Текст книги "Тихий уголок"

Автор книги: Питер Сойер Бигл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

«Фальшь. Фальшь», – думал тогда Майкл. И теперь, сидя на камне, снова подумал: «Фальшь и подделка». Это – не обо мне, парень. Я – бодр. Я – в сознании. Я знаю, что жизнь – непонятна, непредсказуема, жестока, безжалостна, подлинна, серьёзна. Рассчитаемся. Пусть им достаются аплодисменты, субсидии, любовь. А я остаюсь в чистоте.

За годы в колледже он часто использовал слово «чистота» и много кого приводил этим в ярость. Большей частью – профессоров. Один – с факультета английского языка – огрызнулся:

– Морган, вы не больше смыслите в значении этого слова, чем барракуда!

Майкл пришел в негодование.

– Это означает – быть верным самому себе, кто бы ты ни был, – отпарировал он. – А мне нравится думать, что я верен себе.

– Ммм… – задумчиво сказал профессор. – А вы бы поплутовали малость. Немного неверности принесет вам массу пользы.

Он был уверен во всеобщей нечестности, считал честным только себя и гордился честностью, с которой он признавал честность своих доводов, а теперь он был в этом не вполне убеждён.

– Была безумная минута, – сказал он вслух, – когда я думал, что знаю, как бросают вызов смерти.

Из головы у него не шла девушка.

Вспомнив, как Лора Дьюранд улыбалась, лёжа на могильной траве, привыкшая к смерти, примирившаяся, он почувствовал себя усталым и таким же больным, как всякий раз после стычки с Сандрой. «Я, должно быть, склонен к маниакально-депрессивному психозу», – подумал он, а затем погрузился в счастливое самоуничижение с таким же любопытством, как если бы спустился по темной лестнице в подвальный ночной клуб, которого никогда доселе не посещал. Он решил, помимо прочего, что не только был дураком, завербовавшись на Корейскую войну, но и в какой-то степени лицемером, поскольку уцелел. Он почти что решил, что сейчас пойдет и простится с мистером Ребеком, терпение которого теперь воспринимал как христианское, пусть даже и бесцельное, а затем надо разыскать свою могилу и дать расслабиться напряжённым мускулам памяти. И вдруг он увидел Лору, медленно идущую к нему.

Сперва он ощутил побуждение вскочить и поспешить ей навстречу. Затем подумал, что лучше подождать, когда она приблизится, и тогда сказать: «Ванная – сзади, около выхода – о, это и впрямь тяжело, подлинная Sinatra. Не подкрадывайтесь ко мне, леди, перед вами – Майкл Морган, чистый, как вода горного ручья и непрощающий, как Бог». Наконец он просто остался сидеть на месте, глядя на землю, словно он что-то потерял.

Постепенно его ноги очутились в её поле зрения и остановились. Он знал, что она глядит на него сверху вниз и ждал, когда она что-нибудь скажет. Он подумал: «Интересно, а бывают ли у призраков нервные срывы».

– Привет, Майкл, – сказала она наконец. Он поднял взгляд и в изумлении заморгал. Восхитительно, парень, восхитительно. Благодеяние не прошло впустую.

– А я и не слышал, как ты подошла.

Майкл слабо улыбнулся.

– Мёртвые – добрые соседи, – она сделала паузу. Он не шелохнулся. Не дёргайся, мальчик, будь неподвижен, как привратник у Кафки.

– Я не хочу спать прямо сейчас, – сказала она. – В конце концов, – она поискала нужные слова, – у меня достаточно времени. Я подумала, если ты ничем не занят… – и никто из них не рассмеялся, – мы могли бы немного прогуляться. Я совсем не знаю здешние места… – она поколебалась под его взглядом, немигающим, как с удовольствием догадался Майкл. – Хорошо. – Я не смогла уснуть. Я всё ещё в сознании, и, стало быть, мне надо чем-то заняться. Ты идешь или нет? Для меня-то разница невелика.

Майкл встал и зашагал к самой старой и богатой части кладбища.

– Идём, – согласился он.

Лора зашагала рядом с ним.

– Куда мы направляемся?

Майкл ответил так тихо, что она его едва ли расслышала.

– Я знаю. Теперь знаю. Мёртвые не могут спать, – он вопросительно посмотрел на неё, и она кивнула.

– Когда я закрыла глаза, ничего не изменилось. Было так же, как если бы они остались открытыми.

– Мы не спим, – сказал Майкл. – Мы дремлем время от времени. Те, с которыми я разговаривал, ловко делали вид, будто спят, прикидывались – и больше перед собой, чем передо мной, – он ускорил шаги.

– И куда мы направляемся?

– Повидать одного человека.

– Призрака?

– Нет. Человека. Я до настоящего момента не был уверен.

– А вы бы мне поверили? – спросил мистер Ребек. Он сидел на ступенях мавзолея Уайлдера. Он казался худым и тонкокостным в своем чёрно-белом залатанном купальном халате.

– Вероятно, нет, – сказал Майкл. – Хотя вы могли бы и попытаться нас убедить.

– О, Боже! Да у вас было достаточно хлопот с тем, чтобы поверить, что вы мертвы. А я вас в этом не убеждал, вы сами себя убедили, – мистер Ребек поколебался и отрегулировал свою речь, словно рукоятку лебедки. – В нашем обществе существует два варианта, два возможных верования: либо вы куда-то уходите после смерти – либо нет. Либо вы очень громко поёте целую вечность, либо спокойно спите, пока не рассыплется этот мир. И тогда вы поплывете через космос, непробудившиеся и непробуждённые. Ни одно из двух представлений не истинно, но до этого вы должны сами додуматься.

– Я надеялась, что посплю, – сказала Лора. – Моим последним словом на этой земле, вероятно, было «Ура!»

– Ты погрузишься в дремоту, – ответил мистер Ребек. – Это почти как сон. Со временем слово «сон» перестанет что-либо для тебя значить, поскольку ты утратишь концепцию. Ты не будешь знать, спишь или бодрствуешь, и это по-настоящему не будет важно, – он сделал паузу. – И ты всё ещё на Земле. Не существует какого-либо особого мира для мёртвых, только холодные дома, которые им строят живые из уважения к отработавшим телам. Существует только Земля.

Он осознал, что в его речь прокралась некоторая ораторская торжественность. Но он не смог придумать, что сказать, дабы облегчить её вес. Глядя на мужчину и женщину, он устало подумал, что вещи всегда под конец усложняются, паутины становятся запутанными, намеревается паук кого-то туда заманить или нет. Ему очень нравились эти мужчина и женщина, и он не хотел бы, чтобы они заставляли его формулировать мысли, в которых он не уверен, пока не выскажется. Он не был ни Богом, ни Первым могильщиком. К тому же существовала миссис Клэппер.

Лора что-то говорила. «Какое у неё сладостное имя, – подумал он. – Хотел бы я, чтобы она была где-то далеко-далеко, и я мог бы её позвать».

– Как долго это происходит? – спросила Лора. Мистер Ребек моргнул.

– Прошу прощения?

– Забывание. Дезинтеграция. Предоставление вещей себе самим.

– О, понятно, – конечно же, Майкл ей сказал. – Смотря по обстоятельствам. В среднем, кажется, месяц.

– Месяц? И что же происходит потом?

– Не знаю. Ну, конечно, не знаю. Я – не Знающий Все Ответы. – Он подумал, а интересно, есть ли ещё на радио эта программа. Вероятно, нет. Надо бы спросить у миссис Клэппер.

– Я могу подождать, – сказала Лора. Майкл рассмеялся.

– Придётся.

Лора взглянула на него, как если бы он был недоеден и выброшен.

– Какой чудесный Мессия из тебя бы вышел.

– Воистину. Моим первым чудом было бы воскрешение тебя из мёртвых. Очевидно, паровым плугом.

– Ты похож на старичка из маленького города, – сказала Лора, – который был когда-то кем-то важным, и все ещё болтается в местах, где прежде работал, произнося речи по праздникам и разыгрывая из себя всё такую же важную персону.

– Возможно, – сдавленно сказал Майкл. – Но я буду каждое Рождество сидеть на твоей могиле и петь тебе рождественские гимны.

«О, ради Бога! – подумал мистер Ребек. – Заткнитесь».

И не раньше, чем он увидел их изумленные взгляды, понял, что произнёс это вслух, и уж коли так вышло, пустился дальше:

– А какая разница, кто из вас будет дольше помнить свое имя? Вы оба мертвы. Это, может быть, единственное, что у вас общего, но этого немало. У меня из-за вас голова болит. Если уж вам так охота пререкаться – уйдите и болтайте где-нибудь среди надгробий. Смерть, как и любовь, должна быть спокойной и лёгкой. Вы только время тратите, крича, что вы не уснёте, или что вы не можете спать, когда вы даже не знаете, что такое сон.

Он увидел на их полупрозрачных лицах по-детски испуганные взгляды и внезапно не смог придумать, что ещё сказать. Он ужас как давно ни на кого не кричал, и голос его звучал, словно эхо, блуждающее в пещерах. Бредовый образ летучих мышей, поселившихся у него за щеками и свисающих вниз головой с его нёба, пролетел через его сознание, и он чуть было не прыснул.

– Я здесь, знаете ли, уже давно живу, – добавил он. Затем сел и посмотрел прочь, потому что его монолог завершился.

Лора собиралась было что-то сказать, но передумала. Она сделала лёгкий бессмысленный жест по направлению к Майклу, который кивнул и подался вперед, надеясь, что мистер Ребек больше на него не взглянет.

– Почему вы пришли сюда?

И тогда мистер Ребек на него взглянул.

– Я умер, как и все остальные, – сказал он. Затем, увидев, как Лора вздрагивает, добавил. – Не то чтобы об этом было легко говорить, да это и не совсем правда, – он оглянулся на Майкла. – Думаю, я тебе говорил, что раньше был аптекарем? – Майкл кивнул. – И у меня была славная аптека, – сказал мистер Ребек. – И какой запах… То есть, там было чисто, но такой приятный запах. Словно порох и корица плюс, вероятно, немного шоколаду. У меня висел колокольчик, который звонил, когда кто-нибудь открывал двери. И звонил он, что бы ни было нужно этому человеку, был у него рецепт или нет. Имелись у меня и весы, на которых я мог взвешивать человеческое сердце. Фонтанчика с содовой водой у меня не было, но стояла баночка леденцов, чтобы раздавать их детям, когда те приходили покупать сироп от кашля или лезвия. Они называли мои леденцы конфетами из мать-и-мачехи. Не знаю, почему. Их выпускали в виде длинных желтых палочек. Не думаю, что их и теперь продают. У меня имелось все то же, что и у любого другого аптекаря в Нью-Йорке, и кроме того – немного отравы.

Задул легкий ветерок. Мистер Ребек плотнее завернулся в халат и сунул руки в карманы.

– Как-то один человек попросил приготовить для него приворотное зелье. Он был хороший человек, но очень некрасивый, с лицом, покрытым шрамами. Думаю, он был боксер, потому что его уши выдавали и потому что он частенько приходил ко мне пить кофе и всё говорил о боксе. Была и девушка, которая нередка заглядывала и порой сидела с нами. Она немного походила на тебя, Лора, но у неё волосы были светлые. Очаровательная девушка. Этот человек попросил меня приготовить что-нибудь такое, чтобы она его полюбила. Он стыдился своего лица, видите ли, и думал, что для меня это будет очень легко, все равно что солодовый напиток взбить. А я, конечно же, не мог этого сделать. Ни за что. Потому что это незаконно, и я всё равно не знал, как. Но я сказал ему, что сделаю. Но это всего-навсего устранит агрессивность и сделает её восприимчивее. А ему всё-таки придется её спрашивать, какое бы там у него ни было лицо, – он улыбнулся, вспомнив об этом. – Она была милой девушкой, и думаю, что она его и так любила. Но после того случая все стали приходить ко мне и спрашивать приворотное зелье, гороскопы, счастливые чары, да ещё и желали, чтобы я им сны толковал. Люди, знаете ли, несчастливы, и в поисках удачи за всё ухватятся. Они вели себя, как если бы я был ведьмой или каким-нибудь банальным чародеем, молили меня исцелить их детей или сделать что-нибудь, чтобы мужья прекратили пить. Я им говорил, что не могу, что я не волшебник, и одни плакали, а другие проклинали меня. То были печальные проклятия и не особенно сильные. И вот я сделал очень большую ошибку. Я пообещал попробовать. Я думал: ведь я – аптекарь, я пытаюсь помогать больным людям, эти люди тоже больны, только иначе, и я попытаюсь им помочь, хотя и не надо бы, ибо в этом мире не существует волшебников. Но они во мне, думаю, нуждались, а это важно, чтобы в человеке нуждались. И вот я смешивал разные безобидные травки и советовал подсыпать их в пищу, предлагал им спать с пакетиками муки под подушкой, потому что тогда будут сниться добрые сны. Я стал шаманом. Нью-Йоркским шаманом. Я им не собирался делаться, но так вышло. И что ещё хуже, я был не особенно хорошим шаманом. Иногда мне везло. Иногда я верно угадывал, и ребенок поправлялся или получалось нужное число. Но не очень часто. Люди, которые не верили во всю эту дребедень, перестали заходить, а те, которые верили, тоже перестали, потому что моё колдовство оказалось не очень эффективным, – руки мистера Ребека вертели и обкручивали одна вокруг другой пояс халата, но он все ещё робко улыбался. – Только по-настоящему преданные чудаки не оставили меня, а аптекарь – это, вероятно, единственный человек в мире, который не может найти им применения. Но я служил им, потому что они были одиноки и верили в меня. Я стал их пророком, для которого, может быть, пришли дурные дни, но не утратившим честь. Так что иногда я немного важничал, – он начал тихо посмеиваться от неподдельного веселья, поглаживая редкие волосы загорелой ладонью. – Я знал, что рано или поздно что-то должно случиться. То, чем я занимался, было незаконно вообще и вдвойне преступно для аптекаря, в частности. Если в аптеке объявлялся новый посетитель, что нет-нет да и случалось, мне приходилось хвататься за прилавок, чтобы подавить стремление убежать. Полицейские ещё в молодости вызывали у меня страх, и, кроме того, я боялся потерять лицензию, если кто-то вздумает устроить мне проверку. А больше ни к какому делу я приспособлен не был, – он опять привалился спиной к одной из треснувших колонн, отталкивавших небо от могилы Уайлдера. – А затем случилась забавнейшая вещь. Самая что ни на есть логичная. Я обанкротился, – мистер Ребек, отличавшийся хорошим артистическим чувством, сделал короткую паузу, затем продолжал. – Я не мог платить за аренду, я не мог платить за сырьё, я не мог платить за ремонт, я не мог платить за электричество и не мог платить адвокату, который сказал бы в суде, что я ни за что не могу платить. Когда я вышел из суда, я перевалил бы через холм и постучался бы в богадельню, да только в этом проклятом городе нет богадельни, а у меня не было денег на билет.

– И вы пришли сюда? – Лора не сводила глаз сего лица.

– Нет, – ответил мистер Ребек. – Не сразу. Я, знаете ли, был ещё молод. Я подумал: Джонатан, у тебя вся жизнь впереди, и ты её не лучшим образом проведёшь, подбирая апельсины и окурки. И вот я получил место продавца в бакалее, где мне разрешили спать в заднем помещении. Проработал я там месяца два, скопил немного денег и купил несколько новых рубашек. Затем я как-то вечером пошёл прогуляться и забрёл в места, где находилась когда-то моя аптека. Там выстроили заведение помасштабнее – одно из серии ему подобных, большое, чистое, с прилавком из зелёного мрамора, – теперь он отвел взгляд в сторону и тесно сжал руки. – И я подумал, – еле слышно продолжал он, – до чего все это забавно. Ибо они занимались тем же самым, что и я, только – с рекламой. Их вывески гласили: «Мы сделаем вас красавцем, мы вам придадим приятный запах, мы вас избавим от почечных камней, от геморроя, от одышки, от перхоти и от дурных манер. Мы сделаем вашу кожу гладкой и поможем вам сбросить сорок фунтов весу так же легко, как выведем бородавки – а это мы тоже успешно делаем, и люди пожелают с вами общаться. Приходите к нам все вы – кто безобразен, раздражителен и одинок», – он сделал паузу. – Это нехорошо – обещать людям чудеса. Я плохо поступал, когда это делал, и плохо поступали хозяева этой новой чистой аптеки. В тот вечер я ещё долго бродил и додумался до множества философских суждений, которых, к счастью, уже не помню, – он коротко рассмеялся и замолчал.

– А потом? – голос Майкла заставил голову мистера Ребека дернуться, как если бы между ними была натянута струна.

– А потом, – спокойно ответил мистер Ребек, – я напился не меньше, чем на свадьбе и на поминках сразу, и всё блуждал здесь, на кладбище, напевая себе под нос – в те дни они просто-напросто запирали ворота на засов – и вот я свалился на эти ступеньки и проспал целый день, – он пожал плечами. – Вот так и вышло, что я остался здесь. Сперва я просто думал, что немного отдохну, потому что очень устал. Но Ворон приносил мне поесть, – он внезапно ухмыльнулся. – Когда я проснулся, Ворон был здесь и ждал. Он сказал, что будет носить мне еду, пока я здесь, а когда я спросил, почему, ответил, что у нас есть одна общая черта: оба мы живем иллюзиями и верим в доброту, – мистер Ребек зевнул. – Я устал, – сказал он, словно оправдываясь, – и я хочу поспать. Он встал и выпрямился. Купальный халат обтянул его худое тело. – Я тебе говорил, Майкл, что смерть похожа на жизнь, – сонно сказал он. – И нет особенно большой разницы, боретесь вы или нет, – он повернулся к Лоре. – Разве что для тебя. Смерть каждого человека – его забота. И, спит он или не спит – менее важно, чем как он её принимает. Кое-как он её рационализирует, – мистер Ребек медленно направился к дверям мавзолея и обернулся. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – отозвались они. – Спокойной ночи.

Он запер дверь, снял халат и улегся на матрасе, сделанном, в основном, из маленьких подушечек, расположенных таким образом, чтобы ему было удобно. Натянув на себя одеяло, он тихо лежал, глядя в потолок.

Кто-то произнёс его имя, и он понял, что Майкл здесь, в мавзолее. Он поразился, как же много времени ушло у Майкла, чтобы понять, что для него теперь не существует никаких физических препятствий.

– Да, Майкл?

– Не окажете ли вы мне одну любезность?

– Пожалуй. А что именно?

В голосе Майкла чувствовалась нерешительность.

– Не могли бы вы сказать… Не могли бы вы сказать мне, как выглядит эта девушка?

– Лора?

– М-м-м… М-м-м… Мне просто любопытно.

– Как я понимаю, ты её не видишь?

– Только нечто вроде общего силуэта. Волосы, фигура. Я понимаю, что она женщина. Ну, вроде бы и всё.

– Да, – сказал мистер Ребек и замолчал.

– Так что?

– Ну, она темноволосая. Глаза у неё, кажется, серые, и ещё у неё длинные пальцы,

– И это все?

– Майкл, а какая тебе разница?

– Никакой, – сказал Майкл мгновение спустя. – Просто мне стало любопытно. Извини, что я тебя побеспокоил. -Спокойной ночи.

Майкл ушёл.

– Какое славное будет лето, – сказал себе мистер Ребек. – А мне так не хватало общества.

Он подумал об осени. Это время года он всегда не любил, отчасти потому, что мысли о том, что она придёт, портили ему настроение весной. «Я заглядываю слишком далеко вперед, – подумал он, – потому что боюсь внезапного столкновения с вещами лицом к лицу». Он никогда не мог радоваться рождественским каникулам в детстве, потому что казалось, что они неотвратимо приближают его к долгому-долгому январю.

Но ночь выдалась тёплая и ароматная, и он оставил мысли об осени. «Она, конечно же придёт, как обычно, – подумал он. – Но сначала – лето».

ГЛАВА 5

Миссис Клэппер поставила будильник на 9:30, и теперь терпеливо ждала, когда он прозвонит. Она лежала на боку, отвернувшись от часов, подтянув ноги к животу и убрав одну руку под подушку. Она так основательно натянула одеяла на подбородок, что они съехали с другого конца постели, оставив ступни непокрытыми. Скрестив лодыжки, она потёрла ступнёй о ступню, однако ноги остались холодными, и она почувствовала себя уязвленной. Перевернувшись на спину, она протянула руку и, как это случалось каждое утро, убедилась, что рядом нет никого, кто, почувствовав толчок, полусонным голосом пробурчит, чтобы не мешали.

«Слишком большая кровать», – подумала она. – «Надо бы сходить к Саксу сегодня или завтра и продать её».

– Зачем тебе двуспальная кровать, Клэппер? – спросила она у потолка. – Ты что, ждёшь гостей?

Будильник издал негромкий самодовольный щелчок, и миссис Клэппер напряглась в ожидании, но звонка не раздалось, и часы что-то невинно замурлыкали сами себе. «Уже прозвонили, – миссис Клэппер с отвращением расслабилась. – Теперь уже 10 часов. 10:30. Чего вы хотите, чтобы я вам послала печатное приглашение?» Но часы никакого мнения не выразили. «Ах, чудеса науки», – сказала миссис Клэппер и, простонав, перевернулась, чтобы взглянуть на циферблат. Глаза её осторожно посмотрели из-под тяжелых век, словно два дозорных, изучающих вражескую территорию. Она отбросила с лица волосы и посмотрела на часы попристальней.

«А вам, знаете ли, положено светиться в темноте, – доброжелательно напомнила она. – Так посветитесь немножечко…»

Наконец она определила, что на часах – 9:15. Она опять упала головой на подушку.

– Пятнадцать минут. Так у меня ещё пятнадцать минут, – она помолчала, затем опять повернулась к часам и крикнула. – Так что же я должна делать эти пятнадцать минут? Анекдоты себе рассказывать? – она отвернулась и зарылась лицом в подушку.

Она подумала, что встать всегда успеет. Это, по крайней мере, доставляло ей удовольствие – прекращать трезвон. Идея эта восхитила её. Она протянула руку к часам, но затем опять убрала. Спешить было некуда. «Если я не встану, – подумала она, – у меня будет головная боль». И это почти что вытащило её из постели. Она боялась боли и, когда та возникала, выносила её со стоицизмом основательно напуганного человека. Она отбросила одеяла и начала вставать. Приподнявшись наполовину, она изменила решение. «А если я не встану, так всё, о чём мне надо позаботиться – это как бы избежать головной боли. Важное занятие». И она снова легла.

Тревога вынудила её взглянуть через плечо на будильник и определить, сколько минут должно пройти перед тем, как она честно сможет встать. Но это было бы моральной победой часов, а миссис Клэппер знала цену моральным победам, она их коллекционировала. И вот она лежала неподвижно, тяжело опустив одну руку на бёдра. Совершенно внезапно она подумала о странном маленьком человечке с кладбища. Она много думала о нём в течение двенадцати дней, прошедших с тех пор, как она навещала могилу мужа. Маленький человечек тревожил её, потому что она не могла сделать насчёт него никаких определенных выводов. «Он – джентльмен, – решила она наугад. – Джентльмен, которому не хватает винтиков». Юридическая контора Морриса на них, казалось, специализировалась. Человек, которого она встретила, всё же был не из таких.

Часы были электронные, бесшумный ход гарантировался. Фактически же они издавали слабое жужжание, которое миссис Клэппер находила бесконечно утомительным. Тиканье – понятней, да и любила она этот звук за воспоминания, которые он вызывал – о ночах, когда они с Моррисом лежали рядышком на низкой кровати с тонким матрасом, и кругом не слышалось ни звука, разве что – тик-так – словно зубы, откусывающие от ночи кусочек за кусочком. Иногда, если она долго прислушивалась, тиканье убыстрялось, и вот уже громыхало и неслось по темным туннелям в поисках чего-то там впереди, чего-то, что ещё немного подождет, чего-то сгорбившегося и красновато-светящегося. Затем она хватала Морриса за руку, словно это была не рука, а перила на длинной и кривой лестнице, и приникала к нему, вцепившись так крепко, что он шевелился во сне и говорил: «Гертруда, ну дай, пожалуйста, немного подышать, ведь ты не за аккордеон замуж пошла…». И тут всё становилось на свои места. Моррис был рядом – крепкий, теплый и брюзжащий. Часы – просто часы. А она просто лежала и не спала ещё минуту, дыша глубоко и спокойно, а затем поворачивалась лицом к мужу и засыпала.

Будильник зазвонил, жужжа, словно бормашина. Миссис Клэппер вскочила с постели и ударила по будильнику, чтобы тот замолчал. Затем села на край кровати и равнодушно пробормотала: «О, дьявол». Голова немного болела. Миссис Клэппер встала и прошлась от окна к окну, раздвигая шторы, чтобы впустить в большую комнату солнце. Стоя в солнечном свете и слегка моргая, она потянулась и зевнула с тем же здоровым наслаждением от хорошего зевка и потягивания, какое свойственно детям и животным.

– Не сделать ли гимнастику, Клэппер? – спросила она себя вслух. – Наклонись-ка и коснись руками носков.

Оглядев без любопытства свои босые ноги, она решила, что не стоит.

– Глупо начинать с этого утро.

Медленно шагая в направлении туалетного столика, она уловила своё отражение в большом зеркале на двери кладовки, и тут же принялась снимать вылинявшую голубую пижаму.

– Вэй Готт, [ 4 * 4 *
  О Боже! (еврейск.).


[Закрыть]] Клэппер, ты выглядишь как связка бананов, – она быстро открыла кладовку и заглянула туда мимоходом.

Одевалась она медленно, тщательно подбирая одежду. Уже стало жарко, и куда бы она ни поворачивалась, она чувствовала, что солнце припекает на загривке. Она решила запомнить, что сегодня вечером надо принять душ, а заодно и голову вымыть. Одеваясь, она мурлыкала песенку о девушке, которой мама предложила выбрать мужа – и все женихи были богатыми и преуспевающими, а девушка всем им отказала и вышла за не имеющего ни гроша студента, будущего раввина. «Враньё», -сказала она себе, как всегда, закончив петь. Но, как всегда, произнесла это беззлобно.

Одетая и умытая (косметикой она после смерти Морриса не пользовалась), она прошла на кухню, чтобы сварить два яйца. Поставила таймер на 15 минут, потому что любила яйца вкрутую и потому что ей надо было пятнадцать минут, чтобы пройтись по кухне, пуская воду и снова закрывая, включая и снова выключая газ, шаря в холодильнике и буфете, планируя, что и когда она будет есть сегодня – а то и на несколько дней вперед. Столовая была большой и тихой, и миссис Клэппер больше не нравилось здесь завтракать. Однако она продолжала есть за этим слишком длинным столом, потому что в ней была велика сила привычки.

Привычки дают чувство надежности и успокоения, создавая каждый день какую-то видимость цели.

Спохватившись, она сделала тост, и вместе с яйцами принесла его в столовую. Поставив еду на стол, вернулась в кухню за баночкой молока. Ела миссис Клэппер с аппетитом, ибо еда всегда доставляла ей удовольствие.

Во время завтрака она думала о мистере Ребеке. Её встревожило, что он так поспешно откланялся у кладбищенских ворот. «Так, может быть, он и потерял свои часы? – подумала она. – Это случается». Она вонзила вилку в оставшееся яйцо. Но пройти всю дорогу обратно, чтобы их найти, да ещё и не зная, уронил ли он их где-то здесь или потерял в метро, или дома оставил – это, поверьте мне, просто сумасшествие. Она пожала плечами, смазывая тост вареньем из черешни. А, возможно, у него есть жена, и он не хотел сразу возвращаться домой. Не будь слишком любопытной, Клэппер.

Так есть ли у него жена? Миссис Клэппер откусила немного от тоста, с удовольствием прислушиваясь, как он хрустит. С каких это пор женатый человек отправляется один бродить по кладбищу, словно ему надо составить опись? Если женатый человек идёт на кладбище, он идет навещать родственников своей жены. А значит, он, может быть, и не женат.

«Он чем-то напоминает Морриса», – подумала она.

Возможно, Моррис был немного крупнее, и брови у него были кустистые, похожие на хвосты рассерженных коней, но глаза – такие же и такая же форма головы. Моррис полностью погружался во всё, что бы ни делал, играл ли он в шахматы, читал ли книжку или готовился излагать дело. Она дразнила его за это, приговаривая: «Моррис, если ты всё время будешь вот так вот сидеть, ты и в могилу уйдешь сгорбленным, и придётся заказать для тебя специальный. гроб с выступом». На это Моррис отвечал столь слабым смехом, что его можно было бы и не услышать, если не прислушаться повнимательней, и говорил: «А мне нравится думать, что я выгляжу, как знак вопроса». Теперь, увидев этого маленького человечка, играющего в шахматы с самим собой, нависшего над шахматной доской, как если бы он собирался на неё рухнуть…

– Прекрати, Клэппер, – резко сказала она. – Ты – зрелая женщина. И даже -перезрелая женщина, если так можно сказать, – она налила в стакан молока, поспешно его проглотила и понесла посуду на кухню.

Помыв посуду и расплескав при этом куда больше, чем нужно, воды, да и с кранами намаявшись, она открыла шкафчик у холодильника и достала оттуда веник и совок. Она не была хорошей подметальщицей. Движения, необходимые для подметания, не близки к естественным, да и не грациозны обычно, и об умении подметальщика почти всегда тяжело судить непосредственно по его фигуре. Миссис Клэппер подметала пол, как если бы ожидала, что он вдруг так и содрогнется под её веником. Она ненавидела совок, потому что всякий раз, когда она опускалась на корточки и подхватывала веник поудобнее, чтобы загнать мусор на совок, немного пыли всегда оставалось у края. Она отодвигала совок назад и, протяжно ругаясь, снова набрасывалась на пыль. Но хоть щепотка пыли всегда оставалась на полу, и миссис Клэппер поднималась наконец, брезгливо фыркая, и заметала пыль под холодильник.

Закончив подметать, она взглянула на стенные часы.

«Десять-сорок, – сказала она. – Смотри-ка, а время идёт быстрее, чем можно было бы подумать. Надо постоянно чем-то заниматься, – она вспомнила, как ей говорила об этом сестра. Возможно, надо бы сегодня навестить Иду. В любом случае, надо сегодня куда-то выйти. Она убрала веник и совок и направилась к окну, чтобы выглянуть на улицу.

– Ах, – тихо проговорила она. – Какое утро!

Солнце стояло высоко и жарило вовсю, слепя миссис Клэппер отражениями в тысяче окон. Миссис Клэппер повернулась и медленно прошла в гостиную. Это была большая комната, три стены которой занимали книжные стеллажи Морриса. Месяц назад миссис Клэппер сменила здесь мебель и теперь жалела об этом. Новые стулья и диван были пышными, упругими, не поддающимися времени. Они не могли состариться, поизноситься и стать уютными. Как только исчезло то недолгое ощущение новизны, которое они внесли, миссис Клэппер снова захотелось вернуть старую мебель.

– Так чем же я сегодня займусь? – она опёрлась о книжный шкаф и праздно прошлась руками по книгам Морриса. Они всегда были «книгами Морриса». Сама она не много читала, да и Моррис после нескольких дразнящих попыток в первые годы их брака не прилагал заметных усилий к тому, чтобы приучить её читать. Ей нравилось, когда ей читали, но она всегда тут же засыпала, а Моррис улыбался, пылко похлопывал её по плечу, и усаживался поиграть сам с собой в шахматы.

– Мне бы надо сходить за покупками, – она стала загибать пальцы. – Итак, я должна пойти к Вайерману, купить буханку хлеба, немного молока, и, может быть, ещё – сахарной пудры… – Она нахмурилась. – Надо бы податься куда-то ещё. Магазин Вайермана – всего в двух кварталах. Если я пойду к Иде, то пройду мимо мясной лавки у метро. Можно заглянуть туда и, пожалуй, купить фунт отбивных и парочку бараньих котлеток… А, значит, она-таки собирается повидать Иду. Моя родная сестра. Вы можете подумать, я хотя бы иногда с ней здороваюсь? Мы как чужие…