Текст книги "Подвиг"
Автор книги: Петр Краснов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 38 страниц)
Ha колонiальной выставкѣ, на открытой сценѣ, гдѣ публика сидѣла подъ жидкими акацiями, Лаосскiя танцовщицы, оперно драматическая труппа изъ Кохинхины и балетъ изъ Камбоджи давали короткiя, принаровленныя для нетерпѣливой Европейской толпы, представленiя.
Холливели взяли первыя мѣста. Развязный молодой человѣкъ, французъ, провелъ ихъ къ глубокимъ мягкимъ кожанымъ кресламъ и усадилъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ сцены.
Открытая небольшая деревянная платформа, устланная коврами, сзади была драпирована шелковою занавѣсью, расшитою золотымъ узоромъ. Вправо отъ платформы, на низкихъ табуретахъ сѣли музыканты, для каждаго спектакля свои. Смугло желтые люди, серьезные, молчаливые, невозмутимые, молодые, густо и черноволосые и старые сѣдые, человѣкъ двѣнадцать, въ пестрыхъ розовыхъ, голубыхъ и зеленыхъ шелковыхъ шароварахъ и черныхъ курткахъ, прикрытыхъ европейскимй пиджаками, – было свѣжо и они непривычные къ Парижскому климату ежились, – разбирали инструменты, большiе длинные барабаны, ряды связанныхъ вмѣстѣ камышевыхъ флейточекъ и подобiе скрипокъ.
Они сейчасъ же и заиграли. Мѣрно билъ барабанъ, ему вторили флейты и однообразный мотивъ журчалъ усыпляюще, какъ горный ручей.
Ана внимательно слушала музыку. Она не казалась ей ни скверной, ни скучной. Она понимала ея своеобразную мелодiю и старалась своимъ Европейскимъ ухомъ запомнить ее. У нея въ рукахъ была афиша, гдѣ по-французски было разсказано то, что будутъ играть на сценѣ. Шла «Фаворитка короля». У самой занавѣси, посрединѣ эстрады, въ высокихъ креслахъ съ налокотниками и спинками, сѣли двѣ расшитыя въ золото и шелка женщины, одна постарше съ желтымъ лицомъ, другая молодая, нарумяненая и набѣленая, какъ кукла. Ана всматривалась въ нихъ. Онѣ изображали королевъ. Все время дѣйствiя онѣ просидѣли неподвижно, молодая пропѣла небольшую арiю, а между тѣмъ, Ана видѣла, что онѣ играли и что игра ихъ была тонка и серьезна. Она заключалась лишь въ перемѣнѣ выраженiя глазъ, въ легкомъ кивкѣ головою, то отрицательномъ, то положительномъ. У ихъ ногъ разыгрывалась драма. Король Нонъ-Тонъ былъ уличенъ въ связи съ дочерью своего перваго министра, и эти женщины, королевы, требовали, чтобы онъ приговорилъ свою возлюбленную къ смерти. Актриса, игравшая фаворитку короля, изнывала отъ страсти, отъ любви къ королю, отъ сознанiя своей вины и отъ пониманiя, что смерть для нея неизбѣжна. И Нонъ-Тонъ и его фаворитка пѣли по очереди, иногда въ сильныхъ мѣстахъ, вдругъ изъ за оркестра, поднимутъ головы сидящiя тамъ женщины и пропоютъ одну двѣ фразы, какъ бы утверждая то, что происходитъ между королемъ и его возлюбленной.
Жалобная пѣсня раскручивалась, какъ шелковый клубокъ, вилась, свивалась, терзала сердце и томила.
– Кошачiй концертъ какой то, – пробормоталъ Джемсъ.
Ана оглянула публику. Черезъ два мѣста отъ нея старикъ сладко спалъ въ удобномъ креслѣ. Публика смотрѣла снисходительно – равнодушно, какъ смотрятъ дѣтскiй театръ марiонетокъ въ скверѣ у Елисейскихъ полей. Для нея это была экзотическая Азiатчина, на которую можно было смотрѣть, какъ на что то дѣтское, наивное, но чѣмъ нельзя было серьезно увлекаться. Ана увлекалась пьесой. Она ей что то напоминала. Ана знала, что когда то, въ дни ея дѣтства, у нея была няня китаянка, что она даже была въ китайскомъ театрѣ, но не могли же далекiя, далекiя дѣтскiя воспоминанiя отразиться въ ея душѣ и запомниться? Но это было такъ. Китайскiй театръ ее увлекалъ, и она переживала и понимала игру артистовъ.
Маленькiя балерины изъ Камбоджи начали танцы. Ана смотрѣла на ихъ кошачьи движенiя, на ходьбу босыми ногами на всю ступню, на ихъ бѣло оливковыя толстыя икры и на умильную грацiю движенiя и изломъ рукъ въ прямой ладони. Онѣ ей нравились.
Жалобная пѣсня раскручивалась, какъ шелковый клубокъ. Вдругъ мистеръ Холливель легкимъ движенiемъ руки коснулся ея перчатки. Ана повернулась къ нему.
– He правда ли, милая моя Ана, въ этихъ танцахъ, въ этомъ пѣнiи, даже въ костюмахъ есть что то, что напоминаетъ мнѣ тѣхъ казаковъ, бѣдныхъ Русскихъ, кого мы слушали недавно въ ресторанѣ.
Ана вздрогнула. Она вспомнила пестрые шаравары изъ подъ черныхъ и цвѣтныхъ черкесокъ, танцы съ мягкими движенiями, удары въ ладони, ритмичное пѣнiе и вскрикиванiя, выкручиванiе ладони въ кисти при танцѣ, – дѣйствительно что то общее было. Но это что то было такое неуловимое, что можно было его отыскать и въ любомъ танцѣ. Она этого не замѣтила. Онъ подмѣтилъ. To, что онъ сказалъ, ей сдѣлало больно.
Они сейчасъ встали и пошли къ выходу. Индо китайская музыка разстраивала нервы мистеру Холливелю. Ана шла впереди, пробираясь черезъ толпу, наполнявшую выставку. Она низко опустила голову. Кровь бурно колотила ей въ виски. Ей хотѣлось скорѣе остаться одиой, наединѣ съ самою собой.
Всю дорогу они молчали. Дома Джемса ждали дѣла, и онъ заперся въ кабинетѣ. Ана переодѣлась въ домашнее удобное платье и сѣла въ будуарѣ съ книгой въ рукахъ. Она не читала. Она вновь и вновь переживала то, что было на выставкѣ. Этотъ примитивный китайскiй театръ, пѣнiе и музыка, – они журчали и переливались въ ея ушахъ и сейчасъ – и сравненiе мужа съ Русской музыкой и танцами неожиданно глубоко ее задѣвшее, почти оскорбившее были въ ея мысляхъ.
«Развѣ я Русская? … Я не помню Россiи … Я никогда въ ней и не была … Родилась въ Китаѣ, воспитывалась въ Англiи … И тѣмъ не менѣе, какъ смѣлъ онъ мнѣ это сказать!? … Онъ не подумалъ, что это можетъ быть мнѣ непрiятно … Нѣтъ, онъ никогда ничего на вѣтеръ, зря не скажетъ. Онъ хотѣлъ задѣть, или испытать меня … Онъ испыталъ … Какъ все это странно! … Можетъ быть, это влiянiе барышни, которая занимается со мною или результатъ тѣхъ волнующихъ разговоровъ, что я вела съ инженеромъ Долле, но я Русская … Это голосъ крови … Голосъ моего отца Петра Сергѣевича Ранцева и моей матери Валентины Петровны, но я Русская, Русская и этого не сотрете никакимъ воспитанiемъ» …
Ана подошла къ зеркалу, посмотрѣла на отраженiе прекрасной и тонкой, стройной своей фигуры и еще разъ уже громко сказала:
– Я – Русская …
Это сознанiе наполнило ея душу гордымъ восторгомъ.
XXVIIIНезамѣтно подошла Парижская зима. Въ холодномъ туманѣ рождался день безъ солнца и умиралъ за дождевою сѣткой. Какъ зеркало блистали, отражая огни автомобильныхъ фонарей и рекламы вывѣсокъ, черные асфальты улицъ, и самыя улицы казались рѣками съ застывшими водами.
Въ этой умирающей, плачущей природѣ шла небывало напряженная людская жизнь. Происходили ужасныя событiя. «Огонь поядающiй» коснулся людей, невидимая рука чертила на стѣнахъ домовъ среди огненныхъ рекламъ страшныя, сакраментальныя слова, предвѣщавшiя гибель. Газеты были полны необычайныхъ заголовковъ. Были взрывы, катастрофы, люди гибли массами тамъ, гдѣ казалось бы они были въ полной безопасности. Шли совѣщанiя, министры опять раскатывали по всѣмъ странамъ, Лига Нацiй непрерывно засѣдала. Мужъ Аны въ связи со всѣмъ этимъ былъ очень занятъ, озабоченъ и встревоженъ.
Ана ничего не замѣчала. Она все еще была ребенкомъ и жила растительною жизнью. Утреннiя прогулки изъ за погоды были сокращены. Скакать было нельзя: – Джемсъ берегъ свой костюмъ и не хотѣлъ быть забрызганнымъ грязью. Ѣздили шагомъ и рысью. Дорожки Булонскаго лѣса были мокры. Дома въ комнатахъ было такъ темно, что съ утра зажигали электричество.
У Аны оставалось одно удовольствiе: – она каталась на автомобилѣ, которымъ сама правила.
Она проѣхала благополучно черезъ площадь Этуаль и выѣхала на avenue Victor Hugo. У въѣзда на него остановился трамвай. Никто не выходилъ и никто не входилъ. Ана продолжала ѣхать. У панели стояло два полицейскихъ съ велосипедами. Они были въ большихъ темно-синихъ англiйскаго фасона фуражкахъ въ темно-синихъ курткахъ и съ револьверами на широкихъ черныхъ поясахъ. Одинъ изъ нихъ сдѣлалъ знакъ, чтобы Ана остановила машину. Ана повиновалась. Полицейскiй подошелъ къ ней.
У Аны быстро забилось сердце. Румянецъ покрылъ ея щеки.
– Почему мадамъ не остановила машину на остановкѣ трамвая?
– Потому что никто не входилъ и не выходилъ, – отвѣтила Ана. Она была увѣрена въ своей правотѣ.
– Все равно вы должны были остановить. Пожалуйте вашу карту. Гдѣ вы живете?
Ана достала изъ кожанаго кармана въ автомобилѣ документы и подала ихъ полицейскому. Онъ отмѣтилъ что-то въ своей книжкѣ.
– Можете ѣхать, мадамъ.
Ана пустила автомобиль. Шофферъ, сидѣвшiй рядомъ съ нею, сказалъ спокойно:
– Вамъ придется заплатить маленькiй штрафъ.
За дневнымъ чаемъ Ана разсказала о приключенiи – оно все еще волновало ее – своимъ подругамъ француженкамъ и англичанкамъ. Она не утаила отъ нихъ, что это ее разстроило. Надъ нею посмѣялись.
– Конечно, ажанъ былъ правъ. Вы кругомъ не правы. Да, это такiе пустяки. Съ нами это бываетъ по сто разъ въ годъ …
Для нея это не были пустяки. Можетъ быть, потому, что она была Русская, и ей тѣ пѣвицы и танцовщицы, кого она видѣла въ Лаосскомъ театрѣ на выставкѣ ближе, чѣмъ всѣ эти холодно, слишкомъ холодно вѣжливые полицейскiе агенты.
Разговоръ о ея «аксиданѣ«прекратился. Заговорили о томъ, что теперь всѣхъ такъ волновало. О борьбѣ съ коммунистами, шедшей во всемъ мiрѣ.
– Вамъ, мадамъ Холливель, теперь должно быть особенно интересно жить, – сказала молодая француженка. – Вы у самаго источника всего новаго.
Ана широко раскрытыми глазами посмотрѣла на говорившую. – «Почему», было въ ея взглядѣ.
– Ахъ, милая наша Ана еще такой ребенокъ, – сказала старая англичанка. – Я думаю, Ана, вамъ временами должно быть страшно за мужа.
Ана искренно ничего не понимала. Старая англичанка пояснила ей.
– Дорогой Джемсъ служитъ въ «Intelligence Service». Это всегда было опасно. Теперь это такая великая, полная самопожертвованiя служба.
Ана просила поясненiй. Старая англичанка снисходительно посмотрѣла на нее и сказала:
– Лучше спросите вашего мужа …
На другой день утромъ Ана собралась ѣхать къ портнихѣ. Въ закрытой шляпкѣ, – изъ-подъ нея видны были только низъ щекъ и подбородокъ, – въ дорогой шубкѣ, легко облегающей ея тонкое, стройное, тѣло, она подошла къ зеркалу. Ея Русская борзая слѣдовала за нею. Сѣрый мѣхъ красилъ лицо Аны. Черезъ плечо Ана посмотрѣла на себя.
«Да, очень хорошо. И собака такъ идетъ къ ея изящной и длинной фигурѣ. Она дополняетъ ее».
Ана погладила собаку. Она ждала мужа. Онъ долженъ былъ ѣхать съ нею.
«Intelligence Service» – думала Ана. – «Это на Downing Street въ Лондонѣ. Развѣдка обо всемъ, что дѣлается на бѣломъ свѣтѣ. Говорятъ … Много преступленiй …»
Вчера вечеромъ она сказала это мужу. Онъ сначала разсмѣялся.
– А гдѣ въ мiрѣ нѣтъ преступленiй? И что преступленiе, что нѣтъ, кто скажетъ?
– Господь Богъ, – тихо сказала Ана.
– Господь Богъ, – отвѣтилъ послѣ нѣкотораго раздумья Джемсъ. – Это очень хорошо тамъ … На небѣ … На землѣ?.. Боюсь, на землѣ нужны другiе прiемы.
– Преступленiя?..
– Можетъ быть, и то, что при извѣстномъ взглядѣ, люди сочтутъ за преступленiе. To, что выгодно … To, что нужно …
Онъ прервалъ разговоръ. Всю ночь онъ не спалъ и былъ очень задумчивъ. Утромъ онъ не ѣздилъ верхомъ. Ана ѣздила одна съ наѣздникомъ мадамъ Ленсманъ мистеромъ Томпсономъ. Почему-то вспоминала, какъ она ѣздила съ эльзасцемъ мосье Пьеромъ и какъ хорошо тотъ ѣздилъ и какъ почему-то былъ ей дорогъ и милъ.
Она еще разъ посмотрѣла на себя.
«Да, правда, очень хороша … Но развѣ это жизнь?.. Я хочу … я хочу … Я хочу жизни, а не прозябанiя … Я хочу подвига … Это вѣрно потому, что во мнѣ течетъ Русская кровь. Я хочу любви настоящей, какъ любила Анна Каренина, о которой мы теперь читаемъ съ маленькой и милой княжной.
«Эта княжна посвятила меня въ свою тайну. Она «сестра Братства Русской Правды». И я вотъ уже нѣсколько недѣль тоже сестра. Я даю деньги на ту работу, что ведутъ они … и мой отецъ … У меня … На мнѣ ихъ простой братскiй крестъ … Тутъ подвигъ, тамъ преступленiе. Тутъ говорятъ о спасенiи родины, тамъ о томъ, что выгодно … Выгодно?.. кому? …»
Ана гордо подняла голову.
– Я – Русская.
Дверь тихо раскрылась. Въ ея спальню безъ предварительнаго стука вошелъ ея мужъ. Она повернулась къ нему.
– Что тебѣ? – холодно и строго сказала она. Джемсъ былъ очень хорошъ. «Что и я хороша?.. He правда-ли?.. Что же ты ничего не скажешь?.. Ты видишь … И шубка, и шляпка, и собака … Все стиль … Я твоя … Твоя жена … Ну прижми меня къ себѣ …. Поцѣлуй, хоть разъ въ неурочное время. Восхитись. Сними твою холодную красивую маску», – говорили ея глаза.
Сложная игра ея чувствъ отражалась въ ея глазахъ. Джемсъ Холливель ничего этого не видѣлъ. Онъ былъ чѣмъ-то сильно занятъ и озабоченъ. Безпокойный пламень горѣлъ въ его суровыхъ стальныхъ глазахъ. Ана не замѣчала этого. Можетъ быть, она надѣялась побѣдить его своею красотою и съ безсознательнымъ, милымъ, дѣтскимъ кокетствомъ она сказала:
– Отчего ты не постучалъ?.. Я могла быть не одѣта.
– Я къ тебѣ … По дѣлу, – холодно и строго сказалъ Холливель.
– По дѣлу?.. Я слушаю.
– Я, откровенно говоря, не хотѣлъ путать тебя въ эту исторiю. Я понимаю, что у тебя могутъ быть свои чувства … Н-но … другихъ путей не вижу … Найти помимо тебя не удалось … Ты должна мнѣ помочь и какъ англичанка Англiи и какъ жена мужу.
– He говори такими загадками … Я ничего не понимаю, – сказала Ана. Ея глаза расширились отъ удивленiя. «Вотъ какъ», – думала она. – «To я была куклой, ребенкомъ, придаткомъ, и едва ли нужнымъ, къ таинственной жизни капитана Холливеля, имѣющаго секретный портфель съ ключикомъ на шеѣ … Теперь я понадобилась … Ему … И Англiи … He слишкомъ ли торжественно это звучитъ?.. У меня теперь тоже есть своя тайна. Русская княжна меня посвятила въ общество, у котораго есть такiе крестики. И тамъ написано: «Господи спаси Россiю» … Россiю … He Англiю … Посмотримъ» …
– Я слушаю.
– Тутъ неудобно говорить. Пойдемъ ко мнѣ въ кабинетъ.
Ана наклонила голову и покорно прошла въ рабочiй кабинетъ мужа, гдѣ на большомъ столѣ, среди груды газетъ и бумагъ, лежалъ таинственный портфель. Дверь въ прихожую была притворена, другую дверь въ столовую капитанъ Холливель плотно заперъ.
Холливель подошелъ къ столу и оперся рукою на портфель. Ана стала у двери въ прихожую.
– Ну-съ … Ана, я говорю серьезно … И я прошу тебя понять то, что я скажу тебѣ и отвѣтить мнѣ со всею серьезностью. Довольно ребячества.
Ана нагнула голову. Это движенiе могло обозначать и готовность слушать и согласiе отвѣтить на всѣ вопросы.
– Ана, пока событiя не выходили, такъ сказать, изъ Русскихъ рамокъ, не затрагивали мiровой политики – «Downing Street» могло молчать. Теперь это вышло за предѣлы Русскихъ интересовъ. И намъ приходится властно вмѣшаться въ это дѣло, Ибо оно затрагиваетъ интересы Англiи.
Мистеръ Холливель сдѣлалъ паузу. Онъ хотѣлъ, чтобы его жена сосредоточилась и поняла его. Лицо Аны стало серьезно. Что-то дѣтски молитвенное появилось на немъ.
– Въ Россiи большевики гибнутъ … Возможно, что власть отъ нихъ перейдетъ въ руки Русскаго нацiональнаго правительства … Возможно – къ Императору …
– Слава Богу!
– Ты не понимаешь, что говоришь, – съ жестокою рѣзкостью сказалъ Холливель.
– Нѣтъ, – воскликнула Ана. Она скрестила руки на груди. Ея глаза сiяли и горѣли внутренними огнями, въ голосѣ дрожали слезы. – Нѣтъ … Я все отлично понимаю. Будетъ Императоръ! He будетъ большевиковъ! Отлично понимаю. Это значитъ – прекратятся невѣроятныя, неисчислимыя страданiя Русскаго народа, и миллiоны рабовъ станутъ свободными. Это значитъ – прекратится неслыханное жестокое гоненiе на христiанъ и преслѣдованiе православной вѣры … He будетъ пытокъ… Разстрѣловъ невинныхъ … Совращенiя дѣтей … Всѣхъ этихъ ужасовъ, которые слишкомъ долго терпѣлъ цивилизованный мiръ.
– Глупости говоришь Ана … Наслушалась эмигрантскихъ бредней. Россiи быть не должно … Счастливымъ случаемъ … Ловкимъ ходомъ Германской дипломатiи Россiи были навязаны большевики. Никто тогда не ожидалъ, что это такъ удастся. Большевиками Россiя стирается съ лица земли. Никогда не будетъ она не только сильной, но никакой Россiи не будетъ. У европейскихъ народовъ развязываются руки для свободной, никѣмъ не стѣсненной политики на Востокѣ и вмѣстѣ съ тѣмъ громадная первобытная страна открывается для колонизацiи … Русскихъ ожидаетъ участь негровъ. Уничтоженiе Россiи – это величайшая проблема второй четверти двадцатаго вѣка. Это разрѣшенiе всѣхъ нынѣшнихъ кризисовъ, устраненiе безработицы, голода, отъ котораго страдаютъ народы Западной Европы и въ первую очередь Англiя. И вдругъ теперь, когда, казалось, большевики навсегда и безповоротно поработили Русскiй народъ, ведутъ его къ физическому уничтоженiю и постепенно сами подчиняются Европѣ, рабы поднялись противъ поработителей … На сѣверѣ Россiи формируется армiя … По всѣмъ городамъ идутъ возстанiя … Ихъ уже не могутъ усмирять. Доведенная до отчаянiя совѣтская республика обратилась къ европейскимъ странамъ за помощью. Ей рѣшено помочь. Она должна всѣмъ Европейскимъ банкамъ и надо выручить тѣ деньги, тѣ миллiарды фунтовъ и марокъ, которыя даны совѣтской республикѣ. Въ Берлинѣ на Беренъштрассе, въ банкѣ, гдѣ въ кладовыхъ хранились международные капиталы въ золотѣ и валютѣ, собралось совѣщанiе международныхъ банкировъ для обсужденiя мѣръ помощи совѣтской республикѣ. И вдругъ во время засѣданiя неизвѣстнымъ составомъ, весь этотъ банкъ со всѣми его кладовыми, съ банкирами и служащими былъ выжженъ до тла … Дальше идти некуда … Это же война всему мiру!..
– Это война большевикамъ и тѣмъ, кто имъ помогаетъ, – твердо сказала Ана.
Холливель пожалъ плечами.
– Прекрасно-съ. Война. Идти съ войсками безсмыслица. Да и никакiя войска въ Россiю не пойдутъ… Гиблое мѣсто … Но … мы узнали, откуда это все идетъ … У нихъ … у тѣхъ Русскихъ, кто все это безобразiе дѣлаетъ, есть вожди и база. Надо уничтожить эту базу. Лишенное помощи и руководства извнѣ возстанiе затихнетъ и большевики смогутъ его подавить своими силами. Но вотъ въ чемъ бѣда. Наше безподобное «Intelligence Service» опредѣлило, что работу противъ большевиковъ ведутъ, – Холливель помолчалъ, выпрямился во весь ростъ и, устремивъ глаза прямо въ голубо-зеленые ясные глаза Аны, съ силою сказалъ:
– Главарями этого возстанiя, его руководителями … инженеръ Долле и … твой отецъ ротмистръ Ранцевъ …Но гдѣ они устроили свою базу со всѣми этими неслыханно ужасными смертоносными снарядами, намъ раскрыть до сего времени не удалось. Ты, Ана, должна мнѣ помочь въ этомъ … Во имя Англiи … Ради моей карьеры.
– Я этого не знаю.
Ана низко опустила голову. Ея грудь часто поднималась. Волненiе ея было такъ сильно, что она едва стояла на ногахъ. Она приложила обѣ руки къ груди, чтобы утишить бiенiе сердца. Ея лицо было очень блѣдно. Только что она думала о Россiи и о подвигѣ и вотъ и Россiя и подвигъ встали передъ нею въ страшной близости. Россiя блистала подвигомъ борьбы и побѣды, и въ этомъ блескѣ на первомъ мѣстѣ стояло имя ея отца. Она не видѣла, да если бы и увидала, не обратила бы вниманiя какимъ гнѣвомъ зажглись глаза ея мужа при ея отвѣтѣ.
– Неправда … Ты лжешь, – уже не сдерживаясь, закричалъ капитанъ Холливель.
– Я не лгу … И я попрошу тебя не кричать на меня … Я къ этому не привыкла.
– Ты лжешь, – повторилъ, съ трудомъ справляясь съ собою, Холливель. – За двѣ недѣли до того, какъ я сдѣлалъ тебѣ предложенiе, на верховой прогулкѣ въ Булонскомъ лѣсу къ тебѣ подъѣхалъ человѣкъ на бурой лошади.
Ана еще ниже опустила голову.
– Вы говорили по-Русски, не стѣсняясь меня … Такъ знай же, – вдругъ переходя на Русскiй языкъ и снова повышая голосъ, продолжалъ Холливель – я прекрасно знаю этотъ языкъ … Кто подъѣзжалъ къ тебѣ и кого ты мнѣ представила, такъ невнятно назвавъ его фамилiю?..
Ана молчала.
– Я скажу тебѣ кто. Инженеръ Долле. Тотъ самый, за кѣмъ мы давно слѣдимъ и кто послѣднiе годы велъ двойную жизнь и то былъ инженеромъ Долле, то таинственнымъ капитаномъ Немо. Все намъ извѣстно. Не думай, что своимъ укрывательствомъ ты кого-нибудь спасешь или поможешь дѣлу. Ты сдѣлаешь лишь то, что тайну раскроетъ кто-то другой, а не я – твой мужъ. Раскрытiе этой тайны – это не только карьера въ нашемъ вѣдомствѣ, но и большая награда. Это имя. Это стать знаменитостью … Ты понимаешь это … Намъ выгодно это … Выгодно… Этимъ все сказано … Выгодно … Что же ты молчишь?.. Ты Русская, или англичанка?..
– Я – Русская, – глухимъ, придушеннымъ голосомъ сказала Ана. – Я не знаю, гдѣ они … Да, если бы и знала … Вотъ пытай меня, жги живою все равно никогда, никому и ни за что не выдамъ. Я всею душою съ ними … И я люблю сперва Россiю, которой не знаю и потомъ Англiю, гдѣ я выросла и воспиталась и которой я столькимъ обязана.
– А… Русская, – съ глубочайшимъ презрѣнiемъ сказалъ капитанъ Холливель.
Онъ прошелся по кабинету. Никогда онъ не выходилъ такъ изъ себя. Въ углу, на полкѣ лежали разныя вещи, вывезенныя имъ изъ Закавказья, когда онъ былъ въ Батумѣ на оккупацiи. Холливель остановился у полки. Его глаза загорѣлись безумнымъ огнемъ. Онъ увидалъ кавказскую серебряную въ черни плетку. Онъ схватилъ ее и, сжимая въ стальной рукѣ, подошелъ къ Анѣ.
– А, Русская, – въ страшномъ гнѣвѣ повторилъ онъ. – Рабыня!.. Ты понимаешь только языкъ кнута. Я заставлю тебя говорить … Гдѣ скрылись инженеръ Долле и этотъ … Петръ Ранцевъ?..
Онъ поднялъ надъ головою нагайку.
– Я тебѣ говорю, – грубо крикнулъ онъ, – отвѣчай …
Его рука медленно опустилась. Ана встрѣтила его гнѣвный взглядъ такимъ пристальнымъ взглядомъ голубо-зеленыхъ глазъ, что онъ не смогъ выдержать его. Изъ нихъ излучалась вся прекрасная ея душа. Холливель понялъ, что въ этотъ мигъ онъ все потерялъ. Онъ сжался, какъ сжимается звѣрь подъ взглядомъ укротителя.
Пятясь бокомъ, не спуская глазъ съ мужа, Ана подошла къ двери въ прихожую, выскользнула въ нее, быстро открыла наружную дверь и выбѣжала на лѣстницу. Собака, поднявшая шерсть дыбомъ, слѣдовала за нею. Холливель провелъ рукою по волосамъ и быстро пошелъ къ дверямъ. Ана уже сбѣжала внизъ. Преслѣдовать было смѣшно. «Консьержъ … Что онъ подумаетъ?.. Вернется … Тогда поговоримъ» …
Шофферъ молча открылъ передъ Аной дверь. Ана вскочила въ карету. Шофферъ сѣлъ у руля.
– Куда прикажете?..
– Въ La Baule, no Орлеанской дорогѣ.
– У насъ не хватитъ эссенцiи.
– Возьмемъ по дорогѣ.
– Мосье приказалъ къ пяти часамъ подать машину. Я не поспѣю.
– Кому вы служите?
– Слушаюсь, мадамъ ….
Машина мягко тронулась и понеслась, спускаясь къ набережной Сены. Въ большой каретѣ, въ глубокихъ мягкихъ подушкахъ, совсѣмъ утонула худенькая, стройная женщина, забившаяся въ неистовой тоскѣ въ самый уголъ. У ногъ ея, уткнувъ морду въ ея башмаки, легла стройная Русская борзая. У задняго окошка безпомощно мотался «фетишъ» – арлекинъ въ бѣломъ колпакѣ.
Сквозь мучительную боль оскорбленiя, тревогу и заботу о близкихъ и дорогихъ и о своемъ будущемъ, неясно, неосознанно, кротко и радостно вставало воспоминанiе о темномъ, тяжеломъ желѣзномъ восьмиконечномъ крестикѣ, висѣвшемъ у нея на шеѣ, гдѣ на темномъ металлѣ блистала четкая надпись чеканными бѣлыми буквами:
«Господи, спаси Россiю» …
