Текст книги "Голубые солдаты"

Автор книги: Петр Игнатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Не без опаски добирался я до своей квартиры. Мне казалось, что все встречные слишком подозрительно поглядывают на мой наряд и на мои сапожищи, будто догадываясь, что паспорт, лежавший в моем кармане, оформлен неправильно.

Рязанов уже ждал меня на квартире. Через него я переправил для изучения биографии Колесову, Бодюкову и Гале и поставил их в известность о разговоре с Калошиным.

В тот же день хозяин квартиры раздобыл для меня стеганку, кепку и черную спецовку.

Весь следующий день я не показывался на улице. От Калошина никаких дурных вестей не поступало, и, проведя довольно беспокойно ночь, я в восьмом часу утра снова направился в гостиницу.

Паспорта и пропуска были уже готовы. Калошин припас для меня приличный костюм, в который я переоделся там же, у него в номере.

– Не забудьте заглянуть в парикмахерскую, – напомнил Калошин и, поправив на мне черный в белую полоску галстук, сказал весело:

– С вас причитается, господин Харитоненко. – Он достал из шкафчика бутылку вина. – Выпьем по этому поводу. За ваш счет, конечно!

– Рассчитаюсь из первого же жалованья! – пообещал я. – Лишь бы только попасть на завод.

– Не сомневайтесь, попадете! – сказал Калошин, разливая вино в стаканы. – Кого-кого, а Харитоненко немцы возьмут. Он же ненавидит все советское, предан душой и телом новому режиму, бежал с большевистской каторги… – Подняв свой стакан, Калошин промолвил с учтивым поклоном: – Желаю вам успеха, дорогой мой друг Константин Ефремович!

– Благодарю вас, – в тон ему ответил я. – Можете считать меня своим неоплатным должником, господин коммивояжер.

Осушив стаканы, мы вернулись к деловому разговору.

Калошин сообщил мне уточненные адреса явок, пароли и фамилии лиц, с которыми группе предстояло держать связь в Броварах.

Из гостиницы я вышел на этот раз через парадный ход. В вестибюле находилось несколько человек: то ли приезжие, ожидавшие номерного, то ли работники гостиницы. Я прошел мимо них с независимым видом и сунул чаевые швейцару, когда он широко распахнул передо мною дверь…

В Броварах нам удалось быстро, без каких-либо осложнений связаться с подпольщиками. Встретили они нас поначалу несколько настороженно, но после двух обстоятельных бесед со мной лед недоверия окончательно растаял, и я заручился надежной поддержкой со стороны этих мужественных советских патриотов. Три дня ушло на сбор подробнейшей информации о заводе, о его администрации и на знакомство с людьми, которые составляли заводскую подпольную ячейку, то есть с теми, кто должен был оказывать нам непосредственную помощь при подготовке диверсии.

И вот наконец настал тот час, когда я явился в контору завода и предложил свои услуги в качестве инженера-механика. Меня принял главный инженер Вайсберг – тучный, плешивый немец, отлично владевший русским языком.

Познакомившись с моими документами и внимательно выслушав мой рассказ о мытарствах Харитоненко при Советской власти, он спросил:

– Как же это вам удалось бежать из Сибири?

Я начал сочинять историю о восстании заключенных в лагере и о том, как мне пришлось больше трех недель пробираться через тайгу к ближайшему населенному пункту и как там такие же беглые помогли мне запастись фальшивыми документами и попасть в воинском эшелоне в Москву.

– Значит, и там, в Сибири, большевистский режим уже трещит по швам? – злорадно усмехнулся Вайсберг и, предложив мне сигару, промолвил покровительственным тоном: – Ничего, господин Харитоненко, мы скоро наведем порядок в России и навсегда покончим с коммунистической заразой. – И вдруг его зеленоватые глаза снова недоверчиво сощурились: – А здесь, на Украине, как вы очутились?

– О, это уже не представляло особой сложности, – сказал я без запинки. – Вступил добровольцем в Красную Армию, где сейчас творится сущая чехарда, и в первом же бою, когда красные бросились наутек, я отсиделся в хлеву у одного бывшего кулака.

– Попали к нам в плен?

– Нет, откровенно говоря, струсил сдаваться. Форма-то у меня была красноармейская. Побоялся, как бы ваши солдаты не прикончили меня.

– И что же дальше?

– А дальше обманул мужиков из большевистских прихвостней. Попросил их достать мне гражданскую одежду, чтобы, дескать, удобнее было перебраться к «своим», за линию фронта, а сам махнул в Черниговскую область родственников разыскивать.

– Нашли кого-нибудь?

– Увы, никого. Все были репрессированы еще задолго до войны.

Вайсберг повертел в руках мой паспорт.

– Время такое, Константин Ефремович, что приходится во многом сомневаться. Поэтому не обижайтесь на учиненный мною допрос. Меня тоже допрашивали. Ведь я бежал из Каунаса. В день объявления войны без документов, среди ночи, чуть ли не в том, в чем мать родила. А теперь, как видите, я главный инженер военного завода.

– Вам проще, – вздохнул я. – Вы немец, владеете немецким языком, а я украинец, притом, по сути дела, бездомный. Бог знает, удастся ли мне войти в наследство моих предков!

– Украина уже наша, – сказал Вайсберг. – А раз так, то вы со временем получите свое. Ручаюсь вам в этом именем нашего фюрера и скорой победой его армии.

– Но покажу меня нет и гроша ломаного за душой, – заметил я.

Вайсберг задумался, потер рукой мясистый подбородок. «Неужели откажет?» – подумал я с беспокойством и усомнился в правильности действий Калошина, решившего выдать меня за Харитоненко.

– На заводе есть хорошая вакансия, – заговорил наконец Вайсберг, – должность главного механика, но я пока не предлагаю ее вам. Хочу прежде увидеть, что вы умеете. Поэтому на первое время оформлю вас сменным механиком заводской электростанции, а там будет видно. Как вы смотрите на это?

Я поднялся со стула.

– Искренне благодарю вас, господин Вайсберг. Это большое счастье работать с таким чутким человеком, как вы. Меня устраивает любая должность, и я постараюсь оправдать ваше доверие.

Лесть подействовала на главного инженера. Милостиво улыбнувшись, он написал что-то по-немецки на листке настольного календаря, затем взглянул на меня.

– Выходите на работу завтра, с утра. Пропуск получите у коменданта завода. Я распоряжусь, чтобы вам подготовили аванс. – Он вышел из-за стола и протянул мне руку. – Итак, до-завтра!

– Весьма тронут! – поклонился я и, пожав его руку, вышел из кабинета.

В те минуты я действительно был счастлив: операция начиналась удачно. Калошин не ошибся: для Харитоненко оккупанты сразу подыскали теплое место на заводе. Сменный механик электростанции – это уже многое, это уже широкое поле деятельности. Теперь оставалось протащить на завод остальных членов моей пятерки.

Прошло еще несколько дней, прежде чем они устроились на работу. Маркову зачислили в контору завода рассыльной, Колесов получил место дежурного машиниста на электростанции, а Бодюков и Рязанов попали в механосборочный цех: первый – фрезеровщиком, второй – токарем.

Что и говорить, все мы старались работать с завидным усердием, к начальству относились почтительно и при всяком удобном случае выражали свою приверженность немецко-фашистским властям. К этому нас обязывала цель, стоявшая перед нами, ну и к тому же надо было оправдывать наши документы, в которых значилось, что все мы, в большей или меньшей степени, подвергались гонению при советском строе и поэтому без колебаний перешли на сторону немцев. Никто из нас не завязывал приятельских отношений ни с рабочими, ни со служащими завода, среди которых было немало провокаторов и шпиков. Некоторых из них мне указали товарищи из заводской подпольной ячейки, а кое-кого мы распознали сами по чрезмерной навязчивости и явно провокационным разговорам. Но, конечно, распознать всех шпиков было невозможно.

Однажды во время обеденного перерыва к станку Бодюкова подошел слесарь по фамилии Втюрин, целыми днями суетливо бегавший по цеху. Одетый в замасленную черную спецовку, со всклокоченными черными волосами и быстрыми, колючими глазами, он чем-то напоминал черного паука, непрерывно снующего по болотистой воде. Это был один из самых ярых агентов гестапо. Как нам сообщили подпольщики, по его доносам гестаповцы арестовали шестерых рабочих и всех расстреляли. За это ему заочно советскими патриотами был вынесен смертный приговор.

Хотя гонг, возвещавший обеденный перерыв, прозвучал уже давно, Бодюков продолжал обрабатывать какую-то деталь танкового мотора. Усевшись на бетонном фундаменте станка, Втюрин покосился по сторонам и сказал:

– И есть же такой неблагодарный народ.

– Ты о чем? – спросил Бодюков.

– Да так, вообще.

– Ну если «вообще», то не мешай мне работать.

Втюрин презрительно усмехнулся.

– Стараешься, значит?

– А тебе-то что? – буркнул Бодюков.

– Людей жалко.

– Каких людей?

– Наших. – Втюрин вздохнул. – Ты из кожи лезешь, чтобы танк скорее готов был. А танк этот чей? Чей, спрашиваю?

– Мое дело деньги зарабатывать, – отозвался Бодюков.

– Выходит, так ты отблагодарил тех людей, что научили тебя на этом станке работать? – сказал укоряюще Втюрин. – Может, они сейчас на фронте воюют, Родину-мать защищают. А ты танк на погибель им готовишь.

– Ну и что из того? Ты ведь тоже работаешь здесь же.

– Я только так, для виду. Лишь бы смену отбыть.

– Начальство обманываешь?

– Русский я.

– Я тоже русский.

– А если русский, то чего же стараешься для врага? – вкрадчиво спросил Втюрин и, снова оглянувшись по сторонам, подмигнул: – Разговор у меня есть к тебе. Садись, перекурим.

Бодюков выключил станок.

– Ну говори, слушаю.

Глаза Втюрина заметались.

– Хочешь, браток, я сведу тебя с нашими ребятами?

– С какими «нашими»?

– Неужели не догадываешься? – Втюрин перешел на шепот. – Тут они, на заводе, рядом с нами. Наши, понимаешь?

– Не понимаю.

– Ну… советские… подпольщики.

– Ах, вон оно что? – протянул Бодюков и, схватив внезапно Втюрина за ворот куртки, поднял его с фундамента, затряс, выкрикнул громко, чтобы услышали все рабочие, находившиеся в цехе: – Ты что же это предлагаешь мне, шкура продажная?

– Очумел, что ли? – захрипел Втюрин, пытаясь вырваться. – Пусти, а не то…

– Так ты еще и угрожать мне будешь! – свирепо гаркнул на него Бодюков. – Хлеб немецкий ешь, а сам пакостишь хозяевам? Подпольщик, значит? Вредишь? Так получай, гнида паршивая. – И ударом могучего боксерского кулака в скулу Бодюков отшвырнул Втюрина далеко от станка.

На шум прибежали два охранника и мастер цеха. Вокруг Втюрина, распластавшегося на бетонном полу и скулившего в беспамятстве, столпились рабочие.

– Что случилось? – спросил мастер.

– Да вот стукнул эту сволочь, – ответил Бодюков, вытирая паклей руки. – На предательство меня толкал, чтобы я волынил на работе и вредительством здесь, на заводе, занимался. А я с Германией и никому не позволю обзывать недостойными словами фюрера.

– Забрать обоих! – крикнул охранникам мастер. – Разберемся.

– Бодюкова-то за что брать? – спросил Рязанов, выходя вперед. – Я своими ушами слышал, о чем ему говорил Втюрин.

– И я могу подтвердить! – донеслось из-за спины Рязанова.

– Все слышали! – загудели вокруг.

Бодюкова все же забрали, но к концу перерыва он вернулся в цех. Затем начали вызывать в контору свидетелей. А на следующее утро к Бодюкову в цехе подошел мастер и, похлопав его по плечу, сказал во всеуслышание:

– Администрация завода выносит вам благодарность за добросовестную и верную службу великой Германской империи и ее доблестным войскам.

Втюрин исчез с завода.

Очевидно, гестаповцы перебросили его на другое предприятие. Через несколько дней я узнал, что приговор, вынесенный ему заочно броварскими подпольщиками, был приведен в исполнение. Как-то утром охранники нашли его в лесу, повешенным на суку старой березы.

Вайсберг недолго присматривался ко мне. Видимо, уверив себя в том, что я вполне надежный, знающий свое дело специалист, он не замедлил назначить меня временно исполняющим обязанности главного механика завода. Это открыло мне свободный доступ во все цехи предприятия, и, таким образом, я получил возможность держать связь с Рязановым, Бодюковым и Колесовым, а также с подпольщиками, как говорится, без отрыва от производства. Теперь уже можно было приступать к составлению конкретного плана диверсии. Колесов по-прежнему работал на электростанции, иными словами – в самом сердце завода, Рязанова я оставил в механосборочном цехе, а Бодюкова перевел в цех блоков. Галя как рассыльная имела «сквозной» пропуск во все цехи и помогала мне осуществлять руководство деятельностью моих помощников.

На завод ежедневно прибывали эшелоны с искалеченной техникой гитлеровского вермахта. После сортировки на приемном пункте она распределялась по цехам. Главными узлами производства были механосборочный цех и так называемый «цех блоков», где велась сборка танков, бронетранспортеров, самоходных орудий и фюзеляжей самолетов: бомбардировщиков и истребителей. Чтобы вывести надолго завод из строя, надо было взорвать эти два огромных цеха и электростанцию. Разумеется, одной моей группе решить подобную задачу было не под силу, и поэтому при составлении плана действий я значительную часть подготовительных работ переложил на плечи Подпольщиков – рабочих завода. Непосредственное руководство их деятельностью взял на себя глава подпольной заводской ячейки Горовой – старый коммунист, участник гражданской войны, пользовавшийся большим авторитетом у Вайсберга как опытный мастер литейного и кузнечного дела.

Прежде всего надо было доставить к месту диверсии побольше взрывчатки и вспомогательных материалов. Но как это сделать?

Колесов предложил вести доставку взрывчатки «порционно», исподволь – в карманах, под одеждой, в узелках с едой.

Горовой покачал седеющей головой.

– Если охранники не обыскивают начальство, ну, скажем, таких, как Харитоненко или меня, то рядовой рабочий может подвергнуться обыску в любую минуту. Обнаружат у кого-нибудь тол, арестуют человека и начнут мучить в гестапо. Допустим, что человек умрет и слова не вымолвивши, так немцы ж все равно на заводе такой обыск учинят, что иголки не утаишь.

– Как же быть? – спросил я.

– Взрывчатку надо доставить сразу, одним махом, – посоветовал Горовой.

– Но это же невозможно! – воскликнул Бодюков.

– Подумать надо, – сказал Горовой и, склонившись над планом заводской территории, указал на приемный пункт. – Сюда бы поначалу тол доставить с фашистской битой техникой, по железнодорожной ветке. Охрана пропускает поезда с этим ломом без осмотра. Вот и нужно провезти наш груз в танках или бронетранспортерах, а как попадет он на завод, тогда уж проще будет в цехи его перебросить. Сортировкой-то лома рабочие занимаются. Думаю, что помогут они, если от имени партии попросить их. Дело это на себя беру…

Расчет Горового оказался абсолютно точным. Броварские железнодорожники успешно выполнили задание подпольного центра, и взрывчатка попала на приемный пункт завода вместе с одной из партий самоходок и танков, доставленных на ремонт.

Ночное время было самым подходящим для переброски тола в цехи и для его закладки в местах взрыва. Пришлось кое-кого переместить в ночную смену, особенно в механосборочном и блоковом цехах. Колесов проделал то же самое на электростанции. Всех известных мне шпиков, я, разумеется, оставил в дневной смене, это, однако, не означало, что мы могли несколько ослабить бдительность. Наоборот, она была усилена до предела. Сам я, стараясь еще больше выслужиться перед администрацией, буквально пропадал на заводе.

Заряды устанавливались в труднодоступных для осмотра участках цехов и электростанции, в танках, намеченных к сборке в последнюю очередь, в запасных трансформаторных агрегатах электростанции. Основные заряды намечалось взорвать с помощью часовых механизмов во время перерыва между вечерней и ночной сменами, чтобы избежать лишних жертв среди людей, работавших на заводе по принуждению. Вспомогательные заряды, рассчитанные на уничтожение наиболее ценных станков и агрегатов, должны были взорваться по детонации…

Наконец наступил решительный час.

Часовые механизмы сработали, когда вечерняя смена покинула завод, точно, секунда в секунду. Взрыв был такой сильный, что я, находясь на почтительном расстоянии от проходной, едва удержался на ногах. Казалось, над заводом и окружавшим его лесом пронесся смерч, который со страшным гулом расколол небо и землю. Над взорванными цехами и электростанцией вместе со столбами огня взвились черно-сизые облака дыма, быстро исчезнувшие в ночной тьме. Разгорался грандиозный пожар.

В Броварах завыли сирены, объявляя тревогу. На шоссе, тянувшемся вдоль завода, нарастал гул автомашин. Мешкать было нельзя, и я бросился в сторону железнодорожной ветки, где у тупика был намечен сбор всей группы.

Колесов и Бодюков были уже там, а через несколько минут туда примчались Галя и Вася Рязанов, за плечами которого висел рюкзак с рацией.

– Эх, яблочко, вот это ахнуло! – вырвалось торжествующе у Колесова.

– Не забудьте, господин Харитоненко, премией нас отметить, – пошутил Бодюков.

– Разговорчики! – строго прикрикнул я и махнул рукой: – лес, живее! Будем пробираться через болота между Гоголевом и Борисполем.

За ночь мы ушли далеко. Шли и весь следующий день, делая короткие привалы то в лесах, то среди болот, и лишь к вечеру добрались до того места, куда полковник Теплов обещал выслать по нашему вызову самолет.

Всего несколько минут понадобилось Гале, чтобы настроить рацию и связаться со школой. Я доложил полковнику об успешном выполнении задания.

– Нам уже известно о результатах вашей работы, – ответил Теплов. – Из Киева товарищи сообщили. Молодцы!

Глава 15. НА БЕРЕЗИНЕ

Все было готово: и детально разработанный план операции, и необходимое снаряжение, и самолет, который должен был доставить мою группу к месту высадки в глубоком тылу противника. Но погода никак не хотела читаться ни с планами командования, ни с нашим настроением. Вторые сутки сидели мы в избушке на окраине небольшой деревни Кочетовки и уныло поглядывали из окон на измокшее поле аэродрома, на грязно-серую пелену туч, затянувшую все небо. Дождь не прекращался: то моросил часами, то вдруг переходил в ливень.

Невдалеке от избушки начинался овраг. К нему со всех сторон неслись мутные, шумные ручьи, и вода в овраге клокотала, пенилась, не успевая выливаться во взбухшую и рассвирепевшую речонку, никак не отвечавшую сейчас своему названию – Тихая.

От нечего делать Колесов и Бодюков азартно резались в «козла». Вася Рязанов читал случайно найденные им в избе за иконами тоненькие книжки в пестрых обложках, а Галя сидела у окна и вышивала на красном шелковом кисете голубые васильки. Чудесные васильки! От них веяло чем-то мирным, далеким от войны…

Каждый раз, проходя мимо Гали, Колесов косился на кисет и в конце концов спросил:

– Эх, яблочко, ну и кисет! Кому это ты вышиваешь, Маркова?

Галя подняла на него голубые, лукаво прищуренные глаза.

– Нравится?

– Отменный кисет!

– Значит, не стыдно подарить такой?

– Говорю же, отменный.

– Тогда подарю.

– Кому?

– Одному из вас, – уклончиво ответила Галя.

Бодюков кашлянул, широко улыбнулся. Видимо, он рассчитывал на подарок. Только Вася не оторвался от книги, будто разговор Колесова и Марковой совсем не интересовал его. Ох, притворщик! Не зря же так порозовели вдруг его щеки!..

А за окнами шумел дождь. Время шло, и никто не знал, когда же наконец настанет летная погода и мы сможем избавиться от томительного, вынужденного безделья.

Приближался вечер, второй вечер нашего пребывания в Кочетовке. Постепенно деревня погрузилась в сумерки. Колесов зажег «лампу» – стреляную снарядную гильзу, наполненную керосином, с куском брезента вместо фитиля. Окна завесили плащ-палатками, «Лампа» чадила, огонек ее испуганно метался из стороны в сторону, и на рубленых стенах избы шевелились наши причудливые тени.

– Может, на боковую? – опросил Бодюков.

– Давай еще сгоняем партию! – предложил ему Колесов, перемешивая на столе костяшки домино.

– Хватит! – отрезал Бодюков. – Сколько можно?

– Да, пожалуй, будем спать, – сказал я. – Видно, дождь до утра не уймется.

Вася Рязанов вышел во двор. Вышла и Галя. Я раскинул на полу шинель, положил у стены парашют и рюкзак, начал стягивать с ног сапоги.

Тихо скрипнула дверь, ведущая в сенцы. Я подумал, что это Рязанов или Маркова, но это был майор Данильцев.

– Собирайтесь, товарищи! – сказал он с порога.

Мы удивленно взглянули на него, Поднимаясь со своего жесткого ложа, я спросил:

– Куда?

– На задание.

– А дождь?

– Командир авиационного полка заверил командование, что бомбардировщики вылетят по первому вашему требованию независимо от погоды.

– Эх, яблочко, вот это да! – весело воскликнул Колесов. – Молодцы летчики! Чего, спрашивается, ждать? Может, этот дождь на неделю зарядил!

– Боря! – окликнул я Бодюкова. – Зови Рязанова и Маркову, будем собираться…

Через двадцать минут мы уже были в самолете. Еще ни разу нам не приходилось вылетать в такую непогоду: дождь, порывистый ветер и к тому же такая тьма, что хоть глаз выколи. Два прожектора осветили просторное поле аэродрома. С помощью трактора самолет вырулил на твердую взлетную полосу. Там механики еще раз проверили моторы, и только после этого была отдана команда вылетать.

Два часа провели мы в воздухе, а дождь все шел и шел. Не верилось, что где-то есть чистое небо. Летчики вели самолет по приборам. Линия фронта осталась давно позади. Под нами лежала территория Смоленщины с выжженными селами, разрушенными городами.

В мирное время я ни разу не бывал в этих местах, и сегодня ночью мне впервые предстояло попасть на Березину, которая, по словам Колесова, была изумительной, красивой и самой что ни на есть русской рекой. Уж кто-кто, а Колесов знал ее, Березину. Он родился, вырос на ее берегах и до войны работал здесь трактористом и шофером в колхозе. Ни одно задание он не встречал с такой радостью, с таким энтузиазмом, как это, связанное именно с Березиной, с дорогими его сердцу местами.

А задание было нелегким. Нам предстояло взорвать мост через Березину, большой железнодорожный мост на линии Смоленск – Орша. Он усиленно охранялся с воздуха и на земле. Днем нашим самолетам не удавалось прорваться к нему, а ночные бомбежки не приносили результатов и приводили лишь к потере бомбардировщиков. Тогда наше командование решило послать туда десантников. Выбор пал на мою группу. Перед нами была поставлена задача взорвать мост с воды, для чего надо было пробраться к нему по реке. Чтобы отвлечь от нас внимание противника, наши бомбардировщики должны были в это же время бомбить мост с воздуха. Это требовало установления надежной радиосвязи между нами и штабом авиаполка. Поэтому мы и захватили с собой не одну, а две рации – основную и одну в запас. Их мы берегли как зеницу ока.

Рассчитывать на чью-либо помощь нашей группе не приходилось. В ближайших населенных пунктах стояли крупные гарнизоны охранных войск, которые не давали возможности даже небольшим отрядам партизан просочиться к железнодорожной линии и к шоссейной дороге, пролегавшей вдоль железнодорожного полотна. Все это осложняло нашу задачу.

Низкая облачность, дождь, ночная тьма помогли нам долететь до места высадки без каких-либо осложнений – прожекторы не могли нащупать наш самолет. Но если в воздухе мы чувствовали себя относительно спокойно, то высадка очень и очень тревожила нас. Мы должны были приземлиться на участке между мостом и. лесом, тянувшимся вдоль Березины. Южнее этого места, в нескольких десятках километров протекал Днепр. Прыгать приходилось наугад, в темноте, полагаясь только на показания приборов. Даже самое незначительное, отклонение самолета от курса, какая-то задержка с высадкой могли привести к срыву: вдруг да угодим прямо в реку или приземлимся на улице какого-нибудь села, которые довольно густо лепились на берегах реки. И потом попробуй отыскать быстро друг друга в такую ненастную ночь! Да еще и парашют с грузом надо было искать, а ведь он-то не откликнется, не подаст никакого знака.

Первым прыгнул Колесов. Бодюков вывалился из самолета чуть ли не верхом на грузовом тюке, чтобы приземлиться как можно ближе от него. За Бодюковым тотчас один за другим последовали Рязанов и Маркова. Замыкающим был я.

Когда мои ноги уже коснулись земли, резкий порыв ветра ударил в купол ниспадавшего парашюта и рванул его в сторону. Падая на бок, я почувствовал, что подо мной разверзлась какая-то яма, и в следующее мгновение нырнул в холодную, черную воду.

Не знаю, как мне удалось сдержать крик. Возможно, я и крикнул, но уже под водой. К счастью, это случилось у самого берега, на мелководье. Инстинктивно рванувшись кверху, я стал на колени, и моя голова очутилась над водой лицом к невысокому обрывистому берегу.

Испуг прошел. Теперь я уже думал не о себе, а об остальных. Что, если все очутились в реке? Колесов, Бодюков и Рязанов плавали отлично. А вот Маркова держалась на воде с большим трудом. В обмундировании, в сапогах, при оружии она наверняка сразу пойдет ко дну!..

Выбравшись на берег, я вглядывался во мрак, нависший над рекой, и, затаив дыхание, чутко прислушивался, не донесется ли оттуда стон или приглушенный зов о помощи. Но вокруг было тихо; и это безмолвие действовало успокоительно. В конце концов я утвердился в мысли, что никто из моих друзей не мог попасть в реку. Ведь они прыгали раньше меня, значит, и приземлились значительно дальше от реки, чем я…

Убедив себя в том, что иначе и быть не может, я направился прямо на восток. На пути то и дело попадались какие-то ямы, похожие на старые, уже поросшие травой воронки от снарядов, редкий кустарник, канавы и реже молодые березовые рощицы. Первыми мне встретились Рязанов и Маркова. Они сидели в березняке и, как было условлено, время от времени повторяли крик выпи. Вскоре к нам подошли Колесов и Бодюков, которые уже успели отыскать грузовой тюк…

Опять начался мелкий дождь. В промокшей одежде я чувствовал себя неважно, но заменить ее было нечем. Что поделаешь, такова жизнь разведчиков! Даже на передовой можно на время перебраться из окопов в землянку, обсушиться, а где обсушишься и обогреешься здесь, в тылу врага, когда не имеешь возможности не только что разжечь костер, но даже закурить…

Едва забрезжил рассвет, мы перебрались в лес, который находился километрах в двух севернее места нашего приземления. Не раз и не два мы с благодарностью вспоминали искусство пилота, изумительное мастерство штурмана и чудесные приборы самолета, обеспечившие с такой точностью нашу высадку в намеченном районе. И это в непогоду, при слепом полете!

В родном краю Колесов чувствовал себя действительно как рыба в воде. Он знал наперечет названия всех сел и деревень, лежавших поблизости, а когда мы вышли к реке, он низко поклонился ей, омыл ее водой свое лицо и взволнованно сказал нам:

– Эх, яблочко, вот она, братцы, моя Березина. Верю, что она поможет нам в нашем святом и правом деле…

В эту сырую, пасмурную погоду река не выглядела столь прекрасной, как ее расписывал нам на Большой земле Колесов, и все же было в ней что-то могучее и величавое.

В лесу было безлюдно. Между деревьями виднелись полуразрушенные землянки. Видимо, здесь находили пристанище люди из сожженных деревень, но, судя по всему, оккупанты лишили их и этого пристанища. Сохранились лишь две «норы» в береговой круче с лазами из леса. В одной из этих «нор» мы и обосновались.

Утром мы с Колесовым отправились в разведку поближе к мосту. Бодюков и Рязанов получили задание тщательно осмотреть все прибрежные заросли к северу от леса: может быть, где попадутся прибившиеся к берегу деревья, которые можно было бы использовать как плавательные средства. В противном случае нам предстояло самим изготовить небольшой плот из двух-трех бревен…

В «норе» осталась одна Галя. Ей нужно было проверить рации и подготовить их к работе. Она же выполняла роль хранителя всего нашего боевого имущества.

Знакомство с мостом пришлось вести на почтительном расстоянии. Подбираться к нему ближе не было никакого смысла: нарвешься на замаскированный пост или угодишь на мину – и конец, задание не будет выполнено.

Мост был капитальный. То, что он уцелел во время варварских бомбардировок, которым подвергала все подобные сооружения гитлеровская авиация в начале войны, казалось просто чудом. Береговые пролетные строения были балочными, а два промежуточных – из металлических ферм, покоившихся на трех довольно высоких каменных быках. Чтобы вывести мост из строя надолго, надо было произвести сильный взрыв на среднем быке, у шарнирных опор двух ферм, и этим сбросить концы ферм с быка в воду. Ограничиваться же разрушением шарнирных опор нельзя было ни в коем случае: если концы ферм останутся на быке, то немецкие саперы восстановят мост довольно быстро.

Полученные нами сведения об усиленной охране моста и подступов к нему полностью подтверждались. У железнодорожной насыпи густо стояли камуфлированные палатки, а вдоль обоих берегов были разбросаны батареи крупнокалиберных зенитных орудий. Охраняемая зона ограничивалась двумя оградами из колючей проволоки, вдоль которой размещались прожекторные установки и большие мощные звукоулавливатели. Всюду торчали часовые: у въездов на мост, у колючей проволоки, на берегах, на железнодорожной насыпи. Время от времени по мосту проходили патрульные. Но самое неприятное для нас заключалось в том, что на трех каменных ледорезах, отстоявших метрах в пятидесяти от моста, были устроены площадки с зенитными пулеметами, у которых дежурили солдаты – по два на каждой площадке. У левого берега возле причала виднелись две моторные лодки.

Словом, мало утешительного дала нам разведка. Почти не отрывая бинокля от глаз, я вновь и вновь обшаривал взглядом реку, мост, берега. Все чаще, назойливее в голову лезла мысль о том, что наша попытка добраться до моста по воде неизбежно провалится.

Бодюкову и Рязанову повезло: в одной из заводей среди камыша они нашли большую суковатую карчу, прибившуюся к берегу. Она тихо покачивалась на волнах, как неведомое чудище, выставившее из воды свою черную ослизлую спину.

Похлопав ее рукой, Бодюков сказал мне:

– Прямо-таки «Наутилус», как у капитана Немо. И нас и весь груз выдержит. По-рачьи пристроимся к ней снизу, камышовые трубки в рот – и пошел. С грузом, должно быть, совсем под водой скроется, и мы под самым носом у фрицев пройдем на этом «Наутилусе».

Оптимизм Бодюкова воодушевил и меня. Подумалось: авось и в самом деле проскочим!

– Ладно, «Наутилус» так «Наутилус», – улыбнулся я. – Отдохнем до вечера и будем готовиться.

Когда совсем стемнело, мы подтянули карчу поближе к нашей «норе», на более глубокое место и опутали ее веревками. Рюкзаки с толом, бикфордовым шнуром и взрывателями подвязали к веревкам. Заготовили несколько дыхательных трубок из камыша, укрепили на карче два якорных крюка и три шнура с острыми «кошками». Попробовали вчетвером оседлать наш «корабль». Плавучесть у него была замечательной, к тому же и в отношении маскировки он превзошел все наши ожидания: над поверхностью воды поднималась лишь самая малая часть его горбатого хребта. Нужно обладать поистине кошачьим зрением, чтобы заметить ее в темную ночь на воде.