Текст книги "Записки партизана"

Автор книги: Петр Игнатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 52 страниц)

– Вы ройте, товарищи, а я поищу вторую пещеру, – прошептал Володя. – Может быть, она приведет нас прямиком ко второму складу, к саду тети Маши…

На том и порешили. Володя снова исчез в темноте, а остальные начали рыть штольню. Работой руководил Нестеренко. Работа двигалась медленно, партизаны старались не шуметь: немцы были совсем рядом. Судя по доносившемуся шуму, у немцев под землей шла горячая работа.

– Стоп! – остановил, наконец, товарищей Нестеренко. – Дальше рыть опасно: услышат. Да и незачем. Подождем Володю – пусть уж он сам заложит заряд.

Но Володя не возвращался. Глуховцев не на шутку волновался: он забыл спросить, куда отправился Володя, и теперь не знал, где искать его.

Володя вернулся, когда уже забрезжил рассвет.

– Плохо, Александр Ерофеич, – докладывал он. – Под вторым складом никакой пещеры нет, все в сторону сворачивают. Как же быть, Александр Ерофеич?..

– Подумать надо, Володя. А сейчас вместе с Нестеренко устанавливай скорее свою «адскую машину» – и спать. Утро вечера мудренее.

Через полчаса все было готово. Рассвело. Глуховцев встал на карауле у входа в пещеру, минеры легли спать, а один из партизан остался в штольне слушать, что делается у немцев.

Нестеренко не мог уснуть.

– Володя, – тормошил он своего сонного товарища. – Ты мне толком расскажи про этот сад.

– Сад как сад, – недовольно бормотал Володя. – Яблоки растут… Вишня…

– Да ты мне не про вишню, а про сарай.

– Сарай большой, в нем сено хранилось. В стороне маленький сарайчик с дровами. Ну, потом колодец рядом. Только он сухой… Глубокий… А воды ни капли: вода пропала куда-то.

– Колодец, говоришь? Без воды? – встрепенулся Нестеренко.

Больше он ничего не смог добиться. Володя спал как убитый.

Когда Глуховцев подошел к минерам, чтобы разбудить одного из них на смену, Нестеренко не спал.

– Ты послушай, что я тебе скажу, Александр Ерофеич, – взволнованно сказал шахтер. – Рвать только один склад – мало. Надо рвать оба. И сразу… Нет, погоди, ты слушай. Володя говорит: в том саду есть глубокий сухой колодец. Вот я и думаю: не забраться ли нам с Володей в этот колодец да обсмотреть, что к чему. Если подходяще – рвануть… Я понимаю: риску много. Но ведь попытка не пытка. Ты как полагаешь, Александр Ерофеич?

* * *

Когда стемнело, партизаны вылезли из пещеры и спустились в ту яму, в которой укрывались прошлой ночью. Один из них ушел в степь: надо было доложить командиру крымчан о принятом решении. Глуховцев остался в яме. Володя повел Нестеренко к себе домой.

Добрались они благополучно, но Володя не решился вести Нестеренко в хату. Он спрятал шахтера в собачью конуру во дворе: немцы убили любимого Володиного Мурзика – громадную кавказскую овчарку.

Мать не спала.

– Вот что, мама, – сразу же деловым тоном сказал Володя. – Дай мне длинную крепкую веревку, шпагат, маленькую лопатку и ломик.

Через несколько минут все это лежало на столе перед Володей. Веревка и шпагат оказались на совесть: в свободное время мать вязала неводы, и материал у нее был первосортный.

– Ну, мама, не плачь, не волнуйся. Все будет в порядке, – прощаясь, говорил Володя. – Если громыхнет – знай: это наших рук дело. На днях забегу… когда немцев вышибем.

Мать молча смотрела на сына. В глазах ее стояли слезы. Она знала – сын идет на смерть. Но не останавливала его. Она молча обняла Володю, перекрестила.

У собачьей будки минеры распределили между собой груз – лопату, ломик, шпагат, канат, тол – и поползли к саду.

Володе был известен тайный лаз в сад: недаром он раньше не раз навещал хозяйство тети Маши, охотясь за ее вкусными яблоками.

Только они проползли через дыру в плетне, как над окраиной станицы вспыхнула осветительная ракета. Минеры припали к земле, и при свете ракеты Нестеренко отчетливо увидел оба сарая и полуразвалившийся сруб колодца.

– Далековато, – прошептал Нестеренко.

Ракета погасла. Снова на землю спустилась непроглядная тьма. Слышно было: отчетливо стучала машина в маленьком сарайчике.

Двигатель работал, ровно постукивая. Неожиданно его легкий ход резко изменился, словно что-то приглушило чистый звук машины.

Нестеренко начал считать секунды… машина опять заработала легко и ровно.

– Двадцать секунд, – прошептал Нестеренко. – Значит, метров на двадцать забрались в землю, черти. Глубоко… Только бы колодец был не мельче… Ну, Володя, пошли.

К колодцу они ползли долго: рядом были немцы, и каждое неловкое движение могло выдать минеров. У колодца немного передохнули. Нестеренко осторожно принялся за осмотр. Верхний вал, наматывавший на себя цепь, к счастью, оказался целым. Опоры тоже были в порядке.

Володя, привязав канат, быстро сбросил его в колодец и смело соскользнул вниз. Нестеренко ждал. Ему показалось – прошла вечность. Послышались легкие удары каната о стены: это Володя подавал сигнал, что спустился благополучно, и звал к себе Нестеренко. Шахтер быстро пролез через стенку сруба и начал спускаться.

Дно колодца оказалось совершенно сухим. Внизу колодец расширялся. Нестеренко на мгновение зажег электрический фонарик и осмотрелся. В стене темнело отверстие: очевидно, здесь ключевые воды промыли щель. Она уходила по направлению к яру, как раз туда, где стоял сарай. Нестеренко даже крякнул от удовольствия.

– Володя, лезь.

Но даже щупленький Володя смог протиснуться в щель не больше как метра на два – дальше щель сужалась.

– Ничего не поделаешь, придется и здесь штольню делать. Ну-ка, пусти меня, Володя, это мое дело.

Часа три работал Нестеренко. Пот лил с него градом. В грунте было много камня, а Нестеренко боялся шуметь. Володя помогал ему, оттаскивая на своей стеганке вынутый грунт в сторону.

– Баста! – заявил Нестеренко, пробив, наконец, длинный шурф. – Устанавливай свое хозяйство.

Володя залез в длинную узкую нору и заложил фугас, заделал бикфордов шнур. Потом так, как учили его у нас на Планческой, прикрепил конец шпагата к затейливому сооружению из лопатки, ломика и электрофонарика с батарейкой у конца бикфордова шнура, – чтобы раньше времени неосторожно не вызвать взрыва, – а другой конец шпагата обвязал вокруг пояса.

– Готово, Нестеренко…

Шахтёр полез наверх первым. На голову Володи посыпались комья земли, мелкие камни. Володя укрылся стеганкой. Сердце его сильно билось: вот сейчас, через несколько минут, он влезет наверх, дернет за шпагат и взорвет склад…

Нестеренко был уже наверху. Володя не умел, да и не решался лезть так, как шахтер. Он обвязал вокруг пояса канат, по которому они недавно спускались, и дал знак Нестеренко тащить его наверх. Но то ли Володя оказался тяжелым, то ли Нестеренко устал, но подъем шел медленно. Громко скрипел новый канат. Сыпались камни в колодец…

До верха оставалось метра два. И вдруг Володя услышал шум. Глухой удар. Вскрик и снова удар…

Володя уперся руками и ногами в стенки сруба. Веревка, за которую тянул Нестеренко, ослабла – будто кто перерезал ее ножом.

Ясно: наверху немцы. Они убили Нестеренко. Как быть? Взорвать сейчас, сию минуту. Но это верная смерть… Все равно умирать…

Володя нащупал рукой шпагат.

Неожиданно канат снова натянулся. Володя, как пробка, вылетел из колодца и упал у края сруба.

Первое, что он увидел, – три луча электрических фонариков, направленных на него. Вокруг стояли немцы. Рядом, на земле, лежал Нестеренко.

Первая мысль: цел ли шпагат? Володя повел рукой по поясу: шпагат был на месте.

Немцы заметили этот жест. Очевидно, они решили, что Володя тянется за гранатой, ножом или револьвером, и набросились на него. Они скрутили ему руки, больно ударили чем-то в живот. В глазах помутилось. А в голове одна мысль: «Только бы не заметили шпагата, только бы не оборвали, не обрезали его раньше времени».

Володя рванулся было в сторону. Но немцы схватили его, еще больнее вывернули ему руки и потащили куда-то. Володя чувствовал, как все туже натягивается шпагат, как он врезается в тело, и злорадно думал:

«Тяните, гады, тяните… Еще… еще…»

Немцам казалось, что Володя упирается. Они не видели, что ему мешает идти шпагат, и с силой потянули Володю за собой.

Шпагат внезапно ослаб. И тотчас же земля содрогнулась от страшного взрыва. Володя увидел огненный столб, комья взметнувшейся земли, обломки досок, вырванные с корнем деревья, летевшие вверх.

Это было последнее, что видел Володя. Второго взрыва он не слыхал: второй взрыв прогремел минутой спустя. Это Глуховцев взорвал склад над обрывом…

* * *

… – Ну вот, Батя, и вся история со взрывом немецких складов, – закончил Казуб свой рассказ. – А что было дальше, – вы сами знаете. Предупрежденная о взрыве, наша артиллерия открыла ураганный огонь. Начался штурм Крымской. К утру все было кончено: немцев вышибли из станицы. Мы, конечно, одними из первых ворвались на родные улицы. Глуховцев был жив и невредим. Нестеренко погиб. Мы так и не дознались от чего: то ли от контузии при взрыве, то ли от раны на голове – очевидно, когда он вылез из колодца, немцы ударили его чем-то тупым. Словом, погиб Нестеренко… В стороне, у колодца валялись трупы фашистов. Среди них лежал и Володя. Он был жив, но в нем, как говорится, еле душа держалась…

Принесли его в госпиталь, рассказали о нем главному врачу. Несколько дней Володя был на волоске от смерти. Но выжил. Уж не знаю, кому он этим обязан: медицине или своей матери, которая от него ни на шаг не отходила.

– Выжить-то он выжил, но остался инвалидом: левая рука висела как плеть, и ногу он маленько подтаскивал, без палки ходить не мог. Неразговорчивый стал, людей чуждался. Тут-то вот и началась история с моей Катериной.

По правде сказать, я и раньше подмечал за ними неладное, еще когда они до войны в школе учились: уж больно они дружили. Ну, а теперь, смотрю, Катя прямо прилепилась к Володе: ни на шаг от него не отходит. Говорили мне друзья по секрету, будто сама предлагала Володе свадьбу сыграть, но Володя отказался: незачем, дескать, инвалиду жениться. Не знаю, правда это или нет, но на Володю похоже.

Но от Катерины моей легко не отделаешься: наша казубовская порода упрямая. Словом, появляется в Крымской знаменитый профессор из Краснодара. Как наша молодежь притащила его в станицу, сказать не могу.

Долго возился профессор с Володей и, представьте, – вылечил! Полностью вылечил!.. Стал Володя таким, как был до всей этой истории.

Ну, конечно, свадьбу сыграли. Собрались все крымчане-партизаны, которые целы остались. Веселая была свадьба!..

Глава V

От станицы Крымской к Новороссийску идут два шоссе: одно – основное, Краснодарское, и второе – проложенное через Неберджаевскую и хутор Липов. Между этими шоссе, на железной дороге, стоят две крупные станции – Нижне– и Верхне-Баканские.

При подходе немцев казаки этих станиц образовали сводный партизанский отряд. Во главе его встал председатель станичного Совета Нижне-Баканской – Николай Васильевич. Ему было лет за пятьдесят. В свое время он участвовал в первой империалистической войне. Настоящий степной богатырь, он говорил низким басом и с первого взгляда казался суровым и жестким. Но те, кому приходилось работать с ним, знали: Николай Васильевич трогательно любит молодежь.

Представителем баканских партизан у нас, в миннодиверсионном «вузе» на Планческой, был Валя. Ученик десятого класса, бойкий, живой паренек, он в станице считался отъявленным озорником. Станичные ребята души в нем не чаяли. Валя был их признанным вожаком, и ни одна шалость, ни одно озорство в станице не проходили без его участия.

Вот его-то и послал к нам Николай Васильевич. Он угадал в этом смелом, широкоплечем, голубоглазом юноше недюжинный организаторский талант и надеялся, что всю свою волю, всю страсть, всю редкую способность сплачивать вокруг себя людей и руководить ими этот «озорник» отдаст минному делу. И Николай Васильевич не ошибся.

Окончив наш «вуз» с дипломом первой степени, Валя, вернувшись в отряд, тут же организовал миннодиверсионную группу. В нее входили не только его сверстники, такие же, как он, школьники-казачата. Вале удалось завербовать и самого почтенного по годам партизана-баканца – седобородого деда Филиппа.

Деду Филиппу давно перевалило за семьдесят. Старый казак дрался с японцами в Маньчжурии и с немцами в первую мировую войну. Как память о прежних боях, он хранил дома, за божницей, Георгиевский крест и носил в своей ноге осколок немецкого снаряда. От этого дед слегка прихрамывал. Но он был еще очень крепок и силен. Из-под густых, нависших бровей смотрели зоркие, живые глаза. Говорил старик не спеша и терпеть не мог, когда его перебивали. Был он всегда прям и резок в суждениях и за эту прямоту и правдивость, за большой жизненный опыт пользовался особым уважением в станице. И вот этот дед, седой как лунь, резкий, независимый, пожалуй, даже чуть вздорный, стал учеником десятиклассника Вали. Надо отдать старику должное – лучшим его учеником.

Баканские минеры провели немало удачных операций. Я помню: еще в те времена, когда мы были в предгорьях, на горе Стрепет, ко мне не раз приходили Ветлугин и Кириченко и, рассказав о диверсиях баканцев, говорили с гордостью за своего ученика:

– Хорошо работает Валентин: без шаблона, с выдумкой. А главное – третье поколение минеров выращивает. Молодец!

Свою самую крупную комбинированную операцию, которой заслуженно гордятся сейчас баканцы, они провели в то горячее время, когда немцы уже были выбиты из Крымской и вели жестокие бои на подступах к «Голубой линии».

Однажды Николай Васильевич, командир отряда, созвал своих бойцов в пещере на совет.

Все были в сборе. Не хватало только Мишки – шустрого четырнадцатилетнего паренька, страстного птицелова, облазившего все гнезда в станице. Не было и партизана Шпака – бригадира колхоза, пятидесятилетнего казака, прославленного охотника, старого солдата первой мировой войны. Их обоих Николай Васильевич послал в разведку: Мишку – в станицу, а Шпака – на шоссе, туда, где над дорогой нависли скалы.

Первым явился Мишка. Он подходил к пещере по всем правилам, установленным в отряде.

Вначале на вершине небольшой горушки неожиданно громко зачирикала пичужка. Часовой, лежавший в кустах у еле заметной тропы, насторожился. Но чириканье птицы казалось таким естественным, что он усомнился: сигнал ли это?

Птица чирикнула еще раз – настойчиво и требовательно, будто ждала ответа. Часовой ответил. У него получилось хуже. И тотчас же, будто насмехаясь над ним, пичужка на горе залилась насмешливой трелью.

Кусты на склоне холма чуть качнулись, и на тропинку вышел Мишка. За ним, еле поспевая, семенил его младший братишка Вовка, маленький крепыш.

Поравнявшись с часовым, Мишка презрительно смерил его с головы до ног и процедил сквозь зубы:

– Плохо кричишь, товарищ! Слушай, – и над кустами пронеслась мелодичная птичья трель.

– Понял? – строго спросил Мишка и зашагал дальше, даже не удостоив взглядом опешившего часового.

Ребятишки спустились в глубокий овраг, заросший кустарником, и, отыскав за голой скалой, в орешнике, узкое отверстие, вошли в подземный штаб баканских партизан.

Пещера была невысокая, но вместительная: на полу лежали и сидели человек пятьдесят. В центре, разговаривая с дедом Филиппом, стоял Николай Васильевич.

Мишка смутился: он не ожидал встретить здесь весь отряд. К тому же задания, порученного ему, он не выполнил.

– А-а-а, птицелов! – сказал, заметив его, Николай Васильевич. – Братишку привел? Дело хорошее. Ну, показывай, что добыл.

– Ничего не добыл, – густо покраснев, ответил Мишка.

– Как ничего? – холодно и строго спросил Николай Васильевич. – За птицами, что ли, опять лазил?

– Не лазил, – еле слышно ответил Мишка. – Честное слово, не лазил!

Потом скороговоркой, путаясь, начал объяснять:

– Фашистских начальников в станицу понаехало – просто туча. На легковых машинах. И все – в Дом Советов. Охрану такую поставили, что мы с Вовкой и так и эдак – куда там. Не то что войти – подойти нельзя. Я ходил, ходил вокруг, а потом на крышу залез, к трубе подобрался, думал, через нее в дом попаду и выкраду те карты и бумажки, что вы говорили. А фашисты печь затопили: дым пошел… Я и не полез.

– А почему же не полез? – пряча улыбку, спросил Николай Васильевич.

– Да ведь спекусь в печке, а толку никакого…

– Как никакого? – уже открыто улыбаясь, сказал Николай Васильевич. – Тебя бы печеного немцы съели.

Партизаны расхохотались. Мишка понял: гроза миновала. Весело улыбнувшись, он снова заговорил:

– Когда я у трубы сидел… надумал я… Если…

– Погоди, хлопец, – сурово прервал его дед Филипп. – Как же быть, Николай Васильевич? Неужто этих начальников не потревожим?

– Так ведь говорит же Мишка, что к дому не подберешься, а из трубы дым идет! – улыбаясь, ответил Николай Васильевич.

– Вот я и хочу о трубе речь вести, – не замечая улыбки, продолжал дед Филипп. – Мне мой отец рассказывал. Это было давно, когда нас с тобой, Николай Васильевич, еще и на свете не было. Русские с горцами воевали. Заняли аул богатый. Как полагается, начальство приехало, начало пировать! А горцы на крышу влезли, к трубе подобрались…

– Так ведь и я о том же говорю! – взволнованно крикнул Мишка. – К трубе подберемся и оттуда, сверху, гранатой – р-р-раз!..

– Молчи, хлопец! Мал еще старших перебивать! – рассердился дед Филипп. Потом продолжал: – Горцы на крышу влезли, к трубе подобрались, а в доме печь топилась. Они в трубу, прямо в огонь и спустили мешок с порохом. Натурально – взрыв. Начальство на куски порвало… И горцев тоже… А гранат тогда и в помине не было, – сердито бросил он в сторону Мишки.

– К чему ты речь ведешь, дед? – тихо спросил Николай Васильевич.

– Неужто не понимаешь? Валентин мину приготовит и через трубу немцев взорвет.

– Так ведь горцев… тоже на куски, – сказал Николай Васильевич.

– Ты как на этот счет полагаешь, Валентин? – спросил дед Филипп, пропустив мимо ушей замечание Николая Васильевича.

Валя молчал.

– Боишься? – смотря в упор на него, спросил дед.

– Нет, другого боюсь: на крышу не залезем – увидят.

– Ну, это раз плюнуть! – крикнул Мишка. – Я такой лаз на крышу знаю – через конюшню, через сарай, – ни один фашист нас не увидит. У нас там с Вовкой и доска припрятана. Лезем, Валя!

– Если выведешь на крышу – лезем. А мину приготовить… раз плюнуть, – передразнивая Мишку, весело улыбнулся Валя.

Дед Филипп, прихрамывая, подошел к нему, положил руку на плечо:

– Не сердись на меня, Валентин. Это я так, сгоряча. Знаю тебя… Не такой, чтобы струсить… И ты не сердись, хлопчик, – повернулся он к Мишке. – Только больно горяч да быстр… на словах… Ты на деле себя покажи… Ну, так как же, Николай Васильевич, благословляешь?

– Подумать надо, дед… Постой, никак Шпак пришел? А ну-ка, товарищ Шпак, докладывай.

Шпак только что вошел в пещеру. Его стеганка была вся в грязи, глаза смотрели невесело.

– Плохие дела, Николай Васильевич… Сегодня под утро по лесному участку шоссе началось большое движение от Тоннельной. Надо полагать, немцы задумали переброску свежих резервов под Неберджаевскую. Сначала шли машины с пехотой, но ребята с первого поста передали, что там, под кручами, идут орудия и машины с ящиками. Правда, их было пока немного. Но ведь это только начало.

– Пока еще ничего особенно плохого не вижу, товарищ Шпак, – заметил Николай Васильевич.

– А ты дальше слушай, товарищ командир. Я с ребятами полез на кручи. Оказывается, на вершинах скал немцы построили дзот. Такие же дзоты стоят и внизу, под горой. И так хитро построили, мерзавцы, что каждый камешек здесь простреливается – не подберешься. А ведь это единственное место на шоссе, где мы можем немцам помешать. Вот и получается: повезут немцы снаряды в Неберджаевскую, а мы будем сидеть в сторонке да поглядывать.

– Что же ты предлагаешь, товарищ Шпак?

– Прямо не знаю, что и сказать, товарищ командир. Один выход: ребята в лоб нападают на верхние дзоты, а минеры рвут скалу, чтобы обрушить ее на шоссе. Только нельзя, вероятно, этого сделать: ни взрывчатки, ни времени не хватит. Надо бы нашего минера спросить. Ты как полагаешь, Валя? Можно?

Валя молчал, задумавшись.

– Тебя спрашивают, Валентин, – обратился к минеру Николай Васильевич. – Товарищ Шпак дело говорит. За тобой последнее слово.

– Рассчитать надо, Николай Васильевич. Ведь это не пустяк – скалы обрушить. Но полагаю, если послать умелых людей и взять весь наш запас взрывчатки, можно…

– Вот и хорошо! – глаза у Шпака радостно заблестели. – Вот и рви скалу, Валентин. А я наверх полезу, к дзотам.

– Раз наш «профессор» говорит «можно», значит, надо рвать, – начал было Николай Васильевич.

– Нет, ты погоди, командир! – перебил его дед Филипп. – Ты сперва меня послушай. Вот ты хочешь Валентина на скалы послать – хорошо. А кто на крышу штаба полезет? Выбирать надо из нас двоих. Не хвастая, скажу: у нас в отряде два главных минера – я да Валентин. Скалы я знаю как свои пять пальцев. Если ты дашь мне наших молодых минеров, а Валя скажет, сколько взрывчатки закладывать, я эти скалы прямо на шоссе и уложу.

– Так-то оно так, да ведь тут быстрота нужна, дед. Суди сам: когда зажжешь шнуры – бежать надо. Да какое бежать! – лететь по воздуху надо, чтобы скалы тебя не задавили. А как тебе бежать! Нога-то у тебя с изъяном. Значит…

– Ты меня, Николай Васильевич, смертью не пугай, – перебил его дед. – Я с нею не раз с глазу на глаз встречался. Да и в отряд я пришел не на печи лежать. А потом, – и дед Филипп сурово поглядел на Николая Васильевича, – ты хотя и командир, а я тебе прямо скажу: говоришь не по-командирски. Неужто из-за того, что старого деда могут придавить скалы, можно немцам позволить гулять по шоссе туда и обратно? Да и придавит ли? Это еще на воде вилами писано. Не по-государственному ты рассуждаешь…

– Командир должен беречь людей, – негромко проговорил Николай Васильевич. Потом, подумав, добавил: – Будь по-твоему, дед… Вот что, товарищи, утром мне донесли, что сегодня в ночь в Неберджаевской по приказу командования будет проведена последняя, завершающая, операция перед наступлением Советской Армии. Нам велено ударить одновременно, чтобы вышибить немцев и из нашей станицы. Поэтому приказываю: Валентину взорвать штаб в станице. Товарищу Шпаку с его группой завязать бой с верхними немецкими дзотами, да так, чтобы немцы обо всем на свете забыли, а особенно о шоссе… Ну, а деду Филиппу с молодыми минерами – взорвать скалы и свалить их на дорогу. Я же с остальными приду в станицу, попробую взорвать немецкие склады. Выступать через час Шпаку; деду Филиппу и Вале – остаться: мне надо с ними поговорить. Все, товарищи.

Партизаны начали по одному выходить из пещеры. Мишка с Вовкой замешкались: они вертелись около Валентина, о чем-то шушукались. Николай Васильевич заметил их.

– Вы что же, орлы, топчетесь здесь? – ласково улыбаясь, спросил он. – Ну, ни пуха вам, ни пера! – и Николай Васильевич протянул руку Вовке.

Вовка растерялся. Еще бы! Впервые при всем отряде сам командир пожал ему руку…

* * *

Первой отправилась на операцию группа партизан под командой Шпака. Ей предстоял далекий и тяжелый путь: по заросшим горным тропам подобраться к дзотам на вершинах скал, где засели фашистские головорезы из горноегерских частей.

Идти было трудно: партизаны карабкались на кручи, спускались по отвесным скалам, шли над обрывами.

Стемнело. Двигаться стало еще труднее – тем более что за любым нагромождением камней могли оказаться немецкие часовые.

Впереди смутно чернели купы деревьев, а чуть правее виднелся громадный камень, поросший мхом.

Не зрением, не слухом, а каким-то особым охотничьим чутьем Шпак почуял за камнем врага. Он подал сигнал остановки. Цепочка партизан замерла на месте. От нее отделились две тени – Шпак и его друг охотник – и растворились в темноте. Вокруг было тихо. Остальные отползли на несколько шагов назад и, прильнув к земле, лежали, стараясь не дышать.

Прошло минут пять. Неожиданно впереди, за камнем послышался сдавленный вздох и что-то тяжелое упало на землю. Потом послышался еле слышный треск цикады.

Партизаны поднялись и так же осторожно и бесшумно двинулись дальше. Проходя мимо камня, они увидели: уткнувшись лицом в землю и раскинув руки, лежали два немецких егеря…

Впереди, на фоне звездного неба, смутно вырисовывалась основная правая группа вражеских дзотов. Левее и чуть ниже стояла вторая группа; она находилась как раз над тем местом, куда должен был прорваться дед Филипп со своими минерами.

Шпак решил оставить небольшую часть своих партизан у правых дзотов. Когда начнется бой, они должны принять на себя удар и отвлечь внимание немцев от деда Филиппа. Сам же он со своими охотниками предполагал скрытно подползти к левой группе укреплений и первым же ударом разгромить их.

Снова ползет вперед Шпак с товарищами. С ним – только старые опытные охотники: не раз подбирались они к чуткому лесному зверю и били его из своих дедовских ружей, заряжающихся с дула. Кажется, их нельзя увидеть и невозможно услышать: их тела сливаются с камнями, под ногами не шевельнется ни один камешек, не хрустнет ни одна ветка. И все же, очевидно, тем же охотничьим чутьем немецкие горные егеря обнаруживают партизан. Левая группа дзотов открывает огонь: бьют тяжелые пулеметы, бьют автоматы, трассирующие пули оставляют в темноте огненные следы.

Шпак быстро принимает решение: четырех партизан он оставляет у дзотов – они должны отвлечь внимание врага, а сам с товарищами скрытно ползет над кручей в обход.

На этот раз Шпаку удается обмануть немцев. Он подползает к самым амбразурам. Один за другим гремят глухие разрывы гранат, и левые дзоты затихают.

Теперь все в порядке. Пусть неистовствует правая группа дзотов: ее внимание приковано к охотникам Шпака, оставленным за камнями. Главное достигнуто: путь для деда Филиппа открыт. Скорее вниз, к своим!..

Шпак с товарищами быстро спускается с обрыва. И вдруг впереди неожиданно вырастает густая немецкая цепь: очевидно, какая-то недавно подошедшая фашистская часть бросилась на выручку.

Прорваться сквозь цепь немыслимо: силы слишком неравны. Остается единственный путь – обратно наверх, мимо разгромленных дзотов.

Партизаны карабкаются на кручу. Но тут неожиданно оживают замолкнувшие дзоты. Они открывают беглый огонь. Трассирующие пули опоясывают маленькую горсточку партизан. В ночном небе рвется ракета и ярким светом заливает каждую выемку, каждый камень.

У партизан не осталось гранат – одни автоматы. Немецкая цепь подходит все ближе. Огонь из дзотов усиливается с каждой минутой. Вот падает с простреленным сердцем старый охотник – товарищ Шпака. За ним второй, третий…

Партизаны – в огненном мешке, и выхода из него нет…

В те короткие минуты, когда на время замолкли левые дзоты, группа деда Филиппа, сняв два усиленных поста часовых, успела проскочить к подножью скал, нависших над шоссе.

Минеры быстро пробили десятка полтора шурфов, заложили заряды, соединили их детонирующим шнуром.

Дед Филипп приказал всем уходить. Ребята медлили. Дед рассердился, затопал ногами. Ребята знали: деда не переупрямишь. Быстро перебегая от камня к камню, они бросились к далеким кустам.

Дед подождал с минуту. Удостоверившись, что все ушли, он начал высекать кремнем огонь. Посыпались искры. Одна из них попала на пороховую мякоть, и огонь быстро побежал к фугасам.

Но, очевидно, фашисты на шоссе увидели деда Филиппа. Раздались крики. Потом выстрелили по тому месту, где вспыхнул огонек на детонирующем шнуре. Охрана нижних дзотов бросилась вверх. И в темном небе снова разорвалась и повисла ракета… В ее ослепительном свете отчетливо был виден дед Филипп. Он понял: с его больной ногой ему не уйти. Он стоял на обрыве кручи и спокойно смотрел вниз, на шоссе, где, сбившись в кучу, скопились батареи немецких шестиствольных минометов, грузовики со снарядами, полевые орудия.

Немцы открыли огонь по деду. И – удивительное дело – хотя дед представлял легкую цель, но первые пули пролетели мимо.

Дед по-прежнему неподвижно стоял над кручей – суровый, спокойный. Потом покачнулся, упал. Он катился по откосу, и с ним вместе катились камни. И вдруг, будто разгневанная смертью деда, земля содрогнулась от глухого взрыва. Огромные скалы отделились от горы, качнулись и рухнули вниз.

Все стихло… Всего лишь несколько мгновений длилась тишина. Потом вспыхнула беспорядочная стрельба и в небе повисло несколько осветительных ракет.

Стало светло, как днем. Молодые минеры обернулись и не узнали знакомого места.

Скал не было. Не было и дзотов наверху. Не было той маленькой площадки, на которой насмерть дрались охотники Шпака. И не было шоссе с шестиствольными минометами, орудиями, машинами: шоссе было завалено обломками камней и землей.

Минеры обнажили головы.

– Глубока могила деда Филиппа, – тихо прошептал один из них.

С минуту помолчали, стоя неподвижно. Потом, еле заметной тропой, быстро пошли в глубину леса. А сзади, со стороны шоссе, неслись крики немцев и беспорядочная стрельба.

* * *

Валя со своими ребятишками без всяких приключений добрался до построек, окружавших Дом Советов. Заглянув во двор через щель в заборе, они увидели: в тусклом свете затемненных фонарей там стояли группы эсэсовцев. Очевидно, что-то очень важное происходило в этом доме, раз немцы так охраняли его. Но это не смутило Мишку.

– Пошли, Валя, – нетерпеливо зашептал он. – Я первый, ты за мной, Вовка внизу подождет… Только никуда в сторону не сворачивай: куда я ступлю, туда и ты ногу ставь. Я на крыше каждую дранку знаю…

Ребята влезли на крышу сарая. Откуда-то Мишка достал доску, бесшумно перебросил ее на крышу соседней конюшни и в мгновение ока оказался уже там.

Валентину переправа далась с трудом: доска, узкая и тонкая, прогибалась под тяжестью его тела. На какое-то мгновение он задержался и взглянул вниз. Он отчетливо видел немцев. Они стояли группами и тихо переговаривались. Видно, действительно высокое начальство приехало в станицу, если даже эти головорезы присмирели…

Наконец перебрались на крышу конюшни, вплотную примыкавшей к Дому Советов. Предстояло самое трудное: по водосточной трубе залезть на железную крышу дома. Труба была ветхая, ржавая, она качалась из стороны в сторону, но ребята благополучно влезли по ней на крышу. Никто их не видел: очевидно, фонари, затемненные сверху и стоявшие значительно ниже крыши, сгущали мрак наверху.

Мишка тронул Валентина за рукав и показал на свои ноги. Валя понял: Мишка просит его ступать как можно тише. Когда они крались по крыше, Валентин заметил: Мишка ставит ногу только на швы железных листов, то есть туда, где листы не прогибались. Подобрались к трубе. На этот раз печь не топилась. Валентин заглянул в трубу – из нее несло теплым дымком.

Ребята сняли с себя пакеты с толом. Валя связал их в один сверток, заделал в него бикфордов шнур и жестом приказал Мишке убираться.