Текст книги "Русские летописи и летописцы X–XIII вв."

Автор книги: Петр Толочко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

Кто же этот загадочный автор – редактор летописной «Повести о походе Игореве»? Б. А. Рыбаков не склонен был приписывать ее ни одному из двух великокняжеских хронистов. Летописец Святослава был благочестив и любил церковность, но не был сторонником Игоря, летописец Рюрика был расположен к новгород-сиверскому князю, но не был благочестив. [357]357
  Там же. С. 183.


[Закрыть]На этом основании Б. А. Рыбаков делает вывод, что «Повесть» писал кто-то третий. Наличие в тексте следов галицкого наречия указывает будто бы на его галицкое происхождение. Под 1205 г. в Галицкой летописи упоминается книжник Тимофей: «Бѣ бо Тимофѣи в Галичѣ премудръ книжникъ». [358]358
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 722.


[Закрыть]Таким образом, заключает Б. А. Рыбаков, «Повесть» могла быть написана Тимофеем по поручению летописца Рюрика Ростиславича. Наиболее вероятной датой составления «Повести» представляются годы 1189–1190, когда составитель мог воспользоваться летописями обоих соправителей, что после ссоры Рюрика и Святослава в 1190 г. сделалось якобы невозможным. [359]359
  Рыбаков Б. А.Слово о полку Игореве. С. 193.


[Закрыть]

Можно считать, что все в этой красивой версии на грани допустимого. Прежде всего вызывает сомнение трактовка слова «победа» в смысле поражения и отнесения его к галицкому наречию:

1. «Се Богъ силою своею возложилъ на врагы наша победу, а на нас – честь и славу».

2. «Игорь же Святославичь тотъ годъ бяшеть в Половцехъ и глаголяше: „Азъ по достоянью моему восприяхъ победу от повеления твоего, Владыко, Господи“». [360]360
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 640, 649.


[Закрыть]

В первом случае никакого обратного значения слово «победа» не имеет. Оно употреблено в самом что ни есть прямом значении. К несчастью для русских, Бог возложил победу не на них, а на их врагов. Во втором тексте предложенная трактовка Б. А. Рыбакова возможна, если только в нем не пропущены слова «врагов наших». Не исключено, что первоначально фраза читалась так: «Азъ по достоянию моему восприях победу враги наша».

Что касается параллелей в Галицкой летописи, то они также небезусловны. Выражение «Бысть победа на вси князи Рускыя» вполне воспринимается в прямом значении, как «бысть побеждены вси князи Рускыя». Обратный смысл был бы, если бы летописец сказал: «Бысть побьда всих князии Рускыхъ», то есть их победа, а не над ними. Б. А. Рыбаков приводит также пример из летописной статьи 1268 г., где говорится: «И тако побѣдиша Ляховѣ Русь и убиша от нихъ многих». [361]361
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 867.


[Закрыть]Но и здесь нет обратного значения слова «победа». Тут ясно говорится о победе Руси: «Победиша Ляхов Русь».

К особым приметам галицкого наречия Б. А. Рыбаков отнес слова «уность» и «днина», с чем также трудно согласиться. Первое слово в различных вариантах многократно встречается на страницах киевской летописи, второе, вероятно, может быть вообще южнорусизмом.

В летописной статье 1205 г., сообщающей о мудром книжнике Тимофее, есть любопытное замечание, что родом он из Киева: «Отечество имѣя во градѣ Кыевѣ». [362]362
  Там же. Стб. 722.


[Закрыть]«Мудрым» он мог стать уже в Галиче, но воспитание и книжную образованность, несомненно, получил в Киеве. Поэтому искать в летописи галицизмы и на этом основании высказывать предположение о принадлежности текстов Тимофею вряд ли продуктивно. К тому же если учесть, что летописанием он занимался до 1228 г., о чем пойдет речь ниже, то трудно предположить, чтобы к 1187–1189 гг. он уже был галичанином и каким-то образом вновь оказался в Киеве.

Думается, это слишком сложный анализ. В реальной жизни все было проще. Прежде всего, у нас совершенно нет оснований считать, что первая часть «Повести» написана летописцем Рюрика Ростиславича. Приметы, о которых сказано выше, не могут быть отличительной особенностью только его стиля. Они продиктованы ведь не какой-то особой манерой письма, а характером события. Рассказать о военном походе без того, чтобы не указать состав его участников, маршрут движения, место и ход сражения, не смог бы ни один летописец. К тому же, не будучи участником похода, он всецело зависел от информатора. Мы знаем, что таковым был Беловолод Просович, спасшийся во время битвы на Каяле и прибежавший к Святославу Всеволодичу с трагическим известием. «Прибѣже Бѣловолодъ Просовичъ и повѣда Святославу бывшее о Половцѣхъ». [363]363
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 645.


[Закрыть]Можно предположить, что одним из слушателей этого рассказа был летописец Святослава, который и осуществил его литературную запись. Он свидетель того, как Святослав, выслушав Беловолода и тяжко вздохнув, произнес такие слова: «О люба моя братья и сыновѣ, и мужѣ землѣ Рускоѣ, дал ми Богъ притомити поганыя, но не воздержавше уности, отвориша ворота на Русьскую землю». [364]364
  Там же.


[Закрыть]

По существу, мысль о том, что легкомысленный поход Игоря на половцев обернулся злом для Русской земли, отчетливо проведена летописцем в первой части «Повести». Зная об отношении Святослава к Игорю («жаль ми бяшеть на Игоря, тако нынѣ жалую болми по Игорѣ»), летописец вводит в текст покаяние новгород-сиверского князя. В нем тот исповедуется перед Богом в своих грехах, которые считает столь большими, что и жить после их свершения не стоит: «Рече Игорь: „недостойно ми бяшеть жити, и се нынѣ вижю отмѣстье от Господа Бога моего“». [365]365
  Там же. Стб. 643.


[Закрыть]Стилистически покаяние Игоря целиком соответствует манере летописца Святослава Всеволодича, идеологически созвучно второй части «Повести», где великий князь нелицеприятно отзывается о легкомысленном поступке Игоря. Собственно, позиция Святослава, по-видимому, и спровоцировала летописца на сочинение такого покаяния.

Б. А. Рыбаков также считал, что вставки с благочестивой риторикой не могут принадлежать летописцу Рюрика, однако и к авторству летописца Святослава их не отнес. Он полагает, что их сделал третий автор, вероятно составитель и редактор «Повести о походе Игореве в 1185 г.». [366]366
  Рыбаков Б. А.«Слово о полку Игореве»… С. 175.


[Закрыть]

Об авторстве второй части Б. А. Рыбаков высказался однозначно. Конечно, это летописец Святослава. Странно только, что он не заметил в ней содержательного повтора с первой частью о последствиях поражения Игоря для южной Руси. Здесь уместно привести две характерные выдержки из второй и первой частей «Повести».

Вторая часть: «И бысть скорбь и туга люта, яко же николи же не бывала во всемь Посемьи и в Новѣгородѣ Сѣверьскомъ и по всей волости Черниговьскои, князи изымани и дружина изымана, избита и мятяхуться акы в мутве». [367]367
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 645.


[Закрыть]

Первая часть: «И все смятено плѣномъ и скорбью тогда бывшюю, живии мертвымъ завидять»; «Гдѣ нынѣ возлюбленыи мои братья, гдѣ нынѣ брата моего сынъ, гдѣ чадо рожения моего, гдѣ бояре думающей, гдѣ мужи храборьствующеи, гдѣ рядъ полъчныи, гдѣ кони и оружья многоцѣньная, не ото всего ли того обнажихся». [368]368
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 643–644.


[Закрыть]

Нет сомнения в том, что эти взволнованные слова о драматических последствиях поражения новгород-сиверских дружин на Каяле принадлежат одному автору. Также как и благочестивые заклинания, что эти испытания посланы Богом за грехи.

Первая часть: «Се возда ми Господь по безаконию моему и по злобѣ моей на мя, и снидоша днесь грѣси мои на главу мою». [369]369
  Там же. Стб. 644.


[Закрыть]

Вторая часть: «Се Богъ казня ны грѣхъ ради нашихъ, наведе на ны поганыя». [370]370
  Там же. Стб. 648.


[Закрыть]

Не выпадает из общей тональности и третья часть «Повести». Б. А. Рыбаков полагает, что рассказ о свободной и привольной жизни Игоря в половецком плену резко диссонирует со всем предшествующим описанием результатов его похода для новгород-сиверских и черниговских земель. Если бы автор описания жизни Игоря в половецком плену был единомыслен с автором основного текста, то ему лучше было бы умолчать о привольном житье половецкого пленника. [371]371
  Рыбаков Б. А.«Слово о полку Игореве»… С. 176.


[Закрыть]Конечно, на фоне того горя, которым обернулся поход Игоря для Руси, рассказ о добром к нему отношении победителей не прибавляет к образу князя положительных черт. Но ведь летописец писал повесть, а не политический портрет. Он и в первой части был в такой же степени объективен. Через покаяние Игоря напомнил современникам, что тот вовсе не был образцом благочестия. Вместе с союзными ему половцами он взял на щит город Глебов возле Переяславля и принес множество страданий его жителям. «Тогда бо не мало зло подъяша безвиньнии хрестьяни». [372]372
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 643.


[Закрыть]

Это только так кажется, что в одной части «Повести» летописец благоволит Игорю, а в другой относится к нему критически. В действительности отношение к Игорю одинаковое во всех частях. Оно находится в полном соответствии с оценкой Игоревого поступка Святославом Всеволодичем.

Не следует приписывать двум различным авторам и рассказ о душевных терзаниях Игоря относительно побега из половецкого плена. Разве не естественны его желание бежать в Русь и сомнение в рыцарственности такого поступка? Игорь ведь был пленен не один и ему не безразлично, что могли подумать о нем его дружинники. «Азъ славы дѣля не бѣжахъ тогда от дружины, и нынѣ не славнымъ путемь не имамъ поити». [373]373
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 650.


[Закрыть]К тому же Игорь получал неоднозначные советы относительно побега. Сын тысяцкого и конюший горячо поддержали его, тогда как «думци» назвали его мысль «высокой» (самонадеянной) и не угодной Богу. Они резонно замечают князю, что этот побег может закончиться его поимкой и избиением пленных русичей. И тогда «не будеть славы тобѣ, ни живота».

Мысль о побеге в летописи связывается с юностью князя. Б. А. Рыбаков видит в этом стремление летописца дискредитировать Игоря. Слово «уный» будто бы не приложимо к тридцатилетнему князю. Но ведь во второй части это слово уже было приложено к нему. Святослав Всеволодич назвал поход Игоря в степь «невоздержанием уности». Ничего в этом оскорбительного для новгород-сиверского князя нет. По сравнению со Святославом он, конечно же, был «уным» и по годам, и по занимаемому положению. Однако какой бы смысл ни вкладывался в это слово, для нас важно то, что произнес его один и тот же летописец, бесспорно Святославов.

Подробный рассказ о подготовке и побеге Игоря свидетельствует, что он сам был информатором об этом драматическом событии. Только он мог знать о тех внутренних муках, которые предшествовали принятию им решения о побеге. Только он мог рассказать о том, как вместе с половчином Лавром они скакали на лошадях через половецкие становища, а затем, загнав коней, 11 дней шли пешком до города Донца.

Лицом, слушавшим рассказ Игоря Святославича и записавшим его, мог быть только летописец Святослава. Вывод этот совершенно отчетливо вытекает из заключительных фраз «Повести». Из Новгород-Сиверска Игорь направился к брату Ярославу в Чернигов, а затем к великому князю Святославу в Киев: «Игорь же оттолѣ ѣxa ко Киеву к великому князю Святославу, и радъ бысть ему Святославъ». [374]374
  Там же. Стб. 651.


[Закрыть]В самом конце летописной статьи 1185 г. сказано, что прибытию в Киев был также ради Рюрик, однако эти слова являются, несомненно, позднейшей вставкой.

Среди дополнительных аргументов в пользу авторства «Повести» Тимофея Б. А. Рыбаков приводит и тот, что литературно она получилась нескладной, очевидно по молодости и неумению ее автора. Разделить этот вывод нельзя. Повесть отличается ясностью и логичностью изложения, образностью литературного мышления автора: «И все смятено плѣномъ и скорьбью тогда бывшюю, живии мертвымъ завидят». Бояре в летописца «думающий», мужи «храбрствующии», оружие «многоценно». Ничего общего с галицким летописанием «Повесть» не имеет. Конечно, она не выдерживает сравнения со «Словом о полку Игореве», высокой меркой которого ее, очевидно, и мерил Б. А. Рыбаков, но безусловно одна из лучших в ряду летописных повестей.

Церковная фразеология выдает в авторе духовное лицо. И определенно «Повесть» написал не юноша, которому многие изречения, присутствующие в ней, не могли бы и в голову придти. Это умудренный опытом летописец Святослава Всеволодича, огорченный, как и его князь, юношеским легкомыслием Игоря. В последующем она не избежала, вероятно, редакторских вмешательств составителя свода, но считать ее плодом коллективного творчества многих, к тому же идеологически разных летописцев нет оснований.

С 1185 и до 1194 г. (года смерти Святослава Всеволодовича) великокняжения киевская летопись составлена из погодных записей летописцев Рюрика Ростиславича и Святослава Всеволодовича. Вычленить тексты каждого из них непросто, поскольку и тот и другой вполне лояльно относились к соправителю своего князя. Собственно, они лишь отражали характер взаимоотношений своих сюзеренов, которые были не только служебными, но и родственными. Около 1182 г. Святослав женил своего сына Глеба на дочери Рюрика. Летописцы охотно подчеркивали сватовство князей в зачинах погодных статей: «Сдумавъ князь Святославъ со сватомъ своимъ с Рюрикомъ».

Б. А. Рыбаков полагал, что инициатива такого представления князей принадлежала Рюриковому летописцу, но стопроцентной уверенности в этом нет. Первое место в перечне дуумвиров Святослава Всеволодича как будто позволяет отдавать предпочтение его летописцу. Нельзя также утверждать, что после 1186 г. в летописи вообще не ощущается присутствие Святославого летописца. Несомненно, им написан некролог великому князю, ему же, по-видимому, принадлежит часть статьи 1193 г., рассказывающей о переговорах Святослава и Рюрика с половцами и между собой. Узнав, что Рюрик хочет идти в Литву, Святослав обратился к нему с просьбой не покидать в этот трудный час Русскую землю. При этом себе такую вольность он считал возможным позволить: «Святослав же нелюбьемь рече ему (Рюрику. – П. Т.): «Брате и свату ажь ты идешь изо отчины своея на свое орудье, а азь паки иду за Днѣпръ своихъ деля орудии, а в Рускои землѣ кто ны ся останеть». [375]375
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 676.


[Закрыть]Уточнение, что Рюрик прислушался к совету Святослава, свидетельствует, что пишет об этом летописец последнего. Летописная статья 1194 г. о съезде князей Ольговичей в Карачеве, а также о болезни Святослава также принадлежит его летописцу.

После смерти Святослава Всеволодича тон киевской летописи резко меняется. Теперь все внимание летописца сосредотачивается на Рюрике Ростиславиче. Казалось бы, обычное событие, единоличное утверждение его на киевском столе, на котором он был и раньше, преподносится как торжественный акт, с необычайной радостью встреченный всей Русской землей. «И поѣха Рюрикъ Кыеву, изидоша противу ему со кресты митрополитъ, игумени вси, и Кияни вси от мала и до велика с радостью великою. Рюрикъ же вшедъ во святую Софью, и поклонися святому Спасу и святѣи Богородицѣ и сѣде на столѣ дѣда своего, и отца своего, славою и съ честью великою, и обрадовася вся Руская земля». [376]376
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 681.


[Закрыть]

Еще большим пафосом отмечена летописная статья 1199 г., в которой содержится похвала Рюрику игумена Выдубицкого монастыря Моисея, по поводу завершения строительства подпорной стены у Михайловской церкви. Летописец восторгается новым сооружением Милонега, но это только повод, чтобы воздать должное князю Рюрику. Со времен боголюбивого Всеволода, создавшего церковь св. Михаила, сменилось четыре поколения князей и не один не наследовал будто бы такой любви к этому месту. Только пятый – христолюбец Рюрик с благоволения Бога свершил ту стену. Моисей награждает своего князя всеми наилучшими качествами: от Иосифа у него целомудрие, от Моисея – добродетель, от Давида – кротость, от Константина – правоверье. А еще Рюрик имел «хотѣние же к монастыремъ и ко всимъ церквамъ, и любовь несытну о зданьихъ». [377]377
  Там же. Стб. 710.


[Закрыть]Аналогично аттестуется и жена Рюрика Анна, названная христолюбивой, которая всю свою жизнь посвятила попечительству о церквах, малоимущих и всех бедствующих. Моисей замечает, что Рюрик и Анна вместе «патриаршеский труд свѣршающи» и за это заслужили «вѣнѣць от мздыдавця общий».

Свершение стены вылилось в грандиозный праздник, на котором присутствовал князь Рюрик с женою, сын Ростислав с женою, Владимир Святославич, дочь Рюрика Предслава, киевский церковный клир, а также верные киевляне. Для всех был устроен пир, как замечает летописец, «не малъ», на котором накормленными оказались все: «от первыхъ даже и до послѣднихъ».

Выдубицкие монахи во главе с Моисеем, воздав хвалу Богу и святому Михаилу, поблагодарили Рюрика Ростиславича «яко едиными усты глаголюще». Возможно, исполнили торжественную кантату, отрывок которой помещен в летописи: «Отсель бо не на брезѣ ставше, но на стѣнѣ твоего создания, пою ти песнь побѣдную, аки Мариамъ древле». [378]378
  Там же. Стб. 714.


[Закрыть]

Своеобразным апофеозом подобострастного возвеличивания «благомудрого» князя Рюрика являются слова Моисея о создании державы самовластной, известность о которой перешагнула пределы Русской земли. «И дѣла благолюбна, и держава самовластна ко Богу изваяная славою паче звѣздъ небеснахъ, не токмо и в Рускых концехъ вѣдома, но и сущимъ в морѣ далече». [379]379
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 713.


[Закрыть]Сооружение стены ему кажется новым чудом, которое сподобит верных киевлян больше любить Выдубицкий монастырь и будет привлекать к нему «ото всюду веселие души». Стоящим на этой стене людям покажется, что они «яко аера достигше».

Беспрецедентная прижизненная похвала, в общем-то, не самому выдающемуся князю Руси производит впечатление некоторого подражательства аналогичным произведениям. Моисей, видимо, имел к этому времени в своих руках «Повесть об убиении Андрея Боголюбского» и задался целью создать произведение, не уступающее ей. Определенное сходство наблюдается в изображении князей как строителей храмов и попечителей церковной монастырской жизни, а также как выдающихся государственных деятелей. Перекликаются оба произведения своей богословской фразеологией, обращением к церковным авторитетам: «Рече великий Златоустець» (Повесть) – «Помяну писание Златоустаго» (Похвала); «И всею добродѣтелью бѣ украшен вторыи мудрый Соломон» (Повесть) – «Яко же веща Соломон» (Похвала). Андрей Боголюбский за свои благодеяния заслужил от Бога «побѣдный венець». Рюрик за свой патриарший труд также удостоился аналогичной чести: «Да и вѣнѣць от мздыдавця… восприимета».

Похвала игумена Моисея, несомненно, зависима также и от «Слова о законе и благодати» митрополита Илариона. Ее фраза о державе самовластной, известной «не такмо в Рускых концехъ, но и сущимъ в море далече, во всю бо землю изидоша» очень напоминает изречение Илариона о том, что Русь уже в старые времена была «вѣдома и слышима всеми четырми конци земли».

Кроме «Похвалы» великому князю Рюрику Ростиславичу, Моисею принадлежат и другие записи в Киевском летописном своде. Это прежде всего погодные записи, которые предшествуют «Похвале», а также ряд редакционных вставок, в которых заметно выступают симпатии летописца к княжескому роду Ростислава Мстиславича.

На основании характерных некрологических штампов – «приложися ко отцем своим и дедом своим, отдав общий долг, его же несть убежати всякому роженому» и «злата и сребра не собирал, но давал дружине», подмеченных М. Д. Приселковым и Б. А. Рыбаковым, последний отнес к перу Моисея около десяти некрологов Ростиславичей за 1167–1197 г. [380]380
  Рыбаков Б. А.Русские летописцы… С. 64–65.


[Закрыть]

Б. А. Рыбаков сомневался в том, были ли некрологи написаны точно в год смерти того или иного князя или же они, как редакторские вставки, включены в момент составления свода. Знакомство со всеми, относимыми к творчеству Моисея некрологами не оставляет сомнения в том, что писались они в год смерти князей, однако позже прошли его литературную обработку и, вероятно, были дополнены новыми текстами. Сказанное хорошо иллюстрируют некрологи сыновьям Ростислава – Святославу, Мстиславу, Роману и Давиду. Все они состоят как бы из двух частей или, что точнее, из двух отдельных некрологов. Первый содержит подробности о времени смерти, месте погребения, а также конкретные заслуги князя перед землей, второй – восторженный панегирик, характеризующийся определенной трафаретностью. И по содержанию, и по стилю они принадлежит разным авторам.

Некролог Мстиславу (первая часть): «Престави же ся князь Мстиславъ, сынъ Ростиславль, внукъ великаго князя Мьстислава, месяца июня въ 13 (день) святыя, мученица Анкюлины, въ день пятничныи и тако спрятавше тѣло его съ чѣстью и с блахвальными пѣснями, и с кадилы благоуханьными Илья епископъ… и положиша тело его в той же гробници, идеже лежить Володимеръ, сынъ великаго князя Ярослава Володимѣрича». Завершается эта часть некролога плачем новгородцев, а также сообщением о поминальном обеде, после которого все «розидошася во своя домы».

Не может быть сомнения в том, что перед нами текст современника события. Не будь эта запись сделана сразу же после смерти князя, вспомнить о всех подробностях, содержащихся в ней, через 20 лет невозможно.

Вторая часть производит впечатление своеобразного дополнения к первой, написанного другим летописцем, которому показалось, что современники недооценили Мстислава. «Сии же благовѣрнии князь Мьстиславъ, сынъ Ростиславль възрастомъ середнии бѣ и лицемь лѣпь и всею добродѣтелью украшенъ, и благонравенъ, и любовь имяше ко всимъ, паче же милостини прилежа, манастырѣ набдя, чѣрньцѣ утѣшивая и всѣ игумены утешивая». [381]381
  Там же. Стб. 610–611.


[Закрыть]Дальше в тексте содержатся два летописных штампа («Не собирашеть злата ни сребра, но даяше дружинѣ своей» и «приложися къ отцемь своимъ и дѣдомъ своимъ, отдавъ общии долгъ, его же нѣсть убѣжати всякому роженому»), которые приписываются Моисею. По существу, это безличностная характеристика, которая может быть приложима к любому князю. Моисею показалось недостаточно, чтобы Мстислава оплакивала только Новгородская земля, и он распространяет этот плач на всю Русь: «И плакашася по немь вся земля Руская». [382]382
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 611.


[Закрыть]

Практически полная аналогия некрологов Роману и Давиду Ростиславичам с описанным выше их брату Мстиславу избавляет нас от необходимости подробного текстологического анализа. Они тоже составлены из двух текстов, современного событию и написанного по истечении значительного времени. Трафаретный его зачин – Сии же благовѣрный князь Романъ (или «князь Давидѣ») возрастом высокъ (или «среднии») лицемь красенъ (или «образом лѣпъ»), а также наличие в тексте штампов – «приложися к отцем» и «не собирашеть злата», указывают на то, что все три некроложные дополнения принадлежат одному летописцу.

В некрологе князю Давиду имеется запись, которая с большей уверенностью позволяет приписывать его авторство именно Моисею. Речь идет о похвале Давиду Ростиславичу за создание необыкновенной красоты церкви св. Михаила в Смоленске. «Самъ бо сяковъ обычае имѣеть, по вся дни ходя ко церкви святаго архистратига Божия Михаила, юже бѣ самъ создалъ во княженьи своемь, такое же нѣсть в полунощной странѣ и всимъ приходящимъ к ней дивитися изряднѣи красоте ея, иконы златомь и жемчюгомъ и камениемъ драгимъ украшены и всею благодатью исполнена». [383]383
  Там же. Стб. 703–704.


[Закрыть]

В цитированном тексте отчетливо прочитывается параллель со «Словом» митрополита Илариона, аналогичным образом аттестовавшим Софию Киевскую. Если учесть, что обращение к «Слову» имеет место и в «Похвале Рюрику Ростиславичу», можно сделать вывод, что оба произведения написаны одним и тем же автором.

Видимо, прошелся Моисей своим редакторским пером и по некрологу еще одного сына Ростислава – Святослава, умершего в 1170 г. во время военного похода в Новгородскую землю. Он небольшой, но в нем присутствуют все те словесные штампы, что и в некрологах, рассмотренных выше. После сообщения о смерти и погребении князя в церкви св. Богородицы в Смоленске помещен яркий панегирик, начинающийся и завершающийся традиционными для летописца выражениями: «Сии же благовѣрнии князь Ростиславич Святославъ», а также «не собираше сребра» и «приложися к отцемъ своимъ». [384]384
  Там же. Стб. 550–551.


[Закрыть]О том, что Моисей работал над некрологами сыновьям Ростислава, свидетельствует его речь 1198 г., в которой он вспоминает братьев Рюрика: «Братья же его быша добра и благолюбива».

Самые ранние следы редакторских правок Моисея, как полагал Б. А. Рыбаков, ощущаются в описании кончины родоначальника всех Ростиславичей – великого киевского князя Ростислава Мстиславича. В сухой некролог Поликарпа он будто бы вставил два поэтических места: рассказ о слезах умирающего князя и молитву, обращенную к Богородице. [385]385
  Рыбаков Б. А.Русские летописцы… С. 65.


[Закрыть]Разделить это предположение совершенно невозможно. Описание медленно умиравшего Ростислава, выполненное с необычайной искренностью и документальной обстоятельностью, свидетельствует о том, что оно сделано, скорее всего, очевидцем события. Придумать эти щемящие сердце подробности через 30 лет невозможно. Моисей ведь был летописцем, а не романистом. Некролог завершен фразой «приложивъся къ отцемь своимъ», а также замечанием, что Ростислав сидел на княжении в Киеве восемь лет без месяца. Наверное, только эти ремарки и можно связывать с редакторским вмешательством Моисея в текст своего предшественника.

Заключительная статья Киевского свода в Ипатьевской летописи помещена под 1199 г., однако, как определил Н. Г. Бережков, событие, которому она посвящена, свершилось 24 сентября 1198 г. [386]386
  Бережков Н. Г.Хронология русского летописания. М., 1963. С. 210.


[Закрыть]Разумеется, это не означает, что в этом же году был составлен и весь свод, но тот факт, что он завершается именно этой информацией, а дальше идет статья из летописи Романа Мстиславича, указывает на дату, близкую к провозглашению Моисеем своей яркой речи.