355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Питер Кэри » Кража » Текст книги (страница 14)
Кража
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 02:34

Текст книги "Кража"


Автор книги: Питер Кэри



сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

39

Такси в Нью-Йорке – это какой-то кошмар, как их только терпят, черт бы с ними с выпотрошенными сиденьями, раздолбанными амортизаторами, левыми поворотами – чистое самоубийство, но все эти малазийские сикхи, бенгальские индуисты, мусульмане из Гарлема и христиане из Ливана, русские с Кони-Айленда, евреи из Бруклина, буддисты и зороастрийцы и все прочие, кто их разберет – все до одного как в святое писание верят, что если упорно давить на чертов гудок, море расступится. Скажете, не мое дело? Кто я такой, провинциал, выросший в мясной лавке в Бахус-Блате. Но на хуй их. Заткнитесь в пизду.

Да, глупо надеяться перевоспитать их поодиночке, ваша правда, мисс Манеры, но когда этот придурок жмет на гудок прямо под моим окном…

Так что мне пришлось отправляться в супермаркет в тот час ночи, когда поход не должен занимать много времени, когда всем еврейским бабушкам следует лежать в постели или готовить фаршированную рыбу на Рош Хашана [76]76
  Рош Хашана – еврейский Новый год.


[Закрыть]
или чем там они занимаются. Не знаю, может, полчища старушенций в «Грэнд-Юнион» состояли из христианок или язычниц, но, господи боже, эти тетки – народ в себе, они тебя всмятку раздавят своими тележками, если не сумеешь бежать на их скорости. Я – иностранец, еще не оправившийся от перелета, двигался медленно, помоги мне бог.

Американский супермаркет – та еще штука, господи-иисусе, но супермаркет в Нью-Йорке – собачий корм, нужно родиться в его пятом секторе, чтобы постичь его логику. Вы уже скумекали, что я пришел купить дюжину яиц. Сначала я не сумел найти яйца, потом обнаружил – рядом с фетой, столько сортов яиц, всех размеров, всех цветов, но собратья-покупатели не могли потерпеть, пока я выберу, я им дорогу перегородил, они наезжали на меня своими тележками, примчались на подмогу из секторов 2 и 3, сбились в кучу, как те дурни в пробке на въезде из тоннеля Холланд.

Я купил коричневые яйца, ближе к земле – да, я деревенщина, – но в пяти кварталах от супермаркета, в ржавой тени пожарной лестницы на углу Мерсер-стрит и Брум, я убедился, что скорлупа у этих дорогостоящих игрушек тверже бетона. Говорил я вам, что лучше всех гонял шары в средней школы Бахус-Блата? У меня по-прежнему верный глаз и твердая рука моего папаши, но как бы я ни целился, с какой силой ни швырял эти яйца, все они отскакивали от ветрового стекла очередной ревущей машины.

Марлена, благослови ее бог, не поощряла меня и не отговаривала, и когда я вернулся к ней через распахнутое окно, только подняла на меня взгляд, не вставая с паршивого дивана, где она читала «Нью-Йорк Таймс»:

– Иди ко мне, мой гений!

Немыслимо прекрасная, свет ночника падает на левую щеку, россыпь золотой пыли с угольно-синей плоскости.

– Дурачок! – она распахнула объятия, и я прижал ее к себе, вдохнул жасминовый запах кожи, промытых шампунем волос. Я уже говорил, что был влюблен? О да, конечно. Моя ладонь скользнула вниз по спине – кто у нас тут по столбам лазает? – пересчитала каждый позвонок, скрытую цепочку жизни. Моя воровка, моя возлюбленная, моя тайна, все новые и новые открытия, которым – так я веровал и молился – не будет конца. Наша третья ночь в Нью-Йорке. Теперь у нас были деньги. Удачнейший день, и не только благодаря ящику «Бургея» и бутылке «Лагавулина», хотя для смазки это неплохо, но главное – картина Дози Бойлана с присохшей к ней Сигнальной Диопсидой уже покоилась в твердыне мира искусств на Лонг-Айленде, единственный вход в это хранилище, объяснила Марлена, через тоннель, который затопляют на ночь. В сейфах покоятся Мондрианы, [77]77
  Пит Мондриан (1872–1944) – голландский художник.


[Закрыть]
де Кунинги и драгоценный Лейбовиц, и пусть ее никчемный муженек поскорее приезжает подписать его.

– К черту такси, – сказала она. – Это же Нью-Йорк. Чего ты хочешь? Со временем привыкнешь.

Конечно, она была права. Я из Блата, шоссе номер 31 проходило прямо под моим окном, грузовики ревели и скрипели так, что можно было подумать: съезжая со Стэнфорд-Хилла, водитель не удержит руль, понесется по Мэйн-стрит, сшибая веранды магазинов. Я мог бы привыкнуть к проклятым такси, но к другому я никак не мог привыкнуть: Марлена так и не повысила на меня голос. На ее месте Шлюха Алиментная уже вызвала бы полицию, но когда я выпил глоток «Лагавулина» и отправился покупать яйца получше, она попросту обозвала меня идиотом и засунула язык мне в ухо.

В Сиднее в этот час ночи работают только бары, но вход в «Грэнд-Юнион» запрудили хромоногие негры, скармливавшие автомату пустые бутылки и банки. Прибыла новая партия старух – позднее я убедился, что по соседству имеется неисчерпаемый запас этих мафиозных тетушек, а упоминаю об этом только потому, что кто-то из этих несчастных уебков потом ограбил мать Джона Готти. [78]78
  Джон Готти (1940–2002) – глава американской организованной преступной группировки – т. н. «клана семьи Гамбино».


[Закрыть]
Почем я мог знать? Мне еще повезло, что я обращался вежливо с этими опасными личностями, а когда я проверил на прочность пару яиц внутри холодильной камеры, никто не обратил внимания на мою провинность.

В Нью-Йорке выдано 8 534 лицензии на такси. Без малого 20 000 водителей, всем, конечно, уроки хороших манер не преподашь, но можете мне поверить – кое-какого эффекта я своими яйцами добился. Скажете, это нелепо, но задайте себе вопрос: какое сообщение передавали друг другу по радио все эти сикхи?

Со второй дюжиной яиц мне повезло намного больше: большие, с тонкой белой скорлупой, они отлично растекались. Мы выключили свет, и славная маленькая воровка вышла на пожарную лестницу полюбоваться моей меткостью.

– Так нечестно, – упрекнула она. – Не тех наказываешь. Оставь такси в покое. Займись мини-фургонами с номерами Нью-Джерси.

К тому времени, как мы вернулись в комнату, я был изрядно пьян, ноги подгибались, и когда снова поднялась какофония гудков, точно перед полуночью, я мог бы сказать, что с меня хватит. Но я как раз стоял перед холодильником – разве трудно мне было прихватить очередное яйцо, выключить свет, распахнуть окно и уметить желтой бомбочкой в подлое ветровое стекло, на этот раз – мини-фургона с номерами Нью-Джерси, ага.

– Иди в дом. Включи свет.

Перед носом у минифургона, чьи дворники размазывали по стеклу белок и желток, остановилось желтое такси, и две фигуры робко вынырнули из него.

Радуясь, что удалось заткнуть минифургон, я не сразу сообразил, что оба путешественника хорошо мне знакомы.

40

В прошлом – горестные голоса. В прошлом – запах гари от плиты, лак для пола от «Джонсона», туман нашатырного спирта, окровавленный отцовский фартук плавает в отбеливателе. МЕРТВЫЕ ТЕЛА в янтарных стаканах лагера «Фостерз», горькой «Виктории», «Балларэт Берти», «Каслмейн XXXX». В помойку все это, советуют, и я никогда не прислушивался к голосам. Вот, я сказал. В прошлом осталась главная улица. На ней – лавка мясника. Позади лавки – сарай, заполненный дерезой, на холме – дом священника. Лучше послушаем, как звонят колокола на вечернюю службу. Вот, я сказал. Лучше послушаем кукабару, посмотрим, как они метят свою территорию перед наступлением ночи. Лучше не знать НИ X о кукабарах, избавь, Господи, от клюва нас, собрание червяков и мышей.

Иными, словами – НЕ НАДО ССОРИТЬСЯ, ДЖЕНТЛЬМЕНЫ! Вот почему и сейчас неприятно было слышать, как мой брат разговаривает с Оливье на Мерсер-стрит, Нью-Йорк, адрес написан у меня на запястье. ПОЙМИТЕ МЕНЯ ПРАВИЛЬНО – поначалу я обрадовался, что доехал, но когда Марлена потребовала, чтобы Оливье подписал ПОДЛОЖНЫЙ ДОКУМЕНТ, в пять минут я убрался обратно на улицу. Какой-то тип подошел ко мне. Кто это? Он тащил за собой картонный ящик, шаркал им по чужеземной мостовой. Какие у него намерения? ЧЕРНОКОЖИЙ с седой бородой, уши, как у Микки-Мауса или у другой какой мыши, маленькие уши, розовые, НЕНАТУРАЛЬНЫЕ. Вообще-то он мне понравился.

Он спросил, видал ли я тут Подтяжку.

Я ответил, что сам только что приехал.

– Откуда? – пожелал он узнать.

– Из Австралии.

– «Безумный Макс», [79]79
  «Безумный Макс» (1979) – фантастический фильм австралийского режиссера Джорджа Миллера, породивший два сиквела.


[Закрыть]
– проворчал он и пошел себе дальше по мостовой, смех его грохотал, как вода в сточной канаве. В ЧЕМ ШУТКА, ЗАСРАНЕЦ? – спросил бы его мой брат. Я укрылся в убежище мансарды, но там уже Мясник грозился применить к Оливье силу: я тебе сломаю то, я тебе оторву это. Дом, милый дом, и счастливого рождества. Побагровев от ярости, он сулил наполнить пластмассовые ведра кровью Оливье, а у самого голос дрожал, как оторвавшийся лист цинка на курятнике. Я знал, что он боится.

Оливье сидел очень тихо, согнулся на диване, словно Гамби. [80]80
  Гамби – зеленый пластилиновый гуманоидный персонаж американского мультипликационного телешоу, созданный художником Артом Клоки (р. 1921).


[Закрыть]
Когда я увидел, как он улыбается моему брату, я понял, что дойдет до кровопролития, и вновь удалился по жуткой фабричной лестнице, продираясь через чашу ТОШНОТВОРНЫХ рулонов мокрых, горелых ковров. Из мышц на руках так и били искры, в голове что-то тряслось. Какое счастье оказаться на свежем воздухе, но я сообразил, что оказался в ТРУЩОБАХ НЬЮ-ЙОРКА, Боже спаси. Дверь за мной захлопнулась, и оставалось только ждать и надеяться, что я не паду ЖЕРТВОЙ.

Подтяжка меня пугал, что правда, то правда. Потом я пару разу пользовался его именем. Ты кто? Я – Подтяжка.

Человек проехал мимо на велосипеде, Господи благослови, я и не думал, что тут есть велосипеды. Не беда.

Потом вышел Оливье. Он сказал:

– Я принес твой чемодан, решай сам.

– Насчет чего?

– Я здесь не останусь, старина.

Я спросил его, куда он пойдет.

– В клуб, но тебе лучше остаться с РОДНЫМИ И БЛИЗКИМИ.

– А с тобой можно? – спросил я.

Он оглядел меня с ног до головы. Зачем я ему, ясное дело.

– Пожалуйста, – сказал он наконец. Улыбнулся. Обхватил меня за плечи, но в такси забился в свой угол и дал себе волю: – НЕНАВИЖУ ПРОКЛЯТУЮ ШЛЮХУ!

Господи спаси и благослови. Злосчастные воскресенья.

– НЕНАВИЖУ ЕЕ.

Прячь ножи, запирай дверь.

– ХОТЬ БЫ ОНА УМЕРЛА.

Он расплатился с водителем, и мы вышли перед каким-то особняком.

«Клуб Спорщиков», что бы это ни означало. Он попросил меня подождать у двери, пока он ПЕРЕГОВОРИТ с мистером Хуйвенсом. Со мной одни проблемы, так я и знал.

БОЛЕЕ ЧЕМ ДОСТАТОЧНО ВРЕМЕНИ, чтобы прочесть ДРЕСС-КОД «КЛУБА СПОРЩИКОВ» ДЛЯ НЕ-ЧЛЕНОВ.

НЕДОПУСТИМЫЕ ВИДЫ ОДЕЖДЫ:
ЛЕГГИНСЫ, ОБЛЕГАЮЩИЕ БРЮКИ,
БРЮКИ-КАПРИ, ШОРТЫ И ОБРЕЗАННЫЕ БРЮКИ.
ТОЛСТОВКИ, ТРЕНИРОВОЧНЫЕ ШТАНЫ,
СПОРТИВНЫЕ КОСТЮМЫ.
САРАФАНЫ
ДЖИНСЫ ЛЮБОГО СТИЛЯ И ЦВЕТА
ВКЛЮЧАЯ ДЖИНСОВЫЕ ПЛАТЬЯ, РУБАШКИ,
ЮБКИ, КУРТКИ И/ИЛИ СЛАКСЫ
СПАНДЕКС ИЛИ ЛАЙКРА
ФУТБОЛКИ, ТОПЫ

Уж не брюки ли КАПРИ на мне? Что такое ЛАЙКРА? Вернулся Оливье, с мистером Жуйвенсом, а не Хуйвенсом, странный такой урод, ЗАТЯНУТЫЙ КАК ПИНГВИН, надменный, вроде того СУДЬИ В КАРДЕНЕ, который засадил моего брата. Голова у Жуйвенса лысая, уши огромные, и во время разговора он все задирал брови, словно посылая мне тайный сигнал. Ничего в этом не понимаю.

Жуйвенс выдал мне длинную меховую шубу, но я, как говаривала матушка, РАСКАЛЕННЫЙ МОТОР. ДОРОГОЙ НАШ ВОСЬМИЦИЛИНДРОВИК, так она меня называла. Я и сказал, что не замерз.

Придется надеть шкуру, старина, сказал Оливье.

Тут я понял, что грубиян Жуйвенс хочет таким образом прикрыть мои одежки. Верное дело – как только мое тело родом из Блата было скрыто от ЧЛЕНОВ, меня Допустили в «Клуб Спорщиков». Вы в жизни такого места не видали. Матушке оно бы показалось чересчур папистским, стеклянные витражи на потолке, резное дерево, словно РАСПЯТЬЕ, и во всех отношениях это место ПРЕВОСХОДИЛО то, где мы покинули беднягу Мясника с Марленой: у них даже вместо стула был ящик вина. Я туго-натуго запахнулся в шубу, потому что вполне усвоил, что одет, должно быть, в ЛАЙКРУ, а когда Жуйвенс сказал:

– Вы, наверное, издалека приехали, сэр, – я тут же ответил:

– Да. – И добавил: – «Безумный Макс».

Он засмеялся. Здорово, мне удалось пошутить.

На пути к чему-то вроде СТАРИННОГО ЛИФТА мы прошли по длинному коридору с витражным потолком, мертвым, как ДОДО, без лучика света, который бы его оживил. На стенах – ЗАУРЯДНОЕ ДЕРЬМО, я порадовался, что Мясника тут нет, он бы РЕХНУЛСЯ ОТ ЗЛОСТИ, схватил бич и изгнал самозванных художников в парк на физический труд. Разумеется, тогда я еще не слыхал про парк Грамерси, тайное отравление деревьев и слесаря на Первой авеню, который делал нелегальные ключи к воротам парка, не знал о проблемах с комитетом, и когда Жуйвенс сообщил, что «Бабочка» Джонсон [81]81
  Имеется в виду Филип Джонсон (1906–2005) – американский архитектор, лидер постмодернизма, автор стальных и стеклянных домов.


[Закрыть]
признал этот особняк одним из самых красивых в Нью-Йорке, это имя значило для меня столько же, сколько Подтяжка.

И все же я понимал, что первую свою ночь в Нью-Йорке провожу среди СЛИВОК ОБЩЕСТВА. Я спал на кровати шириной в два фута, словно жучок в своей норке.

41

Первую неделю на Манхэттене я провел, одурев от разницы в часовых поясах, ковыряя в носу и подремывая, пока Марлена убеждала Оливье Лейбовица использовать свое «моральное право» и подписать удостоверяющий подлинность сертификат.

Марлена передавала мне все, шаг за шагом, а я был таким неревнивым, таким взрослым,на хрен, вы себе представить не можете, и только когда телефонная компания запросила мой номер социального страхования, я взбесился. Через час на складе Принс-стрит разразилась гроза: они, видите ли, не понимают, что «розетка» – то самое, куда вилку втыкать. После этого меня чуть не переехали на Хаустон-стрит. Одинокий, безработный, никому не нужный, двухсотфутовая баррамунди, бьющаяся на палубе.

Заторможенный Скелет променял меня на «Клуб Спорщиков» – вы себе представить не можете, как меня это обозлило. А что делать? Хью есть Хью, помехи на экране, шумы в наушниках, упорный зуд безо всякой болезни. На что я могу пожаловаться? Денег в кармане больше, чем папаша нажил за всю свою неистовую жизнь. Я мог посмотреть. Коро [82]82
  Жан Батист Камиль Коро (1796–1875) – французский художник.


[Закрыть]
в «Метрополитэне» или признаться хотя бы себе самому, что никогда не видел Ротко, кроме как на репродукции. Времени достаточно Чердак на Мерсер-стрит переполнялся временем, холодный синий металлический свет проникал во все углы высасывая жизнь из коричневого и серого, и постояв обнаженным перед высоким пыльным зеркалом, полюбовавшись набухавшими на груди мышцами, я понял, что лучше убираться отсюда, подальше от «Лагавулина» и собственного распада, мук совести.

В заброшенном здании на Бродвее я купил у злобного корейца в варежках здорово поношенное пальто фирмы «Лондонский туман». Пальто вполне годилось – во всяком случае, на ближайшие две недели. Я поскакал в магазин, где разбирали мой акцент, купил путеводителе для туристов плюс пятидолларовый лотерейный билет и побрел под тупыми магазинными вывесками (шрифтом без засечек), сулящими элитное белье и распродажу остатков, миновал морг «Стрэнда», [83]83
  «Стрэнд» (с 1949) – независимый книжный магазин в Гринвич-Виллидж, знаменитый своими гигантскими запасами издательских «остатков» и хаосом, царящим на полках.


[Закрыть]
добрался до конца Бродвея, потом до Юнион-сквер, где сообразил, как доехать до Музея современного искусства на метро. Повинуясь ложному инстинкту, я срезал путь по серым и черным заплеванным резинкой тротуарам к Грамерси-сквер. Дай-ка посмотрю на пресловутый «Клуб Спорщиков». В конце концов, он же значится в моем путеводителе. Филип Джонсон сказал, это замечательное здание. Поскольку я не знал, чем он славится, я пошел туда.

Как и повсюду в этом конце Бродвея со всех сторон слышались вопли, и я не удивился, когда из тихого зеленого садика донесся op. BAAAA! Засунув руки в карманы паршивого двадцатидолларового пальтишки, я перегнулся через черные шипы решетки и в дальнем конце запертого парка разглядел бегущего человека в белом. Скорая помощь выехала на 20-ю улицу и пыталась проложить себе путь по Мэдисон только силой света и звука. Посреди всеобщего смятения я не сразу понял, что человек в белом как раз и испускает это жуткое ВААА. Он бежал через парк, из панталон торчали голые ноги.

Еще миг, и я понял, что панталоны – это лопнувшие штаны, а белый человек – мой родной брат Хью.

Чтобы попасть в парк Грамерси, нужен ключ, но если вы остановились в «Клубе Спорщиков», вы имеете право гулять там, и Оливье, так я понял, добился, чтобы Низкорослый Старый Дворецкий, имени которого я не хочу упоминать, разрешил Хью войти. Низкорослый Старый Дворецкий по собственным садистским соображениям, лучше известным его собственному кривому умишке, не только впустил моего брата, но и запер за ним дверь. Мой премудрый безумец, убедившись, что оказался за решеткой, взывал к прохожим и проезжим: сперва к человеку с собакой, потом к водителю лимузина, далее – к группе английских моделей, снарядившихся на съемку, но никто (может, не от вредности, а потому, что австралийский акцент в устах Заторможенного Скелета становится уж вовсе неразборчивым) не пожелал вникать в его проблемы, и в результате Хью впал в отчаяние и напугал тех людей, к кому он обращался напоследок, включая, насколько мне известно, члена попечительского совета парка Грамерси, «бодрую» – держите меня – восьмидесятилетнюю мадам, которая, решив, что ее заперли в парке «с бродягой», выскочила на улицу и захлопнула за собой калитку.

Мой брат, так мне сказали, попытался вскарабкаться на ограду с шипами, для чего выдрал с корнями забетонированную скамейку, сломав все четыре четвертьдюймовых болта, приволок ее на клумбу – вполне разумные действия, по моему суждению, – но скамейка в самый неподходящий момент провалилась под его весом, металлический шип попал в штанину серых фланелевых с иголочки брюк и разорвал их от обшлагов до мешковатых трусов.

Бедный мой дурачок! Я выждал, пока он не вернулся к воротам. Как он взвыл, увидев меня, рванулся ко мне, оступился, попытался обнять через решетку. Он просился домой, домой, и все тут. Ему потребовалось время, чтобы отдышаться, и не сразу я услышал историю о том, как он попал в парк и кто теперь его выпустит.

Затем я предстал перед заносчивым низкорослым снобом, охранявшим вход в «Клуб Спорщиков», а когда он попытался не обращать внимания на меня, мое двадцатидолларовое пальто и свежие разводы от соплей моего брата на рукаве, я попросту сгреб его, эту мелочь дворецкого – всего-то ничего, да и то удерживалось корсетом – и пронес его через поток транспорта, словно свернутый коврик, а когда мы добрались до ворот, предложил ему на выбор: выпустить моего брата или присоединиться к нему.

Он предпочел выпустить, так что я бережно опустил его на тротуар и смотрел, как большими трясущими руками он достает здоровенное кольцо с ключами и распахивает ворота. Хью зыркнул на меня, сморгнул и яростно оттолкнул в сторону.

Я ухватился было за него, но он проскочил мимо, стремглав на улицу. Споткнулся о бордюр тротуара на другой стороне и устремился вверх по ступенькам в здание клуба.

Маленький дворецкий, надо отдать ему должное, не бранился и не угрожал. Наклонился, подобрал отвалившуюся от ливреи пуговицу.

– Вы пьяны, – сообщил он.

И, не удостоив взглядом костюм от Армани под моим распахнувшимся пальто, с гордо выпрямленной спиной удалился обратно в особняк.

Я взял такси до Мерсер-стрит, а там налил себе очередную порцию «Лагавулина» и добавил – к черту общество солодового виски города Эдинбург – горсть колотого льда. Черт бы побрал Хью. Еще позже, когда в Токио наступило утро, я проснулся, умыл рожу, спустился вниз по скверным ступенькам и пошел по Мерсер-стрит до Кэнел-стрит, где приобрел краски от «Перл». На четвертом этаже прикупил блокнот и коробку чернильных карандашей…

42

Великий художник развопился, когда выяснилось, что никто, кроме Марлены, о нем слыхом не слыхивал. Он же НИЧТО без своего искусства, этой подпорки, расщепленной палки, поддерживающей веревку с бельем.

Хью Бойн – совсем другое дело. Я нырнул в этот город, словно УТКА В ВОДУ. Сидел на образце складного стула перед базаром на 3-й улице. Если не считать того, что его ножку обвивала цепь, я вполне мог сойти за ОХРАННИКА по ту сторону БАРХАТНОЙ ВЕРЕВКИ. На мне толстое и мягкое итальянское пальто, черный шерстяной шарф, я скрестил на груди свои ОГРОМНЫЕ РУКИ. И тут явилась полиция. Вынырнули из «Макдоналдса» и направились прямиком ко мне, пушки, дубинки, наручники болтаются на здоровенных ягодицах.

Я подумал: вот я, ИНОСТРАНЕЦ, занимаю место на общественной дорожке в НАРУШЕНИЕ ЗАКОНОВ. Но копы, как говорится, плевать на это хотели. У них были дела поважнее – кто знает, какие, – например, найти РУЛОН БУМАГИ и подтереть свои БОЛЬШИЕ-ПРЕБОЛЬШИЕ ЗАДНИЦЫ.

Тогда я впервые обратил внимание на БЕЗЗАКОННЫХ ПЕШЕХОДОВ, которые не слушались знака СТОП на 3-й улице и так называемом авеню Америк. Мельбурнские копы стащили бы НАРУШИТЕЛЕЙ обратно на тротуар и прочли бы им лекцию о состоянии их умственного здоровья, но копы на 3-й улице по этому поводу даже НЕ ПУКНУЛИ, извините за выражение. Понесли свои жирные задницы вниз по улице – им бы тележку, – а я оставался на свободе и дождался возвращения Оливье с базара с новеньким складным стулом под мышкой, за 13 долларов, черный, сверкающий, как «мерседес-бенц». Оливье обхватил меня руками за плечи и отвел в сторону объяснить, отчего мне следует радоваться жизни.

– Весь город – твой, старина!

Сыпь у него стихла благодаря ГИДРОКОРТИЗОНУ, остался только здоровый волдырь на шее, скрытый высоким воротником ИМПОРТНОГО ПАЛЬТО. Очень красивый мужчина, чемпион Уимблдона, возвращающийся на заднюю линию, колени присогнуты, голова опущена – все аплодируют.

Оливье сказал мне, что авеню Америк надо называть только «Шестая авеню», и тогда все поймут, что я – настоящий нью-йоркер. Решено и подписано, а потом мы немного погуляли и свернули направо на Бедфорд-стрит, где, как выяснилось, можно сидеть перед прачечной без особого разрешения. Мы повстречали человека по имени Джерри с хриплым голосом и платком на голове. Джерри сказал, я могу приходить со своим стулом в любое время. Сказал, что всегда подумывал съездить в Австралию. Я сказал, это хорошая страна, но там не стоит и пытаться сидеть на улице, если у тебя нет разрешения.

Потом я посидел на Сэлливен-стрит между Принс и Спринг, а потом на Чэмберс-стрит.

– Старина, ты в этом деле просто гений.

Наконец я сел на Мерсер-стрит под мансардой, которую Мясник украл у ПРАВИТЕЛЬСТВА НОВОГО ЮЖНОГО УЭЛЬСА. Я звонил в звонок, но никого не было дома. Или так, или братец затаился.

Оливье сказал, что теперь он пойдет в город делать дело с Марленой.

Я спросил, собирается ли он уничтожить ее.

На этот раз он не смеялся. Уставился на меня и сказал, что научит меня самостоятельно добираться с Мерсер-стрит в «Клуб Спорщиков».

Я извинился за свой вопрос.

– Хью, – сказал. он. – Ты – настоящий человек, Ты просто замечательный.

Но я боялся, что сам не доберусь до «Клуба Спорщиков». У меня искры бегали в длинных мышцах и в голове щелкало, вроде как немазанный засов.

Оливье дал мне полосатую капсулу, я проглотил ее, не запивая. Полно, старина, сказал он, ты теперь нью-йоркер. Он достал блокнот и нарисовал карту. Вот такую:


– Видишь, старина, – сказал он. – Проще простого.

Таблетка не действовала.

– Если заблудишься, – сказал Оливье, – садись в такси и говори: «Парк Грамерси».

Я сказал, что не сумею расплатиться.

– Дай десять долларов, – посоветовал он. – И скажи, чтобы сдачу оставил себе.

Он дал мне целую пачку банкнот, перехваченную резинкой.

Когда он остановил машину, я сложил было свой стул, но он захлопнул дверь, помилуй Господи, и такси уехало. Я побежал за хвостовыми огнями, но оно не остановилось. Я бросился обратно к дому, но брат не отвечал на звонок, бедный щеночек, побежал в другой конец Мерсер-стрит, до самой Кэнел-стрит, ударил свой стул нечаянно о металлический столб. Красные огни растаяли в ночи.

Я забыл название ГРАМЕРСИ.

На Хаустон-стрит вспомнил.

Грамерси, Грамерси, Грамерси.

Бедный щеночек, никто не услышал его лая. Я весь вспотел, вонял хуже ковра. На Хаустон-стрит три такси попытались переехать меня. Четвертое остановилось.

– Парк Грамерси, – сказал я.

– Какая часть, – спросил он. Китаец, по-моему.

– Любая.

Поскольку он был китаец, я развернул карту на коленях, хотел показать ему дорогу, но он рванул в противоположном направлении, а потом и вовсе задвинул стекло, чтобы я не мог говорить с ним.

Пахло от меня СКВЕРНО, когда я наконец выглянул из окна и совершенно случайно увидел Оливье на крыльце «Клуба Спорщиков».

Стоп, сказал я. Заплатил двадцать долларов. Сдачу оставьте себе.

Оливье предложил мне вернуться пешком на Мерсер-стрит. Что за игру он затеял, спросил я. Он мой друг, я не хотел сделать ему больно, так само вышло, что он упал.

Потом он поднял мой Панцирь и передал его Жуйвенсу. Жуйвенс отряхнул итальянское пальто.Оливье натянул перчатки.

Он сказал, Жуйвенс сделает мне сэндвич скурицей и принесет пиво в комнату.

Я спросил, как он себя чувствует.

– Лучше не бывает, – ответил он. – Лучше не бывает, старина.

Такая усталость после перелета. Я заплакал на ступеньках.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю