Текст книги "Дела и люди века: Отрывки из старой записной книжки, статьи и заметки. Том 1"

Автор книги: Петр Мартьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Так прошло несколько месяцев. Но вот наступил пост. Император начал говеть. С ним вместе говели и близкие к нему люди. Афанасий Данилович тоже начал говеть, но, приходя в церковь, становился в алтаре и государю не показывался. Перед исповедью Александр Павлович послал своего камердинера позвать к себе полковника Соломку и, по приходе его в кабинет, государь, по обряду православной церкви, троекратно поклонился ему и просил у него прощения.

– Ваше императорское величество, я также говею, – воскликнул, заливаясь слезами, опальный царский слуга: – ради самого Господа, простите мне мои вольные и невольные прегрешения! – и упал царю в ноги.

– Бог тебя простит, Афанасий Данилович, – сказал император, подняв и поцеловав его – забудем прошлое! я знаю тебя, ты – верный слуга мой, вот почему я тебя и не оттолкнул от себя. Я знал, что ты неумышленно сделал это, и я, любя тебя, дал тебе урок. Никогда не следует пренебрегать в жизни людьми, которых мы не знаем. Но я рад, что ты доставил мне случай исполнить долг не только царя, но и христианина Теперь всё забыто! и ты опять мне так же дорог, как и прежде. Ступай и исполняй свои обязанности, как ты исполнял их всегда.

После принятия св. тайн государь принимал поздравления своих близких и свиты. Последним подошел поздравить его Афанасий Данилович. Окружающие, не знав о происшедшем накануне примирении, смотрели с любопытством, как примет царь поздравления своего опального слуги. Удивлению их не было границ, когда Александр Павлович с улыбкою протянул ему руку, обнял и поцеловал, говоря – «Дважды поздравляю тебя Афанасий Данилович, с принятием св. тайн и с возвращением прежнего моего к тебе расположения! Смотри же, постарайся оправдать его!»

И преданный слуга оправдал его. Более пятидесяти лет он состоял на службе при главной квартире: сперва в звании обер, а потом генерал-вагенмейстера, и умер, заслужив признательность и уважение трех императоров: Александра Павловича, Николая Павловича и Александра Николаевича.

«Урок», данный ему Александром Павловичем, не пропал бесследно: он стал более чуток к горю и бедам ближнего, и не только старался помогать людям, обращавшимся к нему с просьбами, но сам разыскивал несчастных и предстательствовал за них перед царем.

«Скифы»

Путешествия императора Александра I не могли не быть плодотворны для народа. Из дальних уголков нашего обширного отечества редкий из нуждающихся, и то в крайнем случае, шел в Петербург просить у царя защиты или помощи. Но если «надежа-государь» приезжал сам и был вблизи от них, они все приходили к нему с своими слезными грамотками и челобитными. Пусть некоторые из них просили невозможного, но большинство получало от щедрот царя то, зачем они никогда не дерзнули бы пойти в далекий, бессердечный Питер.

На одной станции, во время путешествия Александра I по восточным губерниям России, император имел отдых. Устав с дороги, он прилег на диван и задремал. Обер-вагенмейстер Соломка занялся приемом прошений от просителей. Окончив прием, он заметил, что невдалеке от дома, занимаемого императором, стоят дна молодых человека в крестьянских армяках, весьма подержанных, и в изношенных лаптях. В руках у них были палки, за плечами – котомки. Предполагая, что юноши эти имеют какую либо просьбу к царю, он подошел к ним и стал расспрашивать: кто они и зачем тут находятся. Молодые люди, сняв шапки и вежливо поклонившись Афанасию Даниловичу, отвечали, что они – старшие сыновья сосланного императором Павлом в Сибирь Василия Пассека – Леонид и Диомид Пассеки, узнав о проезде царя, пришли из Сибири пешком просить помилования и пощады своему старику-отцу и ждут случая подать просьбу государю лично.

– Отчего вы не подошли ко мне, когда я принимал прошенья от других? – спросил Соломка.

– Нам отец приказал подать прошение лично государю, и мы не смели преступить его волю, хотя и знали, что вы принимаете прошения.

– Государь теперь отдыхает, и потому подать ему прошения теперь невозможно, – отвечал Афанасий Данилович – но если вы непременно желаете подать ему прошение лично, то всего лучше было бы, если бы вы отправились на следующую станцию; там государь будет обедать и, по всей вероятности, примет ваше прошение.

– Но как мы отправимся, когда у нас ни копейки нет денег? Мы и то уже несколько дней пробиваемся по крестьянам.

Обер-вагенмейстер вынул из кармана бумажник и, достав оттуда белую ассигнацию, дал им, сказав, чтоб они отправлялись немедленно и были на следующей станции к часу дня непременно.

Через несколько времени Афанасий Данилович увидел их едущими верхом на одной лошади и подозвал к себе.

– Что это вы чудите, господа? – спрашивает их обер-вагенмейстер.

– Ничуть ни чудим, – отвечают они, – лошади все забраны под царский поезд, и нам едва-едва удалось раздобыться вот этой клячей у крестьянина, за которую мы и заплатили ему вашу белую ассигнацию.

– Да ведь вы на ней, пожалуй, опоздаете.

– Что же делать!.. пешком идти и вовсе не успеешь, а на лошади, всё-таки, как-нибудь доберемся.

– Ну, поезжайте с Богом!

Наутро царский поезд обогнал их на дороге. Государь на их приветствие отдал им поклон и внимательно осмотрел. На станции, во время стола, Александр Павлович заметил, что к окнам столовой комнаты подходили несколько раз и робко заглядывали в окна какие-то крестьяне. Всмотревшись в них, он обратился к полковнику Соломке и сказал – «Да это, кажется, наши юные скифы, которые давеча утром гарцевали по дороге на одной лошади… Выйди к ним, Афанасий Данилович, и спроси их, что им нужно?»

Обер-вагенмейстер рассказал государю, кто они и как он распорядился доставить их сюда.

– Дело! – сказал государь – ну, поди, позови их ко мне!

Полковник Соломка ввел юношей. Они бросились к ногам монарха, обняли их руками и, не отнимая прильнувших к ним голов, с рыданиями вопили:

– Милосердия, государь, милосердия!.. одного только милосердия, государь, к безвинно пострадавшему старику и его несчастным детям!

Картина вышла поразительная. Александр Павлович даже прослезился.

– Встаньте, встаньте! – говорил он им. Я сделаю всё от меня зависящее, но мне надо разобрать дело.

Юноши встали.

– Возвратитесь к отцу, – продолжал растроганный царь – и скажите ему, что я рассмотрю его дело сам. В милостях моих он сомневаться не может… ну, а вас за то, что вы так усердно исполнили отцовскую волю, я велю поместить в учебные заведения; повидавшись с отцом, приезжайте в Петербург, – и, обратившись к Афанасию Даниловичу, добавил: выдать им прогоны на проезд к отцу и оттуда в Петербург.

В тот же день полетел фельдъегерь с запросом о старике Пассеке и, но получении ответа и рассмотрении дела, император повелел возвратить ему дворянство, а также отобранное у него в казну имение и дозволить ему возвратиться в Россию. Сыновей его, Леонида и Диомида, принять в учебные заведения, куда окажутся способны, и воспитать на казенный счет. Детей же, рожденных в Сибири, считать принадлежащими к дворянскому сословию.

В сороковых годах «юные скифы» приезжали к Афанасию Даниловичу благодарить его за всё сделанное для них на станции под Екатеринбургом; но это уже были не крестьянские парни, в рваных зипунах, а блестящие представители тогдашнего молодого поколения: один (Леонид) моряк, капитан, а другой (Диомид) храбрец-генерал, в скорости затем так геройски погибший на Кавказе.

Изумительные цифры

Император Александр I, отъезжая однажды для путешествия по России, посетил Александро-Невскую лавру, поклонился мощам угодника Божия и зашёл к схимнику испросить на предстоявший путь благословение. Беседа с монахом царя была довольно продолжительна, он искал у него утешения и надежды и, как казалось, не напрасно: царь вышел успокоенный и довольный. Провожая государя, схимник благословил его и сказал: «и посла мирови ангела кротости». Александр Павлович, недоумевая, что значат слова эти, взглянул на него вопросительно. Схимник повторил сказанное им и вновь благословил царя. Царь уехал, но пожелал, чтобы монастырское начальство разъяснило ему значение слов этих. Долго искали разгадки, но, наконец, нашли. В славянском языке цифр нет, они изображаются буквами. Обращая буквы сказанного схимником изречения в цифры получается: т.е. 1777 – год рождения императора Александра Благословенного.

Замечательно также и нижеследующее совпадение цифр при сложении годов, месяцев и числ рождения, вступления и кончины Александра Павловича.

Он родился 1777 г. декабря 12, вступил на престол 1801 г. марта 12, скончался 1825 г. ноября 19 дня.

Если цифры эти поставить вертикально, то итог цифр, получаемых от сложения годов, даст число лет жизни, а итог цифр, получаемых от сложения месяцев и числ, даст число лет царствования. Именно:

Император Николай I и генерал Пенхержевский

В «Рассказах бабушки» А. Я. Бутковской, помещенных в «Историческом Вестнике» за 1884 год, переданы некоторые черты из жизни императора Николая и, между прочим, сообщен рассказ о выговоре, сделанном государем на маневрах генералу Пенхержевскому и последовавшем вслед затем, когда генерал оказался невиноватым, извинении.

Случай этот рассказан чрезвычайно отвлеченно, сжато и не полно, даже года, когда это случилось не указано. А так как подобная черта из жизни покойного государя вполне обрисовывает его рыцарский характер, то я и приведу о ней более полный и достоверный рассказ.

Это было в августе 1836 года. На маневрах войск, собранных при Красном селе, которыми распоряжался сам государь, генералу Пенхержевскому, командовавшему 2-ю легкою кавалерийскою дивизией, было послано приказание, при взятии штурмом двух деревень перед Красным селом, обскакав артиллерийскую батарею, сделать кавалерийскую атаку на противника. Но маневр этот не удался: генерал не исполнил его в точности.

По окончании маневров, государь созвал к себе всех начальников частей и, благодаря их за успешные действия, тут же при всех в самых резких выражениях сделал выговор Пенхержевскому.

– Ты своего дела не знаешь! Тебе надо вернуться в школу, – закончил свою речь разгневанный император.

Трудно оправдываться перед царем, но труднее вынести такой строгий выговор, в особенности, когда не чувствуешь себя виновным, и генерал Пенхержевский решился ответить государю, что он никаких уклонений от данных инструкций не сделал, и что атаку произвел во всей точности, как его величеству угодно было приказать ему чрез одного из своих флигель-адъютантов.

Еще пуще разгневался царь.

– Генерал лжет! – воскликнул он, обращаясь к стоявшим вокруг генералам. – От меня таких приказаний отдано не было… А если вы, господа, и получите когда нибудь подобное… приказание, то, не действуя, пошлите с моим адъютантом, который привезет вам его, своего адъютанта ко мне, чтобы увериться, точно-ли я дал такое распоряжение.

Государь был рассержен до такой степени, что Пенхержевскому досталось так, как не доставалось еще ни одному прапорщику. Это чрезвычайно огорчило и самого Пенхержевского и старика генерал-адъютанта Бистрома, командовавшего войсками, за отсутствием великого князя Михаила Павловича, и знавшего, что Пенхержевский не виноват.

Вечером на Дудергофе был «чай».

Все начальники находились в сборе, но Бистром не приехал. Государь крайне удивился, не видя «старика командира».

– А где же Карл Иванович? – спросил он дежурного генерала.

Тот отвечал императору, что генерал не мог приехать потому, что расстроен утренним происшествием.

– Что такое?.. Отчего? – изумился Николай Павлович.

Дежурный генерал замялся, видимо затрудняясь ответить.

– Говори правду! – возвышая голос нетерпеливо сказал государь.

В это время из толпы окружавших царя военачальников выделился любимый его флигель-адъютант князь Радзивилл, подошёл к государю и объявил себя виновным в том, что он утром неверно передал генералу Пенхержевскому приказание его величества. Государь был скучен целый вечер.

На другой день, в 9 часов утра, приказано было собраться всем генералам (в том числе и Пенхержевскому) перед палаткой Его Величества. Все ждали новой грозы, и даже самые близкие к особе государя не знали чем она разразится, недоумение и боязнь ясно выражались на их лицах.

Но вот в назначенный час, государь вышел из палатки и, поздоровавшись с собравшимся генералитетом, обратился к нему с речью.

– Господа, я сорок лет живу на свете и до сих пор не могу отучить себя от непростительной горячности. Труднее всего нам владеть собой, когда мы не в спокойном духе. Генерал Пенхержевский, – обратился он к стоявшему впереди генералу, – я рад, что могу при всех генералах, в присутствии тех, которые были свидетелями вчерашней моей ссоры с вами, просить у вас прощения… Я виноват… я был неосторожен, и потому прошу вас, генерал, простить меня и сказать при всех, что вы прощаете меня.

Генерал Пенхержевский бросился обнимать колена великодушного монарха; государь поднял и поцеловал его. Присутствующие были растроганы до того, что некоторые прослезились.

Император Николай I и пажи

Император Николай с особенной заботливостью относился к развитию в среде войск образования и при каждом удобном случае проверял лично степень этого развития. Хорошие результаты его всегда радовали, напротив, при каждом признаке равнодушия или беспечности лиц, коим вверялось образование юношества он взыскивал строго.

Все военно-учебные заведения, находящиеся в С.-Петербурге, летом 1852 года стояли лагерем в Петергофе. В июле месяце приказано было произвести воспитанниками практическую съемку различных местностей Петергофа. Руководителем работ назначен полковник Дмитрий Алексеевич Милютин (впоследствии военный министр и граф). Воспитанники разделялись на партии в несколько человек и получали приказание снять ту или другую местность. Таким образом, снять местность, где находится Монплезир, с прилегающим к нему садом, фонтаны и шахматную гору выпало на долю одной из партий пажеского корпуса, состоявшей из пажей Сергея Соломки, Михаила Марковича, Андреяна Мазараки и Дмитрия Норова, под наблюдением инспектора классов корпуса, капитана Сухонина. Пажи вышли и, пользуясь отсутствием капитана Сухонина, отправились в кусты полежать, позавтракать и покурить, при астролябии же остался один Соломка. Вдруг, как будто выросший из земли, появился у Монплезира, прогуливавшийся в саду император Николай Павлович. Он был в сюртуке лейб-гвардии конного полка и белой фуражке, впереди его бежала небольшая собачка. Подойдя к Соломке, снявшему фуражку и ставшему во фронт около астролябии, он спросил его:

– Что ты тут делаешь?

– Произвожу съемку, ваше императорское величество.

– Покажи!

Соломка вынул планшет и, развернув тетрадь вычислений, подал их государю. Николай Павлович, посмотрев, начал проверять знания пажа, задавая ему вопросы: «с чего он начал? какие меры принял для измерения? какие углы ставил? какие румбы брал? как нужно делать вычисления с помощью Нонниуса? как определить высоту предмета по астролябии?»

Получив удовлетворительные ответы, государь, взяв двумя пальцами руки за лицо пажа, спросил его:

– А как твоя фамилия?

– Соломка, ваше императорское величество.

– Сын Афанасия Даниловича?

– Так точно, ваше императорское величество.

– Скажи твоему отцу, что я тобой доволен, ты отвечал мне молодцом, видно, что занимался хорошо… Спасибо!

Проходя далее по нижнему саду, он встретил партию юнкеров дворянского полка, шаливших на берегу пруда и бросавших в рыбу, появлявшуюся на поверхности воды, камнями.

– Зачем вы здесь и что тут делаете? – спросил их царь.

– Присланы на съемку, ваше императорское величество, – отвечали юнкера.

– Съемка состоит не в распутывании рыбы в пруду! – проговорил наставительно Николай Павлович, – когда вас пускают гулять, тогда гуляйте, а когда вы идете учиться и дело делать, исполняйте что вам приказали. Дворяне и так ведете себя… я вами не доволен!

О замеченном государь в тот же день сообщил генерал-адъютанту Якову Ивановичу Ростовцеву, бывшему тогда начальником штаба военно-учебных заведении, и на утро всем сестрам досталось по серьгам, не исключая, конечно, и Дмитрия Алексеевича Милютина.

Императрица Александра Феодоровна и смолянки

Государыня Императрица Александра Феодоровна с чисто материнскою нежностью заботилась о девицах, воспитывавшихся в женских учебных заведениях. Замечательно добрая эта монархиня ежегодно лично присутствовала при выпуске воспитанниц Смольного монастыря, но в 1836 году, не имея возможности, по болезни, исполнить добровольно принятой на себя обязанности, она почтила девиц выпуска этого года следующим собственноручным письмом, замечательным в том отношении, что оно адресовано было не на имя начальницы заведения, а самим девицам.

«Я надеялась видеть вас, мои дорогие дети, перед выпуском, – писала императрица, – но здоровье мое не позволило мне этого. Я должна избегать усталости и волнений, а ваше пение, всегда столь гармоничное, меня бы сильно тронуло, напомнив мне, что я вижу вас в последний раз, и мысль об этом причинила бы мне большое горе. Но не желая лишить вас моего материнского благословения, я посылаю его вам письменно. Прощайте, мои дорогие дети, молю Бога хранить вас на вашем новом поприще жизни. Семена всех добродетелей посеяны в сердца ваши и от вас самих теперь зависит развивать и разрабатывать их. Ваше доброе поведение убеждает меня в том, что вы никогда не забудете тех добрых начал, которые вы получили в детстве. Воспоминания о вашей молодости, проведенной вместе, да послужит вам спутником при всех невзгодах и неудачах, ожидающих вас в свете, вам еще совершенно не известном. Различные положения, которые каждая из вас должна занят, даются не по уму и таланту, но только по скромности, по знаниям и женской добродетели. Не ищите же лишь случая блистать, но старайтесь исполнять строго ваши обязанности, и благословение Божие будет над вами. Прощайте! прощайте! Молитвы мои да сопровождают вас». Подписано: «Александра», 3 марта 1836 года.

Письмо это вполне обрисовывает характер и доброту души достойной супруги императора Николая Павловича и служит самым наглядным доказательством тех материнских отношений, которые существовали между русской царицей и детьми её подданных.

Николай I в 5 московской гимназии

В 1833 году, в бытность свою в Москве, император Николай I посетил 5-ю гимназию, нашел ее в отличном состоянии и благодарил как директора Оленина, так и всё прочее начальство её. В особенности ему понравилось, что несколько воспитанников, обученные находившимся в гимназии сыном А. X. Бенкендорфа, прошли мимо государя церемониальным маршем и сделали руками примерно ружейные приемы «на плечо» и «на караул». Он подозвал к себе командира этого детского отряда и поцеловал его. Для дальнейших упражнений воспитанников в ружейных приемах, государь приказал доставить из кадетского корпуса деревянные ружья, а лучших – перевести в новгородский графа Аракчеева кадетский корпус, тогда только что устраивавшийся.

Затем, Николай Павлович, находясь в хорошем расположении духа, войдя в зал, расположился посредине и стал играть с воспитанниками. Он расстегнул сюртук и, взяв несколько мальчиков в распростертые руки, начал возиться с ними; масса детей бросилась к нему – всякому хотелось хотя дотронуться до государя, и они принялись теребить его. Государь сел на пол, брал детей десятками и клал рядом с собою. Воспитанники лезли на государя всё более и более и, наконец, совсем повалили на пол. Долго возился с ними развеселившийся царь и, когда встал на ноги, у него не оказалось ни одной пуговицы на сюртуке, – воспитанники ухитрились во время игры обрезать их.

– Ах, мальчуганы! – засмеялся государь – что это вы наделали?

– Это на память о вас, ваше императорское величество, – отвечали теснившиеся вокруг его воспитанники.

– Но как же я теперь доеду домой?

– Как-нибудь доедете!.. завернитесь в шинель, – весело смеялись воспитанники, целуя его руки.

– Ну, хорошо! – сказал, прощаясь, государь – только смотрите, будьте молодцами, и я буду любить вас.

– Постараемся, – кричали воспитанники ему вслед: – прощайте, ваше величество, не забывайте нас!..

Декабрист Тизенгаузен

Во время политических волнений в Австрии, в 1848–1849 годах, дежурный штаб-офицер управления киевского генерал-губернатора, майор Михаил Дмитриевич Поздняков, по распоряжению генерал-адъютанта Бибикова, неоднократно был командируем по делам службы на австрийскую границу.

В одну из таких командировок, городничий представил ему заарестованного им странного арестанта. Это был приличный на вид старик, с длинною, седою бородою и отпущенными чуть не до плеч волосами, в пенсне, и ветхом крестьянском армяке, в кармане которого найдена книга на английском языке: «Король Лир» Шекспира. Человек этот не имел никакого вида и, при допросе, назвался бродягой, непомнящим родства.

На все просьбы майора Позднякова открыть свое звание и положение, старик отвечал отказом и просил, в виде особой милости, отправить его в Киев, к генерал-губернатору, которому он откроет, кто он такой и с какими намерениями сюда прибыл.

И спросив разрешение, дежурный штаб-офицер доставил старика в Киев и представил генерал-адъютанту Бибикову.

– Кто вы такой? – обратился к старику с вопросом генерал-губернатор.

– Простите, ваше высокопревосходительство, если я вам не отвечу, на ваш вопрос в присутствии постороннего лица, – отвечал старик, намекая на присутствие при свидании Позднякова.

– У меня нет секретов от моего дежурного штаб-офицера, – возразил гордо генерал-адъютант Бибиков – отвечайте на мой вопрос!

– Я – Тизенгаузен.

– Как Тизенгаузен?! – воскликнул Дмитрий Гаврилович, отступая в изумлении – декабрист!?

– Да, декабрист! Не веришь? – ощупай на затылке шрам от раны, полученной в 1812 году в сражении, где и ты участвовал.

Бибиков коснулся рукой головы старика и, удостоверившись в справедливости его слов, обнял его и расцеловал.

– Фома неверный! – сказал, покачав головой Тизенгаузен. – Ну, что ж думаешь, – продолжал он: – отправляй в тюрьму, закуй и бей кнутом, ведь я – беглый каторжник!

– Садись-ка лучше вот здесь, со мною, на диван, любезный друг, – успокаивал старика Дмитрий Гаврилович: – и расскажи, какими судьбами ты очутился здесь?

– Соскучился!.. Тоска изгрызла сердце и душу иссушила…. Ведь двадцать с лишком лет, как мы уже там… Пойми, терпенья не хватило… хотелось детей увидеть, а там что будет!.. собрался и пошёл… что было не спрашивай: хорошего немного… ведь дочери мои, ты знаешь, при дворе, принять боялись… хоть видел я их мельком, невзначай… узнал, что им не худо, рукой махнул, ну, и пошёл… и шёл… куда ж идти как не к тебе, товарищ старый, родственник и друг… Прими и сделай, что тебе Господь на ум положит… в руки твои отдаю судьбу мою – казни иль милуй, мне всё равно, ведь жить осталось недолго…

– Но что мне с тобою делать, что, мне с тобою делать, друг, – повторял в раздумье Бибиков: – просить царя?… но, бежав из Сибири, ты совершил снова преступление и снова подлежишь наказанию: кто знает, как взглянет государь на это… тем более, что он о вас не хочет даже слышать. Лучше я думаю дождаться его приезда сюда, здесь я лично могу просить его за тебя, а до того времени ты будешь жить у моего дежурного штаб-офицера, ко мне же приходи по вечерам. Только знай, что перед самым приездом сюда государя я должен буду посадить тебя в крепость.

Тизенгаузен от всей души поблагодарил Бибикова, и, старые друзья долго беседовали, вспоминая о прошлом, одинаково близком обоим, о капризных ударах судьбы, разъединивших их так жестоко.

Спустя несколько времени, император Николай I прибыл в Киев. Осмотрев войска и город, государь принял обед у генерал-губернатора. Избрав минуту, когда государь находился в милостивом настроении духа, Бибиков рассказал ему о побеге и прибытии в Киев Тизенгаузена, стал просить его о помиловании старика.

– Разве ты не знаешь, что я запретил просить о помиловании декабристов! – возразил гневно монарх.

– Государь, – сказал Бибиков – я осмеливаюсь просить вас, вопреки прямого вашего запрещения, и прошу потому, что беглый декабрист – мой родственник. Я обещал ему ваше помилование, и если он не достоин его, то накажите меня, злоупотребившего вашим именем. Руку мою я потерял за царя и отечество и теперь преклоняю мою голову перед вами, делайте с нею, что хотите… я виноват – велите снять ее, но я действовал вашим именем, зная, что вы и в гневе справедливы и милостивы…

– Нет, Дмитрий Гаврилович, такую голову не снимают, а целуют, – сказал государь и поцеловал его. – Пусть будет по твоему; если ты обещал помилование моим именем, то пусть он и будет помилован! Завтра ты мне покажешь его, где он у тебя?

– В крепости, государь.

– Ну, и прекрасно, в крепости я и увижу его, – сказал развеселившийся царь: – а теперь пойдем к хозяйке.

На другой день, император, осматривая крепость, подошел к каземату где временно был помещен Тизенгаузен, взглянул на него в отворенную дверь и, покачав головою, промолвил тихо: «несчастный!» Выходя же из каземата, спросил Бибикова: «а что, никто об нём не знает здесь?»

– Никто не знает, ваше величество, – отвечал Дмитрий Гаврилович: – кроме меня и дежурного штаб-офицера.

– Смотри же, чтобы и теперь никто не знал о нём, – сказал вполголоса государь.

Бибиков молча поклонился.

По отъезде Николая Павловича, Тизенгаузен поселился в Киеве и жил на средства Бибикова в скромной квартирке над Днепром, никому неизвестный, даже полиции, которой было сообщено, что ему дозволяется жить, не объявляя своего имени.

Освобождение же прочих декабристов последовало уже по вступлении на престол императора Александра II, именно в 1856 году, во время его коронации.