355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Питер Кэри » Кража » Текст книги (страница 9)
Кража
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 02:34

Текст книги "Кража"


Автор книги: Питер Кэри



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

22

Всю жизнь я – Заторможенный Боун, если не найдется ПОСТОРОННЕГО ЧЕЛОВЕКА, чтобы объяснить мои шуточки. Наконец-то до моего брата ДОШЛО, он понял мой замысел и сказал: ах ты хитрюга!

Не могу воздать комплиментом за комплимент.

Наутро реставрация была закончена, однако никакого вам ДНЯ СУББОТНЕГО, очередная проблема, Жан-Поль уехал в Новую Зеландию, специально, чтобы досадить моему брату, который хотел забрать у него картину для выставки в Японии. Всем известно, что Мясник трусит уезжать из Австралии, вообще боится новых мест, так что чего он так спешил, попробуй, пойми, разве что он НЕВРАСТЕНИК, но на то не похоже.

Марлена не была знакома с нашим покровителем, она слыхала о нем только от моего брата, что Жан-Поль не француз, а бельгиец, и не Жан-Поль Милан, а Хенк Пиккавер, с огромным удовольствием Мясник разъяснял нам, что мистер ПУКВОНЕР находится в Новой Зеландии, что у КАК-КАКАЧЕ туфли на каблуках. Но благодетель столько раз спасал нас, а когда Мясника посадили зато, что он украл свои же картины у бывшей жены, Жан-Поль выступил в роли ДОБРОГО САМАРЯНИНА, хотя очень боялся меня, думал, что я СКЛОНЕН К НАСИЛИЮ. Когда моего брата ЗАКАТАЛИ, Жан-Поль предоставил мне комнату в своей больнице Эджклифф. А НА ДРУГОЙ ДЕНЬ, ОТЪЕЗЖАЯ, ВЫНУЛ ДВА ДИНАРИЯ, ДАЛ СОДЕРЖАТЕЛЮ ГОСТИНИЦЫ И СКАЗАЛ ЕМУ: ПОЗАБОТЬСЯ О НЕМ; И ЕСЛИ ИЗДЕРЖИШЬ ЧТО БОЛЕЕ, Я, КОГДА ВОЗВРАЩУСЬ, ОТДАМ ТЕБЕ. [38]38
  Притча о Добром Самарянине (Лука 10:34 ел.).


[Закрыть]
Лучше бы мой брат такие тексты наклеивал у себя на стене.

В больнице я подружился с Джексоном, ночным сторожем, интереснейшим человеком, ЛЮБИТЕЛЕМ ГОЛУБЕЙ, он как-то принес с собой патентованные часы для соревнований и показал мне. Лучше быть Заторможенным Боуном, чем птицей.

Упомянул ли Мясник в разговоре с Марленой о добрых делах Жан-Поля? Никогда. Он упоминал часы патрона – «Картье» за 40 000 долларов, как будто они давали ему право набрасываться на ДОМ ВНАЕМ с пилой, молотком и орудием для забивания скоб, и плевать ему, что он портит такой паркет, на какой наши родители и ногой бы ступить не осмелились. Только в смерти они найдут лучшее прибежище, чем в ФОКСТРОТЕ. Слезы наворачивались, когда отец нежно обхватывал набрякшей, цвета печени, рукой узкую спину матери.

Ливни прекратились и вновь стало душно и жарко, и Мясник, который не может дня прожить, чтобы не поковыряться в самом себе, снова ЗАНЯЛСЯ ИСКУССТВОМ. Оно лучше, когда он не простаивает, но слишком много тратит пыла и бесится не только из-за ОБЫЧНЫХ МУХ, слетающихся понюхать его исподники, но даже из-за мошкары, которая проникает в окно. Ты не против, если я закрою окно, Хью? Шутки шутите! Он наглухо захлопывает окно, а стоило мне разок приоткрыть его ночью, так он гвоздями его забил. Вот тебе сэндвич с курочкой. Ах, большое спасибо! ПФААААА!

Вскоре работа ЗАКИПЕЛА, один громадный холст наверху, второй внизу, мне уж и спать негде. Когда он за работой, видно самое лучшее в нем: его ТАЛАНТ, который первым оценил Немецкий Холостяк. Разумеется, иностранца потом отбросили в сторону, покинули в Западном Футскрэе преподавать РЕКЛАМНУЮ ГРАФИКУ в Политехе.

В Сиднее Мясник потратил остаток денег на покупку новых красок и, похоже, добыл их по дешевке. Такие старые, что крышечки с тюбиков приходилось отвинчивать щипцами. Я только нос зажимал. Уж и попировали микробы на этих красках, Господи Боже, с нами такое уже приключалось однажды. Все красные тона перешли в МЕДНУЮ ЛАЗУРЬ, синие воняли гнилыми персиками. Скоро СДАЕТСЯ ВНАЕМ страшно ПРОВОНЯЛ, жарой и порчей, и к этому еще добавлялся аромат НЕМЫТОГО ТЕЛА.

Пришлось мне отправляться на прогулку, хотя идти некуда, пока что некуда, но, полируя задницей стул, я вспоминал приятную белую квартирку Марлены Лейбовиц. Запах НАСИЛЬСТВЕННОГО ВТОРЖЕНИЯ скоро выветрится и, надеюсь, никто не покусится на нее во второй раз, тем более когда Братья Боун на страже. Впрочем, пока что меня не пригласили.

И все-таки.

И все-таки я отметил большое количество НЕЖНОСТЕЙ, и относительно дурных запахов Бэтхерст-стрит Марлена вела себя чрезвычайно ДИПЛОМАТИЧНО, ни один раз, а целых три раза, так что я решил, пора Выучить путь в Элизабет-Бэй.

С картами я не в ладах, это и к лучшему, а то бы я давно попытался удрать из Сиднея, если б не мои ОСОБЫЕ ПРОБЛЕМЫ. Я бы двинулся по дороге в Мельбурн, где пес УСРАЛСЯ на ящик с едой в девяти милях от Гундагая. В ЗНАМЕНИТОЙ АВСТРАЛИЙСКОЙ ПЕСНЕ [39]39
  «Девять миль от Гундагая» (1938) – баллада австралийского коммивояжера, поэта и автора-исполнителя баллад и комических куплетов Джека Мозеса (1860–1945).


[Закрыть]
говорится иначе, дескать, пес УСЕЛСЯ на ящик. Вот чушь! Нельзя сочинить песню о том, что кто-то где-то сидел. Уж я-то знаю. Мясник однажды провозил меня мимо памятника этому псу,который так и сидит на ящике, произведение ПОСРЕДСТВЕННОСТИ ИЛИ ТОГО ХУДЕ, как сказал мой брат, не снижая при этом скорости.

Если у ЗАУРЯДНОГО ЧЕЛОВЕКА имеется карта, он может прямиком идти к своей цели, но со мной все по-другому, сперва я много раз обойду и покружу вокруг квартала, чтобы убедиться, что сумею вернуться домой и отсюда, и отсюда, и снова возвращаюсь с полпути или даже с четверть пути или когда отойду всего ничего. Поэтому дорога, которая у ЗАУРЯДНОГО ЧЕЛОВЕКА занимает двадцать минут по карте, у Хью может отнять все три часа, зато выучив однажды путь, он никогда его не забудет, он впечатается в мой мозг, проникнет глубоко, как красный расплавленный металл, остывающий в специально прорытой бороздке. Тогда мой мозг превращается в ТВЕРДЫЙ ДИСК, как говорится. Чтобы отыскать Элизабет-Бэй, требовалось воспользоваться методом проб и ошибок. Куча времени уходит, что проку отрицать тревоги, страхи, огорчения, грохот крови в ушах, электрическое покалывание в руках и ногах, когда я спешил обратно, откуда пришел. Снаружи не так скверно выглядит, как чувствуешь это внутри. СЛУЧАЙНЫЙ ПРОХОЖИЙ решил бы, что я опаздываю на поезд или к стоматологу. Порой я нечаянно толкал невинных людей но только изредка. Добравшись до верхней части Уильям-стрит, я последовал за ПРОЖЖЕННОЙ ПАРОЧКОЙ: задница сошла на нет, сгиб локтя весь красный, в точности НАРКОМАНЫ в Беллигене, так что я сообразил, что движутся они в сторону Кингз-Кросс. Я бы вернулся на Бэтхерст-стрит, но Наркоманы – такая удача, шли они быстро, и вместе с ними я прошел мимо полицейского участка Кингз-Кросс до знака Элизабет-Бэй-роуд.

Вперед, как говаривал папаша, вперед, капитан Пиллок! [40]40
  Капитан Пиллок (Дурила) – очевидно то же, что Капитан Хэддок (Пикша), персонаж комиксов «Приключения Тинтина» бельгийского художника Эрже (Жоржа Реми, 1907–1983).


[Закрыть]
Я записал, где я нахожусь, и пошел дальше. Нет, не бесплодною была борьба.

Внизу Элизабет-Бэй-роуд, после лавочки СЕРДИТОГО ГРЕКА и НАДУТОГО МАГАЗИНА с бутылками начинался большой травянистый парк с ДЕРЕВЬЯМИ ИЗ СТРАН НАШИХ БЫЛЫХ ВРАГОВ, и едва до него добравшись, я расставил стул – и вот я уже все равно как дома, а до квартиры Марлены остается три минуты ходу, и я знал, как вернуться на Бэтхерст-стрит, и руки у меня мягкие, как хорошенькая шпаклевка.

Приятно посидеть в таком месте, где машин почти нет, изредка только проезжает такси, и большие фиговые деревья Моретон-Бэй, которые порой заполоняют старые скверные ЛЕТУЧИЕ ЛИСИЦЫ, точно такие, какие неслись на запад над рекой Беллингер, час за часом, как только стемнеет, густые ночные эскадроны, снарядившиеся на войну, про которую мы ничего не знаем. В то утро – никаких летучих лисиц. Я снял рубашку, чтобы впитать в себя солнце. Все спокойно, если не считать, что в богатом доме все время открывались и закрывались автоматические ворота БЕЗ ВСЯКОЙ ПРИЧИНЫ, словно напоминая: ВСЕ ПОД НАБЛЮДЕНИЕМ, сводящая с ума идейка моего брата, он бы и жить не смог, если б за ним никто не наблюдал, лысая голова сияет, требуя восторгов. Я зажмурился, но вскоре услышал знакомый шум, НАСОС «ХОЛДЕНА», а на самом деле это была полицейская машина, которая подъехала сказать мне, что тут сидеть нельзя. Наверняка у них не было права меня гонять, но мое исподнее ввело их в заблуждение, а я хорошо помнил, как ЗАСАДИЛИ Мясника. Я надел рубашку, сложил стул, и в этот самый момент из желтого такси вышла Марлена Лейбовиц.

– Хью! – воскликнула она. – Дорогой мой Хью! – Полиция бессильна перед ней. ПФААА! Она повела меня наверх по множеству ступенек, и я решил не уходить больше из ее квартиры, теперь она стала такой чистой и спокойной, а если открыть окно, слышно, как скрипят паруса на мачтах, и отблески воды в Рашкаттерз-Бэй пляшут на белом потолке, воздух словно бассейн. Бедная мамочка и вообразить себе подобного не могла, когда мечтала о Господе Всемогущем, и думать не думала, что на свете может быть столько яхт, и у людей хватает времени кататься под парусом, и никогда-то она не слышала этого звука, как легко, под бризом, скрипит нержавеющая сталь вечного полудня.

– Хочешь тут поселиться, Хью?

Я сказал: хочу.

Она сказала, что сходит за Мясником. Я бы предпочел, чтобы она любила только меня, сжимала мое лицо в своих легких сухих ладонях в девяти милях от Гундагая.

Я расспросил ее о сумасшедших, которые жили здесь раньше. Только один жилец, уточнила она, и он съехал. Потом она выбросила что-то из окна. Я слышал как оно шмякнулось поддеревом, но у меня был с собой стул, и дул легкий бриз, и свет колыхался над моей головой как сеть 20-амперных лампочек. Впервые мне было хорошо в Сиднее с тех пор, как пальчик бедняжки Билли сломался, сломал нашу жизнь, моя вина.

23

Оливье Лейбовиц существовал вне пределов нашего зрения, бродил и блуждал по кромке нашего бытия, но даже с этой внешней позиции ухитрялся влиять на жизнь, словно кнопкой телепульта включая морщины на лбу своей жены и перекашивая мое лицо, когда, к примеру, я открывал шкаф Марлены – мойшкаф, как она его назвала – и натыкался на его костюмы и рубашки. Я бы вышвырнул их, но предпочел более осмотрительный план действий.

Спальня-каюта, в ней помещался только один насущный предмет обстановки. Металлические рамы с тридцатилетнем стажем открывались на садик шестого этажа – белая речная галька и навес из расщепленного бамбука. И хотя спальня была крошечная, одна стена распахнута в небо, и днем камешки нестерпимо блестели, зато ночью при свете луны мы лицом к лицу лежали в раковине морского ушка, смятые тени Энгра, [41]41
  Жан-Огюст Доминик Энгр (1780–1967) – французский художник-классицист, чьи картоны славились прозрачными, богатыми оттенками.


[Закрыть]
все оттенки белизны, переходящие в жемчужно-розовый и зеленый.

Хью еще не вылез спать на крышу, и почти знаменитый актер этажом ниже еще не жаловался на шорох и хруст у него над головой, так что мы были на время избавлены и от нескромности Хью, и от ночных звонков с жалобами соседа. Три блаженные, блин, недели мы могли открывать все жалюзи и лежать в лунном свете – и наконец-то заняться любовью без суеты. Ее глаза. То, что называется младенческой голубизной, подлинный цвет детских глаз, пока не вступит в игру меланин. Этот оттенок радовал меня больше, чем тугая юная кожа и проступавшая передо мной обнаженная душа, глубочайшая нагота без пятна и изъяна. Теплая погода, мы вылезали поверх простыней, сквозь сон и полусон слышали позвякивание оснастки на яхтах. В комнате только мы, больше ничего – ни прошлого, ни шкафа с чужой одеждой, никого, только следы неумелых стекольщиков в густой замазке на проржавевших оконных рамах.

Мы были одни – пока наше одиночество не прервали.

Я проснулся толчком посреди воскресной ночи, и вот оно – смотрит на меня. Я не был пьян, но меня выбросило из очень глубокого сна, господи, вот оно, стоит в изножье кровати, что это такое, в жемчужно-переливающемся халате. Мужчина, высокий, красивый, словно кинозвезда, глаза с тяжелыми веками, а губы такие лиловые при этом свете, на самом деле, должно быть, ярко-красные. То, что я принял за халат, оказалось пиджаком или рубашкой в целлофановой пленке из химчистки пленка ловила и удерживала лунный свет, как смертоносная тварь, плавающая в аквариуме.

– Оливье?

У кого еще мог быть ключ? Он чихнул – странный звук, точно рвется занавес. Скомканный поток света – и тут же дверь захлопнулась, я услышал, как чудовищно-неспешно спускаются по ступенькам его кожаные подошвы.

Десятью годами ранее я бы закатил мощную сцену, да и сейчас я хотел разбудить его жену, однако что толку стареть, если при этом не становишься хитрее, и после стаканчика «Лагавулина» мои нервы унялись и ярость спала. Утром я все еще помнил об этом эпизоде, но Хью сжег свои носки, попытавшись подсушить их в тостере, и я понял, что Оливье Лейбовиц – слишком серьезная тема для обсуждения на кухне. Я прихватил с собой термос и бутерброд и вышел, пообещав нынче вечером сменить замок в двери.

Марлена чистила пострадавший тостер, на миг прервалась, смерила меня взглядом прозрачных глаз, запястьем потерла нос и кивнула.

– О'кей, – сказала она.

Каждый из нас считал, что понимает мысли другого.

В постели в ту ночь она пустилась рассказывать мне о том, как познакомилась с Оливье Лейбовицем в Нью-Йорке, ее прелестная головка покоилась на моей груди, рука гладила мою голову. К этой повести привела смена замка, так я понял.

Когда она повстречалась с Оливье Лейбовицем на Третьей авеню, всего четыре года как из Беналлы, то есть, ей был двадцать один год, и никогда еще она не пила французского шампанского и, разумеется, понятия не имела, кто такой Оливье, слыхом не слыхивала о его отце, о Миро, Пикассо, Браке, и даже о Гертруде Стайн, [42]42
  Хоан Миро (1893–1983) – испанский художник-сюрреалист. Жорж Брак (1882–1963) – французский художник, основатель кубизма. Гертруда Стайн (1874–1946) – американская писательница, с 1903 г. жила в Париже, коллекционировала картины Пикассо, Матисса и других «новых» художников.


[Закрыть]
которая, как известно, сказала о новорожденном Оливье: «Младенцев я не терплю, но этот мне нравится».

Вся информация, имевшаяся в рекламном агентстве Маккэйна – размеры офиса и место в списке получателей рассылочных материалов, – явно свидетельствовала, что Оливье Лейбовиц ничего особенного из себя не представляет. Он вел довольно маргинальную группу рекламщиков Швейного квартала и имел лишь одного клиента федерального уровня, семейное дело в Остине, штат Техас, владельцы которого, мистер Том, мистер Гэвин и мистер Ройс, были преисполнены лакейского почтения к уродскому розовому дентальному клею, изобретенному их дедом, и столь же нелепой веры в Лейбовица, своего Еврея-Космополита. Но, как я уже говорил, Марлене всего двадцать один год и она родом из Беналлы. Ни одного знакомого еврея у нее прежде не было. Она видела, что он красавчик и держит собственную лошадь в конюшнях Клэрмонт на Западной 89-й и каждое утро катается по скаковой дорожке Центрального парка, и поэтому от него всегда исходит этот замечательный запах, пробивается из-под талька, конский аромат, который ей казался аристократическим, этот эпитет она могла бы применить к Кэри Гранту, [43]43
  Кэри Грант (1904–1986) – американский актер


[Закрыть]
и сходство усиливалось не только благодаря внешнему изяществу Оливье, но в силу полной его отстраненности от раздиравших рекламное агентство Маккэйна отчаянных амбиций – надо полагать, они раздирают его и по сей день, хотя оно сделалось агентством «Маккэйн, Дорфман и Лилли». К тому же Марлена была австралийкой, и потому нежелание Оливье стараться сверх крайней, необходимости не казалась ей ленью, напротив, это было признаком весьма, весьма приемлемой заносчивости.

Она-то была никто, секретарь секретаря, машинистка за раскаленной докрасна «Ай-би-эм Селектрик», весь шрифт машинки собран в танцующем шарике, что вращается и лупит по страницам с заголовком «ОТЧЕТ О ПРЕСС-КОНФЕРЕНЦИИ». Она покупала блузки от Билли Бласса и туфли от Пако Рабанна с каблучками «трахни-меня», но жила в жаркой и душной квартирке на опасной окраине Западной 15-й улицы, ванная в кухне, номер 351, всего четыре дома от Девятой авеню и засиживалась вечерами в офисе, благо там было прохладнее и никто не мочился на лестнице или еще где-нибудь, кроме того места, где положено это делать. Оливье Лейбовиц часто работал допоздна, и однажды, заглянув в художественный отдел, чтобы стащить оттуда ручки, она обнаружила его возле «Ленивой Люси» – здоровенного аппарата с валиками и роликами, которые увеличивали и уменьшали картинки в докомпьютерную эру. Гораздо позднее она сообразила, что менеджеру нечего было делать в художественном отделе – как и ей. А тогда не догадалась, чем он смущен.

– Вы не знали, что я – художник? – Он изогнул бровь и улыбнулся. Очаровательный выговор – не то чтобы французский, но и не американский.

Она сделала шаг вперед, но лишь затем, чтобы спрятать за спиной коробку с шестьюдесятью черными «Файнпойнтс». Никогда бы не догадалась, улыбнулась она.

– Вот, смотрите. Я вам покажу.

Он отодвинулся в сторону, позволив ей подняться на низенькую приступку, и они оба засунули голову под занавеску, словно парочка, гримасничающая в аппарате мгновенных снимков на Пенсильванском вокзале. Что она рассчитывала увидеть?

– Челюсти, – сказала она мне. – Склеенные этим розовым клеем.

Она увидела лист подсвеченной бумаги для копирования и, вдыхая пьянящий аромат мужчины и талька, – да, так должен пахнуть сам Кэри Грант – она разглядела на этом листе нечто совершенно неожиданное. То был отпечаток «Механического Чаплина» из собрания Музея Лейбовица в Праге. Это она, понятное дело, узнала позже. Лейбовиц, терпеливо, как теннисный тренер, склонялся над ней, чуть подвигая лоток аппарата. Август 1974 года, юная Марлена Кук никогда еще не видела ничего даже отдаленно похожего на падающие банки, жемчужно-переливчатые пирамиды, жутко-очаровательное усатое дитя, сияющее улыбкой в обрамлении окна. Бес или ангел, кто может объяснить?

– Ничего особенного, – сказал Оливье. – Подрезаю края.

– Это и есть современное искусство?

Он быстро, пристально глянул на нее. Девушка нахмурилась, чувствуя себя глуповато, но какое-то упрямство или возбуждение охватило ее. Потому что перед ней было отнюдь не «ничего особенно» – безусловно, очевидно, абсолютно, блядь. Потом она поймет, что обладает Глазом, но уже в тот момент что-то ей подсказывало: это – потрясающе. Разумеется, она не знала, как и что сказать, и ее растерянность, смущение перед собственным невежеством смешались с его запахом и мимолетным прикосновением его руки, потянувшейся к валику механизма.

– У вас правда есть своя лошадь?

Он обернулся к ней, бледный отсвет «Механического Чаплина» скользнул по его щеке, отразился в глазах.

– Да, правда.

– О.

– А вы ездите верхом?

– Боюсь, не слишком хорошо.

Вынырнув из-под бархатной черной занавески, он откровенно, интимно осмотрел ее всю, и она подумала: мы, австралийцы, пустое место. Ничего не знаем. Такие дерзкие. А он был прекрасно сложен, и даже не слишком пропорциональные черточки, тяжелые веки и немного толстоватые губы, придавали его лицу неповторимую индивидуальность, оно казалось и удивительным, и знакомым, притягивало к себе вновь и вновь.

– Вы ужинали?

– Не-а.

– Давайте пойдем к «Сарди». Вы любите «У Сарди»? [44]44
  Легендарный бродвейский ресторан, основанный в 1921 г.


[Закрыть]

– Тот самый «Сарди»?

– Тот самый, – ответил он и, посмеиваясь, вернулся к своему аппарату.

Она отпихнула коробку с ручками в сторону, как будто они мешали ей присесть на шкафчик. Спустя несколько минут он выключил аппарат, извлек маленький, слегка поцарапанный слайд, подержал его на свету, по; казал ей, каким образом он скопировал его крошечную сердцевину, маниакально ухмыляющееся дитя, чтобы обернуть эту картинку вокруг кофейной кружки.

– И что? – спросила она. Легкий привкус лошадиного запаха – вот отчего этот мужчина кажется таким знакомым.

– Отнесу к моему русскому дружку на 31-й улице, и он выпустит сто двадцать тысяч таких кружек по двадцать три цента каждая.

– Зачем?

Очаровательная улыбка, чуть раздвигаются и опускаются уголки губ, такая неожиданная, обаятельная застенчивость.

– Скажем так: не ради моей жены.

– О! – снова пробормотала она. – А я думала, вы в разводе.

Он приложил к губам длинный указательный палец.

– Точно. А это деньги на мою лошадь. Это секрет.

Прошли годы, прежде чем она сообразила, что сам он всегда ел в «Одной пятой» [45]45
  Ресторан на Пятой авеню.


[Закрыть]
и никого другого не повел бы к «Сарди», который считал нелепым. Хорошо рассчитанное, если не циническое приглашение: лениво, ласково, почти застенчиво он сразу же покорил ее, и если б не обшарпанная ванна посреди кухни – позорище какое! – он добился бы приглашения подняться к ней в квартиру этим же вечером. А она вовсе не отличалась бойкостью. Опомниться не могла от него, от небрежной походки, приспущенных век, от вкрадчивого ощущения, что вся жизнь – сложная, саркастическая шутка.

Вскоре он отправился на каникулы в Марокко, и за время его – также внезапного и неожиданного – отсутствия она успела выяснить, что отцом его был Жак Лейбовиц, и многое сверх того. Рекламное агентство Маккэйна помещалось на углу Третьей авеню и 53-й улицы, а Публичная библиотека Нью-Йорка находится на перекрестке Пятой авеню и 42-й улицы, нетрудная прогулка под конец жаркого августовского дня. Прилежностью она не отличалась, всякий в Беналле мог это подтвердить. Тупица или хулиганка, но прелестный голубой старикашка-библиотекарь с перхотью на жилетке не знал этого, и доверчиво подвел ее к монографии Милтона Гессе и к «Стайн» Гилберта, и к знаменитой книге Филипа Томпкинсона «Кружок Пикассо» и к Козлу Левину в романе Сименона. [46]46
  Жорж Жозеф Кристиан Сименон (1903–1989) – бельгийский писатель.


[Закрыть]

Несколько свиданий у них было перед Днем благодарения, два раза или три, пыталась она припомнить, но всякий раз вроде бы не запланировано, вдруг, поэтому свидание выливалось в бесконечное хождение от одного ресторана, где не было свободного столика, к другому, который как раз закрывался, а благодаря высоким каблукам в сочетании с ненадежными тротуарами Эйба Бима [47]47
  Эйбрахам Дэвид Бим (1906–2001) – мэр Нью-Йорка с 1974 по 1977 г.


[Закрыть]
эти вечерние вылазки становились раздражающими или опасными или раздражающе-опасными. Один раз она все-таки позволила ему проводить ее до квартиры, в двух других случаях они прощались на заднем сиденье такси, а бурная жизнь Западной 15-й улицы продолжалась вокруг них в автомобилях и подъездах. Она понятия не имела, что живет среди призраков художников, что в этом самом доме снимал квартиру Марсден Хартли, и Эрнест Рот [48]48
  Марсден Хартли (1877–1943) – американский художник и поэт. Эрнест Давид Рот (1879–1964) – американский художник.


[Закрыть]
жил в комнатке за углом, Западная 14-я улица, 232, знаменитый художнический насест. Лично мне всего этого дерьма не требовалось – Марсден, Рот, и тем более, сын Жака Лейбовица, запихивающий язык ей в глотку, а руку под юбку. Но я кивал и улыбался. Мать его! Меня и сейчас тошнит при этом воспоминании – сейчас даже сильнее, чем тогда.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю