Текст книги "Русские летописи и летописцы X–XIII вв."

Автор книги: Петр Толочко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

Думается, на повесть, да и то с определенными оговорками, тянет только пространный рассказ о литовском князе Войшелке. Он также не цельный, хронологически и сюжетно сбивчивый, но, если его освободить от побочных сюжетов, все же может претендовать на драматическую повесть. Конечно, летописец не писал ее специально, она у него получилась сама собой при освещении взаимоотношений Литвы и Галицко-Волынских земель. Его не могла не заинтересовать необычная история литовского князя, который сначала был неистовым язычником, затем благочестивым православным монахом, позже князем всей Литвы, который добровольно отказался от власти, вновь ушел в монастырь и был убит Львом Даниловичем на обеде во Владимире Волынском у князя Василька (статья 1268 г.).

Знакомство с драматической историей Войшелка показывает, что она в определенной мере смоделирована автором с портрета Владимира Святославича. В язычестве Войшелк кровожадный убийца: «В поганьствѣ буда, и нача проливати крови много, убивашеть бо на всякъ день по три по четыре, которого же дни не убьяшеть кого, печаловашеть тогда, коли же убьяшеть кого, тогда веселъ бяшеть». [738]738
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 858.


[Закрыть]Затем в душу его вошел Божий страх, он принял крещение и постригся в монастырь: «Посем же вниде страхъ Божий во сердце его, помысли в собѣ, хотя прияти святое крещение, и крестися ту в Новѣгородьцѣ и нача быти во крестьянства». [739]739
  Там же. Стб. 858–859.


[Закрыть]

Конечно, неординарная личность Войшелка интересна летописцу не сама по себе, а в связи с ее интегрированностью в русскую историю. Начинал Войшелк карьеру как князь русского города Новогрудка, состоял в родстве с Шварном Даниловичем (за которого выдал свою дочь), крещение принял по православному обряду, был пострыженником русских монастырей и, наконец, передал литовский княжеский стол своему зятю Шварну. Но, может быть, самым существенным, что хотел подчеркнуть летописец в этой истории, было наставническое участие в жизни Войшелка Василька Романовича. В разных местах рассказа летописец замечает, что волынский князь был для Войшелка господином и отцом одновременно. «Войшелкъ же нареклъ и бяшеть Василка, аки отца собѣ и господина». [740]740
  Там же. С. 863.


[Закрыть]

Эта фраза была произнесена после сообщения о смерти Данила Галицкого, но уже и при жизни его летописец выдвигает Василька на первое место. Он смело принимает вызов Бурундая и отправляется к нему в ставку, не будучи уверен в том, что там ему не срубят голову. Проявляет хитрость под стенами Холма, благодаря которой холмцы поняли его обращение о сдаче города Бурундаю как наказ не открывать ворота. Наносит сокрушительное поражение литовскому князю Миндовгу, вторгшемуся на Волынь, чтобы отмстить Васильку за его участие в походе Бурундая на Литву.

По-другому выглядит поведение Данила. В ставку к Бурундаю он не поехал, но послал владыку Ивана. Когда же узнал, что Василько и епископ были подвергнуты там унижениям, решил и вовсе бежать из Холма. «Данилови же убоявшуся, побѣже в Ляхы, а из Ляховъ побѣже во Угры». [741]741
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 850.


[Закрыть]Он, разумеется, правильно предполагал, что Бурундай не простит ему непослушания и пойдет на Холм, но почему им овладело такое паническое настроение, сказать трудно. Наверное, если бы об этом событии писал летописец Данила, он сказал бы, что тот ушел собирать силы в Венгрии и Польше для отражения татар. Волынский же невозмутимо заметил, что Данило «убоявшуся побѣже».

Выдвижение Василька на ведущую роль во взаимоотношениях с татарами, а также западными соседями, при живом Даниле, можно было бы отнести на счет волынского патриотизма летописца, но, как говорится, нет дыма без огня. Сказанное, по-видимому, соответствовало действительности. Жизненные силы покидали Данила Галицкого. Как пишет летописец в статье 1264 г.: «Король бяшеть тогда впалъ в болесть велику». [742]742
  Там же. Стб. 862.


[Закрыть]Об отсутствии предубеждения к Данилу со стороны волынского летописца свидетельствует и сообщение о его смерти. Некролог небольшой, но вполне уважительный. В нем отмечены заслуги князя-короля в создании городов и храмов, подчеркнуты его храбрость и мудрость, участливое отношение к Васильку. Летописец не удержался от сравнения Данила с Соломоном: «Сий же Данило бяше вторый по Соломонѣ». [743]743
  Там же.


[Закрыть]

После смерти Данила старшим князем в Галичине и Волыни остался Василько, однако, не обладая способностями брата, да и будучи уже сам далеко не молод, он не смог остановить распад некогда единого и могучего княжества. После выполнения приказа Бурундая главные города земли были лишены укреплений и больше не представляли собой неприступных крепостей. Ощутимый урон понесла Волынь в результате проигранной битвы 1266 г. в урочище Ворота. Поляками были опустошены также Холмская и Червенская земли. Литва из союзницы при Войшелке и Шварне превратилась в источник напряжения, когда там вокняжился около 1269 г. Тройден. Не объясняя причины, летописец называет его «окаянным, беззаконным и проклятым».

Окончательно распад Галицко-Волынского княжества определился со смертью Василька Романовича около 1269 г. В сохранившемся фрагменте некролога он назван «благоверным», «христолюбивым» и «великим». Подчеркивая достоинства Василька, летописец напоминает читателю, что он не только сам великий, но и «сын великого князя Романа».

Как думал В. Т. Пашуто, летопись Василька Романовича не была оформлена в отдельный свод, хотя и не исключал того, что владимирским летописцем была начата работа по просмотру и перередактированию холмской летописи епископа Ивана. [744]744
  Пашуто В. Т.Очерки по истории Галицко-Волынской Руси… С. 105.


[Закрыть]Доказать это предложение сложно. Сколько-нибудь убедительных внутрилетописных свидетельств на этот счет нет, если не считать несущественных ремарок, именующих Данила королем, не имеющих хронологических определений.

Практически ничего конкретного не можем мы сказать и об авторе летописи Василька Романовича.

Вторая часть Волынской летописи является как бы органическим продолжением первой. Хотя основным ее героем является Владимир Василькович, унаследовавший владимирский стол, летописец постоянно держит в поле зрения Льва Даниловича, княжившего в Галичине, а также Мстислава Даниловича, занимавшего луцкий стол. Неизменными остались и внешние приоритеты. В качестве постоянных и не всегда дружественных контрагентов Галичины и Волыни выступали Польша, Литва, ятвяги, а также татары. Однако в отличие от времен Данила и Василька, их наследники не демонстрируют той же солидарности. Лев Данилович водил дружбу с литовским князем Тройденом, а тот находился в непримиримой вражде к Владимиру Васильковичу. Когда же Лев рассорился с Тройденом и организовал против Литвы поход многих русских князей с татарской помощью, успеха он не достиг из-за эгоизма того же Льва. В следующий поход против Литвы, для которого Ногай прислал (по просьбе Льва, Мстислава и Владимира) татарскую подмогу, Лев и вовсе не пошел. Из-за несогласованности действий, вызванных желанием Мстислава и Юрия Львовича только себе взять полон, поход этот закончился сокрушительным поражением русских дружин.

Летописец последовательно рисует негативный образ Льва Даниловича. Не удовлетворяясь тем, что имел, он постоянно провоцировал братьев на какую-либо авантюру, а затем сам же и разрушал их союз. Его попытка воспользоваться смертью Болеслава Краковского и присоединить к своему княжеству часть польских владений вызвала у летописца резкое осуждение. В антипольский поход были втянуты Владимир и Мстислав, а также татарские воеводы, но поражение в нем летописец относит только на счет Льва. «И тако возвратися Левъ назадъ с великимъ бесчестьемь» – так подытожил он статью 1280 г.

В противоположность Льву Владимир изображен в летописи как мудрый и рыцарственный князь. От него ни разу не исходила инициатива привлечения для походов против западных соседей безбожных татар. Если это было возможно, он предпочитал вообще не принимать в них участия. Об одном таком случае летописец пишет в статье 1282 г. Когда Ногай и Телебуга приказали выступить с ними на Польшу Льву, Мстиславу и Владимиру, последний, сославшись на болезнь ноги, в поход не пошел. «Володимеръ же бяше тогда хромъ ногою, и тѣмь не идяше, зане бысть рана зла на немь». [745]745
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 888.


[Закрыть]

В следующем году Владимир принял участие в походе Телебуги на Польшу, однако, дойдя до Сандомира, повернул назад. «Ту же на Сану Володимеръ воротися от нихъ (татар. – П. Т.) назадъ». [746]746
  Там же. Стб. 893.


[Закрыть]

Летописец подчеркивает, что Владимир был верен дружбе. Когда рассорились польские князья Самовитовичи Конрад и Болеслав и последний выступил в поход на брата, Владимир принял сторону Конрада. «Володимиръ же сжаливси и расплакався, рече послу брата своего: „Брате! Богъ буди отмѣстникъ твоей срамотѣ, а се я готовъ тобѣ на помочь,“ и нача наряживати рать на Болеслава». [747]747
  Там же. Стб. 883.


[Закрыть]О победе Конрада и Владимира над Болеславом летописец сообщил с особой торжественностью: «Кондратъ же князь поѣха во свой городъ, вземь на ся вѣнѣчь побѣдныи, и сложивъ с себе соромоту с помощью брата своего Володимера». [748]748
  Там же. Стб. 886.


[Закрыть]

Волынь всегда имела непростые отношения с ятвягами, однако, когда в их земле случился голод и они обратились к Владимиру с просьбой о помощи, он немедля откликнулся на нее. «Володимеръ же из Берестья посла к нимъ жито в лодьяхъ по Бугу». [749]749
  Там же. Стб. 879.


[Закрыть]Под городом Плоцком на Волынский хлебный транспорт напали неизвестные разбойники, которые перебили русичей, а все зерно забрали. Владимир шлет грамоту Конраду и требует объяснения, поскольку этот разбой произошел под его городом. Конрад не смог доказать свое неучастие в этом злодействе, а наговор на него Болеслава спровоцировал военный поход Владимира. Дружины Волынского князя прошлись по правому берегу Вислы, захватили большой полон и вернулись домой. Вскоре, однако, выяснилось, что Конрад к грабежу действительно не причастен, и между князьями восстановился мир. Владимир вернул ему челядь, «што была рать повоевала», а затем, о чем шла речь выше, и вступился за оклеветанного союзника.

Летописца особенно восторгает созидательная деятельность Владимира. Мысль о строительстве нового города была вложена ему в сердце самим Богом: «Посемь вложи Богъ во сердце мысль благу князю Володимирови, нача собѣ думати, абы кде за Берестьемь поставити городъ». [750]750
  Там же. Стб. 875.


[Закрыть]Свой замысел он поручает реализовать городнику Алексе, который поставил много городов еще при отце Васильке. Вскоре на облюбованном Алексой и самим князем месте на берегу реки Лосны был срублен город Каменец. Конечно, это не было рядовым событием. В условиях, когда укрепления вокруг старых городов были разрушены по приказу Бурундая, строительство новых укреплений расценивалось современниками как возрождение могущества земли. Не случайно летописец вспоминает времена Романа Мстиславича и полагает, что «нынѣ же Богъ воздвигну ю (землю. – П. Т.) милостью своею». [751]751
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 876.


[Закрыть]

Высшей степени идеализации образ Владимира получает в рассказе о его болезни и смерти. Здесь князь возводится в ранг чуть ли не святого. Будучи тяжело больным, он завещает свое княжество Мстиславу Даниловичу. Выбор свой объяснил тем, что из трех князей (Лев, его сын Юрий и Мстислав) только Мстислав не имел гордыни. Чтобы не было каких-то двусмысленностей, завещание свое Владимир огласил в присутствии князей Льва Даниловича, Юрия Львовича, а также татарских воевод Телебуги и Алгуя. Вместе с землей он вручил Мстиславу и заботы о своей жене Ольге, а также приемной дочери Изяславе, которым определил во владение город Кобрин «с людьми и съ данью, како при мнѣ даяли, тако и по мнѣ, ать дають княгинѣ», село «свое Городелъ», а также монастырь святых Апостолов, который «создахъ своею силою», и купленное для него село Березовичи. Оба распоряжения Владимира были оформлены письменно в двух грамотах, на чем Мстислав целовал крест.

После сделанных завещаний Владимир прожил еще четыре года. Он уже не управлял княжеством, но сохранял положение морального авторитета среди Романового потомства. Мстислав почитал его как отца и господина, Юрий Львович просил заступничества перед своим отцом, Лев Данилович посылал к Владимиру епископа перемышльского Мемнона с просьбой уступить ему город Берестье.

Незадолго перед смертью Владимир начал раздавать нуждающимся свое добро. Золотые и серебряные вещи были переплавлены на гривны и в качестве милостыни разосланы по всей земле. Кони из княжеских табунов розданы тем, кто пострадал от нашествия Телебуги. Княжеская щедрость названа летописцем дивной, дошедшей до сирот, болящих и вдовиц.

Еще более возвышенная характеристика Владимира содержится в его посмертном панегирике. Летописец не жалеет эпитетов, чтобы прославить своего князя. Похороны его превратились в сплошной плач владимирцев: «плакашася по немь Володимерчи, поминающе его добросердие до себе, паче и слугы его плакахуся по нем слезами обливающе личе свое». [752]752
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 919.


[Закрыть]Летописец сравнивает Владимира с его знаменитым дедом, который освободил людей от всех обид, а также с зашедшим солнцем. «Ты же бяше господине сему поревновалъ и наслѣдилъ путь дѣда своего, нынѣ же господине уже к тому не можемь тебе зрѣти, уже бо солнче наше заиде». [753]753
  Там же. Стб. 920.


[Закрыть]Летописец воздает хвалу умершему князю за его ум (называя великим философом), за храбрость, кроткость и смиренность, любовь к монастырям, чернецам и черницам, за то, что был всем «яко возлюбленный отець». Кажется, нет таких добрых слов, которые бы не были использованы в панегирике, однако оказалось, что летописец сказал о Владимире не все. После заключительных слов об «Отце и Сыне, и Святом Духе» он начинает новую похвалу умершему князю. На этот раз славит его за то, что тот срубил в своем княжении многие города, построил церкви и украсил их иконами и книгами, списал несколько списков апракоса и евангелия и передал их в различные города. К числу богоугодных дел Владимира летописец относит росписи всех трех алтарей церкви св. Георгия в Любомле, которые ему не удалось окончить из-за болезни, а также сооружение каменной башни в Берестье.

Для признания Владимира святым не хватало только чуда, но летописец сообщает и о нем. Когда княгиня и епископ Евсигний по прошествии времени открыли гроб, то оказалось, что княжеское тело, пролежавшее с 11 декабря 1288 г. по 6 апреля 1289 г., совершенно не тронуто тленом, но лежало бело и издавало «аромат многоценный». Увидя такое чудо, все присутствовавшие в церкви святой Богородицы прославили Бога и «замазаша гроб его, месяца априля в 6 день, в среде страсное недели». [754]754
  Там же. Стб. 927.


[Закрыть]Странно, что все это так и не послужило основанием для канонизации Владимира Васильковича Русской православной церковью.

Перед нами, безусловно, один из лучших панегириков, которые когда-либо создавались русскими летописцами. Он обладает незаурядными литературными достоинствами, хотя и производит впечатление определенной вторичности, сотканности из уже имеющихся аналогичных жанровых образцов. В некрологе использованы клише, особенно характерные для Киевской летописи XII в. К их числу относится выражение: «Сии же благовѣрний князь Володимѣръ, возрастом бѣ высокъ, плечима великь, лицемь красенъ». [755]755
  Там же. Стб. 920.


[Закрыть]Из некрологов летописца Моисея князьям Ростиславичам взяты слова: «И приложися ко отцемь своим и дьдомъ, отдавъ общии долгъ его же нѣсть убѣжати всякому роженному». [756]756
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 918.


[Закрыть]Говоря о Мстиславе как наследнике Владимира, летописец заимствует пространную цитату из «Слова о законе и благодати» митрополита Илариона: «Иже нескончанаа твоя учиняюща, аки Соломонъ Давыда…».

Следует отметить, что некролог не единственное место, где волынский летописец воспользовался творчеством своих киевских коллег. По существу, вся Волынская летопись наполнена парафразами из киевского летописания. Особенно полюбилось владимирскому книжнику выражение «Но мы на предлежащее возвратимся», к которому он прибегает всякий раз, как только ему нужно вернуться к прерванному рассказу. Узнаваемы также слова: «Начата веселитися, видяще бо вороги своя избиты, а своя дружина вся чѣла». [757]757
  Там же. Стб. 856.


[Закрыть]Так когда-то радовался черниговский князь Мстислав Владимирович, после осмотра поля Лиственской битвы. Изобретением киевских церковных летописцев является и выражение: «Дьяволъ же исконѣи не хотя добра человеческому роду». Рассказ о Владимире Васильковиче как философе и книжнике, «якого же не бысть во всей земли, ни по нем не будет», перекликается с характеристиками митрополита Клима Смолятича, который «бысть книжникъ и философь, такъ яже в Рускои земли не бяшеть», [758]758
  Там же. Стб. 340.


[Закрыть]а также митрополита Иоанна, о котором летописец сказал, что «сякова не бысть преже в Руси, ни по нѣмъ не будеть такии». [759]759
  Там же. Стб. 200.


[Закрыть]Из ранних летописцев позаимствовано и характерное обращение к Богу, начинающееся словами: «Вижь мое смирение».

Приведенные примеры свидетельствуют о том, что владимирский автор при написании Волынской летописи имел под руками полную Киевскую летопись, а также «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона, которые он хорошо знал и широко использовал в своем труде. Конечно, имея перед глазами столь совершенный летописный образец, он не мог удержаться от подражания. И писал он, разумеется, не повести, а обыкновенную хронику событий, происходивших на Волыни, в Галичине и сопредельных странах в годы княжения Василька Романовича и Владимира Васильковича.

Подробное, почти протокольное описание многих событий указывает на то, что сведения о них составлены современниками и очевидцами. В ряде мест летописи об этом говорится вполне определенно. Так, в рассказе о гибели орды Телебуги (статья 1283 г.) во время возвращения из венгерского похода читаем: «И умре ихъ бещисленное множество, самовидчи же тако рекоша». [760]760
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 891.


[Закрыть]При описании похода того же Телебуги к Владимиру Волынскому в следующем году летописец также пользуется информацией очевидцев. «Телебуга же еха обзирать города Володимѣря, а друзии млѣвятъ, оже бы и в городѣ быль, но то не вѣдомо». [761]761
  Там же. Стб. 892.


[Закрыть]Нет сомнения, что очевидцы не только изустно рассказывали о событиях, в которых им довелось принимать участие, но и составляли о них подробные записи, которые затем были использованы сводчиком при составлении Волынской летописи.

Когда-то М. С. Грушевский, пытаясь определить, кем был летописец Владимира Васильковича, пришел к выводу, что перед нами не воин, а штатский человек. [762]762
  Грушевський М.Історія української літератури. Т. 3. С. 181, 201.


[Закрыть]В. Т. Пашуто склонен был отождествлять его с духовным лицом, близким епископу Евсигнию. [763]763
  Пашуто В. Т.Очерки по истории Галицко-Волынской Руси… С. 129.


[Закрыть]Думается, оба предположения не точны. Летописец был не совсем «штатским лицом», он, несомненно, принадлежал к духовному сословию. Об этом со всей определенностью говорит текст летописи, содержащий в изобилии церковную фразеологию. Летописец постоянно обращается к Богу, объясняя успехи в сражениях и других делах заступничеством его и Матери Божьей, а поражения наказанием, посланным «за грехи наша». Когда Телебуга не смог взять города Владимира, летописец заметил, что это «Богъ избави его своею волею». Нашествие окаянного и беззаконного Ногая на Львов летописец объясняет казнью Божьей. «Се же наведе на ны Богъ грѣхъ ради нашихъ, казня ны, а быхом ся покаялѣ злыхъ своих безаконьныхъ дѣлъ». [764]764
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 894.


[Закрыть]

Иногда то или иное событие вызывает у летописца ассоциации из мировой истории, описанные в священных книгах. Рассказав о дивных щедротах князя Владимира, раздавшего перед смертью свои богатства «нищим и убогим», летописец заметил, что все творящие милость слышат «глас Господень ко Вьходъносору царю». Беседы князя с епископами и игуменами «от книгъ о житьи свѣта сего тлѣньнаго» напомнили ему деяния великого Константина, который вместе со святыми отцами Никейского собора «законъ человекомъ полагающе». [765]765
  Там же. Стб. 915–916.


[Закрыть]Немощь князя Владимира, вызванная неизлечимой болезнью, сподобила летописца назвать князя вторым Иовом: «И наставши зимѣ, и зубы исподнии выгниша вси, и челюсть бородная перегни, се же бысть вторыи Иевъ». [766]766
  Там же. Стб. 916.


[Закрыть]

Сказанное выше свидетельствует о широкой церковной образованности и эрудиции автора летописи Владимира Васильковича. Трудно предположить, чтобы ею обладал простой штатский писец или какой-то благочестивый монах. Незауряден и литературный талант летописца, для которого занятие исторической письменностью было, по-видимому, привычным делом. Еще одной характерной чертой автора летописи является его безоговорочная преданность своему князю. Из лиц ближайшего окружения Владимира на эту роль, как кажется, наиболее подходит владимиро-волынский епископ Евсигний. Он был соратником и особо доверенным лицом волынского князя. Ему поручил Владимир вести переговоры с Мстиславом о передаче Владимирского княжества. Только он был посвящен во все княжеские мысли и сомнения. Евсигний отпевал Владимира в церкви Св. Богородицы, он же открывал его гроб вместе с княгиней в апреле 1289 г. Учитывая, что все эти события необычайно подробно изложены в летописи, а епископ Евсигний предстает в них как ключевая фигура, можно предположить, что именно ему и принадлежат все эти описания.

Летопись Владимира была завершена уже во время единоличного правления на Волыни Мстислава Даниловича. Об этом свидетельствует текст некролога Владимиру, в котором автор не только скорбит по умершему господину, но и обращается к нему с просьбой молиться «о земли брата своего, преданна ему тобою», а также и о самом Мстиславе: «Паче же помолися о братѣ своем Мьстиславѣ добрыми дѣлы». [767]767
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 923–924.


[Закрыть]

Заключительная часть Волынской летописи озаглавлена как «Начало княжения великого князя Мьстислава в Володимерѣ», однако является фактически не особой летописью, а продолжением старой. Ни содержательно, ни стилистически новый текст не отличается от предыдущего. Можно думать, что он написан тем же летописцем, который составил и летопись Владимира.

Примечательно, что у Мстислава, как и у Владимира, особо доверенным лицом продолжал оставаться владимиро-волынский епископ. Ему поручал князь провести переговоры с Львом Даниловичем по поводу захвата его сыном Юрием волынского города Берестья. Выбор епископа для этой цели не случаен, поскольку он являлся не только высшим духовным авторитетом земли, но и был наиболее осведомленным свидетелем того, что Владимир передал Мстиславу «землю свою всю». В конце концов конфликт был улажен. Юрий оставил Берестье и вернулся в свой Белз, а Мстислав, разгневанный на берестейцев, обложил их за крамолу княжеской податью.

После рассказа об улаживании конфликта с Юрием Львовичем летописец вновь подчеркивает, что Мстислав является приемником Владимира на волынском столе. В стиле характеристики предшественника, он представлен летописцем как добрый пастырь земли, с любовью относящийся к боярам, а также рассудительный и мудрый правитель, умевший жить в мире «с околными странами: с Ляхы и Нѣмцы, с Литвою». [768]768
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 933.


[Закрыть]

Заметно изменилось в этой части летописи отношение к Льву Даниловичу, авантюры которого как будто больше не раздражали летописца. Наоборот, он с воодушевлением замечает, что из польского похода князь вернулся «с честью великою и со множествомъ полона». Однако благожелательное отношение летописца к Льву, как справедливо считал В. Т. Пашуто, не позволяют говорить о наличии здесь каких-то фрагментов его летописи. Уточнение летописца, что «Лев князь, брат Мстиславль», однозначно противоречит такому предположению. [769]769
  Пашуто В. Т.Очерки по истории Галицко-Волынской Руси… С. 132.


[Закрыть]

Завершается сохранившийся фрагмент Мстиславовой летописи сообщением о том, что Мстислав создал гробницу каменную «надъ гробомъ бабы своей Романовой» и заложил в Черторыйске «столпъ комен», а также информацией о смерти князей пинского Юрия Владимировича и степанского Ивана Глебовича.

Подводя краткий итог исследованию Галицко-Волынской летописи XIII в., следует отметить, что несмотря на жанровую специфичность, выражающуюся преимущественно в повестевой манере изложения событий в Юго-Западной Руси, она представляет собой все же не литературное, а историческое произведение. Вряд ли правомерно утверждать, что волынские и галицкие книжники намеренно сочиняли повести, которые позже, усилиями редакторов-сводчиков, были объединены в последовательную хронику. Они, несомненно, писали летописи, а повести у них получались сами собой, в зависимости от литературного мастерства. Подобное явление характеризует не только галицкое и волынское, но и летописание других земель Руси. Наличие в Галицко-Волынской летописи заимствований из Киевской, о чем речь шла выше, свидетельствует о том, что летописцы Юго-Западной Руси в целом продолжили общедревнерусскую традицию летописания.