Текст книги "Подвиг"

Автор книги: Петр Краснов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 38 страниц)

XVII

Почти каждый день, вечеромъ, Лидiя Петровна приходила къ Нордековой. Онѣ брали свои чашки съ чаемъ и по куску хлѣба и уходили въ комнату Ольги Сергѣевны. У нихъ были «секреты». Напрасная уловка. Мамочка ядовито улыбалась, дѣлала незамѣтный знакъ Леночкѣ и обѣ неслышно придвигали стулья ближе къ двери и прислушивались. Когда разговоры за дверью смолкали, онѣ начинали гремѣть посудой.

Сначала говорила Лидiя Петровна и такъ тихо, что даже и черезъ картонную дверь ничего не было слышно. Потомъ шуршали разворачиваемыя газеты, принесенныя Парчевской, и Лидiя Петровна говорила:

– Я не знаю, почему въ нашихъ парижскихъ газетахъ ничего этого не пишутъ.

Ольга Сергѣевна отвѣчала чуть слышнымъ шопотомъ:

– Я справлялась у нашего милаго прокурора. Онъ говоритъ, что все это нуждается въ тщательной провѣркѣ. Были случаи, что сами большевики нарочно пускали такiе слухи о возстанiяхъ, чтобы потомъ опровергнуть ихъ и, вызвавъ въ эмиграцiи сначала надежды, потомъ вызвать депрессiю.

– Да, конечно, отъ нихъ можно всего ожидать. Дьяволы какiе-то, – тихо сказала Лидiя Петровна. – Но вотъ видите, въ Бѣлградской газетѣ опять пишутъ. Раньше было радiо «имени генерала Кутепова» и это радiо три раза въ недѣлю говорило самыя контръ-революцiонныя рѣчи. Потомъ оно замолкло. А теперь вотъ уже болыие мѣсяца немолчно звучитъ совсѣмъ непонятное радiо. Играетъ оркестръ «Боже царя храни» и поетъ прекрасный хоръ. Можете себѣ представить, какое это должно тамъ производить впечатлѣнiе? И кто-то прекрасно разъясняетъ всю политику большевиковъ. Вы помните, милая, какъ намъ Амарантовъ говорилъ, что главное вниманiе у нихъ обращено на отчетливое исполненiе гимна и какъ-то особенно ставили инструменты, чтобы по радiо можно было передавать.

– Вы думаете?..

– Кто знаетъ.

Обѣ замолчали. Леночка и мамочка перетирали посуду.

– Какъ онѣ долго возятся съ посудой, – сказала Ольга Сергѣевна съ досадой.

– Хотите, я пойду помогу имъ.

– Ахъ, что вы, милая.

– Сегодня я получила черезъ наше полковое объединенiе Дальне-восточную газету. Тамъ еще болѣе поразительныя вещи пишутъ. Помните, въ Кубанской Области было возстанiе и усмиряли его воздушнымъ флотомъ. Такъ вотъ пишутъ, будто всѣ тѣ летчики, которые сбрасывали бомбы въ возставшiя станицы, были найдены въ своихъ постеляхъ мертвыми и врачи совѣтскiе не могли опредѣлить, отъ чего послѣдовала смерть. И такая же участь постигла и тѣхъ летчиковъ, что усмиряли возстанiе въ Туркестанѣ. Странно.

– Да, очень странно. А что пишутъ по этому поводу въ Бѣлградской газетѣ?

– Будто еще какiя-то странныя явленiя происходятъ съ милицейскими, усмиряющими уличные безпорядки. Ихъ вдругъ одолѣваютъ слезы.

– Что же это возможно. Я читала, что въ Америкѣ для борьбы съ бутлегерами употребляютъ особыя ручныя бомбы, пускающiя при разрывѣ слезоточивые газы.

– Но откуда эти газы тамъ?

И опять замолчали, и слышно было только, какъ онѣ переворачивали газетные листы, должно быть обѣ читали газеты.

Мамочка и Леночка убирали посуду въ шкапъ.

Совсѣмъ громко сказала Лидiя Петровна:

– Вы не обратили вниманiя, милая, что все это пошло какъ разъ съ того времени, когда наши уѣхали сниматься.

– Ахъ, далъ бы Богъ. Вы знаете, что я уже перестала вѣрить въ возможность какой бы то ни было борьбы.

– Женя, уѣзжая, сказалъ мнѣ: «ты о насъ скоро и хорошо услышишь».

– Далъ бы Богъ. Я уже такъ молюсь Владычицѣ и Покровительницѣ Русской земли. Наша она теперь у насъ въ храмѣ … Казанская … Петербургская …

Лидiя Петровна стала прощаться.

– До завтра, милая.

– Мы еще увидимся въ церкви. Я приду рано. Будемъ убирать цвѣтами икону.

– Такъ это красиво.

– Знаете, лучше всякихъ самоцвѣтныхъ камней.

– Каждый дѣлаетъ, что можетъ. Намъ камни то не по нашему бѣженскому карману. До свиданiя, милая.

Мамочка и Леночка едва успѣли убрать стулья, на которыхъ сидѣли, какъ раскрылась дверь, и Парчевская, а за нею Ольга Сергѣевна вышли изъ комнаты.

Леночка пошла проводить Парчевскую до калитки.

Подслушанное ею уже не радовало ее, но тяготило страшною тайною, за которую можно отвѣтить и поплатиться. Ей было страшно за Парчевскую.

– Вы не боитесь такъ одна? – спросила она.

– Что вы, Леночка, во Францiи то! Я всегда одна хожу.

– Что же что во Францiи, – сказала печально Леночка.

– А Кутеповъ?

– Ну я вѣдь не Кутеповъ. Какой во мнѣ интересъ для большевиковъ.

Парчевская бодро зашагала no rue de la Gare.

ХVIII

Въ это воскресенье какъ-то особенно хорошо было молиться въ ихъ скромномъ храмѣ. Ольга Сергѣевна долго стояла на колѣняхъ передъ убраннымъ бѣлыми и желтыми ромашками образомъ и молила о чудѣ. Она вѣрила, что Святая Дѣва, прекрасная не земною, красотою, ея родная «Казанская» пошлетъ ей это чудо просто и не замѣтно. Другiе скажутъ: «случай», но она будетъ знать, что это вымоленное ею чудо.

День былъ жаркiй и солнечный. Природа сiяла. Маленькiй ихъ тупичокъ съ жидкими палисадниками пестрѣлъ цвѣтами. Въ праздничномъ и радостномъ настроенiи Ольга Сергѣевна вернулась домой. Мамочка вынесла старое просиженное соломенное кресло изъ своей комнаты и сидѣла въ немъ въ палисадникѣ. Леночка возилась у газовой плиты. Семейство Боннейлей съ утра куда-то уѣхало. Софи Земпель была у окошка-балкона. Топси растянулась у ногъ мамочки. Она повиляла хвостомъ навстрѣчу Ольга Сергѣевнѣ, но не встала. Очень уже хорошо было лежать на пригрѣтомъ солнцемъ пескѣ.

Ольга Сергѣевна сѣла на каменныя ступеньки крыльца и благоговѣйно, отламывая маленькими кусочками и стараясь не уронить крошекъ на землю, ѣла принесенную ею просвиру.

Мамочка смотрѣла на нее съ иронической усмѣшкой. Эта усмѣшка – ее старалась не замѣчать Ольга Сергѣевна – раздражала ее. Мамочка это чувствовала. Она думала: «сама я ее учила когда-то этому: вотъ вѣдь дура-то пѣтая была! Вѣрила! … Чему тутъ вѣрить? Все теперь наукой объяснено, и ничего ни святого, ни страшнаго нѣтъ. Докторъ лучше здоровье пошлетъ, чѣмъ всѣ эти просвирки». Она наслаждалась, видя, какъ ея дочь краснѣетъ подъ ея взглядомъ.

– Ты бы, Леля, кусочекъ и Топси дала.

Ольга Сергѣевна не отвѣчала. Она старалась скорѣе доѣсть просвиру.

– Ничего что священая. И песъ вѣдь Божiя тварь.

– He кощунствуйте, мама, – съ раздраженiемъ сказала Ольга Сергѣевна. – Грѣхъ это большой.

Она встала со ступеньки и хотѣла (войти) въ домъ. Но въ это время стукнула калитка ихъ переулка. Ольга Сергѣевна оглянулась на стукъ. Какой-то молодой высокiй человѣкъ въ лѣтнемъ сѣромъ костюмѣ и новой модной шляпѣ съ широкими полями входилъ въ ихъ тупикъ. Было въ этомъ элегантномъ человѣкѣ что-то знакомое. Онъ увидалъ Ольгу Сергѣевну и, снявъ шляпу, низко и церемонио поклонился.

– Тетя, – крикнула сверху Леночка. – Михако кланяется совсѣмъ какъ на картинкѣ котъ въ сапогахъ кланяется маркизу де Карабасъ.

Ольга Сергѣевна сейчасъ же узнала князя Ардаганскаго. Ей показалось, что князь выросъ за это время и сильно загорѣлъ красивымъ бронзовымъ загаромъ, какимъ загораютъ на горномъ солнцѣ жители горъ и летчики.

Но … приходъ сюда Ардаганскаго, одного изъ членовъ кинематографическаго общества «Атлантида», знаменовалъ, что «Немезида» не погибла и, значитъ, ея мужъ и сынъ живы.

Чудо, котораго она ждала и въ которое она вѣрила, совершилось. И не въ силахъ себя сдерживать, она, широко улыбаясь, бѣгомъ побѣжала къ калиткѣ.

He думая ни о чемъ, она крикнула:

– Князь, вы живы?..

– Какъ видите.

– А «Немезида»?

– И не думала тонуть.

Князь Ардаганскiй былъ очень смущенъ. Три дня тому назадъ, когда замѣнившiй Ранцева въ должности замѣстителя капитана Немо полковникъ Арановъ отправлялъ его въ Парижъ для сообщенiя семьямъ, что ихъ главы живы, онъ говорилъ, какъ всегда невнятно и отрывисто. Про Аранова среди офицеровъ ходилъ анекдотъ, что онъ такъ ушелъ въ свои изобрѣтенiя и математическiя выкладки, что забылъ Русскiй языкъ и умѣетъ говоритъ только два слова: «да, конечно». Арановъ говорилъ князю, что его выбрали, какъ самаго молодого, а потому наименѣе примѣтнаго въ Парижской толпѣ. Его обязанность посѣтить всѣ семьи, и всюду засвидѣтельствовать, что всѣ живы и здоровы и просили кланяться. – «Но меня разспрашивать будутъ»? – сказалъ князь. Арановъ, какъ и всегда, помолчалъ. Офицеры разсказывали, что въ это время онъ высчитываетъ кубическiй корень изъ восьмизначнаго числа. – «Да, конечно», наконецъ, сказалъ онъ. – «Что же мнѣ говорить»? – «Ничего не говорите». – «Но это неудобно … Тамъ дамы» … Этого Арановъ совсѣмъ не понималъ и, когда князь пояснилъ ему все неудобство молчанiя, когда васъ спрашиваютъ дамы, Арановъ послѣ долгой паузы сказалъ: – «да, конечно» … И потомъ добавилъ: – «Еще тутъ, можетъ быть … Письма тамъ какiя … Такъ никакихъ чтобы писемъ» … Трудная была задача. Ардаганскiй хотѣлъ было отказаться. Но отказаться летѣть! … Летѣть!!Одно это уже какъ прельщало его, летѣть въ Парижъ, гдѣ была его мать, гдѣ была та, кого онъ полюбилъ первою и такою чистою, почти неосознанною любовью, больше въ мечтахъ, чѣмъ сердцемъ, было выше его силъ, и онъ не отказался. Онъ все-таки высказалъ свои затрудненiя Аранову. Тотъ криво усмѣхнулся, потомъ сказалъ: – «Ну, врите тамъ что-нибудь …, Впрочемъ, можете и правду говорить. Все равно вамъ никто не повѣритъ». Получивъ приказанiе, деньги, указанiе, что онъ отнюдь не долженъ носить ихъ «Атлантидской» формы, что вобще то «Немезида» для всѣхъ погибла, что онъ долженъ очень хорошо одѣться и походить возможно болѣе на француза, – князь же кончилъ французскiй колледжъ, – что нигдѣ онъ не долженъ задерживаться, промелькнуть метеоромъ по всѣмъ домамъ, успокоить семьи, исполнить еще два, три порученiя и сейчасъ же летѣть обратно, князь былъ отпущенъ изъ ангара полковника Аранова.

Когда въ лагерѣ стало извѣстно, куда и зачѣмъ летитъ князь, къ нему присталъ Мишель Строговъ. Онъ просилъ, чтобы князь передалъ его двоюродной сестрѣ, Леночкѣ Зобонецкой, совсѣмъ маленькую записочку.

– «Вы понимаете, Михако, это дѣло любовное. Мнѣ очень надо ее успокоить и никто, кромѣ насъ двоихъ не долженъ этого знать».

Передача записки нарушала инструкцiи, полученныя отъ Аранова княземъ. Но князю было очень трудно отказать въ этомъ пустякѣ Мишелю. Очень ужъ его просилъ объ этомъ Мишель. Уже очень, – такъ казалось доброму князю, – сердца то ихъ бились созвучно. Князю было, кромѣ всего этого, безконечно жаль Мишеля Строгова. Его отставленiе отъ полета съ отцомъ казалось ему чрезвычайною жестокостью и несправедливостью со стороны этого «педанта» Ранцева. Михако принадлежалъ къ молодому поколѣнiю, выросшему и воспитавшемуся въ послѣвоенное время, когда въ обществѣ произошелъ нѣкоторый моральный сдвигъ, то, что называлось: «переоцѣнка цѣнностей». Точность въ исполненiи приказанiя или порученiя стала относительной, какъ стала относительной и подверглась сомнѣнiю самая честность. Молодежь, даже такая прекрасная, какою былъ князь Ардаганскiй, стала «разсуждать». Въ полученныя отъ старшихъ приказанiя она вносила поправки, считая себя умнѣе стариковъ. Въ этой молодежи была и еще одна черта. Испытавъ въ жизни много видѣвъ въ самые нѣжные годы ея суровость, она какъ-то размякла и иногда, особенно когда ея интересы не были затронуты, она не умѣла настойчиво отказать.

Изъ старшихъ обитателей лагеря никто ни о чемъ-не просилъ Ардаганскаго. Фирсъ хотѣлъ было написать «цидулю» паннѣ Зосѣ, но, когда князь несмѣло сказалъ, что онъ не имѣетъ права передавать никакихъ писемъ, Фирсъ махнулъ безпечно рукой и сказалъ: – «Ну, нельзя, такъ и нельзя. Передайте, ваше сiятельство, Зоськѣ, что я по прежнему ей вѣренъ, болѣе потому, что тутъ и измѣнить то ей не съ кѣмъ. Никакой даже чернокожей обезьяны дѣвичьяго рода тутъ нѣтъ. Такъ и пере-дайте, чтобы значитъ не безпокоилась. А разыскать ее можете черезъ госпожу полковницу Ферфаксову. Онѣ обѣщали о Зоськѣ позаботиться, чтобы не путалась съ кѣмъ не слѣдуетъ» … Старый Нифонтъ Ивановичъ просилъ, и очень трогательно, передать его поклоны генеральшѣ, полковницѣ и барышнѣ. «Топси пожмите лапку, скажите, чтобы не скулила. Помнитъ ее старый дѣдушка».

Все это было легко и просто тамъ, на островѣ Россiйскомъ, но какъ оказался онъ противъ глубокихъ, полныхъ вѣры и печали глазъ Нордековой, какъ увидалъ маленькiе, сверлящiе буравчиками глазки Неонилы Львовны, почувствовалъ бѣдный Михако, что его дипломатическiя способности очень невысокаго сорта… «Лучше всего говорить правду», – подумалъ онъ, – «не всю, конечно, правду. И отмалчиваться, а главное, поскорѣе уйти. Это не очень любезно, ну да поймутъ же и простятъ».

Сверху сбѣжала Леночка. Изъ окна комнаты Мишеля Строгова смотрѣла какая-то молодая брюнетка. Князь подозрительно покосился на нее.

– He бойтесь, – сказала Ольга Сергѣевна, подмѣтившая его взглядъ, – это у насъ новая жилица. Она француженка, ничего по Русски не понимаетъ. Ну, какъ же они? Какъ мы наволновались по васъ! Панихиды даже служили. Ну, говорите … Только всю правду. Это вѣрно, всѣ живы и здоровы?

– Снимаетесь, – протянула, насмѣшливо улыбаясь, Неонила Львовна. – А не секретъ, сюжетъ вашей необычайной фильмы?

– А кто у васъ «старъ»? – спросила Леночка. Вопросы сыпались, и это было хорошо для Ардаганскаго. Онъ могъ на нихъ не отвѣчать.

– Навѣрно они американку какую-нибудь взяли … Патрiоты, – протянула мамочка.

– Пойдемте, пойдемте ко мнѣ, – звала Ольга Сергѣевна, – вы мнѣ все скажете. Что Шура? Все такимъ же дичкомъ? А Георгiй Дмитрiевичъ, не скучаетъ?

Въ комнатѣ еще былъ утреннiй безпорядокъ. Ольга Сергѣевна не успѣла прибрать ее. Она не замѣтила этого. Набросила одѣяло на постель и сѣла подлѣ смятой подушки.

– Князь, – сказала она, – не томите меня. Мы до-гадываемся. Мы знаемъ, что это не кинематографъ. Скажите мнѣ … Я никому ничего не скажу. Я же понимаю, какая это опасная тайна.

– Ольга Сергѣевна, – съ чувствомъ сказалъ князь, – я ничего не могу сказать. Я далъ честное слово никому ничего не говорить. Я могу вамъ тоже честнымъ словомъ завѣрить, что Георгiй Дмитрiевичъ и Шура въ добромъ здравiи.

– Гдѣ же они всѣ находятся? Вѣдь не на этихъ же глупыхъ островахъ Галапагосъ?

– Этого, Ольга Сергѣевна, я никакъ не могу сказать.

– Вы мнѣ не вѣрите?

– Нѣтъ, Ольга Сергѣевна, я вамъ очень вѣрю, но я не могу, и не могу.

Князь страдалъ подъ выразительнымъ взглядомъ прелестныхъ женскихъ глазъ. Безпорядокъ въ спальной смущалъ его. Ему было неловко. Казалось, что онъ оскорбляетъ Ольгу Сергѣевну. Онъ чувствовалъ, что, если сейчасъ не уйдетъ, то размягчится и разболтаетъ.

Ольга Сергѣевна поняла его душевное состоянiе и ей стало жалъ Ардаганскаго.

– Когда же вы уѣхали оттуда?

– Третьяго дня, – сказалъ Ардаганскiй.

– Третьяго дня, – воскликнула Ольга Сергѣевна.

– Такъ недавно … Господи, да гдѣ же вы всѣ находитесь?

Князь Ардаганскiй мучительно покраснѣлъ. Онъ уже проболтался.

– Ольга Сергѣевна, простите меня. Я сказалъ вамъ все, что могъ сказать. Сказалъ больше … Мнѣ надо спѣшить. Парижъ такъ великъ … Мнѣ же кадо всѣхъ объѣхать.

– Да, я понимаю васъ, – съ печальнымъ упрекомъ говорила Ольга Сергѣевна, – провожая князя.

– Уже, – сказала не безъ язвительности Неонила Львовна..– He долго же нагостили у насъ, молодой человѣкъ.

Надо было передать незамѣтно Леночкѣ письмо Мишеля. Леночка будто знала объ этомъ. Она побѣжала за нерѣшительно шедшимъ по тупичку Ардаганскимъ.

– Князь, – крикнула она. – Михако! Ардаганскiй остановился.

– Выйдемте за ворота, – тихо сказалъ онъ.

Изъ окна комнаты Мишеля Строгова, высунувшись по поясъ, за ними слѣдила француженка брюнетка. У калитки стояла Ольга Сергѣевна.

Ардаганскiй досталъ маленькiй конвертикъ и передалъ его Леночкѣ.

– Мишель Строговъ просилъ вамъ передать, – быстро сказалъ онъ и побѣжалъ внизъ по улицѣ, направляясь къ станцiи желѣзной дороги.

Леночка взяла конвертъ и спрятала его на груди. «Вотъ она, тайна, которой никто не знаетъ. Тайна, за которую можно получить миллiоны», – подумала она.

Но обладанiе этой тайной не радовало ее. Оно волновало ее и пугало.

XIX

Это была правда, что князю Ардаганскому надо было спѣшить. Онъ долженъ былъ въ одинъ день объѣхать весь Парижъ съ пригородами. Всѣхъ застать, всѣмъ объяснить, что ихъ близкiе живы и здоровы. Отъ ненужныхъ разспросовъ отбояриться. Все это требовало времени. На другой день онъ долженъ былъ побывать у Пиксановыхъ. Это вышло, такъ казалось князю, совсѣмъ необыкновеннымъ образомъ. Заканчивая свои немногословныя объясненiя, Арановъ сказалъ: – «Ну, и потомъ вы съѣздите къ Пиксанову. Вы знаете, гдѣ онъ живетъ?» – «Знаю», – сказалъ Ардаганскiй, – «но у Пиксанова здѣсь нѣтъ никого близкихъ. Что передать ему прикажете»? – «Да, конечно,» – сказалъ, глядя куда-то вдаль, Арановъ, – «никого близкихъ. Но вы прiѣзжайте къ нему и тамъ уже узнаете зачѣмъ».

Князь Ардаганскiй былъ окончательно смущенъ. Что же это за люди окружали капитана Немо? Они умѣли читать въ душахъ и въ сердцахъ людей. Какь могъ Арановъ знать, что князь влюбленъ первою необыкновенною любовью въ Галину Пиксанову. Это же было совсѣмъ необычайно. Князь никому не говорилъ о своемъ чувствѣ.

Онъ нѣсколько разъ ѣздилъ по порученiю Ранцева на Пиксановскую ферму. Потомъ ѣздилъ и самостоятельно. Его, чистаго, воспитаннаго матерью, вдовою разстрѣляннаго большевиками генерала, юношу необычайно потянуло къ Галинѣ. Все въ ней казалось такимъ несовременнымъ. Въ ней онъ нашелъ «Тургеневскую» дѣвушку, о какой писали тогда, что этотъ типъ вымеръ и не можетъ быть въ нынѣшней жизни. А увидалъ ее, окруженную молодыми курочками и кроликами, услышалъ, какъ нѣжными именами она звала свою мать и почувствовалъ, что газетные писатели не правы и что «Тургеневская» дѣвушка въ самомъ привлекательномъ ея видѣ можетъ быть и въ эмиграцiи. И съ первыхъ встрѣчъ полюбилъ Галину такою чистою и большою любовью, какою можно любить только въ неполные девятнадцать лѣтъ и когда жизнь видѣлъ со школьной скамьи, да изъ-подъ крыла любящей и вѣрующей матери.

Съ букетомъ цвѣтовъ и большою коробкою конфетъ – безсознательная вольность, дань времени, – князь Ардаганскiй шелъ дождливымъ и хмурымъ туманнымъ утромъ на Пиксановскую ферму. Шесть километровъ, однако, пѣшкомъ, подъ дождемъ и по грязному, размытому и разъѣзженному деревенскому шоссе! Его сѣрый элегантный костюмъ съ такою острою складкою на штанахъ, какую онъ видѣлъ у президента Думерга въ кинематографѣ, гдѣ онъ былъ изображенъ вмѣстѣ съ Брiаномъ на колонiальной выставкѣ, размокъ.

Сѣрыя тучи дымными клочьями низко неслись надъ полями, гдѣ шла торопливая уборка пшеницы. Боялись, не загнили бы хлѣба на корню.

Ардаганскiй миновалъ деревню съ узкими улицами и съ желтыми высокими стѣнами садовъ и огородовъ, дошелъ до завѣтной сѣрой калитки и дернулъ за ручку колокола.

– Qui est là?.. – сейчасъ же раздался милый звонкiй голосокъ, и Галина – какъ она выросла за это недолгое время – появилась въ черной рамѣ раскрытой калитки. Мокрая прядь свѣтлыхъ волосъ легла на лобъ. Розовое ситцевое платье мягко обтягивало стройную ея дѣвичью фигурку.

– Идите скорѣе въ комнаты. Вы совсѣмъ промокли. И платье ваше испортится. Смотрите, складку совсѣмъ потеряли.

Серебряный смѣхъ сопровождалъ ея слова.

Отъ «президентской» складки ничего не осталось. Штаны висѣли двумя канализацiонными трубами, какъ у Брiана на томъ же снимкѣ. Совсѣмъ «демократическiе» стали штаны.

Галина пропустила князя въ калитку. – У-у …. У-у …, съ высокой ноты на низкую закричала куда-то къ огороду Галина. Изъ-за каменной ограды ей отвѣтило такое же мелодичное: «У-у ….У-у …» Чудной музыкой казались эти звуки Ардаганскому.

Любовь Дмитрiевна съ двумя кочанами капусты, прижатыми къ груди, вышла изъ огорода.

– Князь, – воскликнула она, – наконецъ-то! Ерема будетъ такъ радъ. Онъ такъ васъ поджидалъ всѣ эти дни …

Пиксановъ, обтирая руки, запачканные землею, вышелъ вслѣдъ за женою.

– Бож-же мой, да вы совсѣмъ промокли, – сказалъ онъ. – Ну, слава Богу, наконецъ-то … Когда прилетѣли? …

Князь Ардаганскiй сдѣлалъ круглые глаза.

– Отъ меня, князь, не скрывайтесь. He нужно. Можете быть вполнѣ откровеннымъ. He людямъ – Богу и Родинѣ служимъ. Ну вы, – обратился онъ къ женѣ и дочери, – готовьте что-нибудь гостю, покормитъ его надо. Гость надолго. Да и согрѣть. Водки, князь, не хотите?

Князь совсѣмъ смутился. Водки онъ никогда не пилъ. Но отказаться ему, зачисленному въ гусарскiй полкъ вольноопредѣляющимся, казалось немыслимымъ, Онъ промолчалъ.

– Пойдемте наверхъ. Тамъ теплѣе, скорѣе просохнете. Галинка, къ тебѣ можно?

– Можно, папочка.

Какъ въ какое-то святое святыхъ поднимался князь въ комнату Галины по древней съ выбитыми ступенями лѣстницѣ, съ перилами, изъѣденными жучкомъ съ въѣвшейся пылью на стѣнахъ. Пиксановъ толкнулъ узкую дверь, и они вошли въ маленькую комнату. Почти всю переднюю стѣну занимало окно въ кружевныхъ занавѣскахъ. Оно было открыто. Отцвѣтшая липа въ шарикахъ сѣмянъ протягивала къ нему мокрыя, пахнущiя свѣжестью вѣтви. И вся комната была полна этимъ точно дѣвичьимъ чистымъ ароматомъ. У стѣны стоялъ маленькiй диванъ, служившiй Галинѣ постелью. На немъ лежали вышитыя шелковыя подушки. На каменномъ полу подлѣ дивана былъ разостланъ коврикъ изъ сѣраго кроличьяго нѣжнаго мѣха, подбитый сукномъ оливковаго цвѣта. Въ углу у образовъ теплилась лампада. Вся стѣна надъ диваномъ была увѣшана портретами, фотографiями, открытками, изображавшими Государя, Императрицу и Царскую семью. И было видно, что это были «пенаты» Галины. Они были украшены, гдѣ орденскою ленточкою, гдѣ свѣжими цвѣтами. Весь образъ Галины былъ въ этой комнатѣ такъ просто, но и такъ мило убранной. И этотъ образъ вполнѣ отвѣчалъ той несказанной прелести идеальнаго о ней представленiя, какое было у князя Ардаганскаго.

– Садитесь, князь – указалъ на диванъ Пиксановъ. Ардаганскiй взялъ стулъ и сѣлъ на самый кончикъ.

Онъ такъ боялся что-нибудь запачкать въ этой чистенькой горенкѣ.

– Ну какъ хотите, – сказалъ Пиксановъ и плотно усѣлся на постели дочери. – Когда вы летите обратно?

– Почемъ вы знате? … Вѣдь это такая тайна… – округляя испуганные глаза съ упрекомъ сказалъ Ардаганскiй.

– А, да ну васъ, – съ грубоватой лаской сказалъ Пиксановъ. – He отъ меня только эта тайна …. Я давно работаю съ вами. И до послѣднихъ дней былъ въ непрерывной связи съ капитаномъ Немо и Ранцевымъ. По радiо, конечно … Газеты то вамъ кто же читалъ?.. Парижскiя!.. А теперь не могу … He смѣю … Мнѣ было сказано, что вы прилетите и чтобы я все вамъ изложилъ, такъ какъ вы сейчасъ же и обратно должны летѣть. Я вчера закрылъ радiо … По крайней мѣрѣ, на время. За мною слѣжка …. Поняли?.. Сегодня должиы наѣхать жандармы … Меня предупредили объ этомъ … Пожалуй, хорошо, что вы тутъ. Во-первыхъ, сами увидите, какъ обстоитъ теперь дѣло здѣсь, а кромѣ того, вы съ цвѣтами и коробкой конфетъ – хорошая декорацiя мирной и далекой отъ всякой конспирацiи жизни. Поняли меня. Кѣмъ вы будете?.. Моимъ племянникомъ?.. Нѣтъ … Лучше … Племянникомъ моей жены …. Отчего? … Зачѣмъ?.. Почему?.. Какая логика?.. Кто имъ донесъ?.. У большевиковъ, положимъ, большiя деньги и еще большая наглость … Ну и, конечно, реставрацiей и реакцiей пугаютъ, а это такiе жупелы для европейской демократiи, что при одномъ словѣ этомъ у нея ажъ глаза на лобъ лѣзутъ.(Я давно зналъ, что рано или поздно Мандровская улавливательная станцiя должна нащупать насъ. Она же такъ недалеко отъ насъ. Надѣялся, что это будетъ поздно, а не рано … Кромѣ того, думалъ, что даже она и знаетъ, догадывается, въ чемъ дѣло … Это же не биржевые зайцы сговариваются, какъ лучше спекулировать … Вѣдь, если взять всю Францiю, такъ всѣ шестьдесятъ миллiоновъ французскаго народа за насъ и съ нами и только какихъ-нибудь, ну тамъ, нѣсколько сотъ тысячъ, вѣрятъ въ этотъ проклятый коммунизмъ. A вотъ подите, шестьдесятъ миллiоновъ этихъ-то нѣсколько сотъ тысячъ какъ еще боятся … Коммунисты, гдѣ деньгами, гдѣ жидовскимъ окрикомъ и нахрапомъ добиваются своего. Теперь вотъ пактъ о ненападенiи придумали … Пактъ, слово-то какое глупое! … Имъ мало акта … Пактъ придумали … Чушь, конечно, ерунда, предательство, глупость … преступленiе …. А вѣдь какъ клюнуло-то! … Разговариваютъ съ ними, подлецами, за столъ ихъ, мазуриковъ, съ собою сажаютъ … Ну и вотъ подъ влiянiемъ пактовъ то этихъ самыхъ наше «бѣлое» дѣло взято подъ подозрѣнiе. Сегодня долженъ быть обыскъ въ деревнѣ. Гдѣ?.. Конечно, у меня … Я же одинъ здѣсь Русскiй! … Ну и кромѣ того … Можетъ быть, слыхали: того типа, что убилъ Великаго Князя въ 1918-мъ году, нашли мертвымъ въ мансардѣ. Никакихъ слѣдовъ, чтобы насильственная смерть, однако, догадываются, чьихъ рукъ дѣло. «Огонь поядающiй» коснулся его. Когда похитителей Кутепова искали, такъ не нашли … Ну, а теперь всю эмиграцiю наизнанку переворачиваютъ … Поняли меня?.. Такъ, когда вернетесь, скажите, что я принужденъ ради дѣла молчать пока налетѣвшая на насъ гроза не утихнетъ … Поняли мое положенiе … Вы когда летите обратно?

Князь Ардаганскiй послѣ всей этой исповѣди понялъ, что скрывать что-нибудь безполезно: Пиксановъ зналъ больше его. Онъ съ полнымъ довѣрiемъ отвѣтилъ:

– Я.завтра ѣду въ Шамониксъ отыскивать въ горахъ нашъ аэропланъ.

– Такъ … такъ … Отличное дѣло. Богъ въ помощь.

– Папочка, – раздался за дверью спокойный, но настойчивый голосъ Галинки, – ѣдутъ.

Пиксановъ всталъ и открылъ дверь. Галина въ платочкѣ и кофтушкѣ – совсѣмъ малороссiйская дѣвушка крестьяночка, – съ корзинкой лукошкомъ на рукѣ, стояла у двери, на площадкѣ лѣстницы.

– Такъ я побѣгу, папочка.

– Бѣги, родная, бѣги и Богъ да поможетъ тебѣ. Пиксановъ нѣжнымъ, князь Ардаганскiй влюбленнымъ взглядами проводили Галину до калитки. Она шмыгнула въ нее и исчезла за каменнымъ заборомъ.

Во дворъ въѣзжали на гнѣдыхъ, дымящихъ дождевымъ паромъ лошадяхъ жандармы въ черныхъ длинныхъ плащахъ и голубыхъ съ чернымъ широкимъ околышемъ фуражкахъ кострюлькой. Съ ними былъ какой-то штатскiй, ведшiй велосипедъ въ рукѣ. Жандармы слѣзли съ лошадей и привязали ихъ у воротъ. Всѣ трое направились къ Пиксанову и князю, ожидавшимъ ихъ у входа въ домъ.

Дождь пересталъ. Туманъ садился на землю.