Текст книги "Голубые солдаты"

Автор книги: Петр Игнатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Глава 6. В ПУРГУ

Днем лютовал мороз. Сильный ветер вздымал над полями снежные вихри, наметая у каждого куста огромные сугробы. Изредка сквозь темно-сизые тучи прорывались солнечные лучи, и тогда снег казался искрящейся белой пылью, которая запорашивала все вокруг мертвящим ледяным покровом.

С наступлением сумерек ветер немного утих, мороз стал слабее, и повалил густой снег. Большие хлопья падали медленно, нехотя, невесомые и мягкие, как пух.

Моя группа с приданным ей отделением дивизионных разведчиков ждала проводника в небольшой лесной избушке. Здесь было тепло, уютно. В печке весело потрескивали дрова. Сквозь рубленые стены избы доносился глухой гул отдаленной канонады. Она не затихала ни не минуту весь день, а теперь, к ночи, казалось, даже усилилась. Это шли бои на подступах к Москве. Гитлеровцы лезли напролом, не считаясь с потерями, но их бронированные кулаки были бессильны сломить боевой дух защитников Москвы, сердца которых оказались прочнее крупповской стали…

Моя группа получила задание отправиться в тыл противника, в район Солнечногорска. По сведениям, там около станции Подсолнечная, стоял штаб крупного соединения гитлеровцев. Нужно было совершить налет на этот штаб, захватить оперативные документы и карты и раздобыть солидного «языка» – непременно одного из офицеров-штабистов. Учитывая особую «трудоемкость» задания, полковник Теплов попросил командира дивизии выделить нам в помощь группу опытных разведчиков. В мое распоряжение прибыло десять дюжих парней во главе с младшим лейтенантом Якубовым – шустроглазым, подвижным адыгейцем, уже не раз бывавшим со своими разведчиками на охоте за «языками» во вражеском тылу. Узнав, что я с Кубани, он прямо-таки расцвел.

– Земляк, значит? Ну что ж, Игнатов, не посрамим имя кубанца здесь, под Москвой. – И, весело подмигнув, разгладил пальцами черные заиндевевшие усики, опросил: – Как ты думаешь, не посрамим, а?

– Полагаю, что нет! – ответил я с улыбкой.

И он и все его разведчики быстро нашли общий язык с нами. Сразу завязался дружеский разговор с шутками, розыгрышами, смехом, и, право, казалось, что мы уже знали друг друга давным-давно, а не встретились впервые. Впрочем, на фронте бывает так всегда: солдатская дружба, рождаемая духом боевого товарищества, завязывается быстро и прочно.

В восьмом часу вечера прибыл проводник – чернобородый кряжистый мужчина средних лет, в стеганке, ватных штанах, шапке-ушанке и валенках. Отряхнув с себя снег в сенцах, он остановился на пороге, выжидая, пока связной офицер из штаба представлял его мне. Звали проводника Егоровым Афанасием Петровичем. Родом он был из деревни Тимоново, до войны работал мастером на Солнечногорском стекольном заводе и отлично знал окрестности Сенежского озера, то есть те места, где нам предстояло действовать.

– Ну так как, Афанасий Петрович, не заблудимся? – спросил я его, когда он коротко рассказал о себе. – Погода-то, можно сказать, аховая.

Егоров разгладил свою густую бороду, улыбнулся и промолвил басовито:

– Оно-то, в этакую завируху, только и идти надо. Где напрямик, а где в обход, чтоб фашистов в дураках оставить. Словом, к рассвету будем на озере.

В дорогу мы отправились налегке: оружие, гранаты, немного взрывчатки и по пакету сухого пайка на каждого. На всякий случай захватили с собой миниатюрный радиопередатчик, чтобы при необходимости связаться со штабом дивизии. В белых маскировочных халатах с капюшонами, в белых валенках, мы сливались с белесой мглой вьюги.

Некоторое время шли по дороге, за ветром. Под ногами тихо поскрипывал снег. Порывы ветра то и дело подталкивали нас в спину. Вдоль дороги то с одной, то с другой стороны попадались тягачи с пушками, танки, автомашины и бронетранспортеры. Сквозь гул моторов доносились людские голоса, какие-то выкрики, скрежет и лязг гусениц. Наши войска, концентрировавшиеся в этом районе, готовились к наступлению.

Мы с Егоровым шагали в голове группы. Чем дальше на запад, тем сильнее была занесена снегом дорога. Тугие хребты сугробов, как застывшие волны, тянулись через проезжую часть почти строго с севера на юг. Все безлюднее становилось вокруг.

Дорога оборвалась у взорванного моста. Егоров остановился, указал рукой в сторону заречья.

– Там, недалече, фашисты. Будем сворачивать влево, к лесу.

– А в лесу не напоремся на них? – спросил я.

– На этом берегу их нынче еще не было, – ответил Егоров. – Да и вряд ли они сунутся куда-либо в сторону от дороги. Тут, в сугробах, в такой мороз им хана. Они-то мечтали в Москве отогреться, но Москва не по их зубам…

С минуту он вглядывался в снежную кутерьму, потом решительно свернул к левой обочине, махнул нам рукой:

– Пошли!

Мы последовали за ним. Идти было очень трудно. Наст, присыпанный свежим снегом, ломался, ноги глубоко вязли в сугробах. Ветер, дувший теперь в бок, швырял хлопьями под капюшоны и задувал кверху полы наших халатов. Пришлось двигаться гуськом. Проваливаясь в снег и тяжело дыша от быстро нараставшей усталости, я поражался силе и выносливости Егорова, который шел впереди и, по сути дела, прокладывал нам путь. Словно выкованный из железа, он, как мне казалось, легко преодолевал снежные барьеры, пробивался сквозь них могучей грудью и время от времени бросал нам весело, ободряюще:

– Давайте, ребятки, пошевеливайтесь. Доберемся до леса, там полегче будет.

Мы старались не отставать от него. За моей спиной шумно пыхтел Колесов. Ему буквально наступал на пятки Бодюков, нагруженный рацией. Дальше шел Вася Рязанов. Разведчики составляли наш арьергард. Сам Якубов как-то умудрился пробраться ко мне, опросил:

– Слушай, Игнатов, может, моих парней вперед пустить? Пусть помогут проводнику, ведь не двужильный он, выдохнется скоро…

– Это я-то? – откликнулся Егоров и мотнул головой. – Не выдохнусь, я привычный…

Первый привал сделали в сосновом бору, на узкой просеке. Здесь снегу было меньше. Ветер тихо посвистывал меж стволов. С шумом, ломая ветки, изредка с невидимых вершин сосен сваливались тяжелые снежные комья.

Отдых продолжался недолго. Докурив махорочную самокрутку, Егоров поднялся с пня, отряхнул свой халат и промолвил:

– Не будем засиживаться. Время не терпит.

С полчаса мы шли лесом, вначале по просеке, затем по каким-то неведомым тропам. Егоров не останавливался ни на минуту, шагал уверенно, как человек, знакомый здесь с каждой пядью земли. Выйдя из лесу, он повел нас через открытое поле к закованному льдом широкому ручью, потом по льду снова ввел в лиственный лес, уныло стучавший на ветру голыми ветвями. Мы доверчиво следовали за проводником, полностью вверив ему свою судьбу. И раз, и другой, и третий наш путь пересекали большаки, по которым даже в эту вьюжную ночь продолжалось движение немецких машин. Они шли только колоннами следом за мощными гусеничными снегоочистителями, шли с полностью включенными фарами. Их свет едва-едва пробивался сквозь снежную пелену и быстро терялся за ней. Пока проходили колонны, мы лежали за сугробами, в нескольких шагах от дороги. Немцы, конечно, и не подозревали о нашем присутствии, зато мы хорошо видели их, слышали их картавую речь. До чего хотелось порой открыть по ним внезапный огонь из автоматов, перебить всех до единого и сжечь машины. Увы, нам нельзя было этого делать. Это не входило в наше боевое задание и могло его сорвать. Теперь даже в стороне от дорог мы шли осторожно, молча, зорко приглядываясь ко всему и чутко ловя ухом малейший подозрительный шум. Хотя сплошной линии фронта здесь и не было, хотя мы и полагались всецело на своего проводника, никто не мог дать гарантию, что на нашем пути не встретятся вражеские разведчики или гитлеровские патрули.

Егоров сдержал свое слово: на рассвете мы были уже на берегу Сенежского озера, в нескольких километрах восточнее Солнечногорска и станции Подсолнечная. Вьюга утихла, но тучи по-прежнему плотно закрывали небо, и лишь на востоке, будто силясь приподнять их тяжелый темно-серый полог, у самого горизонта виднелась золотисто-алая полоска зари.

Место для стоянки выбрал Егоров. Это была небольшая ложбина, пересекавшая поляну между озером и лесом. Занесенная снегом, обросшая по краям щетиной приземистых кустов, ложбина могла служить надежным убежищем. Из нее хорошо просматривались вся поверхность зеленевшего озера, его западный берег и шоссейная дорога, пролегавшая невдалеке от этого берега В случае опасности мы могли прямо из ложбины выбраться в лес, а там, в лесу, ищи свищи нас в заснеженных чащобах!..

Посоветовавшись с Якубовым, я решил произвести разведку, не дожидаясь вечера, с тем чтобы к ночи выяснить, где же в действительности располагается штаб вражеского соединения. Дневная разведка была, конечно, сопряжена с большим риском, но она намного облегчала поиск интересовавшего нас объекта: вести этот поиск ночью было делом затруднительным, а возможно, даже и совсем безнадежным.

Якубов предложил создать два разведывательных звена, по три человека в каждом. Одно из них направить в Солнечногорск, второе – к станции Подсолнечная. Я согласился с ним. В первое звено вошли Колесов, Рязанов и я; во второе – Якубов, Бодюков и рыжебровый сержант Кавун из приданной группы разведчиков.

– А мне с кем же прикажете? – спросил Егоров.

Откровенно говоря, я не рассчитывал на его помощь, считая, что он уже выполнил свою задачу проводника, доставил нас на место и что отныне я уже не вправе подвергать его риску. Когда я сказал об этом, Егоров нахмурился, промолвил с обидой в голосе:

– Может, просто не доверяете? Мол, одно дело проводником быть и совсем другое – разведчиком. Вдруг да подведет, что спросишь с него… Так, что ли?

Я улыбнулся.

– Совсем не так, Афанасий Петрович. Ваша помощь была бы нам как нельзя кстати, но только на добровольных началах… Сами понимаете, приказывать вам, гражданскому лицу, я не имею права.

– Какой же я гражданский! – усмехнулся Егоров. – Партизан – это тот же солдат. А меня в штаб дивизии сам командир партизанского отряда направил проводником. Так что прошу вас, приказывайте, ежели нужен я вам.

– Хорошо, пойдете с моим звеном! – ответил я.

Вначале Егоров подробно растолковал Якубову, как лучше всего попасть на станцию, посоветовал ему пройти лесом до шоссе, там же, в лесу, пересечь шоссе и затем уже двигаться по оврагам и перелескам вдоль железнодорожного полотна.

– Осторожность и еще раз осторожность, – предупредил я лейтенанта. – В случае опасности прекращайте поиск и возвращайтесь. Помните одно: если немцы обнаружат нас, операция сорвется.

– Все ясно! – кивнул Якубов.

Когда его звено ушло, мы с Егоровым обсудили маршрут движения к Солнечногорску. Решили идти по льду через озеро, вдоль его южного берега, с тем чтобы попасть в выжженную часть города. Нам казалось, что там, среди руин, будет сравнительно легко пробраться к уцелевшему району, установить наблюдение за ним и уточнить место расположения штаба, если ой находится в самом городе.

Ветер, свободно гулявший над озером, вихрил снег, окутывал нас колючей белой пылью и обнажал зеленоватую поверхность льда, идти по которому было очень трудно: ноги то и дело скользили, расползались в стороны. Если в ложбине, под прикрытием леса, мороз почти совсем не донимал нас, то здесь, на открытой местности, при сильном ветре, он казался чересчур кусачим и злым. Но мы не роптали: и ветер, и поземка, и мороз помогали нам. Наши белые халаты полностью сливались со снегом, а мороз мог служить надежной гарантией тому, что ни один гитлеровец не сунет носа сюда, на озеро.

Через озеро мы перебрались благополучно. Впереди лежала выжженная окраина города. Из-под снега виднелись груды развалин, почерневшие от дыма стены домов, сиротливо торчавшие печные трубы. Это был один из страшных следов гитлеровского нашествия.

По оврагу, глубоко вдававшемуся в берег, мы подползли к руинам первого дома на окраине. За ним начиналась улица, но отнюдь не такая мертвая, как нам казалось с озера. Метрах в ста от нас над низенькой халупой, похожей издали на огромный сугроб, вился сизый дымок. Только теперь мы заметили тропку, тянувшуюся по улице от халупы к озеру.

– Вот это номер! – буркнул Колесов. – Кто это дымит там? Неужто из местных жителей кто остался?

Егоров покачал головой.

– Не может того быть. Тут фашисты все обшарили, даже кошек всех перебили. Не наши там, нет! Скорее всего немцы. Видно, пост, дьяволы, установили…

Рязанов взглянул на меня.

– Разреши, я поближе подползу, посмотрю, кто там.

– Отставить! – возразил я. – Тебя-то могут не заметить, но след твой сразу бросится в глаза. Подождем.

– И сколько ж будем ждать? – покосился на меня Колесов. – Уже второй час дня. Эдак и окоченеть здесь можно.

Я отмахнулся.

Прошло минут двадцать. Мороз все сильнее пощипывал щеки и нос. Пальцы рук и ног коченели.

– А может, через пустырь махнем, в обход? – предложил Егоров.

– Подождем! Если это действительно пост, то он наверняка здесь не один.

Прошел час. Небо потемнело. В воздухе появились первые снежинки, потом повалил густой снег. Усилилась поземка. Халупа едва-едва проглядывалась сквозь снежную пелену.

– Можно двигать! – сказал я. – Теперь-то мы куда угодно проскользнем. Давайте по одному перебираться через улицу, прощупаем, что это за пост…

– Эх, яблочко, ехать так ехать! – оживился Колесов и проворно вывалился через пролом в стене на улицу, в сугроб.

Со стороны халупы донесся какой-то окрик. Колесов обернулся к пролому, бросил глухо:

– Тихо, братцы! Кажись, мы влипли.

Я сжал руками автомат, припал к стене, ожидая, что вот-вот появятся немцы.

Снова окрик, и сразу у меня отлегло от сердца. Порыв ветра отчетливо донес русскую речь. Кто-то орал:

– Сенька! Оглох, что ли? Коромысло, говорю, прихвати.

Никто не ответил, зато на тропке совсем близко от нас показался здоровенный детина в полушубке, шапке-ушанке и валенках. На его груди болтался немецкий автомат, в руках позвякивали пустые ведра. Он шел к озеру, видимо за водой.

– Полицай! – определил Егоров.

«Это же „язык“!» – мелькнуло у меня в голове. Колесов, Рязанов и Егоров глядели на меня, как бы спрашивая глазами, что предпринять. Я приложил палец к губам, затем указал на полицая и махнул рукой в сторону озера – пусть, мол, идет. Знак был понят, а когда скрип снега под ногами полицая растаял в тиши, я сказал:

– Все на улицу. Ползем к берегу и там подстережем гитлеровского холуя. Брать живьем, так чтобы не пикнул.

Быстро добравшись до берега, мы залегли в сугробах по обеим сторонам тропки. Полицай сбивал палкой свежую наледь, образовавшуюся по краям проруби. Покончив с этим делом, он стал на колени, зачерпнул воду одним ведром, затем другим и, неторопливо закурив сигарету, подхватил наполненные водой ведра, направился в обратный путь.

Когда он поравнялся с нами, Егоров, как было условлено, негромко окликнул его:

– Сеня, ты? Здорово!

Полицейский остановился, оторопело обернулся на голос. Колесов тотчас прыгнул к нему сзади, крепко зажал ладонями его рот, а мы с Егоровым повалили его на спину, прямо на Колесова. В следующее мгновение Рязанов воткнул ему в рот кляп из портянки. Полицейский обладал прямо-таки богатырской силой и едва не разметал нас. Ошалело выпучив глаза и громко мыча, он ворочался на снегу, как разъяренный бык, но вырваться все же не смог. Когда руки и ноги его были крепко скручены ремнями, он, поняв, очевидно, что сопротивляться бесполезно, затих и словно замер. Мы оттащили его подальше от тропки, спустились в овраг.

– Вот что, Сенька, – сказал я ему, – если хочешь жить, то не дури. Мы советские разведчики, понял? На днях наши войска выметут отсюда всю фашистскую нечисть. А таких фашистских холуев, как ты, ждет справедливое возмездие. Сейчас тебе представилась возможность искупить свою вину перед Родиной и советским народом. Понял?

Полицай смотрел на меня не мигая, каким-то полубезумным взглядом.

Колесов вынул финский нож.

– Товарищ командир! – обратился он ко мне сугубо официально. – Чего возиться с ним, только время зря терять. Собаке собачья смерть.

Слова Колесова подействовали на пленника. Глаза его наполнились ужасом. Он завертел головой и промычал как-то скуляще, будто моля о пощаде.

– Ну понял, что тебе говорилось? – спросил я его.

Полицейский закивал.

– Смотри, – предупредил я, – если попытаешься обмануть нас, удрать или закричать, сразу прикончим. Договорились, значит?

Детина снова закивал.

Я выдернул кляп из его рта.

– Не убивайте, товарищи, – промолвил он, заикаясь от страха. – Я… я… не хотел… Я постараюсь, товарищи… Это дядька втравил меня… Божьей карой стращал…

– Звать как? – спросил Егоров.

– Семен Терешкин я, – ответил пленник.

– А дядьку?

– Степаном Калистратовичем величают.

– Как же, знаю такого, – брезгливо поморщился Егоров. – Хорошая сволочь, при нэпе в купцах ходил.

От Семена Терешкина мы узнали, что здесь, на окраине, находилось несколько постов, поставленных начальником полиции, чтобы перехватывать бежавших военнопленных и партизанских лазутчиков. Смена постов производилась два раза в сутки: в полдень и в полночь. Между постовыми и полицейским участком поддерживалась телефонная связь…

– Вы, товарищи, того, поторопитесь, – сказал вдруг Терешкин. – Хватится мой напарник, что меня долго нет, шум поднимет.

– А он что за птица, напарник твой? – спросил я. – Договориться с ним можно?

– Нет, то сущий гад, – сказал Терешкин. – Из кожи лезет, чтобы выслужиться у немцев. Надо мной и то измывается. С ним кончать придется.

– Больше на посту никого нет?

– Только нас двое. Я и этот Антон Косой.

Медлить больше было нельзя, мы и так долго провозились с Терешкиным. Надо было срочно принимать какое-то решение.

Я приказал развязать пленника и сказал Колесову:

– Облачайся в полушубок, бери ведра и иди к халупе. Рязанов подойдет к тебе на помощь.

Терешкин замотал головой.

– Не годится… Антон враз догадается, что чужой идет.

– Не догадается, – убежденно бросил Колесов. – За такой метелицей мудрено распознать в двух шагах, свой или чужой.

– Не знаете вы Антона, собачий нюх у него, – заметил Терешкин и просительно взглянул на меня: – Дозвольте мне, товарищ командир. Ежели что, прирежете меня – и баста. Только слово у меня твердое: сказал, не подведу, значит, выполню. Заговорю Антону зубы, покуда ваши ребята сзади к нему подкрадутся.

Колесов дернул его за воротник полушубка.

– Эх, яблочко, хватит тебе баланду травить. Ты, видно, и впрямь мастак зубы заговаривать. Разоблачайся, шкура.

– Выходит, не веришь, браток…

– Какой я тебе браток!

Губы Терешкина горько искривились.

– Прахом матери клянусь, товарищи.

Мне хотелось поверить ему, но можно ли было верить такому?

С тропки сквозь метель донесся хрипловатый голос:

– Эй, Сенька, где ты, леший? Тебя только за смертью посылать.

Терешкин вскинул голову.

– Это Косой… К озеру идет, меня искать.

Решение созрело мгновенно.

– Колесов и Рязанов – к халупе! – скомандовал я. – Афанасий Петрович останется со мной, а ты, Семен, бери ведра и дуй навстречу Косому, на тропу. И учти, мы с Егоровым за спиной у тебя будем.

Терешкин вскочил на ноги, подхватил пустые ведра. Я накинул ему на шею немецкий автомат, вынув из него магазинную коробку.

– Хоть нож в карман мне суньте, – попросил он.

Я дал ему нож.

Колесов и Рязанов уже скрылись. Терешкин бросился к тропе, мы последовали за ним.

– Сенька! Эге-ге-ге! – прозвучало где-то совсем близко.

– Здесь я, здесь! – отозвался Терешкин, выходя на тропу.

– Что так долго, дьявол!

– Лунка до самой воды промерзла.

– Под арест пойдешь, пес непутевый!

Терешкин остановился, поставил ведра на снег.

Мы с Егоровым залегли в сугробе с зажатыми в руках ножами, готовые к схватке. Из-за вихрящегося снега вынырнул невысокого роста, плечистый мужчина в длинном тулупе и меховом треухе.

– Ну, чего стал? – гаркнул он на Терешкина.

– Умаялся я, – ответил тот.

Косой приблизился к нему почти вплотную, взглянул на пустые ведра.

– А вода где же?

– Известно где, в озере, – процедил сквозь зубы Терешкин, рванулся вперед, сбил с ног Косого и, прикрыв широкой ладонью его рот, дважды всадил нож ему в грудь.

Терешкин встал, вытер рукавом вспотевший лоб и промолвил глухо:

– Вот и все, господин фельдфебель!

Втроем мы оттащили труп Косого на озеро и бросили в прорубь…

– А теперь пошли погреемся, – сказал Терешкин. – Да и позвонить надо дежурному в полицию, что на посту все в порядке.

В халупе было жарко, Терешкин выложил все, что знал: и где находится штаб гитлеровской дивизии, и какими приблизительно силами он охраняется, и даже набросал схему размещения отделов штаба по домам.

Егоров отлично знал ту узкую глухую улицу, которую облюбовали гитлеровцы для расквартирования штаба и штабистов. Нас больше всего интересовал оперативный отдел. Он размещался в небольшом деревянном особняке, принадлежавшем некогда псаломщику.

– И это все точно? – спросил я Терешкина, когда он сообщил интересовавшие нас сведения.

– Головой отвечаю, – ответил он. – Если доверяете, то сам провожу вас на место, а потом уйду с вами. Виноват я перед Родиной. Пусть она судит и наказывает меня, предателя.

Чтобы не вызвать никаких подозрений у полиции и не всполошить до срока гитлеровцев, я решил оставить Терешкина на посту под присмотром Егорова и Колесова, а сам с Рязановым отправился к нашей стоянке – на озеро. Якубов со своим звеном был уже там. Пробраться к станции ему не удалось: Железная дорога хорошо охранялась.

Нападение на оперативный отдел штаба мы решили произвести в одиннадцатом часу ночи, то есть еще до смены полицейских постов на городских окраинах, пока еще полицаи не обнаружили исчезновение фельдфебеля Антона Косого и его напарника Терешкина.

Стемнело. Утихшая было к вечеру метель разыгралась ночью с новой силой. В десять часов вечера я вывел бойцов на выжженную окраину, к халупе, где нас ждали Колесов и Егоров. Они доложили, что Терешкин самым добросовестнейшим образом, через каждый час, звонил в полицейский участок и рапортовал дежурному о полном порядке на посту.

– Что будем делать с ним? – спросил я Колесова. – Брать или не брать с собой? Оставлять его здесь одного нельзя – рискованно: все-таки служил немцам. Брать – тоже определенный риск.

– А если он наврал насчет штаба? – в свою очередь, спросил Колесов. – Пусть уж идет с нами. Последнюю проверку учиним.

Я обернулся к Егорову.

– Ваше мнение, Афанасий Петрович?

– По-моему, брать!

Якубов был тоже за то, чтобы Терешкин шел с нами.

– Я понимаю, – сказал он, – оставлять, значит, убить. А зачем торопиться с этим делом? Может, парень и в самом деле не совсем пропащий.

Терешкин стоял у двери халупы, в нескольких шагах от нас. Не знаю, слышал он наш разговор или нет, но, видимо, догадывался, что сейчас решается его судьба.

Я подозвал его, положил руку ему на плечо.

– Ты, Семен, идешь с нами. Это последнее боевое испытание для тебя.

Терешкин вытянулся, козырнул.

– Спасибо, товарищ командир. Можете не сомневаться!..

Рязанов вложил в его автомат полную обойму и дал две запасные.

Еще раз проверив полную боевую готовность каждого бойца отряда, я скомандовал:

– Егоров и Терешкин – головные. Пошли!

Продвигались мы вперед медленно, буквально на ощупь. Нигде ни огонька. В этой тьме неистовствовала, выла пурга. Егоров и Терешкин вели нас через какие-то пустыри, по безмолвным улицам и переулкам, вдоль сожженных домов, груд развалин и исковерканных заборов. Терешкин отлично знал расположение всех полицейских постов, но ни постовых, ни патрульных на улицах не было. Они отсиживались где-то в домах, в тепле, полагая, очевидно, что в такую ночь вряд ли в городе может случиться какое-нибудь чрезвычайное происшествие.

В западной части города, примыкавшей к железной дороге, обстановка была, однако, совсем иной. По улицам, буксуя на снегу, с ревом пробиваясь сквозь сугробы, часто проходили грузовые и легковые автомашины. Тут светомаскировка почти не соблюдалась. В домах горел свет, не выключали свет фар и шоферы. Все чаще попадались патрульные группы из гитлеровцев. Порой они проходили очень близко от нас. Заслышав их приближение, мы ложились на снег, пропускали их, затем двигались дальше, к «штабной» улице. Мы с Егоровым следовали по пятам за Терешкиным. Колесов и Якубов шли слева и справа от него, что называется, впритирку. Кто знает, что было на уме у этого парня?

Ведь он не просто остался в городе, а стал полицейским, иными словами – врагом Советской власти. Не ради ли спасения своей шкуры он так быстро переметнулся к нам, убил своего напарника – фельдфебеля?

Подобные мысли все чаще лезли в голову, и я уже сожалел, что доверил Терешкину автомат. Впрочем, он мог бы прекрасно обойтись и без автомата. Ему было достаточно заорать во все горло, рвануться к патрульным, и сразу завяжется смертельная схватка, из которой вряд ли кому из нас удастся выбраться живым. Конечно, еще не поздно убрать его и сейчас, Егоров доведет нас до штаба и без него. Но найдем ли мы в действительности штаб на том месте, о котором говорил Терешкин? Не провокация ли это?

Мы пересекли какой-то двор, подошли вплотную к невысокому забору.

На улице, по другую сторону забора, стояло несколько грузовиков, крытых брезентом. Впереди в домах тускло светились окна.

Терешкин подошел ко мне, указал на противоположную сторону улицы:

– Вот он, штаб! – И объяснил: – На углу слева – караульное помещение, на углу справа – гараж. В соседних кварталах расквартирована рота охраны. Там же живут и офицеры штаба.

– А где оперативный отдел, не знаешь? – спросил я.

– Прямо перед нами.

– Где стоят часовые?

– Двое у калитки, двое во дворе у крыльца и подвижной пост за домом.

Я взглянул на наручные часы. Светящиеся стрелки показывали десять минут двенадцатого.

К особняку подкатила легковая машина. При свете ее фар мы с трудом разглядели трех. офицеров, подошедших к калитке. Вспыхнули ручные фонарики часовых. Короткий разговор. Прибывшие офицеры вошли во двор. Снова, уже во дворе, зажглись два фонарика. Значит, Терешкин сказал правду: два часовых у калитки, два – у крыльца.

Много ли, мало ли людей находилось в эту позднюю пору в доме – никто из нас, разумеется, не знал. Возможно, там были одни дежурные, а возможно, все сотрудники отдела не прекращали работу и ночью. Ведь это был главный отдел штаба – оперативный.

Вместе с Якубовым я принял следующий план действий: бойцы-разведчики снимают часовых на улице и во дворе, становятся на их место и обеспечивают прикрытие моей группе, которая проникает в дом для захвата документов и «языка». Под грузовиками располагаются Якубов с Егоровым, Терешкиным и двумя бойцами, с тем чтобы обезопасить с улицы наши действия в доме. Операцию надлежало произвести бесшумно. Открывать огонь разрешалось только в самом крайнем случае, если гитлеровцы вдруг обнаружат и попытаются захватить нас.

Нам очень мешал шофер, торчавший у легковой машины. Он то болтал с часовыми, то, пытаясь согреться, прыгал, хлопал себя по бокам. К счастью, из штаба вскоре вышел какой-то офицер, сел в машину, и мы избавились от помехи.

Разведчики Якубова выполнили свою задачу блестяще. Перемахнув через забор, они подползли к часовым у калитки так тихо и так ловко, что те отправились к праотцам, даже не охнув. Затем были уничтожены часовые у крыльца и патрульные за домом.

Путь свободен!

Вся моя четверка поднялась на крыльцо особняка. Я взялся за дверную ручку. Что нас ждало там, за дверью: успех или смерть? Но раздумывать об этом было некогда.

В прихожей, освещенной светом электрической лампочки, за столом у телефона сидел пожилой ефрейтор. Увидев меня на пороге, он, вероятно, не сразу понял, кто скрывается под белым маскировочным халатом, и, только когда я направил на него автомат и тихо вымолвил: «Хэндэ хох!»[4]4
  – Руки вверх!


[Закрыть] – он выпучил глаза, широко раскрыл рот, будто онемев от ужаса.

– Хэндэ![5]5
  – Руки!


[Закрыть] – повторил я.

Ефрейтор поднял руки. Колесов и Бодюков проскользнули мимо меня в коридор.

– Смотри за этим! – сказал я Рязанову.

Он вскинул автомат, направив его на ефрейтора. Тот дрожал как осиновый лист на ветру.

Я последовал за друзьями.

Захват штаба был проведен быстро. Застигнутые врасплох гитлеровцы не оказали никакого сопротивления ни в одной из комнат. Отобрав у всех оружие, мы согнали их в подвал, за исключением высокого сухопарого майора, восседавшего в отдельном кабинете. Я заставил его одеться и в сопровождении Бодюкова отправил на улицу, к Якубову. Таким образом, половина задания уже была выполнена – «язык», притом, по всей видимости, солидный, находился в наших руках. Оставалось заполучить документы. Мы обшарили ящики всех столов и сейф, стоявший в кабинете майора. Брали все бумаги, папки и тетради без разбора, торопливо рассовывали их по рюкзакам и карманам.

Перед тем как покинуть штаб, мы задвинули тяжелый железный засов на подвальной двери и заложили три зажигательные мины с часовыми механизмами в кабинете начальника отдела, под одним из шкафов в коридоре и у входа в подвал. Мины должны были взорваться через пятнадцать минут.

И все же в самом конце так удачно проведенной операции, нам не повезло. Нежданно-негаданно к штабу подкатили два гусеничных вездехода с солдатами: это шла смена караулов.

Якубов не стал дожидаться, пока разводящий обнаружит исчезновение часовых и поднимет тревогу. В вездеходы полетели гранаты, и их взрывы слились с дружной автоматной пальбой наших бойцов. Выскочив из штаба, моя четверка тоже открыла огонь и проскочила на противоположную сторону улицы.

Где-то вблизи надсадно взвыли сирены.

Караул, прибывший на вездеходах, был, очевидно, перебит нами полностью, но нам грозило окружение, и надо было уходить, не медля ни минуты… Стрельба нарастала, пули со свистом проносились над нашими головами, стучали о капоты и кузова грузовиков.

Если бы не пурга, мы, конечно, не смогли бы уйти. Но пурга и ночная темень мгновенно поглотили нас и прикрыли своей спасительной завесой.

Впереди шел Егоров.

За ним шагали Бодюков и Колесов, держа под руки Терешкина. Надо же было случиться так, что никто, кроме него, не пострадал. Одна из шальных пуль попала ему в ногу, вторая ранила в плечо.

На морозе он быстро терял кровь и слабел с каждым шагом.

– Бросайте меня, товарищи, – то и дело повторял он. – Зачем вам лишняя обуза?

– Тихо, Семен, – глухо покрикивал на него Колесов. – Все равно не бросим. Ты же вон какой здоровенный, выдюжишь…

И Терешкин, превозмогая боль и слабость, шел. Зато «язык» наш изматывал нам все силы. Он упирался, мычал, норовил выдернуть кляп изо рта. Пришлось связать его по рукам и ногам и тащить то волоком, то на плечах.

За озером мы перевязали раны Терешкина, затем с помощью рации передали на Большую землю рапорт об успешном завершении операции и просьбу встретить нас на пути следования.