Текст книги "Русские летописи и летописцы X–XIII вв."

Автор книги: Петр Толочко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

9. Летописание Северо-Восточной Руси XII – первой половины XIII в.

Киевская летописная традиция сравнительно рано получила распространение в Северо-Восточной Руси. Имея в своих руках общерусский свод, именуемый «Повестью временных лет», владимиро-суздальские летописцы продолжили его известиями, относящимися к событиям местной истории.

По мнению Н. И. Костомарова, последовательный летописный рассказ о судьбах Суздальского края начался со времени утверждения на владимирском княжеском столе Андрея Боголюбского, то есть где-то с 1157 г. На эту мысль навело историка заглавие в Воскресенской летописи: «Наста княжение суздальское Андреемъ Юрьевичемъ Боголюбскимъ, а столь великое княжение Володимирское в лѣто 6665». [540]540
  Костомаров Н. И.Лекции по русской истории… С. 82.


[Закрыть]

М. Д. Приселков, которому принадлежит лучшее исследование по истории летописания в Ростово-Суздальской земле, полагал, что оно началось уже со второго десятилетия XII в., но в первый период являлось повествованием в основном южнорусской истории. Северо-восточные известия начинаются с 1120 г. (поход Юрия Долгорукого на болгар) и первоначально весьма немногочисленны. [541]541
  Приселков М. Д.История русского летописания XI–XV вв. Л., 1940. С. 64.


[Закрыть]

Если иметь в виду собственно владимирское летописание, то Н. И. Костомаров, вероятно, прав. О нем можно уверенно говорить только со времени утверждения на столе Владимира на Клязьме Андрея Боголюбского. Но ведь в Северо-Восточной Руси были старые политические и культурные центры Ростов и Суздаль, где традиция летописания несомненно более древняя. В пользу этого свидетельствует упоминание владимирским епископом Симоном Ростовского Летописца, в котором находились имена владык, происходивших из Киево-Печерского монастыря.

Владимиро-Ростовское летописание полнее всего сохранилось в Лаврентьевском, Радзивиловском и Воскресенском списках. Здесь нас будет интересовать в большей мере Лаврентьевская летопись, окончательное формирование текста которой относится к началу XIV в. Согласно М. Д. Приселкову, текст древнерусской ее части сложился около середины XIII в. и является слиянием ростовского летописания с владимирским. [542]542
  Приселков М. Д.История русского летописания XI–XV вв. Л., 1940. С. 61.


[Закрыть]Еще раньше близкую мысль высказал А. А. Шахматов, писавший, что в части до середины XIII в. Лаврентьевская летопись представляется Ростовским летописным сводом, причем в этом своде резко отличались древнейшая часть (Владимирский свод, доведенный до 1185 г.) и позднейшая (Ростовская летопись от 1206 до 1262 г.). При этом сводчики ростовского и владимирского летописания воспользовались материалами Летописца Переяславля Суздальского, а также Новгородской владычной летописи. [543]543
  Шахматов А. А.Разыскания… С. 246.


[Закрыть]

М. Д. Приселков, кроме названных, в числе источников Лаврентьевской летописи видел и южнорусское летописание, главным образом переяславльское. Привлечение южнорусских материалов происходило якобы в несколько приемов: первый источник был использован до 1175 г., второй – до 1188 г. и третий – до начала XIII в. Примерно на эти же рубежи приходится и работа сводчиков владимирского летописания. Первый владимирский свод, как полагал М. Д. Приселков, датируется 1177 г., второй – 1193 г. и третий – 1212 г. [544]544
  Приселков М. Д.История русского летописания… С. 64.


[Закрыть]Еще один свод составлен около 1239 г. в Ростове ростовским летописцем. [545]545
  Там же. С. 92.


[Закрыть]

Общая схема владимиро-суздальского летописания, воссозданная М. Д. Приселковым, видимо, действительно близка к реальной, однако отдельные ее звенья нуждаются в уточнении.

Прежде всего это относится к утверждению М. Д. Приселкова, что все южнорусские известия почерпнуты владимирскими книжниками из летописей Переяславля Русского: в своде 1177 г. использована епископская летопись; в сводах 1193 и 1212 гг. – княжеские. Учитывая постоянные политические связи Переяславльского и Владимиро-Суздальского княжеств, такой вывод кажется вполне логичным. Однако эти же тесные связи позволяют предполагать и иной путь поступления информации на северо-восток: не только посредством периодического вывоза из Переяславля епископских и княжеских летописей, но и регулярной устной их передачи. К тому же Переяславль был не единственным источником информирования владимирских и ростовских летописцев. Есть достаточно оснований утверждать, что сведения о южнорусских событиях поступали в Северо-Восточную Русь из Киева, Чернигова, из Волыни и Галичины.

Попытаемся подтвердить сказанное конкретными примерами. Среди них и те, которые М. Д. Приселков приводил для доказательства использования владимирским сводчиком княжеского Летописца Переяславля. Под 1199 г. в Лаврентьевской летописи сказано: «Того же лѣта преставися Ярославъ Мстиславич в Рускомъ Переяславли». [546]546
  ПСРЛ. Т. 1. Стб. 415.


[Закрыть]М. Д. Приселкову казалось, что контекст записи свидетельствует о том, что она сделана в Переяславле Русском, в действительности вывод здесь может быть как раз обратный. Уточнение – в «Русском Переяславле» – указывает на то, что запись принадлежит владимирскому летописцу. Переяславльскому такое уточнение не пришло бы и в голову. Аналогично можно объяснить и статью 1203 г. Радзивиловской летописи, в которой говорится о радости в «Русском Переяславле» по случаю посылки туда Всеволодом сына Ярослава. Как и в первом случае, уточнение – «в Русском», как, впрочем, и весь пафос статьи выдает владимирского, а не переяславльского автора. Под 1205 г. в известии о походе союзных князей на половцев – переяславльский князь Ярослав назван сразу же за киевским Рюриком и перед Романом Мстиславичем. М. Д. Приселкову казалось, что такое предпочтение пятнадцатилетнему Ярославу мог оказать только переяславльский летописец. Но возле слова «Ярослав» есть уточнение – «великого князя Всеволож сынъ», [547]547
  Там же. Стб. 420.


[Закрыть]а оно-то бесспорно указывает на авторство владимирского летописца. Важной здесь является только эта рекомендация.

Конечно, на этих свидетельствах нельзя придти к выводу, что владимирский сводчик, работавший над летописью в 1212 г., имел в своих руках княжеский Летописец Переяславля Русского.

В свод 1193 г., согласно М. Д. Приселкову, были включены три статьи из княжеской летописи Переяславля Русского: 1185, 1186 и 1188 гг. В статье 1185 г. переяславльского летописца будто бы выдает особое отношение к князю Владимиру Глебовичу. Большая часть статьи действительно повествует о мужестве переяславльского князя, который, двигаясь в авангарде русских сил, нанес половцам сокрушительное поражение. Летописец явно испытывает гордость за Владимира, при этом, для достижения большего эффекта, сообщает фантастические цифры половецких потерь. Первое, что может придти в голову при чтении записи, это вывод о ее переяславльском происхождении, что и сделал М. Д. Приселков. Однако при более углубленном анализе оказывается, что настаивать на верности первого впечатления нет достаточных оснований. Победа Владимира над половцами во время коллективного похода была известна не только переяславльцам. Гордиться ею мог не только переяславльский летописец, но, к примеру, и владимирский, относившийся к Владимиру Глебовичу как к своему князю. {19}19
  М. Д. Приселков считал даже, что Владимир Глебович принял участие в союзном походе повелением Всеволода Юрьевича. Это утверждение сомнительно, но, если бы это было действительно так, тогда владимирцы должны были рассматривать эту победу Владимира как свою собственную.


[Закрыть]Рекомендация последнего как «внука Юргевича», не очень чтимого в Южной Руси, конечно, свидетельствует в пользу ее владимирского происхождения. Владимирского автора выдает и стилистика статьи. Оборот – «Владимеръ же Божью помочью и святое Богородицы, и дѣда своего святою молитвою укрепляем, и отца своего» [548]548
  ПСРЛ. Т. I. Стб. 395.


[Закрыть]– характерен для владимирских летописцев. Кроме того, обильная церковная фразеология статьи также не указывает на то, что перед нами извлечение из княжеского летописца Переяславля Русского.

Нет сколько-нибудь убедительных оснований считать, что и рассказ об Игоревом походе, помещенный в Лаврентьевской летописи под 1186 г., взят из княжеского Летописца Русского Переяславля. Кроме упоминания Переяславля, ничего специфически переяславльского в нем нет. Несколько ироническое отношение летописца к походу «Ольговых внуков» и к самому Игорю не может указывать на его переяславльское происхождение. Нелепый поход Игоря, преследовавший личные амбициозные цели, мог вызвать аналогичные эмоции у киевского, владимирского и даже черниговского летописцев, поскольку его неудача обернулась драматическими последствиями для всей Южной Руси. Некоторые детали рассказа указывают скорее на то, что его основа составлена или в Киеве, или в Чернигове. Игоревы дружины, потерпевшие сокрушительное поражение от половцев, именуются «нашими»: «И побѣжени быша наши гнѣвом Божьим», «А о наших не бысть кто и вѣсть принеса за наше согрѣшенье». [549]549
  Там же. Стб. 398.


[Закрыть]Вряд ли так мог высказаться переяславльский летописец. Для киевского или черниговского автора определение «наши» было естественным.

М. Д. Приселков отмечал, что о бегстве Игоря из плена летописец написал без сочувствия и одобрения («И по малых днехъ ускочи Игорь князь у Половець»). Без одобрения – да, но не без сочувствия. Если бы историк продолжил летописную цитату («Не остави Господь праведнаго в руку грѣшничю» и «Тако и сего Богъ избави из руку поганых»), [550]550
  Приселков М. Д.История русского летописания… С. 81.


[Закрыть]пришлось бы признать, что, несмотря на Игорево легкомыслие, летописец все же радуется его побегу из плена. И вряд ли эти фразы следует относить на счет позднейшего сводчика.

Рассказ о походе Игоря перебит вставкой, повествующей о нападении на Переяславлыдину и ее столицу половцев, а также о мужестве князя Владимира Глебовича, отчаянно врубившегося «в малѣ дружинѣ» в осаждавших город врагов и едва спасшегося от гибели. Эта запись могла быть переяславльской, но утверждать это определенно невозможно. Она не содержит тех подробностей, которые бы обнаружили в авторе переяславльца, а в такой общей форме вполне могла быть сделана и во Владимире со слов какого-то информатора.

Завершает статью традиционное для владимирских летописцев поучение. М. Д. Приселков считал его чужеродным в статье 1186 г., таким себе плохо пришитым куском, но согласиться с этим также трудно. Летописец не оборвал свой рассказ на приведенной выше фразе о побеге Игоря, но после поучительных слов о спасительных глазах и ушах Господа добавил еще одну о неудавшемся преследовании Игоря половцами: «Гониша бо по нем и не обрѣтоша его». [551]551
  ПСРЛ. Т. 1. Стб. 399.


[Закрыть]Дальше идет собственно поучение, которое и содержательно, и стилистически органично увязано с предыдущим текстом. «Необретение» Игоря летописец сравнивает с погоней Саула за Давидом, от которой последнего избавил сам Бог. «Яко и Саул гони Давида, но Богъ избави и, и тако сего (Игоря. – П. Т.) Богъ избави из руку поганых». [552]552
  Там же. Стб. 399–400.


[Закрыть]

О переяславльском происхождении краткого сообщения («Преставися Володимеръ Глѣбовичь Переяславли, внукъ великого князя Георгия» [553]553
  Там же.


[Закрыть]) вообще говорить не приходится. Из Киевской летописи мы знаем, сколь резонансной была эта смерть для Южной Руси. Конечно, переяславльский летописец не мог ограничиться таким индифферентным известием. Не может быть и малейшего сомнения, что оно принадлежит владимирскому автору. Об этом со всей очевидностью свидетельствуют два пояснения: первое – что Владимир умер в «Переяславли» (переяславльскому летописцу делать такое уточнение было ни к чему), и второе – что князь приходился внуком Юрию Долгорукому.

Следуя логике М. Д. Приселкова, что все переяславльские известия владимиро-суздальско-ростовского летописания взяты из Летописцев Переяславля Русского, можно думать, что все киевские или южнорусские имеют своим источником Киевскую летопись. Ничего невероятного в таком предположении, разумеется, не будет. Но, как свидетельствует целый ряд «киевских» или «южнорусских» записей в Лаврентьевской летописи, абсолютизировать такой способ творчества летописцев Северо-Восточной Руси не следует. Они несомненно широко использовали устную информацию, приносимую в Суздальско-Залесский край из Южной Руси княжескими и церковными людьми, купцами, богомольцами. Большое место во взаимной информированности южнорусских и владимирских летописцев занимали регулярные междукняжеские брачные связи. Особенно оживленными они были в первой половине XIII в., когда многочисленные представители дома Всеволода Юрьевича брали себе в жены невест из Киева, Чернигова и других южнорусских городов. Разумеется, всякий раз это были большей мерой политические мезальянсы, требовавшие переговорной подготовки, обмена посольствами. Княжны из южной Руси отправлялись во Владимиро-Суздалыцину в окружении большой свиты, в числе которой были и их духовники. В таких условиях события, происшедшие в Киеве и Южной Руси, очень быстро становились известными на северо-востоке страны.

Вот только несколько примеров этому. В летописной статье 1230 г., рассказывающей о литургии в день памяти святого Феодосия Печерского в соборной церкви св. Богородицы во Владимире, содержится сообщение о землетрясении. Подробно перечислив его последствия для Владимира, летописец затем еще обстоятельнее излагает те бедствия, которые постигли Киев и Переяславль. В Киеве расступился на четыре части Успенский собор и была повреждена Трапезная церковь Печерского монастыря, в Переяславле надвое раскололась Михайловская церковь. Случилось это в день памяти святого Феодосия Печерского, который пришелся на пятницу 3 мая. По этому случаю в Трапезной Печерского монастыря были накрыты поминальные столы, но все яства и напитки с них были снесены обрушившимися сверху камнями.

Конечно, не будь в тексте статьи указания на автора, исследователи однозначно отнесли бы ее к творчеству киевского летописца, записью которого затем воспользовался владимирский или ростовский сводчик. Но оказывается, что рассказ составлен северо-восточным летописцем со слов очевидцев: «Тако слышахом у самовидець бывших тамо в то время». [554]554
  ПСРЛ. Т. 1. Стб. 454.


[Закрыть]Характерно, что Переяславль здесь, как и в рассмотренных выше якобы переяславльских записях, также назван «Русским».

Еще одна запись могла бы сойти за чисто киевскую, если бы летописец не уточнил, что сделана она на основании свидетельства очевидца. Речь идет о так называемых «столпах черлено-зелено-синих», стоявших в Киеве «оба полы солнца». Сегодня очевидно, что киевляне наблюдали обыкновенную радугу после грозы, но приняли ее за огненные столпы из небес. Они будто бы постояли над Лыбедью, а затем через весь город переместились к Днепру, в котором и исчезли. Люди видели в этом Божье знамение и даже думали, что оно является предвестником конца света. «Людемъ всимъ отчаявшимъ своего житья мняще уже кончину сущю, цѣлующе друг друга, прощенье имаху, плачуща горко воспиша к Богови слезами и молитвою своею». [555]555
  ПСРЛ. Т. 1. Стб. 455.


[Закрыть]В конце этого рассказа летописец записал, что «так сказаша нам самовидци, бывши там». [556]556
  Там же.


[Закрыть]

К числу свидетельств «самовидцев», наверное, следует относить также те записи владимиро-суздальских летописцев, которые повествуют о поставлении в Киеве, в святой Софии, епископов Ростову и Владимиру, киевских митрополитов, о военных кампаниях с участием владимирских дружин.

Особенно характерными в этом отношении могут быть рассказы о взятии Киева союзниками Андрея Боголюбского в 1169 г. и Рюрика Ростиславича в 1203 г. В первом из них, помещенном в Лаврентьевской летописи под 1068 г., владимирского летописца выдает определенная идеологическая предвзятость. Летописец не радуется откровенно победе союзников и даже отмечает их грабежи и бесчинства в Киеве, но пытается найти этому оправдание. Он пишет, что «се же сдѣяся за грѣхы ихъ, паче же за митрополичью неправду, в то бо время запрѣтилъ бѣ Поликарпа игумена Печерского про Господскыѣ праздникы, не веля ему ѣсти масла и молока въ среды и в пятки, в Господскыѣ праздники». [557]557
  Там же. Стб. 354.


[Закрыть]Овладеть Киевом помог осаждавшим «Богъ и святая Богородица», а также «отня и дѣдня молитва». Оба выражения указывают на владимирского летописца.

Второй рассказ о взятии Киева в 1203 г. менее идеологически определенный. В нем даже присутствует выражение, которое можно отнести на счет киевского летописца: «То все стася над Киевом за грехи наша». [558]558
  Там же. Стб. 418.


[Закрыть]И все же владимиро-суздальская тенденция присутствует и здесь. Летописец говорит о том, что в Русской земле случилось зло, которого не было над Киевом от самого крещения: «И створися велико зло в Русстѣи земли, якого же зла не было от крещенья надъ Кыевомъ». [559]559
  Там же.


[Закрыть]Создается впечатление, что летописец пытается своим живописанием разгрома Киева Рюриком Ростиславичем и его половецкими союзниками сгладить негативное впечатление от аналогичного его погрома 1169 г. Конечно, в рассказе краски сильно сгущены. Столь страшного разгрома, скорее всего, не было. Рюрик Ростиславич овладевал Киевом ведь не для грабежа, а чтобы вернуть себе великокняжеский стол. Зачем ему был сожженный и разграбленный Киев?

В пользу владимирского летописца свидетельствует здесь и перечисление киевских потерь: «И иконы одраша, а иныѣ поимаша, и кресты честныя, и ссуды священныя, и книгы и порты блаженных первых князей, еже бяху повѣшали в церквахъ святехъ на память собѣ, то положиша все собѣ в полонъ». [560]560
  ПСРЛ. Т. 1.Стб. 418.


[Закрыть]Перед нами, по существу, литературный штамп, прилагаемый летописцами и к сюжетам о бесчинствах завоевателей, и к рассказам о частых пожарах владимиро-суздальских городов. Так, летописная статья 1185 г., извещающая о страшном пожаре Владимира, содержит подробный перечень церковного имущества, погибшего в огне. Здесь: «чюдные иконы», кованные золотом, «паникадила сребреная и ссуды золотые и сребреные», книги, а также порты, шитые золотом и жемчугом. [561]561
  Там же. Стб. 392.


[Закрыть]Текстуально приведенный выше рассказ повторен владимирским летописцем в статье 1237 г., рассказывающей о сожжении и разграблении Владимира на Клязьме монголо-татарами. [562]562
  Там же. Стб. 463.


[Закрыть]Совершенно одинаков в обоих рассказах и переход к церковному поучению: «Яко пророкъ глаголеть».

Сказанное выше не означает, разумеется, что нами отвергается в принципе возможность использования летописцами Северо-Восточной Руси каких-то письменных материалов своих южнорусских коллег. Начиная от последних известий «Повести временных лет» и до середины XII в., летопись по Лаврентьевскому списку представляет собой не земельную, а общерусскую киевскую летопись, в которой лишь изредка вкраплены местные ростово-суздальские сюжеты. При этом вовсе нет уверенности в том, что и они принадлежат ростовским, а не киевским летописцам.

И в последующем в руках северо-восточных хронистов оказывались записи, сделанные на юге Руси, однако не столько переяславльскими, как полагал М. Д. Приселков, сколько киевскими авторами. На это указывают, в частности, статьи, содержащие сведения о союзных походах русских князей во главе с киевскими на половцев (1185 г., 1205 г.), о драматической борьбе за Киев Изяслава Мстиславича и Юрия Долгорукого (1149–1152 гг.), а также Рюрика Ростиславича и Романа Мстиславича (1202–1204 гг.), об аналогичном противостоянии Рюрика и черниговского князя Всеволода Чермного (1206–1207 гг.). В отличие от первой части летописи, все южнорусские записи за вторую половину XII – начало XIII в. прошли редакторскую обработку владимирских летописцев, а поэтому вычленить в них первичную основу бывает не просто.

Примерно от середины XII в. и до 1174 г. мы имеем дело с летописью Андрея Боголюбского. Завершена она около 1177 г., на который приходится, согласно М. Д. Приселкову, создание первого владимирского свода. Составлена летопись из погодных записей владимирских летописцев, а также ретроспективного их дополнения редактором свода. К его творчеству, бесспорно, относятся сюжеты, рассказывающие о доблестях молодого князя Андрея, учавствовавшего в борьбе своего отца Юрия Долгорукого за киевский стол. Разумеется, он был далеко не ключевой фигурой драматического противоборства Изяслава Мстиславича и Юрия Владимировича, но летописец представляет дело так, как будто благодаря именно Андрею Юрий достигал своих успехов. В 1149 г. он храбро сражался с половцами у Муравицы, а затем и под стенами Луцка. Несколько раз мог быть убитым, но «крестною силою и молитвою дѣда своего» обретал спасение. Из окружения под Луцком Андрея вынес смертельно раненный конь, а в предыдущем эпизоде он чудом избежал рогатины некоего «Нѣмчича». Автор записи объясняет это Божьим заступничеством: «Но Богъ сблюде и многажды, бо Богъ любящих его вмѣтаеть в напасти, но милостью своею избавляеть». [563]563
  ПСРЛ. Т. 1. Стб. 325.


[Закрыть]

Летописец создает образ Андрея не только как храброго, но и рассудительного князя. В то время как Юрий и еще один его сын Ростислав, участвовавший в походе на Волынь, никак не желали принять извинений Изяслава Мстиславича и примириться с ним, Андрей просит отца проявить благоразумие. «Андрееви же князю вложи Богъ в сердце сущю ему милостиву на свой родъ, паче же на хрестьяны, поча молитися отцю глаголя: „Не слушай Ярославича, примири сыновца, не губи отчины своея“». [564]564
  Там же. Стб. 326. Фрагмент рассказа о доблестях Андрея под Луцком сохранился также в Ипатьевской летописи (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 390–392).


[Закрыть]

В очередной схватке Юрия Долгорукого с Изяславом Мстиславичем, происшедшей в 1151 г., Андрей вновь проявляет геройство, грозившее ему гибелью, но Бог в очередной раз спасает его. «И возвратися опять невреженъ и сохраненъ Богомъ и молитвою родителя своего». [565]565
  Там же. Стб. 333.


[Закрыть]В битве под Киевом Андрей еще раз оказался в критической ситуации (под ним был ранен конь, а сам он потерял шлем и щит), но также вышел из нее невредим с помощью Бога. «Божьим же заступленьем и молитвою родитель своихъ схраненъ бысть без раны». [566]566
  Там же. Стб. 334.


[Закрыть]

Летописец исхитряется представить Андрея с лучшей стороны даже в тех случаях, когда военная кампания, в которой он участвовал, оканчивалась полной неудачей для Юрия Долгорукого. Так, в частности, было в 1152 г., когда владимиро-суздальские дружины в союзе с половцами осадили Чернигов, но овладеть им так и не смогли. Летописец объяснил эту неудачу тем, что в битве за Чернигов не хотели участвовать князья. «Князи же здумавше вси, не крепко бьются дружина, ни Половци, оже с ними не ѣздимъ сами». [567]567
  ПСРЛ. Т. 1. Стб. 338.


[Закрыть]И тогда пример всем показал Андрей. Во главе своей дружины он смело обрушился на вышедших из города защитников, опрокинул их, одних перебил, а других загнал за крепостные стены. Храбрый поступок Андрея якобы был встречен с ревностью другими князьями: «Тогда же поревновавше ему инии князи, ѣздиша последи подъ городъ». [568]568
  Там же.


[Закрыть]

К поздним «припоминаниям» (возможно, не без участия самого Андрея) относится летописная запись об его неожиданном отъезде из Южной Руси в Суздаль. Для летописца, по-видимому, было важным сообщить при этом, что Андрей принес с собой из Вышгорода царьградскую икону Святой Богородицы, которая в последующем станет покровительницей не только Андрея, но и его наследников, а также всей Владимиро-Суздальской земли.

Достаточно вспомнить, как икона св. Богородицы помогла Андрею Боголюбскому в 1164 г. достичь победы над Волжской Болгарией. Летописец рассматривал эту победу как чудо Святой Богородицы Володимерской, «юже взялъ бяше с собою благоверный князь Андрей, и принесъ ю с славою, и постави ю въ Святой Богородицѣ Володимери». [569]569
  Там же. Стб. 353.


[Закрыть]

Аналогичное происхождение, по-видимому, имеет и статья 1157 г., сообщающая об утверждении Андрея на ростовском столе. Упоминание на первом месте среди инициаторов такого поставления «ростовцев», возможно, указывает на то, что сводчик 1177 г. располагал и какой-то современной событию ростовской записью, но в такой редакции она появилась, несомненно, под пером автора свода. В ней содержится похвала Андрею, который после смерти отца «велику память створи, церкви украси, и монастыря постави, и церьков сконча, юже бѣ заложил преже отець его свята Спаса каменну в Переяславле новѣм». [570]570
  Там же. Стб. 348.


[Закрыть]

С 1158 г. владимиро-суздальское летописание превращается в регулярную хронику с погодным изложением местных событий. Со времен Н. И. Костомарова бытует мнение, что новым его центром становится Владимир на Клязьме. [571]571
  Костомаров Н. И.Лекции по русской истории… С. 82; Приселков М. Д.История русского летописания… С. 65.


[Закрыть]Имеющиеся в нашем распоряжении источники не дают оснований для такого однозначного вывода. Скорее в них содержатся свидетельства о том, что какое-то время летопись Андрея Боголюбского велась в Ростове. Под 1158 г. содержится известие о приходе в Ростов епископа Леона. Статья 1159 г., судя по ее содержанию, вообще ростовская. Сначала в ней говорится об изгнании ростовцами и суздальцами из Ростова епископа Леона, затем сообщается о присылке в Ростов к Андрею послов от Изяслава Давидовича с просьбой выдать за его племянника дочь Боголюбского, а также о предоставлении ростовской помощи вщижскому князю Святославу Володимировичу. Летописец особо подчеркивает, что сын Андрея Изяслав пошел к Вщижу «с силою Ростовскою», а затем «воротися къ отцю своему Ростову». [572]572
  ПСРЛ. Т. 1. Стб. 350.


[Закрыть]Еще одна ростовская запись содержится в летописной статье 1160 г. Сообщая о пожаре в Ростове и гибели в огне церквей, летописец особенно скорбит о великой церкви Св. Богородицы, полагая, что такой не было раньше и уже не будет. «Того же лѣта погорѣ Ростовъ, и церкви всѣ, и сборная, дивная и великая церквы святой Богородицѣ сгорѣ, и якоже не было ни будеть». [573]573
  Там же. Стб. 351.


[Закрыть]

Видимо, о собственно владимирском летописании можно говорить только после 1161 г., когда была расписана и освящена соборная церковь Святой Богородицы, а также после перенесения во Владимир из Ростова княжеской резиденции Андрея Боголюбского. Несомненно, вместе с ним перебрались в новую столицу и грамотеи-книжники, ведшие раньше Ростовскую летопись. Действительно, начиная со статьи 1161 г. по статью 1167 г. в летописи идет ряд хроникальных записей, производящих впечатление современных событиям. Все они содержат точные даты. В сообщении 1164 г. о смерти Изяслава Андреевича говорится, что погребен он был в церкви Св. Богородицы «месяца октямьбря, въ 28 день». В статье 1166 г., извещающей о погребении в той же владимирской церкви Ярослава Юрьевича, также имеется точная дата: случилось это «месяца априля, въ 30 день». Преставление великого киевского князя Ростислава Мстиславича датировано 21 марта 1167 г. Учитывая тот факт, что речь в этих статьях идет преимущественно о закладке, расписывании и освящении церквей, а также о погребениях князей в церкви Св. Богородицы, можно предположить, что составлены они церковным лицом и, скорее всего, при соборном храме Владимира.

О церковной окраске владимирского летописания с его постоянными обращениями к Богу и Святой Богородице, цитатами из священного писания и похвалами князьям за их щедрость к монастырям и церквам говорил уже Н. И. Костомаров. Он же пришел к выводу, что велась Владимирская летопись лицами духовного звания. [574]574
  Костомаров Н. И.Лекции по русской истории… С. 84.


[Закрыть]Особенно это справедливо по отношению к записям 1159–1212 гг. (летописи Андрея Боголюбского и Всеволода Большое Гнездо). В них ведомости о церковной жизни – поставлении епископов, закладке и освящении храмов, конфликтах по поводу попыток учреждения во Владимире собственной митрополитии и епископии, а также соблюдении церковных норм, чуде иконы Св. Владимирской Богородицы, разных знамениях – едва ли не преобладают над описанием светских событий.

Идеологически летописание времени Андрея Боголюбского выдержано в духе особого почтения к своему князю. Он рекомендуется как «правдивый», «благоверный», по существу, как глава всем русским князьям. В уста пришедших к Киеву на переговоры половцев владимирский летописец вложил слова (которые уже сказаны и от себя) о том, что князь Глеб Юрьевич посажен на киевский стол Андреем Боголюбским. «И прислашася обои къ Глѣбу, глаголюще: „Богъ посадилъ тя и князь Андреи на отчинѣ своей и на дедине в Кыевѣ“». [575]575
  ПСРЛ. Т. 1. Стб. 357.


[Закрыть]

О непослушании князей Ростиславичей Андрею летописец сообщает с определенной долей удивления, как будто они были вассалами владимирского князя. Последний послал на них в 1174 г. большие силы, состоявшие из новгородцев, ростовцев, суздальцев и владимирцев, но эта военная акция не имела успеха. Постояв под Вышгородом 9 недель, силы Боголюбского, «не успѣ ничтоже», вернулись домой.

Под 1175 г. летописец сообщает о том, что Роман Ростиславич прислал послов к Андрею с просьбой посадить его на киевском столе. Конечно, это сообщение следует отнести на счет патриотизма владимирского летописца, что, впрочем, подтвердил и он сам в продолжении своего рассказа. Андрей будто бы попросил Романа малость повременить, пока он сошлется со своими братьями, находившимися в это время в Руси. «Князю Андрею рекуще: „Пождѣте мало, послалъ есмъ к братѣи своей в Русь, какова ми вѣсть будет от них, тогда вы дамъ отвѣитъ“». [576]576
  Там же. Стб. 367.


[Закрыть]

Разумеется, Андрея заботило не мнение братьев – Михалка и Всеволода, проживавших при черниговском дворе и совершенно не влиявших на ход политической жизни в Руси, – а их информация о раскладе сил среди главных претендентов на Киев. Не исключено, что его интересовало в данном случае мнение Святослава Всеволодича, который уже заявил на него свои претензии.

Авантюрную попытку Андрея создать на Руси во Владимире новый митрополичий или хотя бы епископский центр, не нашедшую понимания в Киеве и Константинополе, летописец представил как происки лжевладыки Федорца. Последний якобы не послушался христолюбивого князя Андрея и отказался идти в Киев к митрополиту на подавление в епископы Владимиру. В конце концов Андрей вынужден был силой отослать Федорца в Киев, но теперь уже не на поставления, а на казнь. Летописец не жалеет плохих слов для характеристики «звѣрою-диваго Федорца» и радуется, что Бог «спасе рабы своя, рукою крепкою и мышцею высокою, рукою благочестивою царскою, правдиваго и благовѣрнаго князя Андрея». [577]577
  ПСРЛ. Т. 1. Стб. 357.


[Закрыть]

Восхваления Андрея Боголюбского достигают своего апогея в «Повести» об его убиении. Летописец воздает хвалу князю за его строительную деятельность во Владимире и Боголюбове, называет вторым мудрым Соломоном, отмечает необыкновенную любовь к Христу и всепречистой его матери и полагает, что за свою мученическую смерть Андрей будет единодушно причислен со святыми братьями Борисом и Глебом к Христу Богу. «Повесть», венчающая летопись Андрея Боголюбского (по терминологии М. Д. Приселкова, свод 1177 г.), была написана тогда, когда на владимирском столе утвердился Всеволод Юрьевич. Об этом со всей очевидностью свидетельствует просьба к умершему князю молиться за Всеволода, «князя нашего и господина».

М. Д. Приселков полагал, что целью составления Владимирского свода 1177 г. было приведение исторических доказательств Владимира на звание столицы Ростово-Суздальского края и всех русских княжеств. [578]578
  Приселков М. Д.История русского летописания… С. 78.


[Закрыть]Трудно сказать, был ли у летописца такой замысел. Что касается места Владимира в административно-политической структуре земли, то в годы авторитарного правления Андрея Боголюбского этот вопрос вряд ли подлежал обсуждению. Во всяком случае, из летописного свода это не очень заметно. Хотя объективно, не будучи епископским центром, Владимир не мог считаться и полноценной столицей земли.

Больше оснований говорить о попытке летописца представить Владимир как новую столицу Руси, а Андрея Боголюбского как старейшину всем русским князьям. Однако эта тенденция не столько отражает объективные исторические реалии, сколько выдает желаемое за действительное. Без перемещения митрополии во Владимир или хотя бы ее разделе на киевскую и владимирскую, о новой столице Руси, конечно, не могло быть и речи. Более того, в периоды междукняжеских нестроений и отсутствия во Владимире сильной княжеской власти будет подвергаться испытаниям и его положение как столицы земли.