Текст книги "Русские летописи и летописцы X–XIII вв."

Автор книги: Петр Толочко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

«Надобности» эти обусловливались в первую очередь стремлением осветить события, к которым имел непосредственное отношение сам Мономах. Особенно подробно он описал свои деяния в период правления Святополка Изяславича. Б. А. Рыбаков считает, что в записях этого времени вполне отчетливо просматривается попытка бросить тень на представителей двух старших княжеских линий – Изяславичей (Святополка) и Святославичей (Олега).

Из летописи Мономаха этого не следует. Наоборот, в ней заметна его подчеркнутая корректность к своим двоюродным братьям. Будучи известным и популярным на Руси не менее великого князя Святополка, Мономах признает его формальное первенство и подчеркивает это. Более того, период после смерти Всеволода Ярославича он определяет как время Святополка: «И пакы по отни смерти и при Святополцѣ, на Стугнѣ бившеся съ половци до вечера бихомъ у Халѣпа». [231]231
  ПВЛ. Ч. 1. С. 160.


[Закрыть]Рассказывая о походах на половцев, он неизменно отмечает, что делал это совместно со Святополком: «И пакы, с Святополком гонихом по Боняцѣ»; «Пришед из Ростова, пакы идох на Половци на Урусобу с Святополком»; «Потом ходихом к Воиню с Святополком, и потом пакы на Дон идохом с Святополком». [232]232
  Там же. С. 161.


[Закрыть]

Конечно, смысл летописи Мономаха не в том, чтобы унизить кого-то из своих вельможных современников, а в том, чтобы четче определить свое место в происходящих событиях. Особенно значительной кажется ему собственная роль в деле защиты Руси от половцев. Мономах хвалится своими мирными деяниями. Он заключил с половецкими ханами «безъ одиного 20» мирных договоров, отпустил из русского плена их «лѣпших князей» более 100, сохранил жизнь двум братьям Шаруканьевым, трем братьям Багубарсовым и четырем братьям Осеневым. При этом читатель понимает, что мирным договорам предшествовали победные сражения, а великодушному прощению врагов – их пленение Мономахом.

Выше отмечалось, что Мономах излишне разоткровенничался в сообщении о взятии около 1084 г. Минска, о той жестокости, которую он проявил по отношению к побежденным. Разумеется, он понимал, что подобные сообщения не украшают его образ, а поэтому не злоупотреблял такими деталями. Наоборот, в ряде мест он сознательно ушел от подробного рассказа. О походе к Владимиру Волынскому сказано: «И потом ходивъ Володимерю пакы Ярополка посадих, и Ярополкъ умре». [233]233
  ПВЛ. Ч. 1. С. 160.


[Закрыть]

В действительности, как свидетельствует статья 1086 г. «Повести временных лет», Мономах не посадил Ярополка во Владимире-Волынском, а изгнал из него за ослушание великому киевскому князю Всеволоду. При этом вывез в Киев его мать, жену, дружину и казну («имѣные вземъ его»). Ярополк не просто «умре», а был коварно убит неким Нерадцем через несколько дней после того, как примирился с Мономахом и вернулся во Владимир. Нестор, сообщив, что треклятый Нерадец бежал в Перемышль к Рюрику Ростиславичу, как будто намекает о перемышльском следе этого убийства. Однако очень может быть, что не обошлось тут и без киевской подсказки. И видимо, вовсе не случаен такой лаконизм Мономаха, не решившегося сказать, что Ярополка Изяславича убили.

В этом же ряду мономаховых недомолвок стоит и известие 1095 г.: «И пакы Итлареву чадь избивше, и вежи ихъ взяхом, шедше, за Голтавом». [234]234
  Там же. С. 160.


[Закрыть]Неосведомленный читатель может подумать, что «Итларева чадь» была избита во время похода Владимира на половцев. На самом деле этой краткой фразой он прикрыл беспрецедентное коварство русских князей (и Мономаха в том числе), пригласивших половецких ханов Итларя и Кытана на переговоры и убивших их. Случилось это в Переяславле, когда князем там был Владимир Мономах. Вот почему он в своей летописи и не стал распространяться по поводу этого, не красящего его поступка.

После сообщения о походе Владимира на Ярослава Святополковича в 1117 г. в летописи помещены тексты, жанрово и стилистически отличные от предыдущего изложения. Да и между собой они не очень связаны. Вначале Мономах похваляется тем, что около ста раз ездил из Чернигова к Киеву и проделывал этот путь от заутрени до вечерни: «А и – Щернигова до Кыева нестишьды ѣздих ко отцю, днемъ есмъ переѣздилъ до вечерни». [235]235
  Там же. С. 162.


[Закрыть]Затем как бы подводит итог своей антиполовецкой борьбе, после чего помещает не вытекающий из предыдущего рассказ о том, каким бесстрашным он был охотником. Завершает летопись текст, очень напоминающий все «Поучение». В нем звучит та же тема «доброго князя», радеющего за своих подданных, содержится то же моральное назидание своим детям. Обращаясь к ним, Мономах выражает надежду, что он недаром написал свое «Поучение». «Да сю грамотицю прочитаючи, потъснѣтеся на вся дѣла добрая, славяще Бога с святыми его». [236]236
  ПВЛ. Ч. 1. С. 163.


[Закрыть]

Последние наблюдения позволяют предположить, что «Летопись путей» была объединена с «Поучением» самим Мономахом. Она не механически приложена к «Поучению», как, вероятно, поступил бы позднейший сводчик древних текстов, но органически была введена в его ткань. Для этого Мономаху пришлось перенести несколько заключительных фраз собственно «Поучения» в конец «Летописи». Не исключено, что уже на этапе завершения работы над объединением текстов Мономах дополнил свое расширенное «Поучение» сюжетами, подводившими итог его подвигам в борьбе с половцами, а также на охотничьем поприще.

Наличие в объединенном произведении заметных швов, а также неотредактированных текстов, которые диссонируют с общим его пафосом, указывает на то, что Мономах спешил с завершением этой работы.

Молитвенное обращение. Находится в Лаврентьевской летописи за письмом к Олегу Святославичу. Начинается словами: «Премудрости наставниче» и заканчивается: «О Христѣ Исусѣ господѣ нашемъ, ему же подобаеть честь и слава, отцю и сыну и святому духу, всегда и нынѣ, присно, вѣкъ». [237]237
  Там же. С. 167.


[Закрыть]В молитве нет никаких данных, указывающих на Мономаха как ее автора. Исследователи пришли к такому заключению на основании того, что молитва непосредственно примыкает к посланию Олегу, а также что она, как и другие произведения Мономаха, находится только в одной Лаврентьевской летописи.

В. А. Воскресенский видел в молитве и смысловые созвучия с мономаховым «Поучением». Молящий обращается к Иисусу Христу, а также к пресвятой Богородице с просьбами утвердить его в разуме, простить прегрешения, помиловать падшего и погибшего. Отчетливо звучит также тема Божьего заступничества. Бог ведает мысли, обличает дела, очищает грехи, вершит суд сироте, убогому и нищему. Обращения к Богу и Богородице в молитве как бы чередуются, что напоминает аналогичный стилевой прием «Поучения». Почти дословно в обоих произведениях воздается хвала Господу за его человеколюбие. «Поистинѣ, дѣти моя, разумейте, яко ти есть человѣколюбець Бог милостив и премилостив» (Поучение). «Егда сядеши судити дѣла моя, яко безгрешен и милостивъ, яко Богъ и человѣколюбець» (Молитва).

Молитва составлена на основании заимствований из Псалтыри, Триоди Постной, Акафиста Богородице, что также сближает ее с «Поучением», особенно его первой частью. На этом основании Н. В. Шляков считал, что молитва является прямым продолжением и окончанием «Поучения». [238]238
  Шляков Н. В.О «Поучении»… С. 230–234.


[Закрыть]То, что в Лаврентьевской летописи молитва находится за письмом к Олегу Святославичу, он объяснил разброшюровкой сборника Мономаховых трудов и случайным помещением ее монахом Лаврентием на новое место.

Предпочтительнее выглядит суждение на этот счет первого издателя сочинений Мономаха А. И. Мусина-Пушкина. «За сим (Посланием к Олегу. – П. Т.), – замечает он, – следует молитва, которая хотя, по-видимому, к „Поучению“ или „Посланию к Олегу…“ и не принадлежит, но как оная в летописи под одною статьею написана, то потому и здесь помещается». [239]239
  Мусин-Пушкин А. И.Духовная Великого князя Владимира Всеволодовича Мономаха детям своим, названная в Летописи Суздальской Поученьем. СПб., 1793. С. 58, прим. 97.


[Закрыть]

Вряд ли можно сомневаться в том, что молитва представляет собой самостоятельное произведение и к «Поучению» непосредственного отношения не имеет. В сборник трудов Мономаха она, наверное, была вставлена в том же 1117 г. и, как наименьшая по объему, помещена в самом его конце. Не исключено, что Мономах мог и сознательно завершить свои сочинения этой молитвой, которая являлась своеобразным апофеозом его духовного завещания.

5. Киевское летописание XII в.

Непосредственным продолжением «Повести временных лет» является Киевский летописный свод конца XII в. В исторической литературе он датируется по-разному: 1200 г. (М. Д. Приселков), 1198–1199 гг. (А. А. Шахматов), 1198 г. (Б. А. Рыбаков). Что касается авторства свода, то здесь расхождений практически нет. Большинство историков восприняли вывод Д. И. Иловайского о том, что его составителем был игумен Михайловского Выдубицкого монастыря Моисей. [240]240
  Иловайский Д. И.История России. Т. 1. М., 1876. С. 100–167.


[Закрыть]

Уже первые исследователи киевской летописи конца XII в. обратили внимание на ее чрезвычайную сложность. М. И. Костомаров полагал, что она не могла быть написана одним человеком, поскольку хронологически охватывает время значительно больше, чем продолжительность человеческой жизни, и содержит отчетливые признаки различных авторов. [241]241
  Костомаров Н. И.Лекции по русской истории. Ч. 1. Источники по русской истории. СПб., 1861. С. 40.


[Закрыть]К. Н. Бестужев-Рюмин рассматривал Киевский свод конца XII в. не как хронику с последовательной работой двух-трех летописцев, а как сборник отдельных повестей и сказаний, которых он насчитывал шесть. [242]242
  Бестужев-Рюмин К. Н.О составе русских летописей до конца XIV в. СПб., 1868. С. 78–115.


[Закрыть]М. Д. Приселков считал, что Киевский свод состоит из непрерывной великокняжеской летописи XII в., черниговской летописи Святослава Ольговича и его сыновей от 1120-х гг. до 1198 г., епископской летописи Переяславля-Русского (до 1175 г.), летописи Владимира Глебовича Переяславльского (1176–1187 гг.) и семейной хроники Ростиславичей, написанной Моисеем. [243]243
  Приселков М. Д.История русского летописания XI–XV вв. Л., 1940. С. 47–55.


[Закрыть]

В целом мысль о сборном характере Киевского летописного свода XII в. оказалась продуктивной, хотя членение его на отдельные летописные повести и хроники вызвало серьезные дискуссии. Сказанное относится также к местной приуроченности ряда произведений и их характера.

В свое время Н. И. Костомаров, К. Н. Бестужев-Рюмин и другие исследователи летописей обратили внимание на наличие в Киевском своде известий, которые могли происходить из черниговских, переяславльских, новгород-сиверских, суздальских, новгородских, волынских, галицких и смоленских записей. Попытки А. А. Шахматова, М. Д. Приселкова выделить комплекс сообщений некиевского происхождения привели их к выводу, что основой для них послужили Галицко-Волынская летопись, Черниговская летопись Ольговичей, Переяславльская и Владимиро-Суздальская летописи.

Последующие летописеведы, не возражая в принципе против возможности использования в Киевском своде местного летописания, не исключали и другой путь (устный) поступления информации к киевским летописцам. Б. А. Рыбаков заметил, что практически все записи о событиях в Галицкой земле 70–80-х гг. XII в., которые присутствуют в Киевском своде, могут быть связаны и приездом в Русь кого-либо из галичан: Ольги Юрьевны – дочери Юрия Долгорукого; Владимира Ярославича – сына Осмомысла; Олега «Настасича» – сына Осмомысла; Романа Мстиславича. [244]244
  Рыбаков Б. А.Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве». М., 1972. С. 12.


[Закрыть]Использование устной информации, поступавшей в Киев из отдельных русских земель, в киевском летописании XII в. не исключал в свое время и Н. И. Костомаров. [245]245
  Костомаров Н. И.Лекции по русской истории. С. 42.


[Закрыть]

Не может быть и наименьшего сомнения в том, что в Киев, как столицу Руси, стекалась самая широкая и разнообразная информация со всех уголков Руси разными путями и в различной форме. Она собиралась канцелярией великокняжеского двора, митрополичьей кафедрой, Киево-Печерским монастырем, который находился в постоянных тесных связях со всеми землями, а также фамильными княжескими монастырями. Информированность киевских летописцев нередко была более полной, чем удельных.

В этом отношении кажется совершенно справедливой мысль А. Н. Насонова, полагавшего, что не «переяславльские своды» лежат в основе киевского летописания XII в., а наоборот, они сами, если вообще можно говорить об их существовании, базировались на киевском летописном материале. [246]246
  Насонов А. Н.Об отношении летописания Переяславля-Русского к киевскому. Проблемы источниковедения. Т. VIII. М., 1954. С. 481–483.


[Закрыть]То же самое можно сказать и о летописании других русских центров.

Б. А. Рыбаков считает, что русское летописание XII в. отличалось от старого монастырского летописания XI в. настолько же, насколько сами княжества-отчины самостоятельные королевства XII в. отличались от Киевской Руси. Никого уже не удовлетворяла единая летопись единого государства; каждый князь создавал свою, личную летопись. [247]247
  Рыбаков Б. А.Древняя Русь. С. 302.


[Закрыть]

Во многом это справедливо, нельзя только абсолютизировать самостоятельность русских княжеств. Вожделенной мечтой почти каждого из удельных властителей был Киев. Правя в своих землях, враждуя между собой и киевским князем, они зорко следили за тем, что происходило в столице Руси, и стремились овладеть киевским престолом. При достижении этой цели вместе с князем в Киев перемещалось все его окружение, в том числе и личные историографы. Как князья, перейдя в Киев, превращались из автономистов в решительных защитников общерусских интересов, так и их летописцы становились историографами всей страны. Несколько преувеличенной кажется и утверждение, что горизонт удельных летописцев ограничивался территориальными пределами земли или личными деяниями своего сюзерена. Бурный период феодальной раздробленности не предполагал такой исключительной замкнутости. И деяния князей выходили за тесные земельные пределы, и освещение их в летописи отражало сложные политические связи княжеств. По-прежнему сохранял значение общерусского центра летописания Киев.

В фундаментальном источниковедческом труде, посвященном киевскому летописанию XII в., Б. А. Рыбаков, основываясь на достижениях своих предшественников А. А. Шахматова, М. Д. Приселкова, А. Н. Насонова, Д. С. Лихачева и других, воссоздал достаточно полную и реалистическую картину сложения Киевского свода конца XII в. Согласно историку, в него вошли: 1) Свод архимандрита Печерского монастыря Поликарпа 1170 г., который вобрал в себя княжескую летопись Святослава Ольговича, фрагменты летописания Юрия Долгорукого и Андрея Боголюбского (до 1159 г.), летопись Петра Бориславича и так называемую «царскую летопись» Андрея и Глеба Юрьевичей (до 1170 г.); 2) Хроника великого князя Святослава Всеволодича до 1194 г.; 3) Летопись Рюрика Ростиславича 1190–1196 гг. [248]248
  Рыбаков Б. А.Русские летописцы… С. 172–183.


[Закрыть]

Таким образом, Киевский летописный свод конца XII в., составленный выдубицким игуменом Моисеем, представляет собой совокупность летописей, написанных разными авторами и для разных заказчиков. Отсюда их идейное и стилистическое разночтение, позволяющее сравнительно легко опознать принадлежность летописцев к окружению того или иного князя. Летописцы «Владимирового племени» симпатизируют наследникам Мономаха и в не очень хорошем свете показывают их противников. В свою очередь, летописцы черниговских Ольговичей подчеркивают особые заслуги своих князей. Разумеется, при составлении отдельных княжеских летописей в большие своды вполне возможной была определенная редакционная обработка текстов с позиции летописца-составителя. Об этом, в частности, говорят содержательные нелогичности, разрывы изложения редакторскими вставками, противоречивость оценок деятельности князей и др. И все же подобные вмешательства в тексты летописей были минимальны и не привели к потере их авторских особенностей.

Киевский летописный свод конца XII в. охватывает более чем восьмидесятилетний период истории Руси. Начинается он комплексом записей 1118–1139 гг., который условно можно назвать летописью «Володимирового племени». В ней описаны заключительные восемь лет княжения великого князя Владимира Мономаха, а также киевские княжения его сыновей – Мстислава и Ярополка. Об авторе (или авторах) этой части свода что-либо определенное сказать сложно. Не исключено, что им был тот же летописец, который редактировал (под присмотром Мстислава) «Повесть временных лет». Он определенно из близкого окружения Мономаха, по существу, восторженный его почитатель.

Рассказывая в статье 1123 г. о соперничестве Ярослава Святополковича и Андрея Владимировича за Владимир-Волынский, летописец не скрывает своих симпатий к Андрею. Коварное убийство Ярослава он относит на счет Божьего наказания за то, что тот не преодолел свою гордыню и не проявил должного смирения. Владимир и его сыновья представлены в этой не очень прозрачной истории как защитники справедливости, которым помогал сам Бог.

«И бысть велика помощь Божья, благовѣрному князю Владимеру съ своими сынъми за честное его житье, и за смирение его». [249]249
  Полное собрание русских летописей (далее ПСРЛ). Т. 2. Ипатьевская летопись. М., 1998. Стб. 288.


[Закрыть]

Еще благороднее изображен Владимир Мономах в посмертном панегирике. Заслуги его перед соотечественниками в представлении летописца были очень велики. Он не жалеет эпитетов: Владимир «благоверный», «благородный» и «христолюбивый», просветил Русскую землю «акы солнца луча пущая». Слава о нем разошлась по всем странам, особенно он был страшен поганым половцам. «Братолюбець и нищелюбець, и добрый страдалець за Рускую землю», он нашел упокоение в святой Софии. Видимо, это обстоятельство позволило летописцу назвать Владимира святым. «Плакахуся по святомъ и добромъ князи весь народъ и вси людие, и сынове его Мьстиславъ, Ярополкъ, Вячьславъ, Георгий, Андреи и внуци его». [250]250
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 289.


[Закрыть]Со времен Владимира Святославича такого восторженного панегирика не удостаивался ни один князь.

20 мая 1125 г. на великокняжеском киевском столе утвердился Мстислав. Видимо, таким было завещание Мономаха. Прямого свидетельства на этот счет в летописи нет, но предположение это вытекает из замечания, что после смерти Владимира его сыновья разошлись каждый в свою волость, которые определил им отец: «идеже бяше комуждо ихъ раздаялъ». Мстислав был незаурядным государственным деятелем и успешно продолжил политику своего отца. Между тем в летописи это не нашло адекватного отражения. Годы его великого княжения описаны скупо и сухо. В статье 1132 г., сообщающей о смерти Мстислава, князь назван «благоверным», но это и все, что летописец мог сказать о нем. Ничего похожего на панегирик Владимиру. Такое впечатление, что великое княжение Мстислава описано другим летописцем, бесспорно его сторонником, но обладавшим значительно меньшими выразительными возможностями, чем его предшественник. Если вспомнить, что Мстислав сам имел какое-то отношение к летописанию, такое невнимание к собственным деяниям не может найти удовлетворительного объяснения.

Определенной компенсацией не очень выразительной тенденции известий о деятельности Мстислава является летопись Ярополка. Она тоже не особенно подробная, но зато имеет более выраженную проярополковую и шире промономаховую направленность. Ярополк, не обладая достоинствами своих предшественников, в изображении летописца предстает таким добрым патриархом, озабоченным миром и согласием в русских князьях. Он находит возможности примирения многочисленного семейства Мономаховичей, а также Ольговичей. Военные конфликты благодаря уступчивости Ярополка всегда заканчиваются миром. Даже когда сила оказывалась на стороне великого князя, как это было в противоборстве с Всеволодом Ольговичем, он не спешил воспользоваться своим преимуществом. Черниговцы, пытаясь воспрепятствовать бегству из города Всеволода, заявили ему, чтобы он просил мира у Ярополка, известного своим миролюбием: «А людие Черниговцы въспиша къ Всеволоду, ты надѣешися бѣжати в Половцѣ, а волость свою погубиши, то к чему ся опять воротишь, луче того останися высокоумья своего и проси си мира, мы бо вѣдаемъ милосердие Ярополче, яко не радуется кровопролитью, но Бога ради въсхощеть мира, то бо съблюдаеть землю Роусьскоую». [251]251
  Там же. Стб. 301.


[Закрыть]

Последующие события оправдали надежды черниговцев. Ярополк действительно не захотел кровопролития и пошел на заключение мира с Всеволодом. Летописец высоко оценил этот шаг великого князя, назвав его милостивым нравом и богобоязненным, и сравнил его со знаменитым отцом. «Ярополкъ же благъ сы и милостивъ нравомъ, страх Божий имѣя в сердци якоже и отець его». [252]252
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 302.


[Закрыть]

Если бы летопись Ярополка следовала непосредственно за комплексом известий о Владимире Мономахе, можно было думать, что они принадлежат одному автору. Но между ними находится летопись Мстислава, отличающаяся большей сдержанностью в оценках, и это не позволяет безоговорочно принять такое предположение.

Летописцу «Володимирового племени», очевидно, принадлежит также описание начального этапа борьбы за освободившийся после смерти Ярополка киевский стол между Вячеславом Владимировичем и Всеволодом Ольговичем (статья 1140 г. Ипатьевской летописи). В этом году вернулись в Русь из царьградского заточения два полоцких князя, сосланных туда Мстиславом Владимировичем, и это послужило поводом для летописца прервать свой последовательный рассказ воспоминанием об этом князе. Это как бы компенсация за ту индифферентность, с которой описаны деяния Мстислава в его летописи, и отсутствие посмертной похвалы ему в статье 1132 г. Мстислав здесь приравнен к его знаменитому отцу и поименован «великим». Летописец отмечает не только крутой нрав князя, но и его особые заслуги в деле обороны Руси от половцев. Вот эти восторженные слова летописца: «Се бо Мьстиславъ великыи и наслѣди отца своего поть Володимера Мономаха великаго. Володимиръ самъ собою постоя на Дону и много пота оутеръ за землю Роускоую, а Мьстиславъ, мужи свои пославь, загна Половцы за Донъ и за Волгу, за Гиикъ (Яик. – П. Т.) и тако избави Богъ Роускоую землю от поганыхъ». [253]253
  Там же. Стб. 303–304.


[Закрыть]

Велик соблазн отнести это воспоминание на счет летописца Ярополка, но сделать этого, видимо, нельзя. Оно написано не в 1140 г., а позже. Говоря о возвращении из Византии двух полоцких княжичей, летописец употребляет форму прошедшего времени: «В то же время взидоста княжича два исъ Царягорода». [254]254
  Там же. Стб. 303.


[Закрыть]Думается, не будет большой натяжкой, если мы «отдадим» это воспоминание летописцу Изяслава Мстиславича – Петру Бориславичу, который начнет свою летопись, наверное, уже в 1146 г.

Однако мы несколько забежали вперед, а поэтому, пользуясь летописной формулой, «возвратимся на переднее». В данном случае нам надлежит рассмотреть комплекс записей 1140–1146 гг., повествующих о великом киевском княжении Всеволода Ольговича. Летопись Всеволода пространнее Ярополковой, но стилистически практически не отличается от нее. Идеологически она выдержана в духе благорасположенности к «Владимирову племени» и, можно думать, написана тем же киевским летописцем, который составил и великокняжескую хронику Ярополка.

В пользу этого, возможно, свидетельствует летописное сообщение 1145 г., в котором рассказывается о перезахоронении Ярополка: «В то же лѣто перенесе благовѣрная княгини Олена Яска князя своего Ярополка из гробницѣ въ церковѣ святаго Андрея и положи его оу Янкы». [255]255
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 319.


[Закрыть]

Летописец вполне лоялен ко Всеволоду, однако по тексту летописи заметно, что эта лояльность обусловлена не личной преданностью летописца великому князю, а его добрым отношением к представителям «Владимирового племени». Из-за них ему пришлось войти в конфликт с родными братьями, претендовавшими на Вятичскую землю и конфликтовавшими с Мстиславичами. Как пишет летописец, братья Всеволода были недовольны тем, что он водит дружбу с Мстиславичами и обсадил себя ими. «И поропташа на нь, оже любовь имѣть съ Мьстиславичи съ шюрьями своими, а с нашими ворогы и осажалъся ими около а намъ на безголовье и безмѣстье и собѣ». [256]256
  Там же. Стб. 313.


[Закрыть]

Вначале, правда, Всеволод и сам пытался расширить владения за счет Мономаховичей и Мстиславичей, но быстро понял бесперспективность такой затеи: «Надѣя бо ся (Всеволод. – П. Т.) силѣ своей, самъхотяще землю всю держати, искаше подъ Ростиславом Смоленьска, подъ Изяславомъ Володимира». [257]257
  Там же. Стб. 304.


[Закрыть]Военные акции Всеволода оказались безуспешными и он заключил с названными князьями мир. «И послѣде съдумавъ оже ему безъ нихъ (Мономаховичей и Мстиславичей. – П. Т.) нѣлзѣ быти и давъ имъ прошение ихъ и крестъ к нимъ цѣлова.». [258]258
  Там же. Стб. 306.


[Закрыть]

Летописец в этом конфликте определенно на стороне противников Всеволода. Когда посланные им к Переяславлю полки Святослава Ольговича потерпели поражение от дружин Андрея Владимировича, летописец заметил, что переяславльскому князю помог Бог. Аналогичную позицию занял он и в споре Всеволода с новгородцами, изгнавшими из города Святослава Ольговича. Согласно ему, Святослав понес закономерное наказание, поскольку был злобным и несправедливым по отношению к новгородцам. Когда после длительных тяжб со Всеволодом в Новгороде был посажен сын Юрия Долгорукого Ростислав, летописец не мог скрыть своего удовлетворения: «И посадша Новгородьци (Ростислава. – П. Т.) с великою честью». [259]259
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 308.


[Закрыть]Так же он отреагировал и на победу Изяслава Мстиславича над Ольговичами в окрестностях Чернигова. В Переяславль он возвратился «съ честью великою».

Особенно четко идейная позиция летописца обозначилась при описании смерти и похорон переяславльского князя Андрея Владимировича в 1141 г. Он назван «благоверным» и, по существу, приравнен к местнопочитаемым святым. Когда хоронили князя, случилось знамение: на небе было три солнца, от земли и до неба стояло три столба, а отдельно, в виде дуги, на небе висела луна. Знамение исчезло, когда закончился обряд захоронения. Летописец – современник, а возможно, и свидетель описываемого события. Он точно знает время смерти и похорон Андрея Владимировича: «Тое же зимы преставися благовѣрный князь Андрѣи Володимеричъ оу Переяславли месяца генваря въ 22 день, а в 23 похороненъ бысть оу святаго Михаила». [260]260
  Там же. Стб. 309.


[Закрыть]

Летописец обнаруживает большую информированность и в других ситуациях. Он посвящен в тонкую интригу Всеволода относительно раскола союза Давыдовичей и его братьев Игоря и Святослава («Всеволодъ же радъ былъ разлоучѣнью ихъ»), знает, что на свадьбу дочери Изяслава Мстиславича и полоцкого князя Рогволода Борисовича Всеволод прибыл с «женою и съ всими бояры». Очень подробно описаны конфликт великого князя с Володимерком Галицким, а также длительная процедура передачи киевского стола Игорю Ольговичу. Всеволод начал ее еще будучи в полном здравии. Одного за другим он вынуждает Ольговичей и Мономаховичей присягнуть на верность Игорю. После его смерти Игорь просит князей подтвердить верность крестному целованию, но Изяслав Мстиславич клятвы своей не сдержал: «Онъ же ни ответа ему не дасть противоу той рѣчи, ни посла к немоу поусти». [261]261
  Там же. Стб. 322.


[Закрыть]

Не может быть сомнения в том, что летопись Всеволода практически современна его княжению. Она писалась человеком из близкого окружения великого князя, посвященного во все тайны двора, однако приверженного не Ольговичам, а князьям «Владимирового племени». Не случайно смерть Всеволода оставила его равнодушным и не подвигла на сочинение хотя бы трафаретных слов сожаления.

Как произведение исторической письменности летопись Всеволода не производит впечатления труда, составленного позднейшим сводчиком из фрагментов многих источников. Объяснение Б. А. Рыбакова, что княжение Всеволода Ольговича описано в своде по летописи «Владимирового племени», летописи самого Всеволода, летописей Святослава и Игоря Ольговичей, а также немногочисленным извлечениям из личной летописи Изяслава Мстиславича, [262]262
  Рыбаков Б. А.Древняя Русь… С. 306–307.


[Закрыть]слишком сложно. Невозможно себе представить, чтобы позднейший сводчик (Моисей или кто-то другой) так филигранно «сшил» из множества разноречивых источников единое и цельное произведение, практически не обнаруживающее заметных «швов».

Уникальным явлением киевской исторической письменности XII в. является летопись великого князя Изяслава Мстиславича (1146–1154 гг.). По объему она составляет третью часть свода конца XII в., а по степени подробности изложения в пять раз превосходит все остальные части свода. [263]263
  Там же. С. 303.


[Закрыть]

Исследователи уже давно обратили внимание на этот раздел Ипатьевской летописи. С. М. Соловьев полагал, что здесь виден «современник событий и человек, имевший случай разговаривать с князем». [264]264
  Соловьев С. М.История России с древнейших времен. Кн. 1. Изд. 2-е. М., 1851. С. 790.


[Закрыть]Согласно Н. И. Костомарову, летопись за 1146–1156 гг. велась одним лицом и, судя по военным подробностям, не монахом, а мирским человеком. [265]265
  Костомаров Н. И.Лекции по русской истории. СПб., 1861. С. 43.


[Закрыть]Еще более определенно высказался по поводу этой летописи К. Н. Бестужев-Рюмин. Обратив внимание на содержательную и стилистическую целостность основного текста, он отметил, что написана летопись не только современником великого князя, но и соратником. [266]266
  Бестужев-Рюмин К. Н.О составе русских летописей… С. 79.


[Закрыть]И. П. Хрущов отрицал монографический характер сказания о великом княжении Изяслава Мстиславича, но высказал предположение, что история посольства Петра Бориславича к Владимиру Галицкому является отрывком из мемуаров самого Бориславича. [267]267
  Хрущов И. П.О древнерусских исторических повестях и сказаниях. К., 1878. С. 176–177, 181.


[Закрыть]Д. С. Лихачев поддержал вывод И. П. Хрущова и несколько развил его. Как ему казалось, Петр Бориславич написал только повесть о взаимоотношениях Изяслава Мстиславича с Владимиром Галицким в 1150–1152 гг. [268]268
  Лихачев Д. С.Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.; Л., 1947. С. 226–241.


[Закрыть]

Наиболее обстоятельно и аргументированно тема летописи Изяслава Мстиславича и ее автора – Петра Бориславича разработана Б. А. Рыбаковым. Он не только показал монографическую целостность великокняжеского жизнеописания Изяслава Мстиславича, но и обосновал его авторскую принадлежность Петру Бориславичу, а также и его оригинальный характер. Летопись написана как на основании авторских наблюдений и заметок, так и с использованием материалов княжеского архива. В пользу этого свидетельствует обильное цитирование летописцем грамот Изяслава Мстиславича к своим союзникам и противникам, а также их грамот к нему. Б. А. Рыбаков выделил в летописи Изяслава Мстиславича 62 грамоты. [269]269
  Рыбаков Б. А.Древняя Русь… С. 316–336.


[Закрыть]

Вывод историка об использовании Петром Бориславичем оригинальных княжеских грамот при написании летописи не был безоговорочно поддержан исследователями. Многим он казался недостаточно обоснованным. Необычной оказалась сама мысль о том, что каждый князь сохранял в своем архиве дипломатическую переписку: полученные им грамоты и копии грамот, направленных разным адресатам. Ранее считалось, что дипломатические поручения в XI–XIII вв. передавались через послов устно, а на страницы летописи они попадали в свободном пересказе.

Обычай «ссылаться речьми», а не писаными грамотами, как считал Д. С. Лихачев, был достаточно прочный. И хотя он уходит своими корнями еще в дописьменный период истории Руси, и позже, через несколько столетий после распространения письменности, русские послы устно говорили порученные им «рѣчи», не занося их на грамоты. [270]270
  Лихачев Д. С.Русский посольский обычай XI–XIII ст. // Исторические записки. 1976. Т. 18. С. 47; Лихачев Д. С.Возникновение русской литературы. М.; Л., 1952. С. 91–110.


[Закрыть]

Аналогичного мнения придерживались И. П. Еремин, полагавший, что князья постоянно общались между собой при помощи своих доверенных лиц, а также О. В. Творогов, отмечавший, что берестяное «письмо» оказывалось нужнее в быту, чем в сношениях князей, располагавших опытными послами, запоминавшими наизусть речи своих сюзеренов. [271]271
  Еремин И. П.Литература Древней Руси: этюды и характеристики. М.; Л., 1966. С. 109; Творогов О. В.К вопросу о периодизации литературы Киевской Руси // Русская литература. 1983. № 4. С. 123.


[Закрыть]

Наверное, княжеские посланники в XII в. пользовались древним обычаем устной передачи речей своих сюзеренов, однако это было скорее исключением, чем правилом. Если бы у нас не было других свидетельств, кроме большого сфрагистического материала, обнаруживаемого во время археологических раскопок, то и тогда вывод о наличии на Руси дипломатической переписки не требовал бы особых доказательств. Но ведь на этот счет имеются и вполне определенные летописные данные. Например, в 1144 г. Владимир Галицкий, недовольный тем, что великий киевский князь Всеволод передал Владимир-Волынский своему сыну, вернул ему крестную грамоту. «И Володимерко възверже емоу грамоту хрестьноую». [272]272
  ПСРЛ. Т. 2. Стб.315.


[Закрыть]А что такое письмо Владимира Мономаха к Святославу Ольговичу, как не та же пространная грамота? На миниатюрах Радзивиловской летописи, оригинал которых восходит к лицевому летописцу XII–XIII вв., гонцы и послы часто изображены со свитками – грамотами в руках. Так, на миниатюре, изображающей Изяслава Мстиславича во время приема им в 1147 г. половецких послов, последние вручают ему свитки.