Текст книги "Записки партизана"

Автор книги: Петр Игнатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 52 страниц)

Кузнецов давно махнул рукой на то, что партизаны не бреются: не до бритья, когда несколько суток кряду не удается уснуть!

Не считаясь с потерями, немцы гнали к морю эшелон за эшелоном и широким фронтом вели наступление на предгорья.

Наконец, им удалось захватить многогорье Ламбина, и они начали лихорадочно строить на нем укрепления.

Для нас это было тяжелой потерей: Ламбина – ключ к равнине.

Предстояли упорные, жестокие бои…

В один из этих тревожных дней начала января произошло событие, как-то сразу определившее и подтвердившее энергичность наших усилий за последнее время.

Рано утром я пришел на Планческую, чтобы выполнить приказ командования – подготовить и отправить на операцию три группы минеров. Не имея достаточного количества людей, я должен был встретиться и договориться с командиром соседнего партизанского отряда «Овод» Карабаком об организации групп прикрытия. Я тотчас же отправился к соседям: они находились в то время километрах в шести от Планческой.

Каковы же были мои радость и удивление, когда Карабак сказал мне, что на рассвете у него в отряде побывала… офицерская разведка нашей армии.

– Где же они? – не скрывая своего волнения, спросил я.

– В горы уехали. С местностью знакомятся, – отвечал Карабак, – хотели к вам заехать.

Взволнованный до глубины души, я молча смотрел на горы, покрытые густым лесом, над которым ветер быстро гнал низкие облака. Где-то здесь, может быть, совсем близко, были они, вестники победы, посланцы могучей армии, идущей освобождать нашу родную землю…

Договорившись с Карабаком обо всем, о чем было нужно, я поспешил вернуться в Планческую, боясь опоздать к приходу разведчиков.

Но ждать их, волноваться и выбегать при каждом шуме на крыльцо мне пришлось целый день. Я уже стал думать, что разведчики не приедут, удовлетворившись сведениями, полученными от Карабака, когда вечером, в сумерки, в сопровождении наших сторожевых показались на опушке леса шесть всадников – четыре офицера и два бойца-коновода.

Как я уже говорил, весь ход наших боевых операций за последнее время определялся сначала подготовкой к наступлению, а потом и началом наступления Советской Армии и яростным натиском на нас немцев в прямой связи с этим. Каждый из нас знал и понимал, что мы выполняем, может быть, и незначительную, если брать общие масштабы планов высшего командования, но необходимую функцию. Но одно дело знать это, так сказать, «теоретически», а другое дело – видеть советских воинов на нашей партизанской Малой земле!

Офицерскую инженерную разведку возглавлял подполковник, человек примерно моих лет, с седой головой и строгим, усталым лицом. Его сопровождали майор, капитан и совсем еще молодой розовощекий лейтенант. После официальной части встречи, то есть взаимной проверки документов, мы дружески обнялись.

Офицеры-разведчики едва держались на ногах от усталости после многодневных скитаний по горам, но хотели немедленно приступить к делу. Тут уже мне пришлось использовать свои права хозяина и настоять на том, что, прежде чем я хорошенько не накормлю дорогих гостей, делами мы заниматься не будем.

Когда за столом, уставленным всем, что нам с Конотопченко удалось найти на Планческой, мы поднялись со стаканами, наполненными разведенным спиртом, и подполковник коротко и негромко сказал: «За нашу победу!» – я не мог сдержать своего волнения, и слезы навернулись на глаза. Невольно я подумал о том, что мои сыновья не дожили до этой минуты…

Всю долгую зимнюю ночь мы провели, склонившись над картами местности. Офицеров интересовал, по существу, один вопрос: возможность прохода наступающих частей Советской Армии через горы. Ни словом не обмолвились они о том, когда можно ожидать этого наступления. Я понял, что это военная тайна, и, конечно, не задавал неуместных вопросов.

Я сказал, что если установятся и продержатся морозы, то можно будет пройти от Архипо-Осиповской через гору Афипс, Большие и Малые Волчьи Ворота.

Разведчики расспрашивали меня о мельчайших деталях горных дорог и троп, и мне пришлось мобилизовать все свои знания и память, чтобы возможно полнее и точнее отвечать на их вопросы.

На рассвете офицеры, тепло простившись с нами, уехали. Мы с Конотопченко проводили их. На Планческую возвращались молча. Я думал о том, что отныне каждая наша пуля, каждая мина должны еще более безотказно служить приближению победы. Я знал и думал об этом, разумеется, и раньше, но теперь чувствовал это как-то по-новому – сильнее и крепче…

* * *

В это же утро вернулась Елена Ивановна из тылового госпиталя.

– Ехать в госпиталь было очень тяжело, – рассказывала жена. – Грязь непролазная, даже в сапоги набиралась вязкая жижа. А надо было идти все время рядом с арбой и придерживать голову Николая: трясло на ухабах страшно. Сесть же на арбу было невозможно – быки и так еле-еле передвигали ноги, а кормить их было нечем. А тут, как назло, немцы оседлали дорогу – три раза пришлось пробиваться гранатами. Боялась за Николая ужасно. Но все-таки добрались.

Главный хирург осмотрел руку и решил немедленно ампутировать. Тут, сознаюсь, я немного погорячилась. Стала ему доказывать, что отрезать руку просто, а спасти потруднее, что в моей практике было несколько таких случаев и всякий раз я обходилась без ампутации, что рана в порядке, что я ее, еще свежую, тщательно обработала, что температура у больного нормальная. Одним словом, провела атаку по всем правилам…

Главный хирург сдался: дал отсрочку на три дня. Я бессменно дежурила у Николая, сама перевязывала рану, сама кормила и ставила градусник. К концу третьих суток температура по-прежнему оставалась нормальной. Я победила: главный хирург дал слово, что ампутировать не будет. И ты знаешь, когда я пришла прощаться с Николаем, этот угрюмый бука, этот медведь поцеловал мне руку и сказал: «Спасибо, мать. Никогда не забуду, что ты спасла мне руку». И на глазах слезы. Я убежала из комнаты и разревелась…

Армейские разведчики просили не распространяться об их посещении. Но скрыть это от жены я не мог: я хотел, чтобы она порадовалась вместе со мною. Когда я рассказал ей о разведчиках, она разволновалась так же, как я, и так же, как у меня, глаза у нее увлажнились слезами…

На другой день мы похоронили Дакса.

Его все-таки немцы ухитрились отравить. Жена пыталась его спасти – делала промывание желудка. Ничего не помогло: яд был слишком силен.

* * *

Пришло известие, что в ночь на четвертое января одновременно взорваны два моста с поездами на подходах к городу со стороны Кавказской. Движение прервано по крайней мере дня на три.

Это работа наших «сапожных диверсантов» во главе с Бибиковым.

Девятого января немцы наладили движение по дороге Кавказская – Краснодар. Но первый же поезд, пущенный ими, взлетел на воздух.

Это тоже работа Бибикова.

Одиннадцатого января радио сообщило о взятии нашими войсками всей минераловодческой группы. И вдруг – страшная весть: с Лагуновым случилось несчастье…

Перед выходом его группа была разбита на две части: так легче пробраться через немецкие заставы.

Первую часть группы – Лагунова и Гладких – вела Орлова, вторую – Литовченко, Сухореброву и Лугового – вела Кузнецова, обе местные жительницы, колхозницы, хорошо знавшие дорогу. Проводники были опытные: они уже не раз проделывали этот тяжелый, опасный путь.

Ночью шел проливной дождь. Утром ударили заморозки. Вторая часть группы еще затемно проскочила открытые места и подошла к переправе через Афипс.

Река шумела. По ней плыли маленькие льдинки. Кузнецова разделась, натерла тело сухим спиртом и вошла в воду, за ней, связанные друг с другом длинной веревкой, пошли остальные.

Закоченев, выскочили на противоположный берег и, протанцевав бурный танец, чтобы согреться, отправились дальше. Благополучно дошли до Кубани и на лодке пробрались в город.

Но первой группе не повезло.

Лагунов, Гладких и проводник Орлова задержались в пути: дорога была тяжелая. И только к утру они сумели обогнуть Смоленскую.

Дальше лежала голая степь, прорезанная густой сетью дорог. Идти днем было рискованно. Забрались в кусты терна и залегли до вечера.

Все вокруг было покрыто белым инеем. Лежать холодно. Мучительно хотелось встать, побегать, размяться. Но кусты низки. И партизаны, лежа на спине, размахивали руками и ногами. Со стороны, очевидно, это выглядело смешно. Но нашим было не до смеха: движения быстро утомляли, но не согревали. Промучились до вечера, с нетерпением ждали темноты.

Как только стемнело, тронулись в путь. Орлова быстро вышла к реке. Предстояла переправа по грудь в ледяной воде.

Холодная дневка в терне сказалась: Лагунов и Гладких отказались переходить вброд реку – они боялись, что судорога сведет тело.

Они предложили другое: подойти к Георгие-Афипской и, пользуясь подложными документами, обмануть охрану и по мосту выбраться на шоссе.

Начался горячий спор. Но Лагунов все же заставил Орлову идти в Афипскую.

Шли долго. Спустились сумерки. Вечером переходить мост сочли опасным и, обогнув хутор Рашпилев, решили заночевать в глубокой балке у реки.

Ночью ударил сильный мороз. Балка казалась достаточно глубокой, и Лагунов развел костер. Гладких принес котелок воды.

И вот тут-то, как на грех, из хутора Рашпилева перед рассветом вышел на рыбную ловлю полицейский. Он заметил огонек, увидел трех подозрительных людей у костра и бросился обратно.

Полицейские незаметно подползли к костру. Партизаны не успели даже бросить гранату: их сбили с ног, схватили и погнали сначала в Георгие-Афипскую, а оттуда, избитых и окровавленных, отправили в Краснодар в гестапо…

У нас не было никакой надежды спасти их.

* * *

Одиннадцатого января немцы начали штурмовать Крепостную.

Сафронов и Елена Ивановна, погрузив на подводы имущество фактории, уехали в горы.

Я снял с операции минеров. Мы решили драться за нашу факторию до последней возможности. Но силы были слишком неравны: сто против одного. Едва ли нам удалось бы продержаться более суток…

Двенадцатого января – незабываемый день!..

Мы вели бой на подступах к Крепостной.

Казалось, воздух до отказа полон грохотом разрывов, треском пулеметов, воем мин.

Наши стрелки едва успевали перезаряжать автоматы. Из кустов, из-за камней, из-за пригорков появлялись новые колонны немцев, охватывали нас полукольцом.

И вдруг с правого фланга послышались частые автоматные очереди и громкое могучее «ура».

Я бросился туда – и глазам не поверил: рассыпавшись цепью, шли в атаку наши бойцы.

Они шли цепь за цепью, шеренга за шеренгой: серые шинели, звезды на шапках, штыки наперевес.

Трудно описать нашу радость, наш восторг при виде их!

С нами родная, любимая Советская Армия! Теперь нам не страшно ничто!..

За громадным камнем, поросшим зеленоватым мхом, боец перевязывал рану.

– Откуда, товарищ?

Боец молча показал на юг. Там, закрытые серыми рваными тучами, возвышались снеговые вершины Кавказа.

Нет, оттуда они не могли прийти: там нет прохода!..

Боец кончил перевязку. Он взял винтовку и деловито спросил:

– Отец, Краснодар близко?

Я не успел ответить. Он побежал догонять своих. И могучее «ура» гремело далеко за оврагом…

Откуда бы они ни пришли, – в бой! Мы вместе с ними.

И враг не выдержал удара. Он откатился к вершине Ламбина, где за тремя рядами дзотов, за пятиярусным переплетом колючей проволоки находились его основные силы.

Немецкие наблюдатели видели свои бегущие части. Они видели наших бойцов, неведомо откуда пришедших сюда, в предгорья.

В панике немцы закрыли проходы в колючей проволоке. Орудия с Ламбина начали вести заградительный огонь. Перед отступающими выросла огненная стена. Немецкое командование жертвует своими солдатами, только бы не ворвались на вершину эти внезапно появившиеся советские войска.

Немцы в ужасе метались в кольце. Мы нарушали их боевые порядки…

Небольшая группа уцелевших фашистов, бросив оружие, подняла руки…

Вечером я присутствовал при допросе пленного офицера, командира немецкой горноегерской части. Он машинально отвечал на вопросы: его мучила какая-то неотвязная мысль.

– Скажите, господин лейтенант, – неожиданно спросил немец, – откуда вы пришли?

– Оттуда, – коротко ответил наш лейтенант и, как тот раненый боец у камня, показал на юг.

– Не может быть! Мне хорошо известна эта часть хребта: там не пройдет даже горная коза.

– А мы все-таки прошли.

– Нет, нет! Люди там не могли пройти!.. – с каким-то суеверным ужасом прошептал немец…

Батальоны шли через горы несколько дней. Пришлось оставить всю артиллерию, обоз, кухни, лазарет, даже тяжелые пулеметы. Бойцы карабкались на кручи, в кровь разбивали ноги. Последние два дня они ничего не ели. Но они все-таки перевалили через горы и с ходу бросились в штыки.

Это мог сделать только русский солдат!..

С гор спускались батальон за батальоном. Кажется, это двинулись горы и пошли в наступление на врага.

Голодные, оборванные, истомленные страшным переходом через горные кручи, они с ходу шли в наступление. И снова я слышал один и тот же вопрос:

– Товарищ, Краснодар близко?

* * *

Группа полковой разведки вырвалась далеко вперед и, не зная наших ериков, хмеречей и течей, попала в засаду. Пришлось им отходить с тяжелым боем, теряя убитых, не успевая подбирать раненых.

Немцы прижали бойцов к обрыву, все туже стягивая кольцо. Выхода из кольца нет. Сзади – крутой, темный, глубокий провал…

Осторожно, таясь в кустах, по краю обрыва пробиралась небольшая группа нашего отряда. Это Елена Ивановна шла на хутор Красный: здесь она должна была вновь развернуть походный госпиталь для раненых бойцов.

Наши с гранатами поползли в тыл наступающим немцам. Елена Ивановна, Кравченко и Мельников остались в прикрытии. Они недвижно лежали в кустах.

У наших бойцов на краю обрыва кончились патроны. Остался штык и стойкость русского солдата, который умирает, но не сдается. Плечо к плечу, штыки наперевес, храбрецы бросились в последнюю атаку.

Немцы открыли жестокий огонь. Падали раненые. Передний ряд сомкнулся, и начался рукопашный бой.

Неожиданно ожили кусты: растянувшись широкой цепью, наши бросили гранаты. Ошарашенные немцы кинулись к единственной тропке, что ведет к станице. Здесь их встретили длинные очереди нашего пулемета…

В кустах на одном из флангов неподвижно лежала Елена Ивановна.

Шорох. На поляну, трусливо озираясь, выходят два немца-мародера: они обшаривают наших раненых.

У можжевелового куста, широко раскинув руки, лежит юноша-командир. Высокий белобрысый фашист подходит к нему. Елена Ивановна, переведя автомат на одиночный огонь, берет немца на прицел.

Фашист шарит по карманам…

Неожиданно юноша-командир поднимает голову и впивается зубами в руку мародера.

Немец замахивается ножом…

Выстрел. Мародер упал. Второй немец бросился бежать. Мельников уложил его на месте.

Елена Ивановна подошла к юноше. На гимнастерке, залитой кровью, орден Красной Звезды.

Жена быстро разрезает одежду. Оказывается, перед ней лежит девушка…

А у обрыва все было кончено: только нескольким фашистам удалось юркнуть в кусты.

Дав проводника бойцам, наши двинулись в хутор Красный. Кравченко и Мельников бережно несли на носилках раненую девушку-командира.

Пятнадцатого января наши батальоны, спустившиеся с гор, начали фронтальное наступление на подступы к многогорью Ламбина.

Мы послали Сергея Мартыненко с минерами и группами бойцов в глубокие тылы немцев рвать мосты на путях подхода немецких резервов.

В тот же день мы повели несколько батальонов гвардейцев в тыл Азовки.

Оставив один батальон в засаде, остальные, как снег на голову, обрушились на немцев. Два фашистских полка, не приняв боя, поспешно отошли, бросив технику.

Из Северской выступила румынская литерная дивизия. Она пыталась взять нас в клещи. Но батальон, оставленный в засаде, рванулся в Северскую и разгромил штаб дивизии и десяток складов.

Румыны бросились обратно в станицу. Кабаньими тропами мы вывели гвардейцев в предгорья.

* * *

Многогорье Ламбина – ключ к равнине: только взяв эту горную крепость, можно прорваться в степь.

На совещании в штабе командующего фронтом решено идти на штурм. Я доложил генералу результаты работы наших разведчиков: им удалось засечь основные огневые точки, расположение дзотов и определить силу гарнизона…

Предстоял тяжелый бой. Немцы успели возвести на горе многоярусную систему обороны. Гарнизон отборный: два дня назад сюда подтянуты штрафные офицерские батальоны.

У наших гвардейцев только ротные минометы, ручные пулеметы и ограниченное количество патронов: техника и обозы застряли в горах.

На рассвете восемнадцатого января гвардейцы пошли на штурм с фронта.

Стремительным броском было захвачено предполье. Впереди вырос огненный вал: немцы открыли ураганный заградительный огонь.

Гвардейцы окопались.

На востоке послышался гул моторов. Он становился все ближе, все явственнее.

Наши бомбардировщики сделали широкий круг и легли на боевой курс. Казалось, все небо было закрыто самолетами.

Визг бомб, грохот, столбы взметнувшейся земли…

Второй заход самолетов – и снова разрывы фугасных и осколочных бомб.

И опять рев моторов. Теперь бомбардировщики летели бреющим полетом, поливая из пулеметов.

У немцев полная растерянность: их зенитные батареи молчали…

Гвардейцы поднялись. Со штыками наперевес, орудуя гранатами, они прорвали передний край и закрепились на новых позициях.

Дальше идти не было сил: это стоило бы слишком дорого…

Вечером на совещании в штабе был принят план: обойти немцев с тыла через хутор Макартет.

Ночь. Моросил дождь. Воздух стонал от грохота разрывов: это наши эскадрильи волнами штурмовали многогорье.

Сквозь пелену мелкого дождя отчетливо были видны яркие вспышки разрывов, столбы земли, камней, осколков бетона.

А самолеты все летели, и гул бомбежки не прекращался ни на минуту.

Девятнадцатого января предстоял решительный штурм.

И вот многогорье наше.

Когда гвардейцы с фронта ворвались во вторую линию укреплений, в окопах третьей линии уже гремело «ура»: это батальоны, обошедшие с тыла, добивали остатки немецкого гарнизона.

На горе все было разворочено: валялись обломки орудий, пулеметов, трупы…

В стороне, под деревьями, расщепленными бомбами, понуро стояли небольшие группы пленных штрафников-офицеров.

Ключ к равнине был теперь в наших руках!..

* * *

Еле волоча ноги, группа Мусьяченко пришла на Планческую в самом конце января. Они чуть живы от усталости. Последние четверо суток почти ничего не ели.

Мы помогли им переодеться, накормили и уложили спать. Петр Петрович пытался было доложить о последней операции, но я приказал ему сначала отдохнуть, а потом докладывать.

Спали гвардейцы ровно двадцать восемь часов. Целый месяц они шли десятки километров под осенним дождем, спали в воде, чуть подернутой тонким ледком, не видели горячей пищи, питались всухомятку, голодали и снова шли в дождь, изморозь, на холодном, пронизывающем ветру. Тридцать дней они каждую минуту рисковали жизнью.

Но они с честью выполнили приказ: взорвали пять больших мостов, пустили под откос более десяти эшелонов с живой силой, боезапасами и машинами, уничтожили много техники, на шоссе истребили сотни врагов.

Они доказали: горячая любовь к родной земле, лютая ненависть к врагу, упорство и воля творят чудеса.

Мы с Ветлугиным подсчитали: одновременно работают на операциях восемнадцать групп нашего отряда, считая, конечно, и наши филиалы.

* * *

Госпиталь Елены Ивановны в Красном работал полным ходом. Каждый день жена принимала десятки раненых; санитарные части спустившихся с гор батальонов застряли на перевалах.

Мне удавалось только мельком повидать Елену Ивановну.

– Раненая девушка поправляется, – рассказала жена. – Ее зовут Галя. Она командир разведки. Москвичка. Сирота. Когда она пришла в себя, ее первое слово было «мама». Мы с ней подружились. Она славная, ласковая девочка. И она продолжает называть меня матерью… Я ее выхожу, я поставлю ее на ноги.

Несмотря на страшную усталость, Елена Ивановна чувствовала себя прекрасно: работа не давала ей времени думать о сыновьях.

Немцы штурмовали потерянное ими многогорье Ламбина.

Они подтянули сюда пять дивизий и не считались с потерями.

Гвардейцы прочно удерживали позиции. Наши летчики жестоко бомбили штурмующие немецкие колонны.

Скоро гвардейцы должны были спуститься с предгорий в степь – к Краснодару.

Каждый день радио приносило замечательные вести: двадцать третьего января взят Армавир…

Тридцатого января начался штурм последней линии немецких укреплений.

За ней лежала степь, широкая, полноводная Кубань, Краснодар…

Штурм немецкой обороны не ослабевал. С обеих сторон в бой вступали новые части.

Темп нашего наступления замедлился: немцы подтянули тяжелую артиллерию к Северской, а главное, нам досаждал немецкий бронепоезд. Несколько раз в сутки он появлялся на участке Северская – Георгие-Афипская. Оттуда наши наступающие части видны как на ладони. И орудия бронепоезда били без промаха.

Я приказал Николаю Демьяновичу Причине взять трех минеров и взорвать бронепоезд.

В сумерки я пошел их провожать. Со мной вышел Павлик Худоерко.

Мы долго пробирались через минное поле, ползли в кустах, огибали немецкие заставы.

Ухали тяжелые немецкие батареи на Северской. Шел дождь. Зарницами вспыхивали на горизонте отсветы артиллерийских залпов.

Впереди лежало второе минное поле. Где-то недалеко били пулеметы.

Павлик решительно взял меня за руку.

– Батя, за вашу жизнь я отвечаю головой. Дальше идти нельзя.

Мы вернулись на рассвете.

Под утро Павлик разбудил меня:

– Батя, скорей!..

Мы выскочили на улицу. Там, где лежала дорога Северская – Георгие-Афипская, высоко взметнувшись в небо, стоял огненный столб. Донесся глухой грохот взрыва.

Было ясно: это работа Причины!

Он вернулся на следующий день.

– Бронепоезд взорван, – доложил Николай Демьянович. – Начисто. У нас потерь нет…

Все шло, как обычно. К утру минеры подобрались к железной дороге. Заползли в густой терн, выбрали местечко посуше и залегли спать.

Причина наблюдал за дорогой.

Через каждые тридцать метров стояли посты. Часто проходили обходчики.

На рассвете показался бронепоезд: впереди две платформы, груженные шпалами и рельсами, за ними бронированный пульман, потом, весь в броне, паровоз, наконец еще пульман и еще две платформы.

Отойдя от Северской километров шесть, поезд начал обстрел. Потом отправился в Афипскую: надо думать, брал воду или топливо. А может быть, просто освобождал путь: следом за ним быстро проскочили два состава.

Бронепоезд вернулся, пострелял и снова ушел.

Так повторилось несколько раз.

Ночью наши подобрались к полотну. Им повезло: два соседних поста сошлись и остановились поболтать.

Минеры выскочили на дорогу и заложили три мины замедленного действия из двухсот килограммов тола, принесенного в рюкзаках. Для верности добавили противотанковые гранаты.

С полотна сползли благополучно. Но дальше случилась заминка: перед ними вырос патруль из двух немцев. Свернули вправо – и опять парный патруль. А сзади – полотно, и на полотне – обходчики и часовые.

Короче, попали в западню. Надо было вырываться.

Выбрали двух фашистов слева и осторожно подползли к ним. Вскочили одновременно. Причина ударил одного, Козмин – другого.

Немцы упали, не пикнув. Для верности партизаны оттащили их в кусты, столкнули в яму и замаскировали ее.

Шли напрямик: до рассвета оставались считанные десятки минут.

Снова забрались в терн и стали ждать.

На этот раз бронепоезд появился раньше, чем вчера. В бинокль он был отчетливо виден.

Как обычно, показалось, что он прошел заминированное место.

Неожиданно, – это ведь всегда неожиданно, хотя этого ждешь каждую секунду, – на воздух поднялся столб дыма и обломков. Потом донесся грохот взрыва.

Словом, мины сработали безотказно. Бронепоезда больше не существовало.

* * *

Крупные танковые и мотомехчасти немцев, откатившись от Туапсе, закрепились у Горячего Ключа.

Группа Бибикова должна была взорвать Горяче-Ключевской мост на Кубани и отрезать этим группировку немцев от Краснодара.

Примерно в это же время нам стало известно, что Лагунов и Гладких расстреляны. Они умерли, не сказав ни слова, никого не выдав…

Последняя линия укрепления немцев перед равниной прорвана нашими частями.

Елена Ивановна свертывает свой госпиталь в Красном: с гор спустились, наконец, первые санитарные части. За последние дни через ее руки прошло больше трехсот тяжелораненых.

Галя уже побывала в бою. Сегодня утром на несколько минут она забежала к Елене Ивановне. Славная, смелая девушка!..

Взятие Краснодара ожидалось со дня на день.

* * *

Мы получили приказ нашего командования всем отрядом, двумя группами, двигаться через линию фронта в Краснодар. Вторую группу вел Конотопченко, с первой шли мы с Еленой Ивановной.

На рассвете двенадцатого февраля мы подошли к маленькому хутору. На задах, у сарая, стоял престарелый казак.

Несколько мгновений мы настороженно оглядывали друг друга. Неожиданно старик откинул палку, на которую опирался, и решительно шагнул навстречу.

– Дед Гаврило! – вскрикнул я.

Он крепко обнял Елену Ивановну и трижды истово поцеловал.

– Наш Краснодар! Наш, советский!.. Ликуй душою, дочка, – отомстили советские люди катюгам за моего, за твоих сынов.

Вытянув шею, заглядывая снизу в мое лицо и воробышком подпрыгивая, он кричал:

– Я что говорил, начальник! Не быть Кубани под немцем! Не сломить проклятым казацкой воли! Была Кубань вольной – вольной и останется. Во веки веков. Понял, начальник Батя? Разве ж я мог усидеть в лесу, когда сердце чует – великая радость на моей Кубани!

Краснодар наш!..

Как пришла эта весть в хатенку деда Гаврила? Как, какими путями неслась она из хутора в хутор, от станицы к станице, когда вокруг немецкие гарнизоны, когда у перекрестков дорог притаились немецкие засады и на станичных площадях стоят виселицы с телами казненных?

Но разве удержишь эту весть?

О ней кричат белые хаты, о ней кричат тополя, кричит небо, кричит тучная, благословенная кубанская земля. Столица Кубани – наша!

* * *

Мы шли в Краснодар.

Грязь была невылазная. По разбитому шоссе бежали немцы, бросая танки, автомобили, артиллерию.

Так хотелось скорее попасть в город, что, вопреки обычаю, шли днем. В станицах – праздник. Еще вокруг немцы, а казаки уже вылавливали предателей, нападали на небольшие группы фашистов, сами, по собственной инициативе, разбирали мосты на путях отхода.

Нас встречали как родных. Провожая, казачки совали в карманы вареные яйца, сало, хлеб.

Боевую разведку вел Павлик Худоерко: его высокая фигура с автоматом у пояса и мешком за спиной все время маячила впереди.

Если бы ему дать волю, он бы рысью помчался домой.

Но мы шли медленно. Елена Ивановна еле передвигала ноги.

До сих пор она держалась на нервах. А сейчас, когда родной дом был близок, она сдала.

Она рвалась домой – и боялась дома…

Наши понимали это большое материнское горе и трогательно берегли Елену Ивановну.

Трудно было сдержать радость, брызжущую через край, когда каждый подбитый немецкий танк на обочине дороги, каждый выстрел на окраине хутора, отдаленный грохот боя – все вокруг говорило об одном и том же: Краснодар – наш!

Трудно было не думать о Краснодаре, не вспоминать его улиц, родного дома, близких, любимых, друзей…

Павлик, как горный козел, неожиданно громадным прыжком прыгнул через крошечную лужицу. Не рассчитав прыжка, упал в грязь и весело рассмеялся. Павлик смотрел на серые лохматые тучи и широко, по-детски улыбался. Потом, быстро взглянув на Елену Ивановну, погасил улыбку, сурово сморщил брови. Но проходила минута – и снова радостно блестели глаза и сияющая улыбка заливала его еще ребячье лицо. И даже наш Виктор Иванович, всегда такой выдержанный, завидев красные звезды на крыльях самолета, идущего на бомбежку, вдруг сорвал фуражку и начал махать ею над головой, забыв, что мы еще не дома, что за каждым кустом, в каждом овражке сторожит смерть…

Идти по шоссе было нельзя – сплошной пестрой лентой двигались по нему отступавшие немецкие колонны. Мы колесили по проселкам, утопая в грязи.

Где-то близко били тяжелые гаубицы и гудели в небе наши самолеты.

Мы перешли линию фронта пятнадцатого февраля у Ново-Дмитриевской.

Шел жестокий бой: гвардейцы выбивали немцев из укрепленного рубежа за Георгие-Афипской.

Проскочить было невероятно трудно, но Павлик все-таки нашел стык в расположении немецких частей и без боя вывел нас к нашим передовым частям.

Нас чуть не перестреляли свои же бойцы. Спас красный флаг, заранее заготовленный Мурой Янукевич.

Молодой худощавый сержант сурово оглядел нас с ног до головы и внимательно прочел мой документ. Потом ловко закинул автомат за спину, крепко обнял меня и, как старый, седобородый казак на хуторе, трижды поцеловал.

– Идите, товарищи, – путь свободен!

И вот мы в шести километрах от Краснодара: его темный силуэт уже был виден на горизонте.

Но мы решили отдохнуть.

Первый раз за последние полгода мы сидели у костра, не выставив дозоров.

Первое, что мы увидели, подходя к городу, был мост через Кубань: его строили саперы и сотни краснодарцев. Он почти готов – тот самый мост, который шесть месяцев восстанавливали немцы и так и не смогли восстановить.

Мы шли по улицам. Какими родными казались эти дома, площади, скверы!

В городе масса брошенных немцами танков, танкеток, автомобилей, тягачей, мотоциклов. Они стояли на площадях, в переулках, во дворах. Около них возились наши трофейные команды.

Мы с гордостью шли мимо этой, еще недавно грозной немецкой техники. В том, что она обезврежена и что наши бойцы деловито закрашивают знаки свастики на стальных бортах, в том, что красный флаг поднят над Краснодаром, есть доля и нашего участия.

За это погибли мои сыновья, за это погиб Степан Еременко и молчали под пытками Лагунов и Гладких…

Мы шли по улицам. Навстречу выбегали незнакомые люди, жали руки, обнимали, поздравляли с возвращением.

– Мама, а немцы говорили: партизаны страшные! – это сказала восьмилетняя черноволосая девочка, глядя на нас восторженными глазами.

Она догнала меня через несколько минут, молча сунула мне в руку маленькую потрепанную куклу и убежала. Надо думать – это была ее величайшая драгоценность.

* * *

Восемнадцатого февраля в Краснодар пришла с операций вторая группа нашего отряда во главе с Конотопченко, моим замполитом.

Сейчас все были в сборе.

Двадцатого февраля – памятный день. В этот день все лесные, горные, степные, городские, речные и болотные партизаны нашего отряда и наших филиалов собрались в Сталинском райкоме партии.

Я смотрел на них и невольно вспомнил, как полгода назад, в погожий августовский день, из Краснодара уходили в горы директора, инженеры, экономисты, научные работники – кубанские казаки, потомки славных запорожцев.