Текст книги "Темная материя"

Автор книги: Питер Страуб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

– И что ты решил?

Глубоко в душе он, по-моему, был доволен.

– Я ждал тебя, чтобы спросить.

– Я сделаю так, как решишь ты. Если решишь правильно.

Я с раздражением посмотрел на него.

– Стыдно сказать, но я хочу ехать на машине.

– Решение правильное. Пошли отсюда.

– Хорошо, – ответил я и понял, что вправду могу вот так просто взять и уйти.

Семейка вновь начала ссориться, и я спросил стоящих передо мной, не в Милуоки ли они летят.

Мужчина из первой пары ответил:

– Нет, в Грин-Бэй.

Женщина из второй пары ответила:

– В Терре-Хот. А что?

Похожий на отставного военного улыбнулся и сказал:

– Мне намного дальше.

Я спросил, не собирается ли он делать пересадку в Милуоки.

– В Сент-Луисе.

Я развернулся к семейке. Родители вместе весили, наверное, фунтов семьсот. Они недовольно наблюдали за детьми, а те ходили вразвалочку кругами и постоянно канючили. Пара заметила, что я смотрю на них, и удивленно примолкла. Никто с ними обычно не заговаривает вот так, решил я.

– В двух словах, – сказал я. – Вы летите в Милуоки или транзитом через Милуоки?

– Мы – что? – спросила жена.

– Нет, – ответил муж.

– Что «нет»? – спросила она. – Не говори ему о наших… Он не… Не смей… Ты вечно… Ты никогда…

Мы пошли прочь от заскандалившей пары через широкое пустое пространство и выбрались на парковку.

– Так и подмывает сказать… – начал было Олсон, и я попросил его: не надо.

* * *

Как только мы вырулили на длинный прямой хайвей, Олсон включил радио и настроился на новостную станцию WTMJ, милуокское отделение NBC, и следующие два часа мы слушали «Полдень с Джо Раддлером». В студию звонили очень немногие, потому что ведущий, мистер Раддлер, бывший спортивный обозреватель в Миллхейвене, штат Иллинойс, предпочитал говорить сам. Раддлер любил орать, реветь и напыщенно разглагольствовать. Ему нравилось ссылаться на этапы своей карьеры спортивного комментатора, например «когда мое имя было на слуху» или «когда я был в зените славы». Дон в свое время понял, что, слушая такие программы в дороге, получаешь бездонный источник знаний о жизни людей в том месте, где в этот раз собираешься заниматься своим необычным ремеслом. Мэллон, сказал Дон, поступал точно так же.

Джо Раддлер кипел негодованием по поводу телефонного счета. Со своего городского телефона он сделал всего пять звонков, общая сумма которых двадцать два цента. Однако счет прислали аж на тридцать два доллара семь центов. Как эти клоуны умудряются такое вытворять?? Возмущение Джо Раддлера выплескивалось фонтаном.

Когда до Милуоки оставалось миль сорок, Раддлер приглушенным голосом объявил: «У нас только что появились мрачные новости, друзья, и я позволю себе поделиться с вами. Я делаю фальстарт, упреждая официальное сообщение властей, но для такого старого телерадиоведущего, как я, новости есть новости, и их надо выкладывать точно и правдиво, своевременно, без отсева и прикрас, не пиаря их так и этак, пока черное не побелеет, а белое не почернеет».

– Нет, – сказал я. – Не может быть.

– Чего не может быть?

«В общем, прошу простить, если испорчу вам день, мои дорогие, прошу меня простить за приглашение госпожи Смерть на наше ток-шоу. Лучше бы нам, конечно, не пускать ее, но когда в комнату входит госпожа Смерть, люди, как правило, уделяют ей все внимание, потому что она чертовски влиятельная дама. Итак, приготовьтесь уделить все свое внимание, друзья… Около двадцати минут назад прямо с неба упал самолет, рухнув на поле фермера близ маленькой деревушки Уэльс, неподалеку от хайвей I-94. Выживших нет. По крайней мере, не наблюдается».

– Нет, нет. – Дон замотал головой. – Это же…

Я шикнул на него.

«Самолет авиакомпании «Изет Флайт Эйр», выполняя очередной рейс 202 из Мэдисона в наш славный город, рухнул, так сказать «воткнулся», как когда-то говорили летчики, погибли все находившиеся на борту пассажиры и экипаж. Всего семнадцать душ, леди и джентльмены».

Дон застонал и опустил лицо в ладони.

«Случались и более крупные авиакатастрофы, с большим числом загубленных душ, но речь не о них. Это происшествие – прекрасная возможность для размышления, философии, и, я полагаю, нам следует этим воспользоваться. Задумайтесь: семнадцать человек, превратившихся в головешки, кости переломаны, тела расплющены – почему они? А? Верно? Вы слышите меня? Эти люди умерли все вместе. Мой вопрос к вам: объединяло ли их что-то до того, как они встретили свой рок? Было ли у них хоть что-нибудь общее? Потому что сейчас оно у них есть. Если вы оглянетесь и посмотрите на эти семнадцать хрупких человеческих жизней, хорошенько посмотрите, в микроскоп, – думаете, увидите связующие нити? Клянусь: да. Дженни знала Джеки по начальной школе, Джеки была сиделкой у Джонни, Джонни задолжал много денег Джо. И таких наберется большинство. Но копнем глубже.

Подойдем к вопросу с другой стороны. Погибли четырнадцать пассажиров и три члена экипажа. Но на рейс было забронировано шестнадцать билетов, и два не были выкуплены. Два человека решили: «Спасибо, не надо, я не полечу добрым старым рейсом 202 из аэропорта округа Дэйн в Митчел Филд, благодарю, но – нет». Они собирались лететь этим рейсом, но передумали. Оба. Почему? Я хочу знать, я очень хочу это знать. Почему? А? Верно?»

С грустью и смущением я посмотрел на Олсона и увидел на его лице те же чувства.

«Вопрос вот в чем: что это означает? Имеем же мы право задуматься о значении, верно?»

– Я торможу, – сказал я. – Больше не могу. Руки трясутся, и такое чувство, что кишки тоже.

Я свернул на аварийную полосу, заглушил двигатель и устало откинулся на спинку. Джо Раддлер продолжал орать: «Потому что вот я вам что скажу: правда, которая видится мне, правда истинная, точка. Хоть убейте. Вот вам мое слово, черт возьми, можете отнести его в банк. Джо Раддлер не лжет вам, люди. Джо Раддлер порой кажется самую чуточку простоватым, однако говорит правду, и таким он был всю свою дурацкую, блин, жизнь. Вот чем он занимается – несет людям свою дурацкую правду. О как. И что я вам сейчас скажу, друзья. Эти два человека, которые отказались лететь рейсом 202 компании «Изет Флайт Эйр», – это судьба. Да-да. Они были спасены с какой-то целью. Скорее всего, они предполагают, что им просто повезло. Да, так оно и было, точно говорю вам, а знаете почему? Им повезло потому, что…»

– Потому, что… – прошептал я.

«…что это судьба. На свете есть только одна сила, более могущественная, чем судьба. Эта сила – смысл. В их жизнях есть смысл, они окутаны смыслом».

Я больше не мог ни секунды выносить этот бред – ударил по кнопке, и радио умолкло.

– Выходит, я баловень судьбы? – Олсон дернулся, как от удара. – Боже, ты только посмотри.

Он ткнул указательным пальцем вперед и вправо. В нескольких милях от нас в небо поднимался столб плотного черного дыма. Наверное, если бы не горлопан Джо Раддлер, я и сам заметил бы его.

– Бог ты мой… – проговорил Олсон.

– Бог ты мой… – повторил я. – Господи.

– Сколько, он сказал, погибло?

– Кажется, семнадцать. Включая членов экипажа.

– Ох… Жуть. Мы кого-нибудь видели, как думаешь?

– Не у билетной стойки. Хотя кое-кто из тех, что стояли передо мной, могли быть… Может, те девушки… И парень с намечающейся лысиной…

– Ли, я больше не могу пялиться на этот дым. Понял?

– Меня мутит.

– Поехали отсюда скорее.

Я подчинился приказу, и мы помчались дальше.

Минут через пятнадцать Олсон спросил:

– Ну как, получше?

– Вроде да. Не по себе, но получше.

– Мне тоже. Не по себе, но получше.

– Камень с души.

– Точно.

– Это как обратная сторона комплекса вины спасшегося.

– Эйфория спасшегося.

– Блаженство спасшегося.

– Ха.

– Черт возьми, мы же могли сейчас лежать там бездыханные. Или раздавленные в лепешку, или сожженные – как он сказал, «головешки»?

– А ведь едва не… Так близко.

– Промахнулись на пару долбаных дюймов.

– Миллиметров.

Дон ударил по «торпеде», уперся ладонями в люк и поднял его.

– Эх, классное чувство, а?

– Еще бы. Мы остались живы.

– Эти семнадцать несчастных сукиных сынов мертвы, а мы еще поживем.

– Именно. Только так, и никак иначе.

– Чувствовать себя живым чертовски приятно, а?

– Чувствовать себя живым – это круто, – сказал я с ощущением, что выражаю словами абсолютную, но малоизвестную правду. – Это… это просто здорово. И мы обязаны всем тому дяде. Если это вообще был дядя. А не какой-нибудь ангел.

– Твой, кстати, ангел.

Я вопросительно взглянул на него.

– А что нам известно о нем? Два факта: он знал тебя и не хотел, чтоб ты погиб в авиакатастрофе.

– Значит, это был мой ангел-хранитель?

– Так или иначе – да. Точно. Эй, вспомни-ка, что ты говорил о женщине, которую так и не смог убить Хейвард, потому что убили его самого? Про ее ребенка или внука? Волновой эффект?

Я кивнул.

– Тот дурачок из ток-шоу, Джо Раддлер, разорялся о судьбе. Это ведь то же самое?

– Да брось ты, – сказал я.

– А тот тип спросил тебя, собираешься ли ты лететь двести вторым рейсом?

– По-моему, да. Да, точно. Погоди. Нет, он просто подошел и сказал мне, что у него предчувствие: если я полечу двести вторым рейсом, последствия будут страшными.

– Выходит, он знал, каким рейсом ты собирался лететь.

Плечи мои опустились. В конечном счете, возможно, и мне придется стать баловнем судьбы.

– Так или иначе, все дело в тебе, Гарвелл. Согласись.

Лучше бы Олсон не озвучивал мои мысли. Восторг по поводу удивительного спасения испарился, оставив, однако, отчетливое послевкусие.

– А я прямо сейчас приступаю к чтению «Ярмарки тщеславия», – заявил Олсон.

Он перегнулся через спинку, покопался в сумке, выудил купленный в аэропорту журнал и, развалившись на сиденье, принялся листать.

– До чего ж красивые рекламы, – сказал Дон.

И после этого молчал, пока мы не достигли выезда из деловой части Милуоки, где велел съезжать с хайвея и двигаться к «Пфистеру».

– Так и знал, – сказал я. – Все почему-то думают, что в Милуоки один-единственный отель.

– Мой сюрприз не касается «всех», – ответил Олсон. – Когда подъедешь к отелю, заруливай на парковку.

* * *

Дон подошел к ряду телефонов позади стола консьержа, позвонил, мы заняли кресла в фойе «Пфистера» и наблюдали, как люди, в основном семьями, выходили из лифтов, сходили по ступеням в фойе и выстраивались у длинной стойки дежурного администратора. Какие-то мужчины после регистрации собирались маленькими группами, тыча друг друга кулаком в плечо и гогоча во весь голос.

– Они вроде как занимаются одним делом, – заметил Дон. – И приехали сюда поэтому. Может, из какой-нибудь ассоциации или клуба? Или просто работают в одной компании?

– Большинство из них – наверняка, – ответил я. – А мы чего ждем? Что к нам сюда спустится твой сюрприз? Почему ты не говоришь, кто это?

– Потому что тогда сюрприза не получится. Мы ждем человека, который будет выходить из отеля.

– Чтобы пойти за ним. За ней – это женщина.

– He-а. Абсолютно, безнадежно неверно. Давай ты просто посидишь и подождешь, хорошо?

Я скрестил ноги и привалился к подлокотнику кресла, готовый прождать здесь целую вечность. Если проголодаемся – можно заказать сэндвичи и напитки у фланирующих по фойе официантов. «Пфистер» напоминал любезную пожилую гранд-даму. Лихой консьерж носил кавалерийские усы с закрученными кончиками, а невозмутимо-сдержанные и почтительные клерки за стойкой регистрации наверняка отлично справлялись бы и в отеле «Савой». Только спортивные рубашки, штаны цвета хаки и мокасины гостей удерживали фойе в этом времени и месте.

– Никак не могу понять, что творится с Гути, – сказал я.

– Ты не одинок: не могут понять и доктор Гринграсс с этой горячей малышкой Парджитой.

– «Горячей»? Мне Парджита показалась на удивление холодной и надменной.

– Ты, похоже, не очень разбираешься в женщинах. Парджита – извращенка. Причем настолько, что Гути ее просто с ума сводит.

– Ну и ну…

Мне вспомнилось, какое у нее было странное выражение лица, когда Говард лежал на полу. Когда Гринграсс попросил его говорить своими словами, Парджита едва сдержала улыбку. Какими бы ни были ее чувства, внешне они совсем не напоминали сексуальное возбуждение.

– Вспомни, девчонки всегда обожали Гути.

– Когда он был похож на молодого блондина из «Шейн».

– Хорошо, что ты пишешь беллетристику. Если решишь обрисовать реальный мир, никто его не узнает.

– Согласись, Дон, не получится рассказать хорошую историю, когда кто-то держит у твоего виска пистолет. С Мэллоном именно так и было.

– Ага, вот он, наш первый спор.

До меня дошло, что я более раздражен, чем думал. Люди Мэллона устанавливали свои правила всюду, где появлялись, заносчивые, самонадеянные попрыгунчики, зависевшие от всех и каждого, кто их кормил, одевал, снабжал наркотиками и алкоголем, и слушал их бредни, и раздвигал ноги по первому желанию Мэллона и мэллонитов…

В голове вдруг мелькнул образ старика из аэропорта, а следом – конкретная жуткая перспектива. А в следующее мгновение все испарилось.

– Успокойся, – сказал Дон. – По лицу видно, как тебя корежит. Помни, что я не делаю тебе одолжение. О, гляди-ка, похоже, нашелся ответ на наш вопрос.

Я посмотрел в направлении его взгляда: удостоенная улыбки «кавалериста», по ступеням в фойе спускалась кучка людей разных возрастов – и все как один в синих джинсах, крепко обтянувших заметные животики и пухлые бока. В центре группы двигалась круглолицая молодая женщина, голову которой венчало нечто вроде широкой марлевой повязки. Это была семья: мать и отец, дяди и тети, сыновья, дочери, кузены, жены и мужья и даже парочка пухлых детишек, бегающих туда-сюда среди всеобщей неразберихи.

– Что за свалка? – спросил Олсон. – Ты только взгляни на нее. Она же вылитая пчеломатка.

Гудящий рой подкатился к столу дежурного администратора, где разбился на части – на одиночек и пары, а «пчеломатка» протянула руки и двинулась вперед неторопливым и величавым шагом. Двое тучных мужчин приблизительно ее возраста приготовились принимать объятия. Марлевая повязка на голове молодой женщины оказалась фатой, откинутой назад, на замысловатую, зафиксированную лаком прическу. Помимо фаты на невесте была серая толстовка «О-Клэр», такого же типа джинсы, как у всех остальных родственников, и – замечательный штрих – изрядно поношенные ковбойские сапоги почти до колен, с гофрой, наборными каблуками и прострочкой. Она спустилась вместе с семьей встречать прибытие жениха и шафера, его брата.

– Похоже, сегодня ночью спать не дадут, – заметил я.

Из ближайших лифтов появились четверо мужчин в строгих темных костюмах и ослепительных манишках, прошагали мимо свадебной команды к выходу на Джефферсон-стрит. Они перемещались быстрым, плавным шагом, решительно и целеустремленно двигались к своей цели, абсолютно равнодушные к происходящему вокруг, словно собаки, бегущие по следу. У вожака этой стаи была идеальная прическа исполнительного директора, седеющие виски, широкое загорелое лицо с глубокими лучиками-морщинками вокруг глаз и такой вид, будто он только что купил отель и направлялся к выходу, чтоб прикупить еще два-три, а то и больше. За ним шел худощавый, бдительно-настороженного вида человек в очках в черной оправе, он прижимал к себе локтем черную кожаную папку. Замыкала шествие пара высоких атлетов, за ушами у них виднелись завитки белых проводков, исчезающие под воротниками.

С раскрытым ртом Олсон проводил их взглядом. Через автоматические двери отеля стая вытекала из здания, теперь напоминая акул, рыскающих в поисках добычи.

Олсон повернулся ко мне и легонько постучал пальцем по плечу:

– Время для большого сюрприза, приятель.

Он встал. Я тоже.

– Так это мы их выхода ждали?

– Ну да.

Олсон, лавируя между предметами мебели, устремился к лифту, из которого только что вышли те четверо. Я следовал за ним по пятам.

– Человек, владеющий миром, его адвокат и охрана.

– Ты не узнал его.

– Я не читаю раздел деловых новостей.

– А там обычно пишут о других.

Олсон добрался до лифта и нажал кнопку костяшкой пальца. Дверь раскрылась.

– Ладно, сдаюсь, – сказал я, входя в лифт и наблюдая, как Олсон вновь костяшкой пальца жмет кнопку пятого этажа.

– А что это ты все костяшкой? Брезгуешь?

– Ты правда его не узнал? Не исключено, этот человек когда-нибудь станет президентом, если нам здорово не повезет.

Я щелкнул пальцами.

– Ты не хочешь оставлять отпечатки пальцев. Этому трюку тебя научил Ботик.

– Чего ради их всюду оставлять? Можно использовать локоть, а не руку. Сустав, но не палец. Или носить перчатки. В нашем мире тайна частной жизни исчезает сотней маленьких путей, но можно найти способы маскировки. Поди спроси сенатора, что он думает о тайне частной жизни. У него с этим все отлично, вот что он думает. Этому парню и таким, как он, конфиденциальность просто необходима: и чем ее больше, тем больше они могут отобрать у нас.

– А он сенатор?

– Первый срок, но он развернется. У них большие планы, грандиозные.

– У них? У него и тощего адвоката, что был с ним?

– У него и его жены.

Лифт остановился на пятом этаже. Я вышел вслед за Олсоном, и, когда мы повернули в коридор, меня осенило.

– А фамилия этого сенатора Уолш?

– Сенатор Райнхарт Уокер Уолш от Уокер Фармс, Уокер Ридж, штат Теннесси.

– В настоящее время приходящийся супругом…

– Бывшей Мередит Брайт. Той самой, оставшейся в живых после не то церемонии, не то опыта, не то прорыва Спенсера Мэллона на экспериментальном поле агрономического факультета. Той Мередит, с которой ты так и не познакомился.

– Как и с соседом Хейварда – Бреттом Милстрэпом.

– Считай, повезло. И Мэллона ты напрочь забыл.

– Хочешь сказать, он не умер?

Новость потрясла меня: это как услышать, что Минотавр все еще живет в сердце своего лабиринта. Внезапно я ощутил омерзительный привкус и прилив горячей волны, прокатившейся от живота к глотке.

– Ну конечно не умер. Живет себе в Верхнем Вест-сайде Нью-Йорка и честно зарабатывает на жизнь как медиум. Классный, кстати, медиум. Хочешь с ним повидаться? Могу дать адрес.

Я попытался представить, как давлю кнопку звонка у двери Мэллона, и с отвращением содрогнулся.

– Значит, все это время эта сволочь живет и в ус не дует. – Верилось с трудом. – Господи. Знаешь, там, в аэропорту, мне пришла в голову эта жуткая мысль, и я…

– Соберись-ка, Ли, – сказал Дон. – Мы сюда не загорать приехали.

В конце коридора он постучал в дверь с табличкой «Маркетт-люкс».

Дверь распахнулась. Перед нами, намереваясь отступить назад, стоял высокий, сутулый, бледный как мертвец, одетый во все черное мужчина лет тридцати пяти. У него были темные волосы, падающие на лоб, темные блестящие глаза и длинный подвижный рот.

– Да… – произнес он, изобразив небрежный поклон. – А, Дональд, это вы, да.

Он резко сунул Дону вялую руку, которую тот взял и тотчас выпустил, не пожав. Мужчина повернулся ко мне. Его глаза блеснули. Это напоминало знакомство с сотрудником похоронного бюро из старого черно-белого фильма.

– А это, должно быть, мистер Гарвелл, наш знаменитый писатель. Какая честь…

Я принял в ладонь его пальцы, холодные и словно безжизненные, и тут же отнял руку.

– Меня зовут Вардис Флек, мистер Гарвелл, я помощник миссис Уолш. Прошу вас следовать за мной в гостиную.

Мы очутились в прихожей или приемной, где большое овальное зеркало в золоченой раме смотрело на высокий стол с огромной икебаной, раскинувшейся крыльями стебельков и веточек. Позади Флека в углу обнаружились две двери. Он скользнул к той, что справа, и распахнул ее.

– Прошу, – повторил он, улыбаясь одним ртом.

– Надеюсь, вы все так же готовите на всех конфорках, Вардис, – сказал Дон. – И в королевстве царит мир.

– Когда вы рядом, скучать не приходится ни секунды, Дональд.

Флек проводил нас в просторное, строго оформленное помещение с диванами и креслами вокруг столов темного дерева. Голый камин в стене справа; на левой стене – черная консоль с выключенным телевизором и секция выдвижных ящиков возле мини-бара. Вазы из граненого стекла на двух столах держали пышные, торчащие во все стороны цветочные икебаны, отражающиеся в зеркалах – точных копиях того, что в фойе.

– Поверьте моему слову, готовлю я на каждой имеющейся в моем распоряжении конфорке, – добавил Флек. – В этом суть моей должности. Хотел бы добавить, что вы в полном смысле слова неординарный знакомый моей дорогой госпожи. Вы единственный, кто способен требовать денежного пожертвования, только освободившись из тюр-р-рьмы.

Вялым взмахом руки, похожей на сломанное птичье крыло, он указал нам на диваны перед камином.

– Она сделала пожертвование с той же радостью, с какой я его получил.

– Мистер Флек, – сказал я, устраиваясь на жесткой диванной подушке, – можно поинтересоваться, откуда вы родом? Ваш акцент необычайно мелодичен, но мне никак не удается привязать его к какой-то местности.

– Если постараться, привязать можно, – ответил Флек.

Чуть склонившись, он отступал к роскошной двери, увенчанной карнизом и пышным антаблементом, в левой половине комнаты. Точно такая же дверь украшала стену справа от нас. За ними наверняка было множество сообщающихся комнат, таких же холодных и лишенных индивидуальности, как эта.

– История непр-р-ростая, если позволите. Родом я из Эльзас-Лотарингии, но детство провел в Веспреме, Трансданубия, Баконьские горы.

– Флек, если не ошибаюсь, венгерское имя?

Улыбка Флека сделалась жутковато зубастой, а влажные глаза оставались холодными.

– Да, мое имя и в самом деле венгерское, как вы заметили.

Он склонился еще ниже и потянулся за спину, нажал на ручку двери и, когда та открылась, исчез за ней, пятясь. Мы слушали, как удаляются шаги. Вдруг они резко стихли, будто Флек взмыл в воздух.

– Ты часто с ним встречался?

– Не повидаешь Вардиса – не повидаешься с Мередит. По-моему, даже сенатор вынужден устраивать детские праздники или званые обеды через этого типа.

– Сенатор в курсе твоих визитов?

– Конечно нет. Иначе зачем, по-твоему, мы ждали его ухода?

– Ну, значит, она смелая женщина.

– Думаешь, она чем-то рискует? Мередит Уолш плевать хотела на риск, у нее сила воли домушника. Погоди, она идет.

За массивной дверью слева по деревянному полу процокали каблуки.

– Я думал, она придет с другой стороны, а ты? – спросил я.

Олсон приложил палец к губам, уставившись на широкую дверь, будто в ожидании чего-то восхитительного или ужасного.

Когда дверь открылась, первой моей мыслью было: «Что ж, теперь я могу смело сказать, что видел по крайней мере двух невероятно красивых пожилых дам».

Вошла роскошная женщина в коротком черном платье с низким вырезом, элегантном нежно-голубом жакете, черных туфлях-лодочках на трехдюймовых каблуках. Высокая, со стройными ногами, она выглядела непристойно молодой. Пышные волосы как будто мерцали и переливались – от светло-русых к серебристо-белым и наоборот. Все это, конечно же, произвело сильное впечатление, но что заставило сердце встрепенуться, а глаза – затуманиться, – это ее лицо.

Импульсивность, и страстность, и самообладание, горячность и дразнящая холодность, достойное остроумие и глубокая уравновешенность отражались на ее лице наряду с сотней других обещаний и возможностей. Казалось, она способна понять все и объяснить терпеливо и простыми словами. Бесспорная привлекательность этой зрелой женщины наводила на мысль, что молодость всего лишь куколка, из которой должна вылупиться великолепная бабочка. Ее ошеломляющая внешность, очевидный интеллект, горячность, сексуальность, остроумие – все это смутило и потрясло меня, и, когда великолепная, сексуальная, остроумная Мередит Уолш каким-то волшебным образом возникла рядом с моим креслом, я уже безумно хотел, все равно как, забрать ее домой, в постель, и часами заниматься с ней сексом, а потом жениться на ней. Машинально я вскочил, чтобы поздороваться, и почувствовал облегчение от того, что она протянула руку, а не потянулась поцеловать в щеку: оказаться так близко от нее было бы слишком.

– Ли Гарвелл, вот это да, – заговорила она. – Я так рада, что Дон смог устроить нашу встречу. Садитесь, пожалуйста. У нас всего лишь час, может, даже меньше, но провести его следует в комфорте, не правда ли?

Она решила сесть где кресла не было, но в мгновение ока оно там появилось.

– Да, конечно, – услышал я свой голос. – Я очень хотел бы, чтобы вы чувствовали себя удобно.

Я поймал себя на том, что рассматриваю ее макушку, и до меня дошло, что давно пора тоже сесть. И почему Дональд Олсон делает такие абсурдные выводы об этой женщине?

Я сел и почувствовал, как ее взгляд обволакивает меня.

– Кстати, Дон, ты хорошо выглядишь, наверное потому, что теперь отпала нужда потреблять однообразную пищу? Ты остановился у мистера Гарвелла?

– Он весьма добр ко мне.

– Это замечательно, Дональд. Не хотите выпить чего-нибудь? Скотч, водка, мартини, джин с тоником? А может, кофе или чай? Вардис с радостью приготовит все, что пожелаете. Себе я попрошу воды.

Мы оба ответили, что тоже хотели бы воды. Мередит Уолш повернулась и нажала кнопку на замысловатом телефоне, о существовании которого мы догадались, только когда она протянула руку.

Не поднимая трубки, она проговорила:

– Вардис.

Через пару секунд Вардис скользнул в дверь, через которую недавно вышел. С низко опущенной головой, со сложенными у груди пирамидкой ладонями, он выслушал приказ и произнес: «Три воды, да». И вновь отворил дверь, не оборачиваясь, и выкатился спиной вперед.

В голове немного прояснилось, и я увидел, что Мередит не избежала пластической хирургии лица, и, возможно, неоднократной. Кожа над скулами казалась чуть-чуть перетянутой, а на лбу и в уголках глаз совсем не было морщинок. Она выглядела вдвое моложе истинного возраста, а была на три-четыре года старше меня.

– Вы учились вместе в средней школе, – сказала она и подарила нам возможность полюбоваться ее изумительными глазами. – Как я понимаю, мистер Гарвелл – Ли, если позволите, – вы из той славной компании, с которой я познакомилась в маленькой закусочной на Стейт-стрит. И вы интересуетесь событиями того жуткого вечера на лугу.

– Совершенно верно, – ответил я. – Долгие годы я избегал этой темы, но наконец решил разобраться. Ко мне попала информация о Ките Хейварде, и я стал все больше и больше узнавать о Мэллоне и его эксперименте на лугу.

Я ждал, что скажет на это Мередит Уолш, но ответом была лишь легкая улыбка.

– Полагаю, мой интерес во всем этом скорее личный, чем профессиональный.

Она улыбнулась открыто.

– Так я и думала. Конечно, я пригласила вас, чтобы помочь, если смогу, удовлетворить ваш личный интерес и рассказать о нас тогдашних. Дональд всегда чрезвычайно осмотрителен и тактичен в наших контактах, и я обещала предоставить вам час, когда мужа не будет дома. Вот сейчас у него началась или вот-вот начнется беседа о ралли с местным членом его партии, после чего мы встретимся на одном мероприятии.

Мне показалось, я уловил в красивой улыбке оттенок грусти и сожаления. «Вот оно», – подумал я, готовясь к тому, что нас скоро прогонят.

– Мой муж – влиятельный и амбициозный человек, и я собираюсь помочь ему на пути к президентству. Он ничего не знает о том странном инциденте шестьдесят шестого года и о моих недолгих взаимоотношениях со Спенсером Мэллоном. Он никогда не должен узнать об этом, как, разумеется, и пресса. Мы отправились на луг, и там произошло убийство молодого человека. Страшное убийство, должна добавить. К несчастью, все случившееся отдает колдовством, оккультизмом, черной магией – просто немыслимо, чтобы люди моего положения были связаны с чем-то подобным.

– Вы хотите сказать, что бы вы ни поведали мне, это не может быть использовано в моей книге.

– Нет, это не так. Я не хочу препятствовать вам в написании этой книги. Вы широко известный автор. Если эта книга добавит вам славы, вам, возможно, даже удастся оказать публичную поддержку кандидатуре моего мужа. Все, о чем я прошу вас: оставить в тайне мою личность и хранить эту тайну настолько долго, насколько ваша история будет оставаться кому-то интересной.

– Скорее всего, я так и поступлю. – Я немного опешил от ее невозмутимой холодности. – Например, предложу вам другое имя, вы можете быть брюнеткой, студенткой первого курса, а не второго или кем вы тогда были.

– Третьего, – подсказала Мередит. – Но в тот же вечер со страху бросила факультет: собрала кое-что в маленькую сумку и сломя голову – домой, в Фейетвилл.

Ее ясные глаза позвали меня и потребовали сдаться. Наверное, в ее власти было делать все, что вздумается.

– Фейетвилл, что в Арканзасе.

– Вот как… – проронил я, будто знал все об арканзасском Фейетвилле. – Конечно.

– Я заработала достаточно в местном модельном бизнесе, чтобы переехать в Нью-Йорк, и уже через две недели стала сотрудником агентства Ford Models. В колледж больше не возвращалась, о чем жалею. И уже никогда не прочитаю массу великих книг – об очень многих я, наверное, даже не слыхала.

– Я пришлю вам списки, – сказал я. – Можем организовать свой книжный клуб.

Она улыбнулась.

– Ли, кое-что у меня вызывает недоумение. Могу я спросить вас об этом?

– Ну конечно.

– Когда сегодня утром я говорила с Дональдом…

Дверь в правой половине комнаты открылась, впустив Вардиса Флека, сгорбившегося над серебряным подносом с серебряным ведерком со льдом, тремя маленькими бутылочками «Эвиан» и тремя искрящимися стаканами.

– Вот и ты тоже припозднился, Вардис, – сказала Мередит Брайт, чуть подпустив холодка в тон. – Что-то все сегодня утром как заторможенные.

– Мне пришлось исполнить кое-какие обязанности, – сказал Флек.

– Обязанности? Ну да, конечно… Твои обязанности мы обсудим позже.

– Слушаюс-сь, – просвистел Флек.

Серебряными щипцами он бросил кубики льда в стаканы, отвинтил пластиковые шляпки и опорожнил ровно наполовину каждую бутылочку. Потом составил стаканы на красные бумажные салфетки, которые будто вытянул из рукава, и торопливо удалился.

– Прошу, извините меня, пожалуйста, за этот тон, – сказала Мередит, обращаясь только ко мне. – Вардису следовало бы помнить, что в нашем доме для гостей все в первую очередь.

– Поверьте, мы едва ли чувствуем себя обойденными вниманием, – сказал я.

– Однако если решите оторвать бедолаге голову, – вступил в разговор Олсон, – позаботьтесь пришить ее под тем же углом.

– Дональд, прошу вас. Итак, джентльмены. Сегодня утром, Дональд, мы с вами договорились, что вы с вашим другом прилетите на самолете из Мэдисона, возьмете машину в аэропорту и прибудете сюда вскоре после того, как я уверюсь, что сенатор уходит на встречу. Сенатор же ввел меня в заблуждение и отбыл почти на час позже, чем я рассчитывала. И хотя в итоге наша встреча состоялась, я тем не менее не понимаю… почему вы не прибыли к оговоренному сроку?

– А вы что, новостей не слушаете? – спросил Олсон.