Текст книги "Зигзаги судьбы. Из жизни советского военнопленного и советского зэка"

Автор книги: Петр Астахов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

– Знаешь, ты еще молод и, несмотря на сложную жизнь, не успел набраться опыта. Я в лагере давно и смогу помочь тебе. Этот лагерь не простой, здесь собрано много уголовников. Сюда направляют нарушителей лагерного режима, убийц, воров. Я увидел твои вещи и подумал, что они привлекут внимание блатных. Ты останешься без вещей – тебя обворуют. Чтобы этого не случилось, принеси мешок сюда. Я отнесу его в свой барак, там он сохранится. Там есть дневальный, посторонние туда не ходят.

Я понимал, что вещи он хочет, так или иначе, оставить себе, но прямо об этом не говорит – проявляет заботу, вроде бы, обо мне.

Желая еще больше расположить меня, он продолжал:

– Я сижу уже десять лет. Недавно прошел слух, что для нас будет амнистия. Я не русский. Я из Болгарии. Мое имя Георгий… Знаешь, если бы не эта работа, не знаю, остался ли бы живым. Ты говоришь, что у тебя пять лет срока – это немного. Больше года уже отсидел. Если останешься здесь, будет легче ждать окончания срока. Понимаешь? Я тебе помогу и, думаю, что начальник лагеря возражать не будет – ведь срок-то маленький… Ну что, согласен?

Мог ли я мечтать о таком подарке судьбы? Мне нежданно-негаданно свалилась работа в конторе, да еще уговаривают согласиться!!!

Испытываю непередаваемое чувство удачи.

– Можно я схожу за вещами? Только туда и обратно.

Через несколько минут я вернулся с рюкзаком и положил его в угол, где сидел нормировщик, и попросил разрешения остаться, чтобы увидеть весь дальнейший процесс работы. Я пытливо наблюдал за происходящим.

В приемной становилось теснее; приходили запоздавшие бригадиры. Нормировщик производил впечатление знающего человека. Бригадиры пытались убедить его в правильности объемов выполненных работ, а он просто и образно доказывал их завышение:

– Если я буду учитывать всю перекидку снега, что вы пишите в нарядах, завтра послезавтра не останется в Воркуте ни одного участка со снегом.

Подписывая наряды на котловое довольствие, нормировщик отвечал за объемы выполненных работ. Бригадиры же, имея дело с людьми, были заинтересованы в сохранении их работоспособности и в постоянстве списочного состава бригады. Однако нормы выработки составлялись таким образом, что выполнить их было необыкновенно трудно или просто невозможно. Чтобы заработать полновесную «горбушку» и 2-й или 3-й котел довольствия, бригадиры прибегали к разного рода уловкам – завышению категорийности грунта при земляных работах, его двойной или тройной перекидке, очистке снега, перевозке-переноске материалов и другим трудно учитываемым объемам вспомогательных работ, и за счет применения различных повышающих выработку коэффициентов доводили ее до нужных пределов.

Все эти и подобные им приписки существовали не только в лагерях, но и в обычной жизни на гражданке. Руководство знало об этом, но закрывало глаза. Абсурдность такого подхода была еще более заметной, когда под эти принципы подводили разные «почины» и «движения» – «стахановское», «бусыгинское», «кривоносовское», «ангелинское», «за себя и за того парня», «бригад коммунистического труда» и т. д. и т. п.

Когда закончилась работа, я захватил рюкзак и вместе с нормировщиком дошел до барака АТП [31]31
  Административно-технический персонал.


[Закрыть], где мы и простились. Я шел довольный, меня уже более не стеснял груз за спиной, его я передал нормировщику перед уходом в свой барак.

Когда на следующий день я пришел в контору и увидел своего знакомого, то узнал, что он уже разговаривал с начальником ОЛПа и просил зачислить меня в штат конторы, в ТНБ, и получил согласие. Для начала он дал мне несколько нормативных справочников и сказал, что они содержат материалы, связанные со строительством объектов в зоне.

– Обрати внимание на раздел «Земляные работы – рытье котлованов, фундаментов». Нужно практически представлять норму выработки этих работ, знать определение категорийности грунта, учитывать время года. Это дело не одного-двух дней. Прежде чем будешь знать нормы по памяти, пройдет время. Но это необходимо.

Я вчитывался в тексты, стараясь представить объемы и время, но не все укладывалось в голове, а само занятие не выглядело таким простым, как его представлял опытный нормировщик. Вкрадывалось сомнение – справлюсь ли?

Между тем Георгию не терпелось познакомиться с содержанием рюкзака. Я решил удовлетворить его любопытство. Там было армейское белье, солдатские брюки для зимы и лета, такие же рубахи, носовые платки и полотенца, лыжные ботинки с футеровкой, не боящиеся ни воды, ни снега. Все это добро было получено из американского военного склада в Швейцарии.

Я решил все это оставить ему, добавив еще пальто и новую телогрейку. На сменку я получил второго или третьего срока гимнастерку, треснувшую от времени на спине и такого же срока телогрейку.

Я не жалел, что лишился «тряпок», которые в этом мире могли доставить лишь одни неприятности. А мой благодетель не ожидал такого «подарка» и был необыкновенно доволен.

Самое же неожиданное свершилось через двое суток: из Воркуты поступила срочная телефонограмма – представить на досрочное освобождение болгарина-нормировщика (к стыду, за короткий срок знакомства, я не запомнил его фамилии), который на радостях собрался так быстро и так скоропалительно исчез из зоны, что потом вызвало много вопросов и толков.

Я еще не успел адаптироваться в новых условиях и с тревогой ожидал недобрых последствий его отъезда. Что же теперь будет?

7.

Беды не случилось – я остался работать в ТНБ, и когда мне задавали вопрос: «Где работаю?» – я не без гордости отвечал: «В конторе, нормировщиком», хотя до настоящего нормирования у меня, как говорится, и нос не дорос.

Вспоминая эти обстоятельства, прихожу к выводу, что отданные в первый же день вещи сработали на мое лагерное благо. Я лишился «тряпок», но приобрел нечто гораздо большее – работу в помещении, что в условиях Заполярья, при незавидном здоровье и лагерном питании, являлось главным.

Потом я понял еще и то, что моя работа в лагере относилась к категории привилегированных («блатная» работенка, как говорили в лагере), а заключенных, с нею связанных, называли «придурками». Нельзя не отдать должное лагерным определениям зэков: «работяга», «доходяга», «фитиль», «придурок» – они при одном только произношении создают очень меткое представление о тех, кому предназначены.

Если глубже вникнуть в будни заключенных, работающих на «общих», – подъем чуть свет, кормежка в столовой, построение на развод, конвоирование в рабочую зону-оцепление, тяжелая многочасовая работа на морозе и в зной с пустым желудком и постоянным желанием есть, возвращение под конвоем в жилую зону, «шмон» и ожидание «стойла» на вахте после тяжелой работы, вечерняя проверка в зоне и только после этого долгожданный сон – только тогда и осознаешь, почему у человека пропадает надежда на возвращение к прежней жизни и принятым в обществе нормам. Ведь на утро этот железный распорядок повторится вновь в той же последовательности и безысходности.

И так – месяц за месяцем, год за годом, без реальной надежды дожить до конца срока, без просвета на перемены, на какое-то улучшение условий жизни и работы. Ждать конца срока можно лишь тогда, когда впереди год, два, три… Система насилия в родном отечестве решила этот вопрос по-другому – десять, пятнадцать, двадцать пять лет воспринимались, как бессрочные наказания, как пожизненное заключение. По моим наблюдениям казалось, что система государственного насилия довела меры подавления и террора в отношении заключенных до такого совершенства, что изменить или уничтожить их не представлялось возможным.

Если это так, нужно искать выход самому – приспособиться к существующим здесь условиям, чтобы выжить. Слежка и стукачество, пронизавшие государство вдоль и поперек на воле и в изоляции, исключали любую попытку уничтожить эту систему изнутри. Выжить в лагере было трудно, и добиться этого мог лишь тот, кто сумеет избежать безжалостно переламывающих валков системы. Нужно устроиться на такую работу, которая позволила бы сохранить силы на голодном лагерном пайке (не нарушая при этом моральных норм) и дожить до освобождения. Вывод логичный, хотя и трудно осуществимый.

Об этом предупреждали заключенные-лагерники, которых по разным причинам возвращали в тюрьму, – они объясняли обстановку в лагерях для тех, кто еще не знал, что такое «общие» работы и «придурки».

Но как бы не подготавливали к этому, подсказывая где и как лучше устроиться, лагерная действительность вносила свои поправки – участь попасть на «общие» была наиболее вероятной для большинства. «Подфартить» могло тому, кто имел рабочую профессию станочника, сборщика, слесаря, электрика, строителя, портного, сапожника или инженера, механика, врача, чья работа требовала профессионального умения и не выматывала физически. Эти специалисты получали «теплые» места и тоже становились «придурками», имея значительно лучшие условия, чем «работяги» на «общих».

Солженицын написал чрезвычайное исследование о жизни заключенных, рассмотрев все аспекты гулаговской жизни. Есть и специальная глава, посвященная «придуркам». В книге множество бесспорных, неопровержимых фактов, но есть и такие, о которых хочется высказать свою точку зрения, сложившуюся из собственных наблюдений и переживаний.

«Архипелаг» написан человеком, у которого, видимо, с детства вырабатывалось сознательное гражданское отношение к жизни, осуждающее режимные порядки системы. Это отношение высказывается во всех фактах, описанных в книге. Этот взгляд присутствует и в его отношении к «придуркам», к которым в разные периоды жизни в лагере принадлежал сам автор и от которых решил отмежеваться в конце срока. Солженицынская платформа проглядывается в каждом предложении. У меня она не сложилась, и мое отношение к «придуркам» несколько иное.

Он причисляет их к пособникам системы и считает, что они способствовали проведению насилия в ГУЛАГе. Это они создавали ужесточенные нормы выработки, производственный план и дисциплину, питание, жизненные условия в тюрьмах и лагерных зонах, это они разрабатывали, в угоду начальству, законодательные акты о произволе и бесправии, они утверждали дух сепаратизма в рядах заключенных, отстаивая свои привилегии и исключительность, помогая лагерному начальству эксплуатировать заключенных.

Зэки от науки занимались разработкой наиболее актуальных проблем для военно-промышленного комплекса, утверждая государственный авторитет и влияние СССР в мире. Инженеры, конструкторы и многие прочие специалисты выполняли свои обязанности гораздо лучше вольнонаемных, чтобы не потерять «теплого» места. Общее число «придурков» всех категорий составляло, как считает Солженицын, одну шестую часть населения ГУЛАГа и добавляет, что если бы эта часть зэков саботировала выполнение своих обязанностей, система не смогла бы совершать свои преступления.

Размышляя над этим, я задавал себе вопрос: а предполагал ли будущий «придурок», получая «блатную работенку» то, какой он совершает шаг? Будет ли он также презираем, как «стукачи» и «сексоты»? И отвечаю однозначно – мысли такие не приходили!

По разному устраивались в лагерях заключенные на места «придурков». Способов много, и каждый выбирает тот, который для него более подходит. Ведь и в обычных условиях есть «теплые» и «выгодные» места, куда люди устраиваются по протекции или за взятку. Правда за колючей проволокой, при наличии постоянного надзора и укороченных человеческих прав таких возможностей становится меньше. Но если человек поставил перед собой такую цель, он может ее добиться и в лагере, причем, совершенно не думая, что кто-то потом расценит это, как сотрудничество с системой.

Иезуитская сила системы скрывалась в методах подхода к людям, попавшим на ее крючок. Еще в следственных изоляторах обвиняемому старались доказать совершенство советского государственного строя и социальной системы, ее незыблемость и нерушимость, ее единство с народом. А вот ты, мол, (имярек) ничтожный и жалкий человек, посягнул на «святую святых», замахнулся на «надежду человечества». После такого объяснения человек и вправду начиная сомневаться в том, что он не виновен, отыскивает пятна в собственной биографии, относя себя к несостоявшимся коммунистам, которые попадают сюда по недоразумению… Но оно будет обязательно раскрыто и тогда «падут оковы, и свобода нас встретит радостно у входа…»

Такая двойственная игра-политика приносила системе свои плоды – заключенные по 58-й статье, то есть политические, принимали разное «вероисповедание» и делились на тех, кто знает истинную цену советской власти, и тех, кто ей или в нее поверил. Каких было больше, сказать не могу, полагаться на собственные предположения и выводы нельзя, вопрос этот требует серьезного изучения.

В главе о «придурках» Солженицын рассматривает также вопрос о продолжительности их жизни в лагерях и считает, что среди заключенных, доживших до освобождения, большая часть принадлежит «придуркам». По сути, он прав.

Но в этом мне послышался какой-то упрек в адрес людей, переживших лагеря. И хотя оспаривать этот факт не могу, но упрекать людей за их принадлежность к «придуркам» я не имею права. И я скажу, почему.

Мой ответ исходит из оценки общепринятых действий человека в обществе. Если «придуркам» удалось выжить в лагере, не нарушая моральных норм поведения и без сделки с собственной совестью, тогда общественному мнению не за что и незачем их осуждать. Укор может быть брошен только тому, кто дожил до освобождения, прибегнув к сомнительным средствам, – обману, подкупу, лести, угодничеству, сотрудничеству со службами дознания, насилию, сыску, кто сохранил жизнь только такой ценой.

Говоря о себе, я, например, хочу откровенно признать, что за годы и плена, и заключения я не испил до дна всей чаши человеческих страданий. Так уж случилось! А кому, чему обязан – не знаю. Значит, просто, повезло. Ведь миллионы не вернулись и с войны, и из ГУЛАГа!

Не умея толком «плавать», утопая и снова хватаясь за соломинку (никого не утопив при этом), я все же добрался до берега. Так что же? Неужели после всего этого я должен был еще каяться, что выжил?

Я не был ни революционером, ни диссидентом, ни антисоветчиком. Система внушала нам, что в нашем обществе не может быть оппозиции, что строящим бесклассовое общество просто абсурдно объявлять войну самим себе, хозяевам этой будущей жизни.

Я не мог и предполагать, что советский строй уступит когда-нибудь свое место, казалось, что этому «колоссу» стоять и стоять! Перспектива собственного будущего была неясна и колебалась между верой и неверием, в зависимости от мнения окружающих людей. Одни прогнозировали беспросветное будущее в лагерях, другие чаяли, что не все еще потеряно.

Мои размышления опирались на свой жизненный опыт и подсказывали мне не отчаиваться, не терять надежду на лучшую долю, так как огромная, многомиллионная масса людей, изолированная от общества в тюрьмы и лагеря не сможет пробыть на таком положении длительное время.

Как ни крамольна была мысль о «смерти отца народов», но она маячила в сознании людей, получивших пятнадцати– и двадцатипятилетние сроки наказания. Дальнейшие события подтвердили логичность такого вывода, смерть Сталина повлияла на судьбы миллионов: начался массовый пересмотр следственных дел и досрочное освобождение из тюрем и лагерей. Именно эта волна докатилась и до меня. Сама.

8.

Рассказывая сейчас о Воркуте, я хочу восстановить не только картину внешней стороны жизни ОЛПа строящегося завода, но и познакомить с самими воркутянами – вольнонаемными и зэками-лагерниками. Общение с людьми формировало сознание, вырабатывало свое отношение к жизни. Память сохранила подробности тех лет, и, восстанавливая их, я не испытываю особых трудностей.

Не могу, например, не поделиться впечатлениями о главном действующем лице: начальнике лагеря, капитане Дубовом. Фамилия эта, как нельзя лучше подходила к его жесткой, деспотичной натуре – он видел в заключенных политических врагов, справедливо наказанных государством за их враждебную деятельность.

Зэки его ненавидели. Трудно было предугадать его действия, требовалось предельное внимание и собранность. Он мог неожиданно появиться на любом объекте, озадачить каверзными вопросами, получая удовольствие от замешательства бесправных работяг.

Утро начиналось с ожидания его в зоне. Чтобы не попасть впросак, в жилых бараках и на рабочих местах выставляли для наблюдения пикетчиков. При его появлении немедленно оповещали: «идет!»

Жил он недалеко от лагерной зоны и был очень хорошо заметен на снегу еще издали в длинной, распахнутой черной дубленке. От широкой и быстрой походки полы его шубы развевались, он походил тогда на «летящего» демона. Зона пустела, зэки разбегались по местам – капитан начинал обход владений.

Вихрем влетал он в контору вместе со стужей и снегом. Останавливался посредине приемной, окидывая присутствующих сверлящим взглядом. Стоящие смирно зэки, настороженно реагировали на его движения, ожидая непредсказуемых шагов. А «зацепиться» он мог за что угодно. Редко утренний обход проходил без последствий. Тогда зэки могли свободно вздохнуть: «Слава Богу, сегодня пронесло!»

Он был высокого роста, сухощав и подтянут, чисто выбрит и как-то по-особому ладно одет в суконную гимнастерку и бриджи, заправленные в белые фетровые бурки, которые предпочитало носить в лагере начальство.

Сытое лицо, крупный мясистый нос, черные сверлящие глаза и короткая стрижка жестких волос выдавали неукротимый нрав и желание повелевать. Трудно было определить в его облике приметы интеллекта.

Немного отвлекусь – расскажу, как складывались мои отношения с этим трудным, неуравновешенным человеком.

Наши представления о мире складываются из собственных наблюдений и тех, что оставляют нам люди. Правда, не все остающееся от людей может соответствовать истине и приниматься за «чистую монету». Ведь правдивость и искренность зависит от многих нравственных начал в человеке, и чем больше нравственной ответственности, тем выше проба суждения или написанного. Уверен, что большая часть людей, знавшая Дубового, как начальника ОЛПа, определила его в разряд лагерных сатрапов-самодуров. Поступки выдавали в нем деспота с неограниченными правами – они и диктовались бытующим в ГУЛАГе произволом.

Непонятно только почему этот непредсказуемый в общении человек совершал, порой, поступки, характеризующие его и с положительной стороны. Как можно было расценивать такие «зигзаги», эти исключения из правил?

Работая в конторе, я старался не попадаться ему на глаза, боясь «схлопотать» при встрече неожиданное наказание. Однако хотел я того или нет, но общая приемная, в которой размещалось ТНБ, заставляла видеться с ним несколько раз в день. Случались вызовы в его кабинет по работе. Проработал я на этом участке не более месяца.

Однажды в УРЧ потребовался статистик. Лагерному руководству ежедневно требовались систематизированные сведения по ОЛПу. В учетной части собирались все сведения о происходящих за сутки переменах, и в специальной книге «Движение» фиксировался весь процесс перебросок.

По этим сведениям проводились двухразовые проверки списочного состава в ОЛПе, продовольственное и вещевое довольствие в бригадах, наличие больных в стационаре и ОП, ушедших с лагпункта на освобождение или другие ОЛПы, вновь поступивших с пересылки, отправленных на лагерный погост по литеру «В». Нарядчик предупредил меня о новом назначении в УРЧ и объяснил суть несложных обязанностей.

Позже выяснилось, что перевод мой состоялся по указанию капитана. Чем он руководствовался, известно лишь ему одному.

Несмотря на то, что работа исключала элементы какого-либо творчества, я стал искать пути к ее совершенствованию. Казалось, я не должен был этого делать, ведь я зэк, совершивший преступление и наказанный за это лишением свободы. Что же заставляло меня честно трудиться?

Да, в первую очередь боязнь оказаться на «общих», отсутствие помощи и поддержки от родных и близких, желание сохранить жизнь и дожить до освобождения. Но и не только это. Моя натура требовала и там, в лагере, добросовестного исполнения порученного дела, вызывала желание «заработать» похвалу за усердие – начальство увидит и оценит.

Разобравшись в нехитром хозяйстве лагерного учета, я придумал простую форму выдачи любых справок из двух картотек – алфавитной и бригадной. В лагере было чуть более шестисот человек и изготовить эти карточки не составляло большого труда, тем более, что все мое время проходило в конторе, за редким исключением пауз на еду.

Моя оперативность в работе была замечена капитаном, его удовлетворение можно было прочесть на лице, когда он требовал от меня какие-то сведения. Этого было достаточно, чтобы я трудился с большим усердием. Хочу, чтобы меня правильно поняли и не истолковали это усердие, как холуйство. Мое желание наладить работу было не угодничеством – это чувство было чуждо мне, я не любил службистов и лакеев, осуждал их. Я просто хотел быть примером на своем участке, и поэтому стремился, выражаясь высокопарно, к совершенству.

Четко отлаженная работа поставила меня в особое положение, и при необходимости самые прочные данные о расстановке и дислокации списочного состава можно было получить только у меня. Но стремление это не приносило мне выгод, которые человек извлекает из своих преимуществ (на свободе – это деньги). Я занимался работой просто ради работы, отчасти из честолюбивого желания быть лучше других.

9.

Представители придурочной элиты пользовались особым положением и в столовую сами не ходили. Они посылали за едой «шестерок».

По посуде, в которую «шестерки» получали еду, можно было судить о занимаемом «придурком» положении. Двух-трех ярусные судки, изготовленные зэками в мастерских, имели совершенно иное содержание и вкус пищи, и если хозяин судка был недоволен принесенной едой, дневальный отправлялся обратно с предупреждением: «если он забыл меня – напоминать не буду». Закон «джунглей» не требовал принудительных мер, сопротивляться было бесполезно – сильный убирал с дороги слабых.

И хотя начальник-зэк оставался по существу начальником без прав, его влияние на подчиненных было непререкаемым. Повар, обслуживающий таких начальников, знал и соблюдал заповеди и мог тоже рассчитывать на их покровительство и сытую жизнь.

Кормились таким образом еще и портные, сапожники, парикмахеры, банщики, разного рода лагерная обслуга, к которым обращались повара за пошивом «москвичек», сапог или бурок. Для поваров, хлеборезов, счетоводов, складчиков разные услуги в бане, прачечной, парикмахерской, санчасти, в конторе были вполне доступны, не за деньги, которых не было в обращении, а за пайку хлеба, черпак баланды, какой-либо крупы, тюльки, хамсы, мойвы.

Советская формула «хочешь жить – умей вертеться» особенно подходила к зэкам лагерного пищеблока. Повара, кроме влиятельных «придурков», должны были кормить и уголовников – и сук, и воров в законе, которые, в случае отказа, могли не только совершить насилие, но и лишить жизни.

Повар – фигура заметная. Работа у плиты, даже при небольшом выборе продуктов, которые получали заключенные, позволяла готовить себе все самое лучшее и выглядеть не хуже, чем племенные экспонаты на выставке достижений народного хозяйства.

По-разному складывались их отношения с лагерниками.

Сук и воров они побаивались – никто не хотел получить перо в бок. Заискивающе относились и к «покровителям». Клиентов средней категории, а таких было много, могли и не замечать, подымая, так сказать, свой собственный авторитет, а зэков-работяг и вовсе считали человеческими отбросами, которых, если не в духе, можно и черпаком по голове ударить.

Еще в Бутырках рассказывали о случае, который произошел в одном из лагерей (это было похоже на анекдот, но подобные факты бывали, как оказалось, в разных лагерях, да и я сам был свидетелем подобного в Воркуте). Для видимости в супе мяса, кусок привязали к черпаку, а потом вместе с баландой выливали в котелок. «Счастливый» обладатель куска, долго разыскивая его, не мог сообразить, куда же он исчез. Это было похоже на библейскую притчу, когда одним куском мяса повар мог накормить несколько сот зэков.

Но не всегда все сходило с рук любителям общей «кормушки» и бездонного котла. Случай, о котором я хочу рассказать, произошел зимой 1947 года, несколько месяцев спустя после моего приезда на ОЛП. На цементный прибыл небольшой этап, в несколько человек. Вместе с ними появилась и молва об одном из этапников.

Это был совсем молодой «вор в законе», ничем особенным не выделявшийся от остальных. Звали Юркой, по фамилии Комаров, родом из Москвы. Невзрачный, худенький, ниже среднего роста юнец тянул за собой хвост «дерзкого» убийцы. Убегая после кражи от преследователей, он спрятался в одном из пустовавших московских подвалов и, когда два «мусора» настигли его и предложили сдаться, он застрелил их. По статье 59.3 (за бандитизм) получил 25 лет срока.

Пока ехал в «Столыпине» в Воркуту, набрал у «мужиков» ворох шмоток. Реализовать их в дороге, проиграть в карты не удалось, решил договориться с поваром на ОЛПе, чтобы тот «подогрел».

В то время на кухне работал довольно молодой и крепкого сложения, отъевшийся на дармовых харчах повар. Я перебрал в памяти все имена, которые бы подошли к нему, но все мои попытки оказались тщетны – его имя и фамилия исчезли, но белобрысая, остриженная голова и небольшие заплывшие жиром глаза встают в памяти и сейчас, как будто мы виделись с ним вчера.

Кто-то из блатных (они держали «верх» на цементном) привел Юрку после раздачи на кухню и познакомил с поваром. Ударили по рукам – Юрка отдает шмотки, повар – жратву. По всей вероятности в договоре тогда были и другие подробности, но они остались между договаривающимися сторонами. Хорошо запомнилось главное – повар обманул Юрку: забрал ворованное, а с кормежкой решил повременить, и, убедившись в безнаказанности за обман, не поверив в «дерзость» юнца, послал его подальше.

– Ну, хорошо, падло! – отреагировал Юрка.

Несколько дней готовился акт возмездия. Повар успел уже забыть невзрачного бандита и брошенную им фразу, она выглядела малоубедительной и не вызывала опасений и страха.

Как-то утром, после ночного дежурства, он вернулся в барак АТП, где проживали административно-технические работники и где ему, повару, наиболее «авторитетной» фигуре в лагере, тоже было отведено место на нижней более удобной части вагонки. Она находилась за стеной у сушилки и была невидимой со стороны входной двери в барак. Повар, как обычно, разделся до белья и лег в постель, накрывшись одеялом.

Барак был пуст – все ушли на работу. В сушилке оставался лишь дневальный, занятый уборкой и утренним туалетом.

Юрка, видимо, не раз бывал здесь, когда было людно. Он хорошо знал, где отдыхает после смены «обидчик». Нетрудно было незамеченным проскользнуть мимо дневального. Все развивалось по заранее обдуманному плану.

Длинный по щиколотки бушлат позволял незаметно пронести с собой какое угодно оружие мести. Юрка выбрал наиболее доступное и надежное. Его не пришлось долго разыскивать – в зоне строились бараки, и подобрать незаметно топор было нетрудно. Барак АТП находился недалеко – все остальное свершилось быстро и четко.

Он прошмыгнул в барак к первой вагонке за сушилкой и увидел свою жертву. Повар спал на боку, вытащив руку из-под одеяла и закрыв ею лицо.

Удар был сильный и точный. Голова треснула, как арбуз, обдав все вокруг обильно брызнувшей кровью. Повар инстинктивно взмахнул рукой, как бы закрываясь от следующего удара. И удар этот был нанесен уже по руке. Несколько пальцев были отрублены, как сучки, и топор вонзился глубоко в череп, заливая кровью наволочку и одеяло.

Возмездие свершилось без борьбы и крика: он был убит наповал, а Юрка, забрав топор, направился к лагерному «куму» доложить о случившемся.

– Там, в бараке, я убил человека… Заберите труп…

А у барака все было запружено любопытной толпой, передающей подробности случившегося. Я тоже не удержался и, попав к месту происшествия, был потрясен ярким цветом крови, только что оставившей человеческое тело, забрызгавшей обильно труп, постель и недавно вымытые деревянные полы.

Трагичный финал этот – маленький эпизод в бесконечно повторяющихся лагерных происшествиях, где жизнь человеческая потеряла обычный смысл и ценность, где принцип «умри ты сегодня, а я – завтра» стал лозунгом людей, заброшенных сюда злой волей руководителей государства, провозгласивших и утверждающих Новый Мир. Как будто все это кем-то было хорошо продумано и воплощалось в жизнь для уничтожения людей и регулирования поголовья ГУЛАГа.

Получалось, что не система истребляет этих людей, что делают это они сами, зэки, так пусть и несут ответственность за злодеяния, за антагонизм, за террор и за убийства. А система, таким образом, пыталась свалить вину «с больной головы на здоровую» и уйти от наказания.

10.

После этого убийства, вскоре произошло новое происшествие. За зоной, среди вольнонаемных поселка, было обнаружено лагерное вещдовольствие. ВОХРа доложила об этом оперуполномоченному. Начался розыск. Следы привели к вещкаптерке. Главным действующим лицом по реализации вещдовольствия оказался счетовод вещстола Сашка Фомин.

Убитый повар и Сашка были чем-то похожи. Оба одной «весовой категории» и «масти». По службе счетовод имел отношение только к вещевому складу, но отъевшаяся физиономия его говорила и о другом: трудно было скрыть связь с кухней, с хлеборезкой, с продстолом.

За счет «пересортицы», «актировки» и других приемов ловкие и опытные дельцы могли и в лагере «толкать» новое обмундирование «налево» и взамен иметь не только продукты, но и деньги. Такой любезностью Фомина пользовалась и лагерная «придурь».

Сколько времени он проработал в вещстоле, не знаю. Чтобы попасть на эту должность, нужны были деньги или «покровители». Денег в зоне не было, они существовали нелегально, и с их помощью, как и на «гражданке», можно было добиться любой цели. У Фомина были найдены денежные знаки, и его посадили в БУР [32]32
  Барак усиленного режима.


[Закрыть].

Мне пришлось увидеть его в приемной, двое охранников привели его в наручниках к капитану. За несколько дней ареста с него сошли былой глянец, вес и уверенность, отличающие «придурка» от работяги. Он был подавлен и удручен и после разговора с капитаном снова возвращен за проволоку в «малую» зону. Через несколько дней в книге «Движение» я сделал запись об отправке его на пересыльный пункт.

Место Фомина продолжало оставаться вакантным.

Капитан перебирал кандидатуры. Однажды он вызвал меня: