Текст книги "Голубые солдаты"

Автор книги: Петр Игнатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Я рассказал Степанюку о своем разговоре с полковником, о предстоящей операции и в заключение сказал:

– Давай, Митя, посоветуемся, кого брать с собой. Как говорится, один ум хорошо, а два – лучше.

Степанюк озадаченно поскреб затылок.

– Сложный это вопрос, Валентин Петрович. Ребята у нас во взводе, сам знаешь, один к одному. Обиды потом не оберешься. Тут, право, хоть жеребьевку устраивай.

– То-то и оно! – вздохнул я. – Потому и посоветоваться с тобой решил…

Наконец кандидатуры участников вылазки в Веселое были намечены. Отправив Степанюка в склады для получения боеприпасов и сухого пайка, я вернулся в хату, разбудил бойцов. Когда я назвал фамилии отобранных, сразу, как и следовало ожидать, поднялся шум. Пришлось мне проявить командирскую твердость, хотя, признаться, прибегать к ней было нелегко: ведь передо мной стояли мои боевые друзья, а не просто подчиненные. Но, возможно, именно потому, что это были друзья, они поняли, в какое затруднительное положение попал я, поставленный перед необходимостью выбрать десятерых из всего взвода. Шум улегся, и с моих плеч будто свалилась какая-то тяжесть…

Вскоре после полудня к нам пришел командир саперного взвода Петренко, пожилой, пышноусый лейтенант в просторном маскировочном халате, надетом поверх полушубка.

– Откуда начнем поиск? – спросил я.

– Ходимте, подывытесь на одно местечко, – сказал лейтенант мягким украинским говорком. – Мы з полковником Зиминым у ночи мало нэ всю передовую облазылы, покы то место знайшлы.

– Почему же меня в поиск не взяли? – удивился я.

Петренко улыбнулся.

– Я казав полковнику, що треба и вас гукнуть, а вин мэни кажэ: «Хай Игнатов отдыхае и выспыться добрэ». Вы ж знаете, що полковник сам разведчик первостатейный. «Днем, – каже, – согласуешь усэ з Игнатовым». От я и прийшов согласовувать.

Я накинул маскхалат и отправился с Петренко на противоположную окраину села. Миновав последнюю хату, мы спустились в заснеженную балку и шли по ней вдоль переднего края, до перелеска, где некогда находился полевой стан тракторной бригады. Там из-под снега теперь торчало несколько обуглившихся столбов и печной дымарь. От перелеска по неглубокому оврагу мы выбрались на передовую линию, В окопах дежурили наблюдатели и дозорные, остальные пехотинцы грелись в нишах и норах, завешенных плащ-палатками.

Лейтенант остановился у одного из пулеметных гнезд, сказал:

– Ось то место, що выбрав полковник.

В бинокль была видна на всю глубину нейтральная полоса. Она проходила по открытому полю, на котором лишь кое-где из сугробов выглядывали голые ветки кустов. Невдалеке виднелся небольшой лесок, а перед ним, примерно там, где должна была проходить линия передовых позиций противника, возвышались два холмика, на расстоянии ста – ста пятидесяти метров один от другого.

– Что-то не нравится мне здесь, – сказал я. – Слишком голо кругом, и все видно как на ладони.

Петренко объяснил мне, почему полковник выбрал именно это место. Оно находилось как раз на стыке пехотных полков противника. Окопы немцев обрывались слева и справа от ложбины, которая начиналась вблизи от нашего переднего края и, постепенно углубляясь, уходила к леску. Два бугра, принятых мною за холмики, были в действительности бетонными колпаками двух дзотов, расположенных у границ стыка. Они держали под перекрестным обстрелом весь участок нейтральной полосы перед стыком и густо заминированный спуск в ложбину. Гитлеровцы считали, очевидно, что здесь, на голом поле, не прошмыгнет не только человек, но даже мышь. Исходя из этих соображений, полковник и решил, что именно здесь, где враг меньше всего ждет гостей, нам и следует переходить за линию фронта. Темной ночью в маскировочных халатах сделать это, пожалуй, не так уж и опасно, тем более что, по словам наших солдат-пехотинцев, немцы сравнительно редко освещают этот участок ракетами…

– И много здесь мин? – поинтересовался я.

– Хватае, – ответил Петренко, – И наших и фашистских. Тильки вы про мины не турбуйтэсь, то вжэ забота моих хлопцив.

Еще и еще раз обшарив глазами нейтральную полосу в районе дзотов и запечатлев в памяти местность, прилегавшую к лесу, я сказал:

– Ну что ж, товарищ Петренко, будем считать, что вопрос согласован. Я так и доложу начальству.

Перед вечером полковник снова вызвал меня к себе.

– Значит, говоришь, место выбрано удачно? – спросил он.

– Подходящее! – подтвердил я.

– А как у тебя дела?

– Все готово, товарищ полковник.

– Ну и в полку все, как говорится, на мази.

– Когда же?

– Сегодня ночью!

Зимин взглянул на часы.

– Сейчас семнадцать тридцать. В двадцать часов выходи к переднему краю. К трем часам ночи ты со своими людьми уже должен быть в Веселом, у школы. Как только прибудешь туда, выдели одного бойца-сигнальщика и отправь его за северную окраину селения. Красной ракетой он даст нам знать, что ты готов к удару. Одновременная вспышка двух красных ракет с нашей стороны оповестит тебя о начале боевых действий полка. – Немного помедлив, полковник добавил: – Учти, что твой сигнальщик может оказаться смертником, ведь его ракета всполошит всю северную окраину Веселого. Ни в коем случае он не должен попасть в руки гитлеровцев живым. Поэтому выделяй такого человека, которому можно откровенно сказать, на что он идет. У тебя есть такие люди?

– Есть, товарищ полковник! – не колеблясь ответил я.

– Фамилии?

– Степанюк или Шурупов.

– Знаю таких, – кивнул Зимин и обнял меня. – Ну, желаю удачи. Надеюсь, все обойдется благополучно. О возможности провала не хочу и думать. Сорвется твоя вылазка – сорвется и наш прорыв. Не забывай об этом ни на секунду!..

В восемь часов вечера я с десятью разведчиками был уже на передовой, в окопах. Там нас ждал Петренко с отделением саперов.

– Проход готовый! – доложил он.

– Как у немцев? – спросил я.

– Шось не чуты.

– Значит, не ждут гостей?

– Та, мабуть, не ждуть. Колы мои хлопцы в ложбини мины знималы, я биля одного дзоту трошки поповзав. Часовый на морози топчется, а пид колпаком фрицы: гогочуть, шнапсу, мабуть, на ничь хватылы.

Ночь стояла темная. Над нейтральной полосой гулял ветер. Вдоль передовой то там, то здесь вспыхивали ракеты, вырывая из тьмы снежную пыль, вихрившуюся над полями.

– Как, ребята, готовы? – обратился я к разведчикам.

– Полный порядок! – отозвался за всех Степанюк.

– Тогда трогаем! – скомандовал я.

Мы выбрались за бруствер окопа и поползли по узкой траншее, сделанной в снегу саперами. На промерзшей земле часто попадались ямки: это были гнезда обезвреженных мин. Впереди ползли сержант-сапер и Петренко. Ветер, дувший навстречу, обдавал наши лица сухим колючим снегом. В те мгновения, когда поле освещалось ракетами, мы прижимались плотно к земле, лежали не шевелясь…

Вот и ложбина. Снежная траншея становилась все глубже. Из ее стенок торчали круглые металлические корпуса немецких мин. Много пришлось вынуть их саперам из твердого как камень грунта, чтобы подготовить для нас этот проход, и каждая вынутая мина была свидетельством подвига скромных, порой неприметных тружеников войны, именуемых саперами. Уж это ли не герои, достойные вечной славы! Это они наступают первыми. Это они отходят последними. И сейчас они были впереди. Их присутствие действовало на нас успокоительно, вселяло уверенность, что мы благополучно переберемся в тыл противника.

Дзоты остались позади.

– Эх, руки чешутся, – шепнул мне Степанюк. – Зайти бы сейчас к дзотам с тыла, снять часовых и рвануть змеиные гнезда. Может, попробуем, а?

– Выбрось это из головы! – ответил я.

Ко мне подполз Петренко, промолвил чуть слышно:

– Тут до самого лису мин вже нэмае.

Я крепко пожал его руку.

– Спасибо, лейтенант. Можете возвращаться.

– Всього найкращего! – кивнул он на прощание и, пропуская нас вперед, отполз с сержантом в сторону…

Мы углубились в лес. Идти по огромным сугробам было тяжело. Сверху на наши головы часто обрушивались снежные комья. Но чувствовали мы себя отлично. Начало вылазки прошло успешно, а ведь не зря говорят, что хорошее начало – это половина дела.

Вскоре мы очутились на гладко накатанной грунтовой проселочной дороге. Где-то справа, примерно в двух километрах от леса, лежало Веселое. Принял решение двигаться прямо по дороге. В поле царила тишина. Если бы вдруг появились вражеские машины, мы еще издали услышали бы шум их моторов и могли заблаговременно укрыться за сугробами. Наших же шагов не было слышно, так как все мы были обуты в валенки…

До селения оставалось не более полукилометра, когда впереди тьму прорезал яркий свет автомобильных фар. Через несколько мгновений он погас, но мы успели заметить будку и шлагбаум, перекрывавший дорогу у будки. Это был контрольный пункт.

– С дороги! – скомандовал я. – Пойдем в обход.

Мы свернули в поле и, увязая по колено в снегу, направились к западной окраине Веселого. Спустя сорок минут вышли к оврагу у деревянного однопролетного моста, под которым позапрошлой ночью Минаков хотел было устроить засаду для захвата «языка». Впрочем, он сразу же отказался от этой мысли, как только мы выяснили, что вблизи находится охраняемый перекресток дорог. И сейчас там, на перекрестке, бодрствовали вражеские часовые. До нас долетали их гортанные голоса и поскрипывание снега под. сапогами.

Был уже третий час ночи. Время не позволяло нам задерживаться в овраге, надо было подниматься на бугор, к школе. А тут, как назло, из Веселого вышла большая колонна грузовиков. Часовые остановили ее у перекрестка для проверки документов. Включенные фары головной машины бросали яркие лучи света в нашу сторону, на мост и на пологий склон бугра.

Мы начали нервничать. Одно дело, когда отправляешься в разведку для сбора каких-то сведений о противнике или для захвата «языка», и совсем другое, когда ты должен к определенному часу обеспечить возможность наступления своим войскам. Мы знали, какая напряженная подготовка шла сейчас у нашего переднего края на подступах к Веселому. Саперы обезвреживали вражеские мины в балке, пехотинцы сосредоточивались на рубежах для броска вперед, артиллеристы стояли наготове у пушек и минометов. Командование полка уже находилось на наблюдательном пункте и ждало нашего сигнала, а мы все еще сидели в овраге, у подножия бугра, на вершине которого нам предстояло подавить основные пулеметные точки гитлеровцев…

Ни немецкие часовые, ни водители машин, видимо, не торопились. Неумолчно гудели моторы. Мы уже не чувствовали леденящих порывов ветра и лютого мороза. Светящиеся стрелки наручных часов неумолимо и, казалось, все быстрее и быстрее подползали к цифре 3.

Я не выдержал, махнул рукой, давая знак двигаться по оврагу на восток, к северному склону высоты. Из оврага мы попали на сельскую улицу и через какой-то двор вышли к тропе, тянувшейся от подножия к вершине бугра. Не раздумывая долго, я пополз вверх, но не по тропе, а рядом с ней. Четверо бойцов следовали за мной, остальные ползли по другую сторону тропы. Где-то наверху шагали дозорные.

Внезапно впереди зажегся свет карманного фонарика. Кто-то спускался вниз. Мы обнажили финки, замерли. Болтая о чем-то, к нам приближались трое гитлеровцев. Тот, что шагал впереди и посвечивал фонариком, вдруг остановился как раз против того места, где лежали мы.

– Вас ист лёс?[2]2
  – Что случилось?


[Закрыть] – окликнули его шедшие позади.

– Вартэ маль, их кан нихт меер[3]3
  – Подождите немного, я не могу больше.


[Закрыть], – отозвался передний и начал оправляться.

Задние поравнялись с ним. Он сошел с тропы, пропустил их, и в это мгновение свет его фонарика ударил прямо в лицо Степанюка. Немец испуганно шарахнулся назад. Меня словно подбросило что-то. Прежде чем он успел крикнуть, я зажал его рот рукой, всадил ему в спину нож. Мои друзья набросились на других гитлеровцев. И все же один немец закричал так громко, что его наверняка услышали бы наверху, если бы, на наше счастье, в это время не засигналили грузовики колонны, тронувшейся наконец с перекрестка.

Не знаю, как себя чувствовали мои бойцы, но у меня зуб на зуб не попадал от нервного озноба – я понял, какую огромную оплошность допустил, принимая опрометчивое решение покинуть до срока овраг, пробираться по улице и наконец ползти вдоль тропы. Малейшее промедление могло стоить нам жизни. Больше того, из-за моей непростительной оплошности могла сорваться вся операция. А это было куда страшнее смерти.

Степанюк дернул меня за полу халата, кивнул на трупы гитлеровцев, как бы спрашивая, что делать с ними.

– Зароем в снег! – шепнул я ему. – Тащите за мной!

И пополз по склону в сторону от тропы…

До трех часов ночи оставалось десять минут, когда моя группа залегла у двух проломов, выбитых нашей артиллерией в цоколе западной стены школы. Впереди под прикрытием фронтального цоколя и бетонных плит располагались пулеметные гнезда гитлеровцев. Солдаты отсиживались в подвале, из которого сквозь перекрытие выходили на поверхность две дымившиеся железные трубы. Вдоль фронтального цоколя с наружной стороны, куда из амбразур глядели пулеметы, шагали часовые. С той стороны школы, где лежали мы, не было охраны. За нами, далеко внизу, находился перекресток дорог.

Теперь можно было отправлять сигнальщика на северную окраину Веселого. Еще до перехода через линию фронта я познакомил Степанюка и Шурупова с заданием, которое одному из них предстояло выполнить в эту ночь здесь, в селении.

В последнюю минуту мой выбор пал на Степанюка, но, когда он ушел, во мне вдруг зашевелились опасения, как бы с ним не стряслось какой-либо беды. И в самом деле, мало ли что может случиться с разведчиком, когда он в одиночку пробирается по расположению противника. Наткнется Степанюк на гитлеровцев, и тогда не жди сигнала, с которым связывалось начало наступательного боя. Красная ракета должна была взвиться в небо во что бы то ни стало, при любых обстоятельствах. Поэтому я решил отправить в качестве дублера и Шурупова.

Потянулись минуты напряженного ожидания. Тишина, стоявшая над погруженным во мрак селением, казалась мне зловещей. На вершине бугра свирепствовал ветер, то посвистывая, то скуля. Он пронизывал нас насквозь, и я чувствовал, как все больше немели коченевшие от мороза руки и ноги. Внизу, на перекрестке, снова остановилась какая-то колонна машин. Часовые, стоявшие перед школой, сменились. Два солдата начали носить в подвал дрова из штабеля, сложенного с внутренней стороны цоколя, шагах в десяти от того места, где лежали мы. Стрелки часов уже показывали половину четвертого, а сигнала все не было. Охваченный тревогой и нетерпением, я почти неотрывно глядел в густую тьму, висевшую над северной окраиной Веселого. Глядел и думал о том, что вот так же, как и я, в ту же сторону сейчас с наблюдательного пункта смотрят командир полка, начальник разведки, начальник штаба…

И ракета, наконец, взлетела. Шумно рассекая воздух, она поднялась высоко над землей, громко хлопнула и, разорвав тьму ярко-багровой вспышкой, озарила улицы и хаты северной окраины. Тотчас где-то там застрочили автоматы, затем один за другим прозвучали два разрыва гранат.

«Степанюк или Шурупов?» – мелькнуло у меня в голове. Кто из них пальнул из ракетницы, я не знал, но было очевидно, что один из них сейчас отбивался от гитлеровцев гранатами.

В подвале школы поднялся шум. Солдаты выскакивали наверх, что-то орали часовым, а те, что-то отвечая, указывали руками туда, где шла стрельба.

И вдруг все они, как по команде, обернулись на восток. Над передовыми позициями зажглись две красные ракеты. Их свет еще полыхал в черном небе, когда наши артиллеристы обрушили шквальный огонь на немецкие окопы и на ранее засеченные огневые точки гитлеровцев. Воздух содрогался от оглушительных разрывов снарядов и от неумолчного рева пушек.

Я ждал, что в селении вот-вот начнется паника, но этого не случилось. Несмотря на глубокую ночь и на внезапность нападения, немцы довольно быстро пришли в себя и открыли ответный огонь. Яростно застучали пулеметы из школы, осыпая свинцом хорошо пристрелянную балку. Снаряды рвались на восточном склоне, на вершине бугра. Осколки с визгом проносились над нашими головами, градом стучали по кирпичному цоколю и бетонным плитам, но немецкие пулеметчики, чувствуя себя в полной безопасности, ни на секунду не прекращали стрельбы.

«Пора!» – подумал я и, сжав в руке гранату, поднял ее над головой. Это был условный сигнал, означавший команду: «Гранаты к бою!»

Бойцы приготовились.

– Огонь! – крикнул я и первым метнул гранату под бетонный козырек пулеметного гнезда, расположенного у самого угла фронтального цоколя. Грохот почти одновременного взрыва гранат слился с дикими воплями гитлеровцев. А мы, не давая опомниться тем из них, кто еще уцелел, дружно застрочили по гнездам из автоматов. Солдаты, выскакивавшие из подвала, тут же валились, сраженные нашими пулями.

Так, не потеряв ни одного бойца, мы захватили огневые точки противника на бугре и сразу же заняли круговую оборону. Но обороняться нам не пришлось. В балке уже катилось, нарастало грозное «ура» наших пехотинцев. Пулеметы на бугре молчали, путь атакующим был открыт. Прорвавшись по балке, они устремились на передний край обороны немцев с флангов и с тыла, растекались по улицам и теснили врага к западной окраине селения. А мы разили его пулеметным и автоматным огнем с бугра.

Среди гитлеровцев разрасталась паника, сопротивление их быстро слабело… Через час после начала атаки селение Веселое перешло в руки советских войск. Оставив здесь сотни убитых, раненых и пленных, немцы откатились далеко на юго-запад…

К нам на бугор взбегали пехотинцы, еще разгоряченные только что закончившейся схваткой. Они радостно тискали нас в объятиях, благодарили за поддержку.

Едва забрезжил рассвет, мы всей группой отправились на северную окраину Веселого искать Степанюка и Шурупова. От мысли, что они погибли, у меня все время щемило сердце. Мы заходили в каждую хату, осматривали каждый двор…

И вдруг за селением, где как музейная реликвия высился дряхлый, чудом уцелевший ветряк, мы увидели Шурупова. Нежданно-негаданно он появился в двери ветряка и, прихрамывая, начал спускаться по деревянной лестнице к колодцу.

Я окликнул его издали.

Только теперь он заметил нас, замахал обеими руками и закричал что было силы:

– Сюда, сюда, братцы!

Левая пола его полушубка была в крови.

– Ты что, ранен? – спросил я.

– Чепуха! – отмахнулся он. – Малость коленку и бок пуля поцарапала. Вот Мите, тому здорово досталось.

Я едва не задохнулся от волнения.

– Жив он? Ты видел его?

– Тут он, со мной! – сказал Шурупов. – Нет такой пули и не будет вовек, чтоб нашего Митяя наповал уложила.

Мы поднялись в ветряк.

Степанюк лежал на соломе у замшелого жернова, бледный, с заострившимся носом, жадно дымя цигаркой. Из-под ушанки выглядывали окровавленные куски маскхалата, которыми была забинтована его голова. Увидев нас, он попытался привстать, но не смог.

– Лежи, лежи, Митя! – сказал я, присев на корточки перед ним. – Главное, жив, а все остальное ерунда.

Степанюк улыбнулся.

– Значит, таки выкурили фрицев?

– А как же иначе!

– Порядок! – Степанюк слегка кивнул и, поморщившись от боли, промолвил с досадой: – И угораздило же меня… Боюсь, как бы не пришлось надолго пришвартоваться к доку… А неохота. Отвертеться бы! Может, походатайствуешь, Валентин Петрович?

– Обязательно, – пообещал я, хотя и понимал отлично, что никакие ходатайства с моей стороны не помогут ему отвертеться от госпиталя…

Ранило его в голову и в грудь, чуть пониже правой ключицы. А случилось это так.

Спустившись с бугра, он по оврагу выбрался к дороге и, пройдя по ней с полкилометра, свернул в поле. Северная окраина селения лежала справа. Степанюк был уверен, что морозной ночью в заснеженном поле ему нечего опасаться. Но именно здесь он едва не наткнулся на землянки и батареи фашистских зенитчиков. Выручила его случайность. Над одной из землянок, даже вблизи смахивавшей на сугроб, промелькнуло несколько искр, которые вырвались из железной печной трубы. Заметив их, Степанюк остановился, осторожно лег на снег. Только теперь он разглядел зачехленные стволы зениток, проступавшие на фоне звездного неба, и силуэт часового. Пришлось отползать назад и затем делать большой крюк в обход батарей. А в то время, как Степанюк приближался к селению с севера, Шурупов полз вдоль окраинных дворов, по выгону, подступавшему к Веселому с запада. И получилось так, что оба они очутились невдалеке от ветряка почти одновременно.

Шурупов извлек из кармана заряженную ракетницу и только хотел было пальнуть из нее, как из-за ветряка взвилась красная ракета, выпущенная Степанюком. На беду, в ветряке сидели три дозорных гитлеровца. Они выскочили наружу и, строча из автоматов, бросились к тому месту, где лежал Степанюк. Тот метнул в них две гранаты, а из селения на помощь дозорным уже мчались немецкие солдаты. Шурупов ударил по ним из автомата, крикнул Степанюку:

– Митя, это я, Колька!

Степанюк, раненный в голову, прикончил последнего из дозорных, перебежал к сугробу, за которым лежал Шурупов. Вокруг них свистели пули.

– Дуй в ветряк! – скомандовал Степанюк. – Оттуда сподручнее драться.

Шурупов увидел на белом капюшоне моряка темное пятно, догадался, что тот ранен.

– Нет, Митяй, дуй уж ты первым, а я задержу гадов, ты же в крови!

– Тогда сразу, вместе! – отозвался Степанюк.

Отстреливаясь, они доползли до лестницы, поднялись в ветряк и продолжали вести огонь уже оттуда.

Вряд ли им удалось бы отбиться от наседавших гитлеровцев, если бы не начался артиллерийский обстрел селения и наши войска не перешли в атаку. Здесь, в ветряке, Степанюк был ранен вторично в грудь, а Шурупова ранило в бок и в ногу.

Уцелевшим гитлеровцам было уже не до разведчиков. Видимо, почуяв, что атака советских войск развивается успешно, фашисты пустились наутек…

– Когда я услышал Колькин голос, то не поверил своим ушам, – рассказывал нам Степанюк. – Ну, думаю, концы отдаю, перед смертью чудится. Ан нет, не чудилось. Ежели б не Колька, бросил бы я навечно якорь тут. Раны он мне перевязал. Словом, выручил. – Моряк стиснул мою руку. – Спасибо тебе, командир, за Кольку!

Я почувствовал себя неловко, промолвил, смутившись:

– Брось, Митя, не за что меня благодарить. Ведь Шурупова я дублером послал, можно сказать, для перестраховки…

– Все равно спасибо! – повторил растроганно Степанюк. – Век не забуду и Кольку и тебя…

Здесь, в ветряке, нас и нашел адъютант полковника Зимина.

– Что же это вы, товарищи разведчики, сюда забрались? – выпалил он, задыхаясь от усталости. – Я уже с ног сбился. Ищу, ищу, все село вдоль и поперек исколесил. А командир полка знать ничего не хочет: «Давай мне героев, расцеловать хочу каждого!»

Это была последняя операция, в которой я участвовал вместе с полковыми разведчиками. Вскоре полковник Теплов отозвал меня в учебную команду авиадесантников, и я снова встретился со своими старыми друзьями.