Текст книги "Некоторые парни… (ЛП)"
Автор книги: Пэтти Блаунт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)
Глава 24
Йен
Она не убегает.
Даже под свист и смех, даже когда в нее бросают еду, она не убегает. Я смотрю ей вслед, потираю грудь, где не утихает ощущение жжения, и гадаю, почему Грэйс именно в этот день решила разыграть эту чуткую сцену, черт побери. Проклятье, о чем она думала? Сегодня мне нужно сказать этим парням, моим братьям, что я не смогу играть до конца сезона. Что я, возможно, больше никогда не смогу играть. Они клевые, поэтому они похлопают меня по спине, покачают головами, скажут мне, что это фигово, но на этом все. Жизнь продолжится.
Без меня.
Парни отыграют турнир и отпразднуют свою победу, пока красивые девчонки вроде Эдди и Джесс будут подавать им хлебные палочки и пиццу с фаршированной корочкой. Некоторые из них даже получат стипендии и уедут играть в лакросс в колледжах, а я останусь здесь, на том же самом гребаном месте, лысеющий и с пивным животом. Проклятье, все потеряно, кончено, абсолютно все, даже не получив шанса начаться. Сунув руки в карманы, поворачиваюсь обратно к Заку.
– Ну и ну, Рассел, ты просто полон сюрпризов. – Он встает, силой прокладывает себе путь через стену парней. – Что происходит, черт побери?
– Ничего. Мы неделю мыли личные шкафчики. Мой папа нанял ее сделать кое-какие фотографии, а я ее подвозил. Вот и все.
– Серьезно. – Зак вскидывает брови. – Ты колли об этом сообщил? Потому что она выглядела немного… эээ, удивленно. – Ребята смеются хором.
– Я с этим разобрался, разве не так?
Он кивает.
– Да. Да, думаю, разобрался. – После продолжительного момента тишины, Зак подталкивает меня плечом. – Так что было у доктора вчера?
Я вздыхаю.
– Длинная история. У тебя есть время? – Кивком указываю в сторону заднего выхода.
Пожав плечами, он идет к двери. Когда Джереми поднимается, Зак протягивает руку, останавливая его. Задний выход ведет прямиком на парковку. Зак направляется к пустому месту, садится на бетонный ограничитель и взмахивает рукой.
– Звучит не очень обнадеживающе.
Я остаюсь стоять.
– Эх, – говорю, запустив руки в волосы. – Все… эмм, плохо.
– Ты серьезно? Насколько плохо? – Он наклоняется, чтобы посмотреть прямо на меня.
– Возможно, есть повреждение мозга. Нужно больше исследований. – В горле внезапно образуется ком. Проходит целая минута, прежде чем ко мне возвращается способность говорить. – Не смогу играть до конца учебного года. Может, пропущу турнир. Существует вероятность, что больше вообще никогда играть не буду.
– Господи, Йен.
– Ага.
На улице сыро и тепло. Слишком тепло. Все, что я наговорил Грэйс, грохочет в голове, словно гром, который слышится вдалеке. Когда солнце скрывается за тучами, я кашляю.
– Знаю, ты не хочешь об этом слышать, но я поговорил с ней на прошлой неделе.
Зак понимает, кого я имею в виду под "ней".
– Ай, твою мать, Рассел, когда ты уже закроешь эту гребаную тему?
Я делаю глубокий вдох. Будет больно.
– Ты налажал с этой девчонкой. По-крупному.
Он подскакивает на ноги и приближается ко мне практически вплотную.
– Я налажал? Ты меня разыгрываешь?
– Послушай. Просто послушай.
Зак отходит на несколько шагов, оборачивается, взмахивает рукой.
– Валяй, говори.
– Ей было плохо, старик. Она отключилась, перепила. В ее мыслях это было изнасилованием.
Он пихает меня, отчего я отшатываюсь назад.
– Пошел ты. Я тебя знаю! Если бы ты там был, ты поступил бы точно так же, чувак. Точно так же. Не пытайся впарить мне обратное.
Я игнорирую гнев в его взгляде, потому что под ним вижу страх и тревогу.
– В ее мыслях, – опять повторяю слова, произнесенные ранее.
– Да, я услышал. Что, черт возьми, ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что это просто колоссальное недопонимание. Она думала, что ты ее друг. Она не понимает, почему ты не попытался ей помочь. Или почему ты оставил ее лежать там. Может, все сойдет на нет, если ты извинишься, скажешь, что не знал, как плохо ей было.
Зак прожигает меня злобным взглядом.
– Ты под кайфом? Такие вечеринки устраиваются для того, чтобы там перепихнуться, Рассел. Всем это известно. Почему она не завязала с выпивкой, если чувствовала себя так хреново? Почему она не осталась со своими подружками, если не хотела, чтобы я к ней притрагивался? Извиниться – все равно, что признаться, будто я сделал что-то плохое, а я не делал.
– Для нее – сделал. Ты мужик, Зак. Будь им. Перестань подстрекать на всякие гадости остальных парней и даже девчонок. Ситуация уляжется, если ты это сделаешь.
Он закатывает глаза.
– Ты теперь еще и медиумом стал? Видишь будущее?
– Боже, неужели тебе так сложно увидеть, где ты допустил ошибку? Ты настолько слеп? Я провел неделю с ней. Ее родители в бешенстве. Миранда и Линдси хотят вырвать ей волосы, большая часть школы на твоей стороне. Черт, Джереми и Кайлу едва не надрали задницы, их едва не выгнали из команды. Чего еще тебе не хватает? Все поддерживают тебя! Все стоят за тебя горой! Я говорю, если ты просто расскажешь Грэйс то, что рассказал вчера мне, она увидит ситуацию с твоей точки зрения и, возможно, перестанет называть тебя насильником. Теперь ясно? – Я с гримасой плюхаюсь на ограничитель.
– Да, – тихо отвечает Зак, садясь рядом со мной. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него. – Да, ясно. Спасибо.
Киваю раз.
– До сих пор не могу поверить, что она действительно думает, будто я… – он замолкает, качая головой.
– Знаю, старик. Грэйс вбила себе в голову, что ты хотел… типа, наказать ее за отказ. Она ходила за тобой по пятам с камерой, пытаясь сфотографировать твое «игровое лицо», – говорю ему, грустно хохотнув. – С ее слов, это бы доказало, что ты хотел сделать ей больно.
– Мое "игровое лицо"? – Зак напрягается.
– Да, Грэйс сказала, это последнее, что она помнит.
После продолжительной паузы он качает головой.
– Клянусь, если я доживу до ста, никогда не пойму девчонок, брат.
Я фыркаю от смеха.
– Аналогично.
– Она по-прежнему тебе нравится, да?
Ерзаю на месте, пытаясь придумать, что ответить.
– Нравится, но мы друзья, Зак. Я не стану к ней подкатывать.
Он смеется.
– Фишка с возмущением в Силе? Это было чертовски забавно.
Пытаюсь улыбнуться, но не могу. Это было не забавно. Это было чертовски жестоко.
– Ладно, слушай, я понимаю. Ты здесь под перекрестным огнем. Я скажу парням, чтобы отстали.
Я киваю.
– Отлично.
Раздается звонок, Зак встает.
– Обществознание.
Он идет обратно в здание впереди меня. Как всегда, я следую за ним.
***
Время тянется медленно. Когда звенит последний звонок, я удираю из класса без оглядки. Небо наконец-то разверзлось, льет дождь, ритмично барабаня по крыше отцовской машины. Я какое-то время сижу на ученической парковке, жду, пока поток машин поредеет. Мне некуда спешить. Я должен был отвезти Грэйс в очередной дом с работами моего папы, но теперь она ни за что не согласится со мной общаться.
Черт, о чем она думала, показавшись в проклятом кафетерии, одетая словно готический Ангел Ада? Играть роль доктора Фила в этой драме утомительно. Все так поглощены разборками "кто прав, а кто виноват", что никто не замечает, какой эффект это оказывает на парня, оказавшегося посередине. Ладно, я понимаю, что Зак и Грэйс никогда не смогут проводить время вместе в большой компании, только почему я должен принимать чью-то сторону? Почему кто-то всегда остается недоволен, если я стараюсь придерживаться нейтральной позиции? Грэйс и раньше выглядела так, будто ей хотелось проткнуть Заку яремную вену одним из своих высоченных каблуков, а Зак... Господи, если я хотя бы взгляд брошу в ее направлении – я предатель. Внезапный всплеск ярости удивляет меня, и я ударяю кулаком по рулю. Бормоча ругательства, завожу машину и включаю передачу. Выезжая со стоянки, замечаю лицо, которое не видел в течение недели, и открываю окно.
– Эй, Сара! Тебя подвезти?
– Боже, да! Спасибо тебе огромное. Я пропустила автобус и не захотела ждать следующий. – Сара Гриффин юркает на мое пассажирское сиденье, откидывает промокшие волосы с лица и вытирает руки о свои джинсы. Мы несколько раз ходили на свидания в десятом классе. Она милая, но не кичится этим, как некоторые люди. Когда я останавливаюсь у светофора на выезде со школьной парковки, Сара поворачивается ко мне лицом.
– Ну, и что за фигня произошла сегодня в кафетерии?
Скрипнув зубами, пытаюсь ответить без крика.
– Мы неделю чистили личные шкафчики, и теперь Грэйс думает, что у нас все серьезно. Пришлось ей разъяснить. – Я еду вниз по Главной улице, лавируя между глубокими лужами.
– Ха. – Сара отрывисто смеется. – А выглядело так, словно ты ее щеночка пнул, или типа того.
Ага, ну, может ей не следовало так меня удивлять.
– Что ты о ней думаешь? – спрашиваю спустя минуту.
Рот Сары приоткрывается.
– Что я думаю? Не знаю. Мне кажется, у нее есть проблемы, с которыми ей нужно разобраться.
– Очень дипломатично. – Смеясь, я украдкой смотрю на нее, затем перевожу взгляд обратно на дорогу. – Ну же. Что ты на самом деле думаешь?
Сара опускает глаза, теребит ремень безопасности.
– Я думаю, она – чертовски хорошая актриса. Всегда пытается казаться стойкой. Фигово, должно быть, понимаешь? То есть, она знает, что не может потерять бдительность даже на секунду.
Раздумываю над этим, пока веду машину дальше.
– Сара, мне нужно у тебя кое-что спросить. – Я сворачиваю налево на ее улицу. – Ты была на вечеринке той ночью, когда Зак и Грэйс...
– Занялись делом? Да, я там была.
– Помоги мне разобраться. Я думал, Грэйс нравлюсь я. Насколько мне известно, она пару раз гуляла с Заком, но потом сказала: «Нет уж, спасибо. Я на самом деле хочу быть с Йеном». Это правда?
Сара кивает.
– Определенно.
Останавливаюсь около ее дома – большого, одноэтажного, с огромным пикапом на подъездной дорожке.
– Так как же получилось, что они замутили?
Разведя руки, она качает головой.
– Йен, ты знаешь, как бывает на таких сборищах. Мы все пили, танцевали, дурачились. Зак раз за разом подкатывал к Грэйс, но даже несмотря на то, что она постоянно отказывала ему, это не мешало остальным дразнить их.
– Дразнить?
– О, да. Миранда была на грани ядерного взрыва. Все знают, что она безумно хочет Зака МакМэхона. Но он даже не смотрел на нее. Не было интереса, понимаешь? Чем больше Грэйс говорила «нет», тем больше Джереми дразнил его: «Ты стерпишь это дерьмо, чувак?» – и тем сильнее злился Зак.
– Как они в итоге наедине остались?
– Миранда плеснула пиво Грэйс в лицо, потому что Зак не обращал на нее внимания. Словно в этом Грэйс виновата, да? Грэйс убежала. Джереми подтолкнул локтем своего хозяина и господина, сказал, что Грэйс ушла. Я сразу поняла, что он за ней погонится. – Сара собирает свои промокшие вещи и открывает дверцу. – У него на лице появилось такое выражение, как у льва, преследующего зебру, знаешь? Спасибо, что подвез, – произносит она, оглянувшись через плечо, и захлопывает дверь.
Я еду домой. Припарковавшись, заглушаю мотор, просто сижу, в то время как дождь танцует на лобовом стекле, и пытаюсь не ежиться при мысли о Грэйс. Боже, я вел себя как последний говнюк. Я не понимаю. Просто не понимаю Грэйс. Она мне словно вызов бросает. Нельзя, чтобы меня с ней видели. Она об этом знает. Грэйс даже предлагала найти другой транспорт, чтобы сделать фотографии для моего папы. Она выставила себя напоказ сегодня в кафетерии с едой и Тайленолом, а я... Роняю голову на руль. Я действительно говнюк. Грэйс пришла ради меня. Она пришла туда, потому что думала, что мне может понадобиться обезболивающее, и смело пустилась в это дерьмо ради меня.
Я нахожу своего папу в его офисе за гаражом.
– Йен, ты видел работы Грэйс? Посмотри-ка.
На мониторе папа по очереди увеличивает ряд миниатюр. Это не просто фотографии. Она, должно быть, обработала их в Фотошопе, или вроде того. Грэйс поменяла мозаичную рыбу-парусник, выложенную папой на дне бассейна, на 3D-изображение, чтобы выглядело так, будто та выпрыгивает из воды. На другой снимок, где запечатлена кафельная кухонная стойка, она наложила разлитый бокал виски настолько идеально, что границ не различить.
– Посмотри сюда, – с придыханием шепчет отец, словно он обнаружил тайное сокровище. Полагаю, в какой-то мере, обнаружил. – Этот будет отлично смотреться на главной странице сайта. – Папа указывает на мозаику, выложенную по индивидуальному заказу вокруг большой ванны. Грэйс умудрилась найти настоящие цветы, такие же, какие нарисованы на плитке, и расположила их так, чтобы казалось, будто они прорастают прямо из ванны.
"Ага, ладно, она невероятно талантлива. Ничего не меняет", – решаю про себя, шумно вздохнув.
Папа смотрит на меня.
– Я вгоняю тебя в скуку?
– Не-а, – говорю, пожав плечами.
– Тогда что тебя беспокоит? – Он крутится на стуле, поворачивается ко мне лицом. – Ты ведь не из-за обследования переживаешь, да? Йен, я уверен, это всего лишь предосторожность. С тобой все будет в порядке.
Сажусь на край его стола.
– Нет. То есть, переживаю, но не только из-за этого. – Боже, у меня словно запор. – Дело в Грэйс. Она думает, что мы теперь друзья. Ну, знаешь, после прошлой недели.
– Разве вы не были друзьями до совместной уборки школьных шкафчиков?
– Да, наверно. Но теперь она думает, что мы больше, чем друзья, а мы не можем...
– Почему ты не можешь?
– Потому что мы не можем. Не сейчас. Особенно после...
Папа вскидывает руку вверх, чтобы остановить меня.
– Только не говори, что ты стыдишься быть рядом с ней, потому что ее изнасиловали.
Я отворачиваюсь. Расхаживаю туда-сюда. Потираю волосы руками.
– Эмм, ну, да...
– Йен, я думал, ты выше этого.
– Пап, ты не понимаешь. Зак...
– Меня не волнует Зак. Меня волнуешь ты. – Он встает и хватает меня за плечи, слегка встряхивает. – Ты лучше этого. Мы вырастили тебя хорошим человеком. Забудь о Заке. Что ты чувствуешь к Грэйс?
Я выкручиваюсь из его хватки; мое лицо горит.
– Не знаю.
– Дерьмо собачье.
Мой отец действительно только что выругался? Изумленно пялюсь на него, пока он не взмахивает рукой раздраженно, и сдаюсь.
– Да, хорошо, она мне нравится. Но я не могу с ней встречаться. Парни...
– И снова, меня не волнует, что думают парни, и я не пойму, почему тебя это волнует. Грэйс тебе нравится. Ты ей нравишься... или тебе так кажется. Почему все остальное для тебя важно?
Чувство вины пронзает меня.
– Это предательство, разве не так? Грэйс говорит, Зак ее обидел. Зак говорит, он сделал то, что на его месте сделал бы любой другой парень – попытался урвать куш, и ему повезло. Дружба с кем-то из них – предательство по отношению к другому.
Папа отходит на несколько шагов, садится обратно в кресло, долго смотрит в пол.
– В таком случае, полагаю, тебе нужно сделать выбор. – Он пожимает плечами. – Как бы то ни было, любой мужчина, пытающийся "урвать куш" с девушкой, с которой он даже не встречается – не мужчина в моих глазах. – Отец бросает мне предостерегающий взгляд: сам понимаешь.
Я отвожу глаза. Практически уверен – я ни черта не понимаю, кроме того, что снова оказался меж двух огней.
***
Оставшись один у себя в комнате, я уваливаюсь на кровать и смотрю в потолок, вновь и вновь проигрывая в голове слова остальных. Сара права, говоря о том, что Грэйс никогда не теряет бдительность. Поверить не могу, что я не обратил внимания. В первый день отбывания нашего наказания Грэйс отказывалась работать на противоположной стороне коридора, потому что боялась повернуться ко мне спиной.
Ко мне?
Я безобиден.
Для всех, кроме почтовых ящиков по ночам. Накрываю глаза ладонями и матерюсь. Вспоминаю каждый момент прошлой недели. Внезапно костюм крутой девчонки обретает больше смысла. С первой секунды нашей встречи Грэйс смотрела на меня так, словно я в любую секунду мог прижать ее к стенке. Мне казалось, она смотрела на меня с вожделением во взгляде, а на самом деле это был страх. Еще одно доказательство, что я ничего не понимаю.
Не могу так больше. Встаю с кровати, включаю компьютер, проверяю электронную почту. Тренер Брилл прислал статистику недавнего тренировочного лагеря. Я открываю сообщение, морщусь, видя пустую колонку рядом со своим именем, бегло просматриваю остальных. Джереми подтянул навыки ведения мяча, но он до сих пор слаб – тут никаких сюрпризов. У Кайла заметно улучшились пассы и перехваты. У Зака, разумеется, высокий процент предотвращения голов и атак. Как и количество персональных штрафов.
Интересно.
Нажимаю на ссылку, ведущую на сайт команды, захожу в раздел видео. Тренерский состав собирает архив записей с игр, которые мы потом разбираем. Проигрываю несколько фрагментов. Затем еще несколько. Рассматриваю фотографии Зака с той игры, где я получил травму. Ох, он и тогда получил пенальти? Запускаю видео – и вот оно, игровое лицо. Так его Грэйс назвала. Сара сказала, Зак выглядел словно лев, преследующий добычу.
Еще есть ссылка на запись с игры между нами и школой Холтсвилла – той, которую упоминала Грэйс, игры, где Зак отправил игрока в больницу с трещиной в черепе.
Я помню тот момент. Парень сам неудачно подставился. Удар был правомерный. Однако я снова нажимаю на кнопку "Пуск". Перематываю до спорного розыгрыша, смотрю раз, второй, третий – в замедленном воспроизведении. Кайл борется за мяч с двумя игроками Холтсвилла, но терпит поражение. Зак оставляет свою позицию, пытается применить силу. Атакующий команды противника подхватывает мяч, наклоняет туловище вперед и… бам. Зак сталкивается с ним, и парень падает на землю, уже без сознания. Все было честно. Я опять проигрываю ролик, кадр за кадром. Вот оно. Прямо перед столкновением, в ту секунду, когда второй игрок смещается, чтобы погнаться за мячом, Зак поднимает руки и ударяет его в лицо. Тот парень точно сместился, но он пытался завладеть мячом. Пока мяч на поле, любые удары запрещены. Зак должен был остановить атаку, по крайней мере, опустить руки. Вместо этого он их поднял. Маневр неуловимый, но он был. Я вновь проигрываю видео в замедленном темпе и вижу мельком то самое игровое лицо, описанное Грэйс.
Зак поднял руки. Он ударил игрока достаточно сильно, чтобы отправить его в больницу, и сделал это намеренно.
Выключаю компьютер, оттолкнувшись руками, откатываюсь от стола. Изо рта вырывается ругательство. Что, если Зак сделал то, в чем его обвиняет Грэйс?
Я боюсь ответить на этот вопрос.
Глава 25
Грэйс
Я не сбежала.
Очко в мою пользу, но затем я вспоминаю, что это не игра.
Запираюсь в туалетной кабинке и пишу смс маме.
Грэйс: Пожалуйста, забери меня. Прогуляю остальные уроки.
Мама: Что случилось?
Грэйс: Йен. Предал меня. Паническая атака.
Мама: Хорошо. Через 15 минут подъеду.
Я пытаюсь дышать медленнее, но давление в груди просто непристойное. Вдохни, задержи дыхание, медленно выдохни. Повтори. Сто. Девяносто восемь. Девяносто шесть. Пот выступает вдоль линии роста волос. В животе все сводит. "Это пройдет", – уверяю себя. Пройдет. Девяносто четыре. Девяносто два. Это пройдет.
Наконец-то проходит.
Обратный счет не помогает. Счет вообще не помогает. Почему эти приступы продолжают поражать меня? У Зака МакМэхона наверняка не бывает панических атак. Покидаю свой маленький кокон, расхаживаю туда-сюда по туалету; капли пота стекают по спине между лопаток. Минуту назад мне было холодно. Подхватываю свои вещи и спешу к ближайшему выходу как раз в тот момент, когда небо пронзает раскат грома и начинается дождь. Я не против дождя. Он охлаждает мою покрасневшую кожу. Прячет слезы, упрямо наполняющие глаза, несмотря на то, что я отказываюсь плакать.
Стою под дождем, Бог знает сколько. Наконец-то подъезжает мама.
– Грэйс, ты до нитки промокла.
– Мам, – мой голос надламывается. – Забери меня домой.
– Что он сделал?
– Он... О, Боже, Йен был жесток. Я купила ему ланч, а он... Он не стал к нему притрагиваться. Побоялся, что подцепит венерическое заболевание. – Жжение… Господи, жжение в горле, в глазах невозможно сдержать. Воздух переполняет легкие, но мамин голос, спокойный и тихий, помогает мне выбраться.
– Грэйс, считай и дыши. Давай, милая. У тебя получится.
– Я думала, Йен другой, – выдавливаю из себя слова между судорожными всхлипами, разрывающими меня на части. – Он мне нравился.
– Я знаю. Дыши. Задерживай дыхание. Медленно выдыхай.
Такое ощущение, будто недели проходят, прежде чем мама сворачивает на нашу потрескавшуюся подъездную дорожку. Выцветшая желтая краска на доме напоминает унылый тон рвоты под дождем. Один из водостоков засорился. Вода льется через край, будто Ниагарский водопад.
– Иди, прими горячий душ. Я приготовлю ланч.
Фу. Еда.
Дрожа, торопливо поднимаюсь наверх. Я похожа на зомби из какого-то дешевого фильма. Размытый макияж течет по щекам, капает на руки черными кляксами. Снимаю одежду, бросаю ее в угол комнаты, открываю кран. Проигрываю в памяти все, что случилось сегодня, пересиливая жжение в глазах. От горячей воды боль в теле тает, но рана в сердце кровоточит сильнее.
Какая же я идиотка. Я поверила ему. Поверила в него. Я даже беспокоилась из-за его приступов тошноты и головной боли. Проклятье, он мне нравится. Очень нравится. Как до этого дошло? Я поклялась, что не позволю парню заморочить мне голову, но спустя неделю, всего неделю, Йен поселился там как гребаный паразит. Под потоком воды восстанавливается чувствительность в теле, а вместе с ней появляется боль в сердце, и я тоскую по онемению. До прошлой недели мне нормально жилось без друзей, нормально жилось со всей этой враждебностью. Как вернуться к этому? Как притворяться, что у меня иммунитет к насмешкам, когда они исходят от Йена?
Опаляющее ощущение распространяется не только на глаза, но и в горло; я с усилием сглатываю. Боже, ненавижу плакать. Ненавижу всей душой, и это меня злит. Злость – это хорошо. Со злостью я справиться могу. Выключаю воду, рьяно сушу волосы полотенцем; мысли вертятся вокруг случившегося. Было бы не так паршиво, не так больно, если бы я не понимала, почему он вел себя настолько жестоко сегодня?
Может, да. Может, нет. Я не знаю. Я знаю только одно: Йен – жалкое подобие мужчины, а тот факт, что я это знаю, и он все равно мне нравится, жутко раздражает. Какого черта, нет, ну какого черта. Что плохого в том, как я выглядела сегодня? Какая Йену разница, даже если бы я сделала боевую раскраску, как у футбольной команды? Это мое лицо. Это мое тело. Я могу одеваться нарядно или неформально, как мне вздумается. Почему парням так сложно принять этот концепт? Вся эта фигня, которую наговорил Джекс, про желание привлекать внимание одеждой: когда на тебя обращают внимание – это нормально. Но обращать внимание и высмеивать, оскорблять, отвергать, стыдить – разные вещи. Быть заметной – не значит давать парням открытое приглашение делать со мной все, что им захочется. Джекс – придурок, поэтому для него такой хамский образ мышления практически ожидаем, но Камрин? Она девушка, и по какой-то причине девушки еще хуже. Я слышала театральный шепот, когда вошла в класс утром.
Надеваю удобные спортивные брюки, фланелевую рубашку, расчесываю волосы. Знаете, теперь я отлично понимаю, почему в школах вводят форму. Может, во всем городе... нет-нет... во всей стране ввести дресс-код? Все носят одно и то же, так что никого не назовешь шлюхой, готом, спортсменом, или хипстером, или ботаником. Никакого давления! Никакой ответственности! Один фасон для всех!
Не знаю. Может, Йена беспокоит та же проблема? Я ему нравлюсь, только он терпеть не может, что другие парни так на меня смотрят? Грр, прям как в этой дурацкой пьесе про Строптивую. Все сводится к собственничеству. Моя жена, моя женщина, моя девушка, я первый ее увидел, моя любовь – моя, моя, моя.
Падаю обратно на кровать, приглушенно вскрикнув. Людям нужно проснуться, открыть глаза и понять. Я не чья-то собственность. Лежу на кровати, смотрю в никуда, закипая от окружающей меня глупости, как вдруг мой взгляд останавливается на полоске ткани. Подхожу к шкафу, провожу рукой по атласному платью, которое прислала мне Кристи в прошлом году. Они с отцом хотели устроить мне пышную вечеринку в честь шестнадцатилетия, но на их условиях. Никаких черных губ, никакой подводки. Лишь метры и метры розового а-ля Пепто-Бисмол.
У платья пышная юбка и рукава. Вечерним платьям уже несколько лет рукава не делают, но Кристи каким-то образом умудрилась найти такое. Что еще хуже – она купила его, даже не спросив меня сначала. Я примерила платье, отказалась показаться в нем перед папой, который тут же назвал меня неблагодарной. Разумеется, вечеринка так и не состоялась.
Если бы они соизволили поинтересоваться, чего хотела я, то я бы указала на голубое платье-футляр с блестками. Я бы сделала замысловатую прическу с цветами или, возможно, украсила ее еще большим количеством блесток. Я бы обнажила немого кожи, может, открыла плечи...
Внезапно родившаяся идея буквально ударяет меня промеж глаз. Она настолько крута и безупречна, что я поверить не могу, почему у меня над головой не загорелась маленькая лампочка. О, Боже, это идеально. Безумно. Дерзко. За такое меня, скорее всего, выгонят из школы.
Я точно это сделаю.
***
В груди болит. Тревога и раздражение начали третий раунд в борьбе за контроль над моим телом.
Раздражение выигрывает... Пока.
Школа пуста. Кроме меня снаружи только несколько охранников. Мама привезла меня сюда перед своей утренней пробежкой, а первые школьные автобусы еще не приехали. Внутри, неподалеку от главного входа, где включены только лампы, освещающие стенды с различными призовыми трофеями по обеим сторонам коридора, я выбираю позицию для того, за что меня, вероятно, отстранят от занятий на время. Или, по меньшей мере, оставят после уроков.
Кто-то оставил стул у дверей кабинета. Сойдет. Расстегиваю рюкзак, достаю сверток розовой ткани, которую я подготовила прошлым вечером. Покрываю себя с ног до головы, прикрепляю булавкой полоску ткани, закрывающую лицо так, чтобы были видны одни глаза. Тащу стул в центр главного коридора, забираюсь на него и жду. Включается освещение. Представление начинается. Несколько минут спустя вижу их. Вереницы школьников выползают из автобусов, идут ко мне со своими раздвоенными языками и ядовитыми взглядами. Мои внутренности переворачиваются. С трудом сглатываю, заставляя обжигающий ком в горле опуститься ниже. Мне казалось, я знаю, что значит испытывать страх, но это? О, Боже, это безумие.
Еще не поздно.
Меня пока никто не видел.
Я могу уйти, просто запихать всю эту ткань в мусорную корзину и притвориться, будто никогда не видела ее прежде. Могу улететь в Европу, сказать всем, что я дочь знаменитости. Будет так просто...
Точно. Будет просто.
Это правильно. Двери распахиваются; некоторые ученики резко останавливаются, увидев меня. Я игнорирую взгляды, смешки, указывающие на меня пальцы. Мои колени дрожат, но я сдвигаю их вместе. Когда мимо проходит парень, киваю и говорю:
– Пожалуйста.
Через открытые двери вижу Йена, Кайла и Джереми, собирающихся войти в здание. Расправляю плечи, выпрямляю спину, говорю громче:
– Пожалуйста! Пожалуйста!
Небольшая толпа уже заполнила коридор. Кто-то ждет, чтобы посмотреть, что будет дальше. Другие до сих пор не могут сообразить, что я делаю. Однако никто не задает вопросов. Никто не спрашивает, за что они должны меня благодарить.
Им все равно.
Входят члены команды по лакроссу. Йен замирает на месте как вкопанный, когда его взгляд встречается с моим.
Ясноглазая – так он меня называет.
– Охренеть. – Отсюда я могу по губам прочитать, что говорит Джереми. Темные глаза Йена, стоящего рядом с ним, удивленно округляются, затем он возводит их к небу. Постоянно приподнятые уголки его губ опускаются, формируя прямую, полную неодобрения линию, отчего я чувствую вспышку гордости посреди раздрая, до сих пор бушующего в животе. Я рада, что он не одобряет. Это было моей целью. Теперь мне нужно поднять ставки. Я хочу, чтобы людям стало неудобно. Хочу, чтобы они корчились от неловкости.
Я хочу, чтобы Йен корчился от неловкости.
– Пожалуйста. Пожалуйста. – Несколько мальчишек возвращаются по второму разу, смеются и пожимают плечами, потому что не понимают. Никто не понимает.
Дженсон Стюарт, десятиклассник, член команды по борьбе, первый задает вопрос. Он останавливается перед моим стулом, нахмурившись, поднимает глаза.
– За что мне тебя благодарить?
– За то, что я спасла тебя от совершения изнасилования. Пожалуйста.
Дженсон переминается с ноги на ногу, оглядывается вокруг, отрывисто смеется.
– Эй, притормози-ка. Ты называешь меня насильником?
– Ты же парень, да?
Он упирает руки в бока.
– Да. И что?
– Все знают, что от одного взгляда на женское тело у парней зашкаливает уровень гормонов, и ваши слабые тельца просто не в силах с этим справиться. А потом вы совершаете поступки, о которых сожалеете, но вину за них сваливаете на девушек.
Юмор в выражении лица Дженсона сменяется гневом.
– Что ты сказала?
– Ты меня слышал.
– Я не слабый, сука.
Слабый – единственное слово из этого предложения, которое он уловил? Серьезно?
Йен быстро протискивается между нами, поднимает руки вверх, чтобы усмирить Дженсона – интересно, как он кидается спасать меня сегодня, хотя вчера без колебаний растоптал мое сердце.
– Грэйс, остынь. Дженсон, просто не обращай на нее внимания. Она злится на меня.
Игнорируя их обоих, продолжаю свою речь.
– Девушки должны прятать себя, ничего не показывать, чтобы мальчики не теряли контроль над своими собственными телами. Это наш долг.
Дженсон качает головой.
– Я не въезжаю. Я отлично контролирую свое тело.
– Тогда почему вы все постоянно обвиняете девушек, если они подвергается насилию?
– Я не обвиняю!
– Конечно, обвиняешь! Каждый раз, когда ты обращаешься с девушкой, как со шлюхой, ты винишь ее за свою реакцию.
– Я с тобой не знаком даже!
О, мой Бог. Мальчишки.
– Забудь обо мне. Я говорю про всех девушек. Спросите у себя, как вы с нами разговариваете, как вы разговариваете о нас. Вы используете слова вроде "моя девочка", словно мы собственность? "Я бы ее оприходовал", словно мы все легкодоступны, если вам захочется? "Я голоден, принеси мне поесть", словно мы ваши служанки? Если ты так неуважительно относишься к девушкам в своей жизни, значит, ты часть проблемы.
– Какой проблемы? – Дженсон вскидывает руки вверх, и я благодарна... на самом деле благодарна Йену, когда он опять встает между нами.
– Чувак. – Он качает головой. – Иди в класс. Ты тут вообще ни при чем. Она просто хочет закатить сцену.
– Сумасшедшая стерва.
– Очередной ярлык? Шлюха, стерва, что-нибудь еще добавишь?
– Ага. – Йен оборачивается; его темные глаза сосредотачиваются на мне. – Как насчет "переходишь все рамки"?
– Нет никаких рамок. Эти рамки были стерты, когда Зак напал на меня в лесу.
