шуме крови в ушах и грохоте пульса в голове. Прежде чем рискнуть вновь открыть глаза, она повернула голову так, чтобы смотреть только прямо перед собой и никуда больше.

Вопреки ужасу, ее одолевало сильное искушение оглядеться по сторонам, но она не могла позволить себе рисковать до тех пор, пока не найдет опору в рассыпающемся мире. Прижатые к плите темно-зеленого с белыми и золотистыми прожилками мрамора, ее пальцы казались маленькими, бледными и в качестве опоры не годились. Она наконец обратила внимание, что лестница стала мраморной. Все остальное встанет на свои места, как только она разберется с изменчивой лестницей. Надежда слабая, но так оно и будет. Минога поднялась на колени и увидела, что ступеньки в хрупком доме и вправду оделись в зеленый мрамор. Странно? Да. Неестественно? Само собой. Мы все можем согласиться с этим, правда? Да, у нас здесь взаимное согласие. Но вот со всем остальным – проблема…

…Поскольку когда она осмелилась оторвать взгляд от красивой, хотя и загадочной мраморной лестницы, такие понятия, как «неестественно» и «странно», съежились в холодные твердые камушки; обратились в ничто, бедняжки. Пройдет немало времени, прежде чем слово «неестественно» всколыхнет что-нибудь в Миноге, кроме слабого удивления его неполнотой. Ступени висели без всякой опоры, будто в открытом космосе. Слева и справа ничего, кроме холодного неподвижного пространства, снизу и позади – тоже. За свои семнадцать лет Миноге никогда не было так одиноко и страшно. Она застряла между планетами в окружении ледяных, колючих огоньков звезд. Однако главной проблемой оставалось то, куда вела лестница.

Ей казалось, несколько часов назад – а на самом деле прошла лишь пара минут – она увидела приоткрытую дверь над пролетом ступеней крыльца доходного дома. И вот мраморная лестница привела ее к очередной приоткрытой двери. Она была шире, и выше, и солиднее. В отличие от входной, эта дверь, ее дверь, источала по контуру ослепительный свет.

Свет так взволновал ее, что она потеряла самообладание.

Нет, не один только свет. Все, что ждало там, страшно расстроило ее. Время от времени свет менялся будто лишь затем, чтобы выдать присутствие чего-то внутри. Это «что-то» двигалось медленно, не торопясь, давая Миноге знать, что оно здесь. Думать об этом присутствии было нестерпимо. Во рту пересохло, маленькие светлые волоски на руках поднялись дыбом, как иголки.

Комната, представлялось ей, скорее всего, маленькая и тихая, почти голая. А существо внутри ни маленькое, ни тихое. Любовь и безразличие, цивилизованность и дикость, сострадание и жестокость, изумительная красота и сокрушительное уродство – каждое мыслимое человеческое и природное качество бурлило там в пределах, превышающих наше понимание, а значит, невыносимых: слишком красиво, слишком возвышенно, слишком яростно, разрушительно и абсолютно непостижимо.

Как пример миллионной части того, что оно вмещало в себя, дожидающееся ее существо выдало Миноге непрерывную череду образов и видений, пока у нее были силы смотреть:

– ревущий король взмахом меча отрубил воспаленную, незаживающую руку рыдающего крестьянина;

– бармен с жесткими черными волосами и крестьянским невозмутимым лицом взмахом секача отхватил руку клиенту-воришке;

– хирург в белой операционной отрезал пациенту руку отточенным движением медицинской пилы;

– обнаженный любовник отрезал своей обнаженной любовнице руку мясницким ножом;

– в пустой аппаратной школьник с мрачным лицом вытащил из-за пояса длинный нож и отделил кисть нависшего над ним краснолицего учителя, вторая рука которого нащупывала ширинку мальчика;

– бандит в переулке отхватил старушке руку стремительным ударом ножа;

– рабочий, закусив губу, сунул руку под резак;

– араб в развевающемся одеянии опустил топор и отсек руку осужденному в третий раз карманнику.

На девятом повторе Минога взмолилась о пощаде, и ей показали:

– золотистое поле цветов горчицы;

– игривый, искрящийся горный ручеек;

– луч света в ущелье небоскребов Манхэттена;

– сияющее лицо, мелькнувшее в окне;

– затрепетавшее, готовое вот-вот погаснуть, но вновь ожившее пламя свечи;

– наряженная принцессой маленькая девочка топает босиком через сверкающую росой зеленую лужайку;

– стакан с водой на столе в пустой комнате.

И она догадалась: так ей дают понять, что стакан с водой и есть некое присутствие в комнате наверху, что чистое и прозрачное создание неизменно и невыносимо и что несобаки защищали людей, не допуская их до тесного контакта с этим вечным и нестерпимым существом.

Охваченная любовью и ужасом одновременно, непереносимым сочетанием чувств, семнадцатилетняя Минога, не в силах сдержать слезы, опустила голову на руки, обмочилась в синие джинсы и разрыдалась еще пуще. Теплая жидкость устремилась по ногам, остывая на мраморных плитах. Минога тяжело дышала, глаза заливали слезы, живот содрогался. Насколько она вообще была в состоянии думать, она подумала: «Значит, Великая тайна и Конечный секрет заключаются в том, что мы не в состоянии вынести Великую тайну и Конечный секрет».

Когда икота, всхлипы и стоны немного утихли, Минога обнаружила, что ее ладони опираются не на мрамор, а на траву, а каменные ступени больше не врезаются в бедра. Не веря глазам, она вздохнула полной грудью и с трудом поднялась на ноги. В пяти футах вверх по склону в луже крови лежало изувеченное тело Кита Хейварда. Гути исчез. Мередит исчезла. Ботик сидел на корточках, сжав голову руками, и рыдал.

Потрясенный Спенсер Мэллон бродил вокруг, будто ничего не видя перед собой. Резвившиеся духи и божки вернулись в свое царство, и сквозь оранжево-розовую дымку, все еще окружавшую его, Мэллон разглядел Кроху Олсона, который смотрел прямо на него с безмерным обожанием, готовый броситься выполнять все, что пожелает его кумир. Мэллон глянул на Миногу – его взгляд сказал ей, что он заметил кое-что из того, что она сделала. Ее лицо распухло от слез, джинсы потемнели от мочи. Но Мэллон не обратил на это никакого внимания. Покрытое глянцем сдержанности, все, что она любила в нем, пылало, как костер. И неважно, как глубоко она обожала его, – Мэллон собирался уехать; с Крохой, словно со щенком на поводке, он намылился лететь отсюда сломя голову.

Мэллон отвернулся от нее и припустил рысцой в сторону Глассхаус-роуд. Золотой поводок туго натянулся – и Кроха рванул за ним. Через пару мгновений след обоих простыл. Неожиданный груз свалившегося несчастья толкнул Миногу назад, в полдень предыдущего дня, где она превратилась в белый клочок ткани, и ее, одинокую и обреченную, ветер нес над лугом, и только Гути видел это.

* * *

– Я это видел, – выпалил Гути. – Ты говоришь правду. Я об этом никому и никогда не рассказывал. Ох. Я прервал тебя. Извини меня, пожалуйста, Минога. Прости, прости, прости.

– Ты меня не прервал, я закончила. Да, точно. После всего, через что я прошла, лучше на этом и остановиться.

Мир за окнами потемнел. Во время рассказа Боутмен включил неяркое бра, и свет, не долетая до углов и стен, оставлял по периметру комнаты широкие тени.

Минога вытерла лицо комочком салфеток, высморкалась, прошла к мусорной корзине рядом с камином и выбросила его. Она промахнулась всего на пару дюймов. В тусклом свете четверо мужчин глядели на медленно разворачивающиеся салфетки: все решили притвориться, будто она попала.

– Ух ты, вот это да, я ведь промазала, – сказала Ли Труа. – Звук попадания в корзину совсем другой. Такое не пропустишь, если обращать внимание на все. Спасибо, ребята. Должна признаться, очень тронута вашей деликатностью.

Она присела и потянулась за салфетками. Со второй попытки нашла их.

– Я немножко не в себе… – проговорила она.

Прежде чем разжать пальцы, она занесла комок над корзиной.

– Почему ты не хочешь присесть? – спросил я.

– Потому что не хочу. Пока я на ногах, у меня есть возможность сохранять самообладание. А я уж было потеряла его. Ну что ж, просто я…

На ее лице отразилось внезапно нахлынувшее волнение.

– Я просто…

Она зажмурилась, покачала головой и сделала резкое движение рукой, будто отмахиваясь от чего-то.

– С нами было бы то же самое, – сказал я. – Поплачь вволю, Ли. И дай ногам отдохнуть.

– Мне было бы в миллион раз тяжелее, чем тебе, – сказал Гути. – Минога, ты потрясающая. Да, ты потрясающая.

Комплименты она пропустила мимо ушей и заговорила со мной:

– Я не хочу давать ногам отдохнуть, ясно? Я же только что сказала тебе. И потом, я еще не все рассказала.

Обычно гости приходят в замешательство, смущаются, если супруги вдруг начинают делать язвительные замечания друг другу.

– Ну хорошо… Пожалуйста, продолжай. Так ты не собираешься садиться?

Я поднялся и шагнул к ней.

– Мы потом оба присядем. Помощь мне не нужна. Я у себя дома. Пожалуйста, Ли.

– Хорошо, – сказал я. – Разумеется, ты дома. Прости.

– Что-то сегодня все передо мной извиняются. Пожалуйста, ребята, перестаньте.

Она пошла к своему месту, лишь в самый последний миг проверив ногой правильность направления. Ли Труа опустилась в кресло, уверенно положив руки на подлокотники, и села очень прямо – спина в шести дюймах от спинки. Она была похожа на королеву маленького богемного королевства с солидным запасом золота в казне. Глаза мои затуманились, и Миноге каким-то образом удалось это почувствовать, она повернула в мою сторону голову и сказала:

– Все, все уже хорошо… Не волнуйся, пожалуйста.

– Понял, – ответил я, припомнив, что извиняться не следует.

– Я сначала решила, что сказать больше нечего, – обратилась ко всем Ли. – А потом вдруг заметила у себя в руках этот «Клинекс» и поняла, что, заставив вас выслушать в таком количестве мои бредни, я многим вам обязана. Так что я почти закончила, но не совсем. Я хочу, чтобы вы знали все, что знаю я. По-моему, это будет честно.

Мы пробормотали что-то утвердительное, Минога подалась вперед и уперла локти в колени.

– Вот и хорошо, – сказала она.