Текст книги "Когда открываются тайны (Дзержинцы)"

Автор книги: Петр Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

– Дед Опанас!

В похолодевших руках старика были концы веревок от колоколов.

– Один колокол звонил? – спросил Луняка.

– Один, это точно.

– А веревки от всех колоколов...

Было ясно, что нарушитель предпринял маневр: колокольным звоном хотел отвлечь внимание береговой охраны. А возможно, это был условный знак сообщникам.

Старика снесли в сторожку, послали за врачом.

В это время со стороны городского кладбища раздались выстрелы, послышались отрывистые голоса людей.

Луняка с группой бойцов кинулся к тачанке, стоявшей во дворе, и понесся по ухабистой дороге, ведущей к старому кладбищу. Группа пограничников преградила им путь.

– Командир, ко мне! – крикнул Луняка.

К нему подошел молодой пограничник.

– Кто стрелял? – спросил Луняка у командира взвода, показывая свое удостоверение.

– Кладбище оцепили, преследуем нарушителей. Они оказывают сопротивление.

– Передайте по цепи: «Взять только живьем, за неисполнение приказа – трибунал».

Через несколько минут Луняка и матрос Егор Бутакин очутились вблизи первых могильных бугорков.

– Прочесываем по порядку, – шепнул Луняка Бутакину. – Я возьму правее, ты ползи прямо.

Они исчезли в полутьме. Луна зашла за облака, порывистый ветер сметал с могильных холмов сыпучий снег. Матросу надоело ползти по мерзлой земле. Он приподнялся, кинулся вперед. Вдруг его нога куда-то провалилась по самое колено. В это время показалась луна, а чуть позже за мраморным черным крестом промелькнул силуэт. Это был, конечно, не Луняка. Через секунду Бутакин отчетливо увидел ползущего наперерез ему человека. В полусогнутой вытянутой его руке блеснул револьвер.

Бутакин приготовился к прыжку, присел на корточки, но в это время прозвучал выстрел. Пуля сняла бескозырку. Стрелявший юркнул за мраморный крест.

– Не торопись! – раздался сбоку недовольный голос Луняки.

Услышав выстрел, Луняка уже не полз, а, поднявшись во весь рост, перебегал от одного памятника к другому. Когда небо опять посветлело, Луняка увидел массивный мраморный крест, за которым, распластав руки, стоял человек. Это было странное зрелище: в одной его руке блестело лезвие финки, в другой – револьвер; но сам он старался изобразить церковное распятие. Луняка кинулся к кресту. Голова «распятия» повернулась на хруст снега. Сухо треснул выстрел. Бутакин, вынырнувший из сумрака с другой стороны, оказался между крестом и Лунякой. Пуля угодила ему в плечо. Луняка выхватил пистолет и в это мгновение вспомнил приказ: взять живым.

Через секунду Луняка стоял у креста. С него уже исчезло живое распятие. Все же Луняка выстрелил наугад, чтобы услышать ответный, но кладбище безмолствовало.

«Очередная хитрость или кончились патроны», – пронеслось в голове Луняки. И вдруг он увидел врага почти рядом. Тот замер, вдавливаясь в ложбину между двумя могильными холмиками. Колебаться было некогда. Диверсант, лежа, размахнулся ножом, но тут же получил сильный удар по голове. Он все же успел вонзить нож в чекиста.

– Сюда, товарищи! – негромко позвал Луняка на помощь. В голове непрерывно звенело. Сидя, Луняка чувствовал, что силы покидают его.

Поодаль замелькали штыки пограничников.

* * *

Низкорослый, с юркими глазами, начальник побережной милиции Бобров отчитывал своих подчиненных:

– Баб испугались, сукины дети! Да я вас всех в Особый отдел отправлю сейчас!

– Зачем всех, – остановил Боброва вошедший Рогов, положив на стол свой мандат. – Вами установлено, кто привел людей к барже? Молчите? Значит, не установлено. Лично вы были на месте происшествия? Тоже нет. Отсиживаетесь в кабинете, как полицейский пристав, распекаете подчиненных. Сколько ваших людей было разоружено толпою?

Бобров, хмурясь, молчит, исподлобья оглядывая милиционеров. Ему не хотелось, чтобы этот разговор продолжался при подчиненных. Но Рогова уже нельзя было остановить.

– Вы сообщили нам, что милиционеры разоружены...

– Нас окружила толпа...

– Значит, вы врали? Значит, вы в душе уже считали себя разоруженными? Сдайте оружие!

Бобров вскинул голову, заявив нервно:

– Я назначен Главным управлением. Имею заслуги...

Рогов не поддержал разговора.

– Немедленно оружие!

Бобров стал расстегивать портупею.

– Завтра в девять ноль-ноль зайдите в Особый отдел, там объяснитесь.

Приняв от Боброва револьвер, Рогов обратился к милиционерам:

– Дежурный отвечает за порядок в порту. Мне сейчас нужны только два человека. Добровольцы есть?

К Рогову подошел молодой паренек с наганом за поясом. К нему присоединился пожилой милиционер в коротком полушубке с красной повязкой на рукаве.

– Вы идите сейчас со мной не как милиционеры, а как агитаторы. И для связи. Оружие оставьте здесь. Я тоже без оружия. Понятно?

– Чего ж тут не понять...

Через несколько минут они были на берегу Днепра. Невдалеке, за пакгаузом, виднелся силуэт баржи. Оттуда отчетливо слышались голоса людей, доносился стук топоров. Рогов сделал знак рукой.

– Один со мной, другой здесь. В случае чего – бегом за подкреплением.

Рогов и молодой милиционер быстро зашагали дальше. Вот и баржа. Вокруг нее ожесточенная толпа с кирками, ломами, топорами.

Рогов вскочил на просмоленные доски, отодранные от баржи.

– Стойте!.. Кто вам позволил портить народное добро?

Перед Роговым выпрямилась молодая женщина.

– У меня муж с фронта пришел без рук. Лежит, замерзает. Когда воевал, нужен был комиссарам, а теперь пусть от холода помирает? Я сама вашу баржу разнесу в щепы...

Она подняла перед лицом Рогова большую железнодорожную кирку. Девочка лет шести, очень похожа на мать, стояла возле, прижимая к плечу охапку щепок.

Рогов вдруг смутился от бабьих отчаянных слов. С жалостью посмотрел на ребенка. Порыв северного ветра ожег колючим дыханием. Из посиневших рук девочки посыпались щепки. Она, хныча, принялась собирать их. Рогов, к удивлению милиционера и всей публики, присел на корточки и стал помогать ребенку. Женщина, не ожидавшая такого поворота дела, отбросила кирку в сторону, смущенно проговорила:

– Да разве бы мы позволили. Нужда гонит...

Люди смотрели на Рогова по-прежнему невесело. Он понимал это и искал подходящих слов.

В то время со стороны берега послышались ребячьи голоса. Гурьба подростков тащила к барже метавшегося из стороны в сторону толстяка с бородой, стриженной под лопату. От них отделился и побежал к Рогову худенький мальчонка лет десяти в просторном для него кожаном картузе. Он выкрикнул, указав на шумливую гурьбу:

– Самого Крутия словили. Это он кричал: «Разберем баржу на дрова!».

– А ты чей будешь, такой проворный? – спросил у мальчика Рогов.

– Я – Жуков Володька... папа мой на заводе слесарит...

К Рогову приблизилась женщина, у которой муж без обеих рук остался. Она робко шепнула Рогову:

– Это хозяин баржи... Правду мальчонка Жукова сказывает: Крутий начинал здесь. Его это кирка.

– Кирка его, а баржа теперь народная, – сказал Рогов, обращаясь к толпе. – На барже весной хлеб перевозить будем. Хозяину теперь все равно, его песенка спета, а мы с вами начинаем новую жизнь строить...

Удары топоров становились все реже. Рогов видел, как люди цепочкой и по одному брели по побережью прочь от баржи. Некоторые все же волокли за собой куски обшивки. Но таких было немного.

В толпе ребят завязалась возня. Широкоплечий, но страшно исхудавший подросток, повязанный рваным шарфом, из-под которого выглядывали колечки светлых кудрей, выхватил из-за пазухи столовый нож. Он провел им по колену и подошел к хозяину баржи. Крутий попятился, озираясь, глазами прося защиты у Рогова.

– Стой, дура, не зарежу, – разъяснил оголец. – Мы не головорезы, а честные беспризорники. Мы у тебя, буржуйская душа, пуговицы хотим отнять, чтобы не убег. Держи-ка штаны покрепче...

Парнишка расстегнул шубу, затем поддевку Крутия, потом, пританцовывая и припевая «Цыпленок жареный...», принялся обрезать брючные пуговицы.

– Теперь не убегешь! – выкрикнул Володя Жуков. Он поднял с земли две медные пуговицы и отдал их молодому милиционеру, пришедшему с Роговым.

Вокруг хохотали.

Рогов молча наблюдал за этой картиной, потом подошел к ребятам ближе, стал рядом с Крутием.

– Большинство из этих детей – сироты. Они ночуют в баржах и где попало. Что делать будем с ними, люди? – обратился Рогов к тем, кто еще не успел уйти от баржи. Ему никто не ответил. Женщины, охая и вздыхая, расходились. Рогов взял из руки беспризорника столовый нож.

– Как зовут?

– Сергей, – не сразу отозвался малыш. – А тебе не все равно?

– Одеть тебя хочу потеплее. – И внезапно крикнул на хозяина баржи:

– Снимай шубу!

Другие дети стояли, с любопытством разглядывая смелого красноармейца в командирской фуражке, сумевшего отогнать от баржи такую большую толпу.

– Разрешите, начальник, до утра здесь перебиться, пока новое жилье подыщем, – заговорил подросток с сильно обветренным лицом. На голове его еле держалась истрепанная буденовка.

– Не могу, – ответил Рогов.

– А что же нам делать?

– А где вы спали до этой баржи? Ты что, за командира у них? – обратился Рогов к пареньку в буденовке. Парень молчал.

– Сам откуда?

– Рязанские мы, добровольцы. Под Перекопом в разведку ходили, а сейчас отвоевались, но идти некуда.

– Пошел бродяжничать?

– Податься некуда. Батьку под Касторной убило, мать с голоду померла.

– Зовут как?

– Степан Егоров.

Рогов просиял, обрадовавшись внезапно пришедшей в голову мысли.

– Эй, ты, хозяин! Поведешь ребят к себе ночевать. И сам будешь у них под домашним арестом. Ясно? А ты, Степан, отвечаешь за порядок в доме. До моего прихода. Ясно? Ну, тогда шагом марш!

Беспризорники встретили слова Рогова шумным одобрением. Они пошли вслед за хозяином баржи в город, ликуя и насвистывая блатные песенки.

Володя Жуков некоторое время шел за Роговым и молодым милиционером. Но взрослые не замечали его.

* * *

Дом судовладельца Крутия по решению исполкома был конфискован и заселен беспризорными ребятами. Никаких средств на открытие столовой или приобретение постелей у городской власти не имелось. Об этом не могло быть и речи. Но и передача дома беспризорным вызвала восторг у бездомных детей. Сергей Петрович вместе с Роговым побывал у ребят. То хмурясь, то веселясь, он думал, как бы помочь им пережить это страшное время. В конце концов он возложил на Грицюка ответственность за общежитие беспризорников. Перед тем как остановить свой выбор на Грицюке, начальник отдела ознакомился с анкетами своих сотрудников. Сюда требовался человек грамотный, расторопный.

– Ты в самом деле окончил три класса? – спросил Бородин у Грицюка, когда выбор более или менее определился.

У Грицюка зарделись уши, и он виновато пробормотал:

– Это я из гордости соврал, Сергей Петрович, когда Любочка анкету заполняла. Вовсе не учен я.

– А стихи сочиняешь...

– Стихи у нас в роду все сочиняют. Дедушка Матвей по всякому поводу в рифму говорит. В грамоте я только сейчас начинаю разбираться.

– Неважные дела. Быть воспитателем – нужно многое знать, многому научиться...

– А я и не собираюсь в учителя, товарищ начальник.

– Ты уже есть учитель: ребят на гармонике обучаешь. Неплохо получается.

Грицюк еще больше смутился.

– Мне тебя рекомендовал уком комсомола, – настойчиво продолжал Сергей Петрович. – И не только для борьбы с диверсантами. Смену нам надо готовить, ребят добру наставлять. О чем говорил Владимир Ильич? Учиться надо, учиться...

– Самому учиться – куда ни шло, – раздумывал вслух Грицюк, – а других учить – не мое это дело.

– Везде теперь, товарищ Грицюк, наше дело. Малышей будешь учить и сам учиться, понятно? А самое главное – к работе их приучать.

– Понятно... Насчет работы ребята сами просятся. Камыш рубим для морского госпиталя.

В кабинет вошел начальник оперативной части Потемкин.

– Диверсант, взятый Лунякой на кладбище, скончался, – доложил он.

ГЛАВА VI
ГОСПИТАЛЬ № 10-56

Китик Иван чуть не замерз, пока добрался до госпиталя. Вместе с напарником по патрулю он, миновав будку часового, вошел во двор госпиталя с черного хода.

Приоткрыв дверь, матрос увидел небольшую комнату, разделенную ширмой, вдоль которой аккуратно стояли бутыли в плетеных корзинах. Комната была пропитана смесью лекарственных запахов, которых не выносил моряк. Заметив наклонившегося над столом пожилого человека, Китик спросил:

– Где тут, папаша, кабинет начальника госпиталя?

– Вам, собственно говоря, кто нужен: начальник госпиталя или его кабинет?

– Нужен начальник.

Ответ был неожиданным.

– Я начальник. Врач Дарюга.

Матрос сделал шаг вперед, вытягиваясь по-военному.

– Китик – уполномоченный Особого отдела охраны границ.

– Прошу садиться.

Начальник госпиталя задержал косой взгляд на бескозырке Китика.

– С вашего корабля знал военврача Игнатова. И командира помню.

– Так точно, – ответил Китик. – Только военврач Игнатов еще в восемнадцатом погиб от немецкой пули, а командир Алексеев – душа-человек, царские погоны сразу сорвал.

Китик, сняв бескозырку, присел на стул. Начальник госпиталя хотел что-то сказать, но вдруг нахмурился, молча повернулся и ушел за ширму. Возвратился он, держа в руке белый халат.

– Надевайте и идите за мной, – сухо, почти тоном приказа проговорил Дарюга, хотя Китик и не собирался задерживаться здесь.

Они прошли темный коридор и очутились в большом актовом зале бывшей гимназии. Там, где были кресла, теперь рядами стояли железные кровати, а на них метались в бреду тифозные больные. Изредка раздавался кашель и слабые стоны людей.

На втором этаже койками были забиты даже коридоры. У самого входа, съежившись, полулежал моряк в разорванной тельняшке.

– Товарищ доктор, – обратился он к проходившему Китику.

Китик прошел было, но догадавшись, что обращаются к нему, остановился, взглянул на матроса. Что-то знакомое вихрем пронеслось в голове. Стараясь скрыть набежавшее волнение, Китик спросил:

– С какого корабля, братишка?

– Минный заградитель «Ксения», – процедил матрос, стуча зубами. – Кипяточку бы малость, товарищ доктор, – простонал он, натягивая одной рукой одеяло на грудь.

– Не доктор я, – с жалостью отозвался Китик, присев на корточки. – Я такой же, как и ты... Игнатенко, что ли? – выпалил он вдруг, обняв лежавшего на койке моряка.

– Он самый! А ты откуда, корешок?

– Да из сигнальщиков я! – воскликнул Китик. – Может, помнишь, в судовой комитет меня избирали?

– А-а... – хрипло отозвался больной. По лицу его, перекошенному от боли, нельзя было понять, застонал он или вспомнил Китика.

Китик наклонился над матросом и увидел косо торчащий из-под одеяла забинтованный обрубок его другой руки. Однако начальник госпиталя, вернувшийся на шум, уже нетерпеливо теребил Китика за плечо.

– Свой парень, понимаете? – начал было Китик.

– Тут все свои, чужих не берем, – был строгий ответ.

– Прошу вас, дайте распоряжение насчет кипятка.

– Всем не могу. Титаны холодные, дров ни грамма. – И, помолчав, добавил: – Исключения в госпитале бывают тяжелобольным.

Они возвратились в кабинет-прихожую врача, недовольные друг другом.

– Кипяток что, – пояснил Дарюга. – Это еще полбеды. Вот ржавые сельди даем тяжелобольным вместо мяса. И недопеченный черный хлеб с подсолнечной шелухой вместо белых сухарей... Смерть косит десятками. А там, – он кивнул куда-то за окно, – с наступлением утра повезут к рынку мясо, белый хлеб... Я человек беспартийный, как говорят о нас большевики – спец, врач-хирург. И не понимаю вас, всяких чрезвычайных особистов: для чего вы здесь, в городе? Регистрировать факты? Пожалуйста, сколько хотите.

В дверь постучали.

– Войдите, – сказал Дарюга, поворачиваясь к двери.

Вошел пожилой матрос. Его широкую, точно вылитую из бронзы, фигуру плотно облегал бушлат с двумя рядами потемневших от изморози пуговиц. В одной руке вошедший держал небольшой сверток, в другой – наполненный чем-то вещевой мешок. Большими черными глазами он покосился на Китика, переложил сверток из руки в руку. Затем потер свободной рукой побелевшее ухо и попросил негромким голосом:

– Разрешите зайти позже.

Не дожидаясь ответа, он пошел к двери.

– Завхоз Панасюк, вернитесь! – приказал начальник госпиталя.

Матрос нехотя повернулся к начальнику.

– Подойдите к столу и делайте то, что вы всегда делаете.

Могучий Панасюк с каким-то нарочитым облегчением вынул из кармана безмен, зацепил крючком за вещевой узел и стал смотреть на метки безмена, ведя пальцем по шкале вслед за стрелкой.

– Ровно шестнадцать фунтов, товарищ начальник.

Он развернул сверток и положил на стол пачку восковых свечей. Вынув из вещевого мешка белые сухари, начальник госпиталя объяснил Китику:

– Вот, товарищ уполномоченный, дополнительный паек для тяжелобольных. Это священник отец Леонид жертвует госпиталю. Гуманный человек, несмотря на свои религиозные убеждения.

– Ты того, браток, с этими попами будь поосторожнее, – не удержался от замечания Китик.

– Я не только с попами, но с чертями дружбу заведу, ежели они нашему брату помогать станут! – принял на свой счет слова Китика завхоз Панасюк. – А этот попик вовсе безвредный, душевный даже человек. «Берите, – говорит, – все матросикам вашим, только, пожалуйста, не разглашайте. Епископу эти мои дары не понравятся».

Без стука вошел дежурный врач.

– Александр Николаевич, прошу вас немедленно в операционную.

Начальник госпиталя взял со стола пачку восковых свечей, передал их дежурному врачу и, обратившись к Китику, спросил:

– Будете ждать?

Китик поднялся:

– Нет, все ясно. Мне необходимо доложить начальнику обстановку в госпитале. Я вас понимаю, – уже по-человечески просто сказал он вслед удаляющемуся начальнику госпиталя.

Китик закрыл за собой калитку проходной, не почувствовав от волнения, как липнет к промерзшему железу ограды его влажная рука.

Он шагнул навстречу разыгравшейся метели. Так шел он, наверное, долго, пока что-то фыркающее не надвинулось на него. Теплой лошадиной пеной обдало лицо, оглоблей больно толкнуло в грудь.

– Эй, на дороге! Сани перекинешь сослепу. Якого биса стоишь, та ще руками разводишь? – донесся вместе с порывом ветра хрипловатый мужской голос.

На брезенте в длиннополом кожухе удобно восседал возница.

– Что везете, хозяин?

– Свое, матрос, свое, что с божьей помощью выкохав.

Возница извлек из тулупа холщевой мешочек, достал слепившуюся от долгого лежанья в кармане бумажку и протянул ее матросу. Китик осветил бумагу лучом карманного фонаря.

«Настоящим волкомнезам удостоверяет подписью с приложением рабоче-крестьянской печати и разрешает своему члену Олексе Тягнырядно торговать на Херсонском рынке своей живностью, або и сменять таковую, на соль».

– Значит, бедняк? – спросил матрос, пряча удостоверение в карман бушлата.

Крестьянин, утвердительно кивнув головой, постучал по карману моряка кнутовищем:

– Зачем казенную бумагу ховаешь?

– Уток или гусей везешь?

– Да уж там, что ни есть, все наше, – нетерпеливо ответил Тягнырядно. – Вот тебе, защитничек наш, подарочек из деревни, шматок сала да кусок хлеба. А уж чего другого, звиняй, сам раздобудешь. Ты, я вижу, человек с хорошим нюхом.

Порыв ветра бросил в лицо Китика последние слова крестьянина вместе с перегаром самогона. На матроса безбоязненно уставились темные глаза хозяина. Возница в самом деле держал в вытянутой руке заранее приготовленный тугой сверточек.

– Соли нема, за солью поехали хуторяне, – толковал свое возница.

Моряк узелок оттолкнул.

– Дозволь, папаша, прикурить под твоим брезентом.

Не дожидаясь ответа, матрос нырнул под серое покрывало и, не успев нажать кнопку своего фонаря, почувствовал, как в него уперлось что-то острое. Он схватился обеими руками за это острое и с облегчением, догадался, что это бычьи рога. «Вот они, бедняки!» – пронеслось в голове. Он нащупал замерзшие мясные туши. И тут ему вспомнились слова начальника госпиталя: «Десятками умирают от голода...»

– Товарищ матрос, солому не подпали, – зарокотал над его ухом нагловатый басок возницы.

Китик распрямился, отряхнул запорошенный соломой бушлат, поправил бескозырку. В это время с ними поравнялись еще одни сани, тоже нагруженные горкой. Второй возница слез, стал рядом с Китиком.

– Говорите, крестьянская беднота, без сольцы плоховато?

– Надо бы хуже, да некуда, – закивали бородами мужики.

– Погоняйте вон на тот высокий дом, там знакомый кок живет, у него сольцы и разживемся... А то гляди, еще на ЧК нарветесь.

– Спасибо, матрос, – затараторил Тягнырядно. – Мы ведь свое, на рынок, честь по чести...

– Да вы что, постановления не читали: две-три утки иль барашка меняй без опасенья. А у вас, гляди, по полному возу. Скажут: спекулянты...

С этими словами матрос вскочил на передние сани и, взяв вожжи в свои руки, хлестнул лошадей.

Ворота госпиталя оказались полуоткрытыми, и обе санные упряжки вскоре беспрепятственно очутились во дворе, за каменной оградой.

– Пропуск! Что это вы претесь прямо во двор! – завопил часовой, отлучившийся по нужде.

– Не шуми попусту, – сказал Китик часовому. – Посматривай лучше за санями. А вы, мужички, лошадкам подбросьте сенца, берите мешки и – за мной. Чай не в подол соль-то будем нагребать.

Бородачи натянули на лошадиные морды торбы с овсом и, вполголоса толкуя о чем-то меж собою, то и дело оглядываясь, двинулись за Китиком.

Вся эта процессия поднялась на второй этаж. Зашли в знакомую Китику комнату с едким лекарственным запахом.

– Прошу любить и жаловать: крестьяне из района, за солью. В большой нужде по этой части.

– Не от хорошей жизни ехали, товарищ доктор, – протянули мужики, прощупывая колючими взглядами изумленного Дар югу.

– Я присоединяюсь к их просьбе, – сказал Китик, – и прошу вас помочь бедноте.

– Чем?! – вспылил Дарюга. – Двухдневным запасом сельдей?

– Да... И солью. А сейчас, доктор, вызовите, пожалуйста, заведующего хозяйством. Меняем живность на соль. Так, мужики, я вас понял?

– Вроде так, товарищ матрос...

– Ну вот и угодили друг другу, – весело заключил Китик.

Мужики недобро переглянулись.

Доктор вышел из-за стола, хотел что-то горячо возразить, но Китик взял его под руку, отвел в сторону: «Вы ведь сами несколько минут назад упрекали меня в нерешительности. Так не мешайте же, наберитесь терпенья».

– Согласен! – громко объявил Китик. – Начальник согласен помочь вам и солью, и селедкой.

Китик быстро подошел к столу. Обнаружив там чистый клочок бумаги, подозвал хуторян поближе. Затем взял ручку, ткнул перо в пузырек с чернилами и вложил в растопыренные пальцы Тягнырядно. Тот неуклюже взял ручку, посмотрел, на нее, потом на блестящую бескозырку матроса, весь съежился в предчувствии беды.

– Та що вы, товарищ матрос, та мы же люди темные, грамоты не учились... – И положил ручку обратно на стол.

Китик начал писать, сам оглашая каждое слово, часто спрашивая:

– Мы, крестьяне-бедняки... – так я пишу?

Крестьяне закивали головами.

– Волости, кажись, Большой Александровки...

– Большой Александровки, – поддакивали приезжие.

– Той же деревни... по нужде и доброй воле... меняем на соль и селедку живность и хлеб, в чем и подписываемся.

Китик поставил жирную точку и положил бумагу перед крестьянами.

– Теперь ясно, о чем толкуем? Ну, вот... Ставьте кресты и пойдем соль получать.

Тягнырядно вздохнул, вывел крестик. Потом передал ручку своему напарнику.

– Маловато, – заметил Китик. – В церкви, небось, кресты откладывать не жалеете сил, а тут по одному. Ставьте еще по одному для верности.

Мужики поставили еще по кресту.

– Еще по одному! Как говорят русские люди: бог троицу любит. А теперь, пока разыщут Панасюка, загляните, как живут здесь ваши защитники, завоевавшие для всех вас, – Китик сделал широкий жест рукой, – Советскую власть.

На мужиков надели халаты и провели их в большой зал, где, как и час тому назад, стонали, метались в бреду изможденные люди. Китик шел впереди, а за ним неуклюже семенили здоровые, сытые мужики в непривычных халатах.

– Товарищи доктора! – затянул жалобно сидевший на койке коренастый матрос. – Какие же вы лекари, ежели раненым помочь не можете? Я еще держусь, а вот на братишек смотреть невмоготу.

Он кивнул на соседнюю койку. Там из-под простыни остро торчал подбородок, выглядывало восковое лицо. Вместо глаз в полумраке виднелись черные впадины. Китик ускорил шаги, и вся делегация вышла из большого зала. Навстречу им торопился Панасюк.

– Ведите нас в кладовую! – приказал Китик.

Завхоз вопросительно поглядел на начальника и молча пошел вперед.

В глубине кладовой стояло несколько ящиков и полупустой бочонок.

– Вот весь двухдневный запас на четыреста человек больных.

– Где у вас соль? – требовательно оборвал его Китик. Завхоз приподнял крышку одного из ящиков. Китик зачерпнул горсть соли, подбросил на ладони. Лицо его на какое-то мгновенье вспыхнуло яростью. Но взгляды мужиков уже шарили где-то в глубине полупустых ящиков.

– Набирайте в мешки, сколько надо.

– Да мы же их оставили у доктора. Думали: шутите, – с сожалением ответил напарник Тягнырядно.

– Выдайте мешок! – приказал Китик завхозу.

Тот взял из второго ящика пустой мешок и, ни на кого не глядя, бросил его к ногам Китика. Тягнырядно деловито поднял мешок, развернул его, чтобы поглядеть на свет: нет ли в мешке дыр.

– Вот спасибо, товарищ матрос, в долгу не останемся, – пророкотал бородач и, хихикнув от удовольствия, стал проворно черпать соль железным совком. Другой держал мешок.

Китик молча глядел на них, играя желваками.

– Покажите запасы табака и спичек, – потребовал он дальше. Голос Китика как-то померк, будто отсырел.

Завхоз вытащил на середину комнаты еще один ящик и поставил его у ног Китика. Там валялось десятка два пачек махорки и несколько коробков спичек.

– И это ваше, – угрюмо бросил мужикам Китик.

Те сникли было под свирепым взглядом завхоза. Тогда Китик ловко пересчитал махорку и спички, разделил их на две кучки.

– Берите, а вот этот делить не будем, оставим на развод, – Китик подбросил на руке оставшийся коробок спичек и швырнул его в пустой ящик.

– А теперь открывай нам бочонок, – сделав усилие над собой, с болезненной веселостью продолжал уполномоченный Особого отдела.

Панасюк сорвал с себя бушлат, быстро закатал рукава тельняшки, запустил руку в бочонок, выхватил из него покрывшуюся ржавчиной сельдь.

– Считать будем или так, целиком? – Панасюк, кажется, стал догадываться, что тут не все гладко.

Они с Китиком взвалили бочонок на широкую спину Тягнырядно.

– Кажется, все, – сказал Китик. – Поможем человеку поднять мешок с солью и пойдем провожать дорогих гостей.

На лестничной площадке их встретил начальник госпиталя, который наблюдал все это с порога.

– Что это значит? – гневно обратился он почему-то к Панасюку, хотя ясно было, что Панасюк действует по приказу Китика. – Я уже пожаловался в Особый отдел.

– Приказано отдать все запасы! – со злостью отрапортовал завхоз, кивнув на Китика.

– Вы что, смеетесь надо мной! – выкрикнул начальник госпиталя, глядя то на Китика, то на завхоза.

– Надеемся на совесть. Говорят, не обидим, – ответил Китик, указывая на согнувшихся под тяжестью ноши хуторян.

Все вышли во двор госпиталя. Метель стихла. Тысячи ярких звезд смотрели на землю, во двор морского госпиталя, где стояли нагруженные сани. Четверка добрых коней жевала овес. Часовой важно прохаживался вокруг саней.

Китик помог Тягнырядно снять на землю бочку. Подкатили ее к саням. Налитые кровью глаза мужичка елейно играли:

– Спасибо, морячок, за выручку! Ты что, из анархистов будешь, чы як?

Китик утвердительно кивнул головой.

Мешок с солью опустился прямо в сани.

– Кум, доставай паляницы, шматок сала и оцей мешочек, – крикнул Тягнырядно, ткнув кнутовищем в сани.

– За цым дило не стане, – важно отозвался кум, укрывая соль брезентом. Он развязал мешок, вынул оттуда пышный деревенский каравай, узелок с салом, сбросил мешок с отрубями.

– Получай, завхоз, наше крестьянское угощение!..

– Это за мешок соли и за бочку сельдей? – не удержался от восклицания Панасюк?

– Твоя силь, чы шо? – хитро прищурив глаз, ответил бородач.

– Все это товарищ матрос нам приказал выдать. С ним мы и будем иметь особый разговор. Так я говорю, товарищ главный?

Китик не ответил. Мужики разбирали вожжи, готовясь в дорогу.

– Постойте, дорогие, – твердо скомандовал Китик. – Сколько крестиков клали на эту бумагу? – моряк хлопнул себя по боковому карману бушлата.

Мужики поглядывали то на Китика, то на подошедшего начальника госпиталя с группой караульных, вероятно, вызванных по тревоге.

– По три, товарищ матрос.

– Ну вот и выполняйте свои обязанности перед, богом, людьми и передо мною.

– Да мы, коли надо, муки фунтов десять добавим. Белой, крупчатки.

– Скажите, доктор, на сколько времени хватит этой муки для больных? – вдруг обратился Китик к начальнику госпиталя.

Доктор недоуменно пожал плечами.

– Не понимаю ни вашего поведения, ни вашего вопроса. Во всяком случае, мука выйдет быстрее, нежели разыгрываемый с этими кулаками спектакль.

– Игра стоит свеч! – ответил Китик и подошел к крестьянам.

– Ну, «беднота», последний вопрос: совесть у вас есть? Кресты ставили? Долг платежом красен!

Он круто обернулся, отыскивая глазами завхоза.

– Десять минут хватит, товарищ завхоз, чтобы разгрузить обе подводы?

Бывший боцман Панасюк, встрепенувшись, поправил фуражку, сделал шаг вперед, беря под козырек.

– За десять минут один разгружу, товарищ уполномоченный Особого отдела!

– Одному не положено. Все вместе работать будем на революцию. Так я говорю? – обратился Китик к кулакам.

Мужик, которого по документам именовали Тягнырядном, выкатив глаза, стал кричать:

– Грабят, люды добри!.. – Но, увидев подле себя часового и грозную фигуру Китика, притих.

Панасюк по-боцмански зычно крикнул на мужиков, усевшихся поверх поклажи.

– А ну катись вниз, бисовы души. Скидывай тулупы, а то вовремя не управимся.

Начальник госпиталя распорядился:

– Осторожнее с продуктами. Выгружайте сюда.

Он показал в угол под навесом.

Через несколько минут Китик подал ему небольшой клочок бумаги, освещая фонариком. Начальник госпиталя прочел: «Мяса говяжьего 19 пудов 14 фунтов. Мука 20 пудов. Сала 1 пуд и 8 фунтов».

Дарюга провел ладонью по воспаленным глазам, еще раз заглянул в листок и вспомнил список умерших за последнюю неделю. Доктор представил себе, с каким наслаждением раненые и больные матросы сегодня будут, наконец, есть настоящий мясной бульон с белыми сухарями.

– Товарищ уполномоченный, разрешите одну пристяжную оставить для госпиталя, – разведал настроение Китика завхоз.

Китик отрицательно покачал головой.

– За такое дело к стенке поставят. Декрет нужен на это.

Китик взял кормовой мешок, подошел к присмиревшим мужикам, готовым к отъезду.

– К бедноте не прилипай, Тягнырядно, гни свою линию до поры до времени. – И крикнул часовому:

– Отворяй ворота, братишка!..

Сани с легким скрипом выползли за ворота. Вслед за ними ушел со двора госпиталя и Китик с бойцами береговой охраны.